Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Шамадам тщетно пытается переманить монахов на свою сторону. Чудесное возвращение Мирдада. Мирдад дарит поцелуй веры всем, кроме Шамадама.





 

Один день сменял другой, и каждый из них был короче предыдущего. Все отчетливей ощущалось в воздухе дыхание приближающейся зимы. И вот выпал первый снег.

Притихшие, стояли горы, с головой укрытые роскошным белым покрывалом. Лишь далеко внизу, в долине, виднелись островки сухой травы, между которых стлались серебряные ленты рек, неторопливо несущих свои воды к морю. Казалось, вся природа замерла в каком-то сладостном умиротворении, избавленная от хлопот и волнений.

Но в наших сердцах не было того покоя, который обычно приходит с наступлением холодов. Семеро пребывали в смятении. Стоило блеснуть лучу надежды, как тут же нас охватывали сомнения, и надежда сменялась отчаянием. Майкайон, Микастер и Цамора склонялись к тому, что Мастер обязательно вернется, как обещал. Беннун, Химбал и Абимар не разделяли их мнения. Но все ощущали мучительную пустоту и тщетность бытия.

Ковчег возвышался холодный и угрюмый, неприветливо взирая на спящую природу. Морозная тишина стояла в его залах, несмотря на неустанные попытки Шамадама привнести уют и тепло. С тех пор, как увели Мирдада, Шамадам старательно окружал нас заботой. Он предлагал нам лучшую еду и вино. Но пища не придавала нам сил, а вино не оживляло нас. Он без конца подбрасывал в очаг дрова, но огонь не согревал нас. Он был в высшей степени вежлив и выказывал явное расположение. Но его вежливость и обходительность лишь отдаляли нас от него все больше и больше. Долгое время он не вспоминал о Мастере. Но однажды он раскрыл нам свое сердце.

Шамадам. Братья, вы неверно понимаете меня, если полагаете, что я ненавижу Мирдада. Мне жаль его всем сердцем.

Возможно, Мирдад не злодей, но он опасный фантазер. Учение, которое он проповедует, абсолютно непрактично и ложно, его суть трудна для понимания. Оно не применимо к нашей жизни. И самому Мирдад у, и тем, кто последует за ним, не миновать беды, как только они столкнутся с жестокой реальностью. Я в этом убежден, поэтому и хочу спасти вас.

Вне всякого сомнения, язык Мирдада остер, поскольку его отточило безрассудство юности, но сердце его слепо, упрямо и нечестиво. Мое же сердце трепещет перед ликом Бога Истинного, а опыт прожитых лет придает моим словам силу.

Кто мог бы управлять Ковчегом лучше, чем я? Разве мы не живем долгие годы вместе, и разве я все это время не был вам отцом и братом? Разве наши мысли не осенены покоем, а руки не полны изобилием? Так зачем же разрушать все то, что так долго строили, и сеять недоверие и вражду там, где так долго царили вера и уважение?

Бессмысленно отказываться от одной птицы в руках ради десятка птиц, сидящих на дереве. Мирдад хотел бы, чтоб вы отреклись от Ковчега, который служил вам приютом и помогал быть ближе к Богу, давал вам все, что может пожелать смертный, и при этом охранял от мирской суеты. И что же он обещал взамен? Сердечную боль, разочарование, непрестанную борьбу и нищету!

Небесный Ковчег в безбрежной пустоте — это нелепые мечты. Только ребенок выдумывает себе такую манящую невероятность. Разве ваш Мирдад мудрее самого Ноя, основателя Ковчега? Мне больно сознавать, что вы приняли его бред так близко к сердцу.

Возможно, я согрешил перед Ковчегом, когда обошел его святые традиции и прибегнул к помощи правителя Бетара. Но я сделал это лишь затем, чтоб помешать Мирдаду совершить безумство. Лишь о вас печется мое сердце, и это служит оправданием моему поступку. Я хотел спасти вас и наш Ковчег пока не поздно. И Бог помог мне — вы спасены.

Возрадуйтесь же, о братья, и возблагодарите Бога за то, что вам не пришлось стать свидетелями бесславной гибели Ковчега. Я, например, не смог бы вынести такого позора.

Ныне я вновь посвящаю себя служению Богу Ноя, Ковчегу и вам, о мои возлюбленные братья. Будьте же счастливы, как раньше, ведь ваше счастье — мое счастье.

Произнеся все это, Шамадам разрыдался. Но его рыдания не нашли поддержки ни в глазах, ни в сердцах наших.

Однажды утром, когда по горным вершинам, после долгих мрачных дней, наконец, скользнули первые лучи солнца, Цамора взял в руки арфу и начал петь:

— Замерла песнь на замерзших устах

Моей арфы.

Скована льдами навеки мечта Моей арфы.

Где же дыханье, что песню вдохнет

В мою арфу? Где же ладонь, что согреет мечту

Моей арфы? В мрачной темнице томится она,

В мрачной темнице Бетара.

Будь же просителем, ветер, моим,

Выпроси песнь для меня

У цепей

В мрачной темнице Бетара.

Будь похитителем, солнечный луч,

Мечту для меня укради

У цепей В мрачной темнице Бетара.

В небе царил я могучим орлом,

Был королем я. Правит сова нынче небом моим,

И сирота я,

Крылья обрезали птице моей

В мрачной темнице Бетара.

Слеза выкатилась из глаз Цаморы, руки его бессильно опустились, голова задрожала и склонилась низко-низко над арфой. Его слезы дали выход нашему горю, так долго сдерживаемому, и оно вырвалось на свободу.

Майкайон вскочил и с криком «Я задыхаюсь!» бросился к двери. Цамора, Микастер и я последовали за ним через двор к большим воротам, за которые братьям выходить не разрешалось. Майкайон одним рывком отодвинул тяжелый засов, распахнул ворота и выбежал на поляну. Мы ринулись за ним.

Яркое солнце согревало нас, слепило глаза. Всюду, до самого горизонта, волнами выступали укутанные снегами горы. Все сияло и искрилось, над всем миром висела оглушительная, звенящая тишина, и только скрип снега под ногами нарушал ее очарованье. Холодный воздух обжигал легкие, но, несмотря на это, его прикосновения казались нам ласкающим дуновением, и мы вдруг почувствовали себя обновленными и возродившимися, хоть и не прилагали к тому никаких усилий.

Даже настроение Майкайона изменилось. Он остановился и воскликнул: «До чего же прекрасно дышать!

Да, просто дышать!» И. действительно, впервые мы по-настоящему наслаждались свободным дыханием и ощущали прикосновение Великого Дыхания.

Мы прошли еще немного вперед, и тут Микастер заметил темный силуэт на отдаленной возвышенности. Кто-то сказал, что это волк, другие решили, что это обломок скалы, с которого ветром смело снег. Нам показалось, что силуэт движется в нашу сторону, и мы решили пойти навстречу. Чем ближе мы подходили, тем отчетливее вырисовывалась фигура человека. Вдруг Майкайон подпрыгнул и закричал: «Это он! Это он!»

И это, действительно, был он — мы узнали его легкую походку, его благородную осанку и гордо поднятую голову. Веселый ветерок играл складками одеяния Мастера и беззаботно развевал его темные волосы. Горное солнце тронуло его лицо легким загаром, и оно светилось, как драгоценный янтарь. Глаза его, темные и полные грез, смотрели на нас ласково, как и прежде, излучая спокойную уверенность и всепобеждающую любовь. Его изящные ступни, обутые в деревянные сандалии, покраснели от мороза.

Майкайон первым подбежал к нему и упал перед ним на колени, рыдая и смеясь одновременно и, как безумный, повторяя одни и те же слова: «Наконец-то моя душа вернулась ко мне!»

Остальные трое проделали то же самое, но Мастер поднял нас одного за другим, обнял каждого с бесконечной нежностью и сказал:

— Примите веры поцелуй. Отныне с нею вы будете ложиться спать и просыпаться с верой в сердце, и никаким Сомненьям не будет уж приюта в ваших снах, и вам они уже не помешают на праведном пути.

Когда четверо братьев, оставшиеся в Ковчеге, увидели Мастера у дверей монастыря, они решили, что это призрак, и страшно перепугались. Но когда он приветствовал их, назвав каждого по имени, они опомнились и бросились к его ногам, все, кроме Шамадама, который словно прирос к своему креслу. Мастер обнял их, как и нас за воротами храма.

Шамадам глянул на Мастера и затрясся всем телом, лицо его стало мертвенно-бледным, губы дрожали, а руки тщетно пытались за что-нибудь ухватиться. Неожиданно он соскользнул с кресла и на четвереньках подполз к Мастеру. Он обхватил его ступни и, опустив голову, судорожно произнес: «Я тоже верю». Мастер поднял его, не поцеловав, и обратился к нему с такими словами:

— Могучий Шамадам трепещет от страха. Страх велит ему сказать: «Я тоже верю».

Шамадам дрожит и преклоняется пред «волшебством», что помогло Мирдаду из Черной бездны выбраться и из тюрьмы Бетара выйти. Возмездия боится тамадам. На этот счет пусть будет он спокоен и сердце Вере Истинной откроет.

Вера, что рождена волнами страха, — всего лишь пена на волнах. Со Страхом вздымается она и с ним же убывает. Истинная Вера на стебле Любви цветет, а Понимание — прекрасный плод ее. И если Бога ты боишься, тогда не верь в него.

Шамадам (отползая назад и неотрывно смотря в пол): В своем собственном доме Шамадам стал изгоем и бесстыдником. Разреши мне хотя бы на один день стать твоим слугой и принести тебе еду и одежду. Ведь ты, наверное, проголодался и замерз.

МИРДАД: Есть у меня еда, которую на кухне не готовят, согрет теплом я, что ни огонь, ни зимняя одежда не дарят телу. Может разве Шамадам таким теплом и пищей запастись?

Смотри! Пришло зимою море на вершины, вершины рады им укрыться, как одеялом, чтоб согреться.

И море тоже радо на вершинах возлежать и ненадолго отказаться от движенья. Придет весна, и море, как спящая змея, от сна воспрянет и вернет свободу, что временно зиме в залог вручило. И снова станет берег омывать и в воздух воспарять, блуждать по небу и землю орошать, где пожелает.

Но люди есть, что в спячке пребывают всю жизнь, и в их краях всегда зима. И не увидели они еще примет Весны. Мирдад — примета! Предзнаменованье Жизни, а не похоронный звон. Как долго спать еще намерен ты?

Поверь мне, Шамадам, что жизнь людей и смерть — не что иное, как зимний сон. И я расшевелить их ото сна пришел, позвать на воздух свободной жизни, прочь из их берлог. Поверь мне, Шамадам, себя же ради.

Шамадам стоял, не двигаясь, и молча слушал. Беннун шепотом напомнил мне, чтоб я спросил у Мастера, как ему удалось выбраться из Бетарской тюрьмы, но язык мой не мог выговорить этого вопроса. Однако Мастер сам догадался на него ответить.

МИРДАД: Бетарская тюрьма уж больше не темница. Отныне в храм превращена она. А принц Бетара боле уж не принц. Сегодня он такой же пилигрим, как вы.

И мрачная тюрьма, Беннун, способна превратиться в сияющий маяк. И способ есть уговорить любого принца обнажить главу, перед короной Истины венец свой снять. И даже грохочущие цепи заставить можно небесную мелодию сыграть. Нет чуда удивительней на свете, чем чудо Понимания Святого.

Слова Мастера о том, что принц Бетара отрекся от престола, оглушили Шамадама, точно громом, и, к нашему ужасу, у него начались судороги, такие сильные, что мы не на шутку испугались за его жизнь. Вскоре он перестал корчиться, пораженный обмороком, и нам пришлось долго приводить его в чувство.


Глава 30







Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.