|
|
О тот, что случилось со мною в Севилье до отплытия в Индию
Совершил я путь из Толедо в Севилью вполне благополучно, тем более что деньги у меня не переводились. Дело в том, что я уже овладел основами шулерской игры, и у меня были кости, начиненные грузом так, что я мог по желанию выбросить большее или меньшее количество очков, да к тому же правая рука моя занималась укрывательством одной кости, поскольку, беременная четырьмя, она рожала их только три. Кроме этого, у меня был изрядный запас шаблонов разнообразной формы, дабы по ним подрезать карты для разных шулерских приемов. Не буду рассказывать вам и о всяких иных благоухавших хитростью штуках, ибо, услышав о них, вы бы приняли меня за букет цветов, а не за человека. К тому же лучше предлагать людям какой-нибудь положительный пример для подражанья, чем соблазнять их пороками, от коих они должны бежать. Тем не менее, если я изложу кое-какие приемы и принятые среди шулеров выражения, я смогу просветить несведущих и оградить их от обмана, а если кто окажется облапошенным и после этого, пусть уж пеняет на себя. Прежде всего, не думай, что, если ты сдаешь карты, ты уже застрахован от шулера, – тебе их могут подменить, пока будут снимать нагар со свечи. Далее, не давай ни ощупывать, ни царапать, ни проглаживать карты, ибо таким образом обозначают плохую карту. Если же ты, читатель, принадлежишь к разряду слуг, то имей в виду, что на кухнях и на конюшнях дурные карты отмечаются или при помощи прокалывания булавкой, или при помощи загибания уголка, чтобы узнавать их на ощупь. Если ты вращаешься среди людей почтенных, то берегись тех карт, которые зачаты были во грехе еще в печатне, так как по их рубашке опытный глаз умеет различить, какая карта на обороте. Не доверяйся и совсем чистым картам, ибо для того, кто глядит в оба и запоминает, самая чистая карта оказывается грязной. Смотри, чтобы при игре сдающий не слишком сгибал фигуры (за исключением королей) по сравнению с остальными картами, ибо это верный гроб для твоих денег. За игрой в примеру следи, чтобы при сдаче тебе не подсовывали карт, отброшенных сдающим, и старайся подметить, не переговариваются ли твои противники какими-нибудь условными жестами или произнося слова, начинающиеся с той же буквы, с которой начинается нужная им карта. Больше я не стану тебя просвещать; сказанного достаточно, чтобы ты понял, что жить нужно с великой осторожностью, ибо нет сомнения в том, насколько бесконечны всякого рода надувательства, о которых мне приходится умалчивать. «Угробить» означает на языке подобных игроков – и означает справедливо – вытянуть из вас все деньги; «играть наизнанку» – это значит обжуливать своего ничего не подозревающего приятеля; «пристяжным» именуется тот, кто заманивает в игру простаков, чтобы их общипали настоящие удильщики кошельков; «белыми» зовут простодушных и чистых, как белый хлеб, людей, а «арапами» – ловкачей, которых ничем не проведешь. Подобный язык и подобные штуки довели меня до Севильи; деньгами своих встречных знакомых я оплатил наемных мулов, а хозяев постоялых дворов я обыгрывал на еду и постой. Достигнув своей цели, я остановился в гостинице «Мавр» и повстречал здесь одного из своих сотоварищей по Алькала; звали его Мата – имя, которое, за недостатком звучности, он переменил на Маторраль. Он торговал людскими жизнями и был продавцом ножевых ударов. Дело у него шло неплохо. Образцы своего ремесла он носил на собственном лице, и по этим образцам он договаривался с заказчиком о глубине и размере тех ударов, которые он должен был нанести. Он любил говорить: «Нет лучшего мастера в этом деле, чем тот, кто сам здорово исполосован», – и был совершенно прав, так как лицо у него было что решето и кожа казалась дубленой. Он-то и пригласил меня поужинать с ним и его товарищами, обещав, что они проводят меня потом до гостиницы. Мы отправились, и, войдя в свое обиталище, он сказал: – Эй, скинь-ка плащ, встряхнись и будь мужчиной, нынче ночью увидишь всех славных сынов Севильи. А чтобы они не приняли тебя за мокрую курицу, растрепли-ка свои волосы, опусти свой воротник, согнись в плечах, волочи свой плащ по земле, ибо всегда мы ходим с плащом, волочащимся по земле, рожу криви то в одну сторону, то в другую и говори вместо «р» – «г» и вместо «л» – «в»: гана, гемень, гука, вюбовь, кговь, агта, бутывка. Изволь это запомнить. Тут он дал мне кинжал, широкий, как ятаган, который по длине своей вполне заслуживал название меча и только из скромности так не назывался. – А теперь, – сказал он, – выпей пол-асумбре этого вина, иначе, если ты от него не взопреешь, за молодца ты не сойдешь. Пока мы занимались всем этим и я пил вино, от которого у меня помутилось в голове, явились четверо его друзей с физиономиями, изрезанными как башмак подагрика. Шли они вразвалку, ловко обернув плащи свои вокруг пояса. Шляпы с широченными полями были лихо заломлены спереди, что придавало им вид диадем. Не одна кузница истратила все свое железо на рукояти их кинжалов и шпаг, концы которых находились в непосредственном общении с правыми их каблуками, глаза их таращились, усы топорщились, словно рога, а бороды были на турецкий лад, как удила у лошади. Сначала, скривив рот, они приветствовали нас обоих, а затем обратились к моему приятелю и каким-то особенно мрачным тоном, проглатывая слова, сказали: – 'аш с'уга! – 'аш кум, – отвечал мой наставник. Они уселись и не проронили ни одного звука, дабы узнать у Маторраля, кто я такой; только один из них взглянул на него и, выпятив нижнюю губу, указал ею на меня. Вместо ответа мой покровитель собрал в кулак свою бороду и уставил глаза в пол. Тогда они с превеликой радостью повскакали со своих мест, обняли меня и принялись чествовать. Я отвечал им тем же, причем мне показалось, что я отведал вина разного сорта из четырех отдельных бочек. Настал час ужина. Прислуживать явились какие-то проходимцы. Все мы уселись за стол. Тотчас же появилась закуска в виде каперсов, и тут принялись пить здравицы в мою честь, да в таком количестве, что я никак не мог думать, что в столь великой степени обладаю ею. Подали рыбу и мясо, и то и другое с приправами, возбуждавшими жажду. На полу стояла бадья, доверху полная вина, и тот, кто хотел пить, прямо припадал к ней ртом. Я, впрочем, довольствовался малым. После двух заправок вином все уже перестали узнавать друг друга. Разговоры стали воинственными, посыпались проклятья, от тоста к тосту успевало погибнуть без покаяния чуть ли не тридцать человек. Севильскому коррехидору досталась едва ли не тысяча ударов кинжалом, добрым словом помянули Доминиго Тиснадо, обильно было выпито за упокой души Эскамильи, а те, кто был склонен к нежным чувствам, горько оплакали Алонсо Альвареса. Со всем этим у моего приятеля, видно, выскочил какой-то винтик из головы, и, взяв в обе руки хлеб и смотря на свечу, он сказал хриплым голосом: – Поклянемся этим Господним ликом, а также светом, что изошел из уст архангела, что, если сие будет сочтено благоугодным, нынешней ночью мы рассчитаемся с тем корчете, что забрал нашего бедного Кривого. Тут все подняли невообразимый гвалт и, повытаскав кинжалы, поклялись, возложив руки на края бадьи с вином и тыкаясь в нее ртами: – Так же, как пьем мы это вино, мы выпьем кровь у каждой ищейки! – Кто такой этот Алонсо Альварес, чья смерть так всех опечалила? – спросил я. – Молодой парень, – ответил один из них, – неустрашимый вояка, щедрый и хороший товарищ! Идем, меня уже тянут черти! После этого мы вышли из дому на охоту за корчете. Отдавшись вину и вручив ему власть над собою, я не соображал, какой опасности себя подвергаю. Мы дошли до Морской улицы, где лицом к лицу с нами столкнулся ночной дозор. Едва только наши храбрецы его завидели, как, обнажив шпаги, бросились в атаку. Я последовал их примеру, и мы живо очистили тела двух ищеек от их поганых душ. При первых же ударах шпаг альгуасил доверился быстроте своих ног и помчался вверх по улице, призывая на помощь. Мы не могли броситься за ним вдогонку, так как весьма нетвердо держались на ногах, и предпочли найти себе прибежище в соборе, где и укрылись от сурового правосудия и выспались настолько, что из наших голов выветрились бродившие там винные пары. Уже придя в себя, я не мог надивиться тому, как легко правосудие согласилось потерять двух ищеек и с какою резвостью бежал альгуасил от той виноградной грозди, какую мы собой представляли. В соборе мы знатно провели время, ибо, учуяв запах таких отшельников, как мы, явилось туда несколько шлюх, которые охотно разделись, чтобы одеть нас. Больше всех полюбился я одной из них, по имени Грахаль, которая нарядила меня в свои цвета. Жизнь мне эта пришлась весьма по вкусу, больше, чем какая-либо другая, и я порешил до самой смерти претерпевать с моей подругой все муки любви и тяготы сожительства. Я изучил воровские науки и в короткий срок стал самым ученым среди всех других мошенников. Правосудие неутомимо искало нас, и, хотя дозоры бродили вокруг храма, это не мешало нам выбираться после полуночи из нашего укрытия и, переодевшись так, что нас невозможно было узнать, продолжать свои набеги. Когда я убедился, что эта канитель будет еще долго тянуться, а судьба еще больше будет упорствовать в преследовании меня, то не из предосторожности – ибо я не столь умен, – но просто устав от грехов, я посоветовался первым долгом с Грахаль и решил вместе с ней перебраться в Вест-Индию, дабы попробовать, не улучшится ли с переменой места и земли мой жребий. Обернулось, однако, все это к худшему, ибо никогда не исправит своей участи тот, кто меняет место и не меняет своего образа жизни и своих привычек.
Вопросы и задания 1. Какие черты характера Паблоса одобряются автором, а какие вызывают его осуждение? 2. В чем видит Кеведо причины несчастий Паблоса? 3. Что делает Паблоса плутом и как оценивается в романе «плутовство»? 4. Какую роль играет в романе тема «образования»? 5. Как проявляется в романе авторская позиция? 6. Охарактеризуйте творческий метод романа, укажите его признаки, нашедшие отражение в этом произведении. 7. Подготовьте сообщение на тему: «XVII век в комедии Мольера и романе Кеведо: два взгляда на один мир».
Русские театральные интермедии [157]
В XVII веке в духовных учебных заведениях стали создаваться школьные театры, в которых давались первые театральные представления на Руси. Здесь ставились пьесы на духовные сюжеты, например «Жалобная комедия об Адаме и Еве». Для школьных театров писали такие известные писатели, как Симеон Полоцкий[158]. Но кроме пьес на сюжеты из Священного писания в школьных театрах игрались и веселые сатирические пьесы, интермедии, маленькие драматические сочинения, сюжеты которых часто заимствовались из народных ярмарочных представлений. В них высмеивались обычные человеческие пороки. Две из приведенных в нашей книге интермедий посвящены проблеме учения. Их комизм очевиден: учителем здесь выступает Малец, а учеником – Старик.
Подумайте, какой здесь используется художественный прием и в чем его смысл, какое назидание содержат эти интермедии.
Третья интермедия ставит очень серьезный вопрос о жизни и смерти, но и она построена на комических эффектах.
Поразмыслите над художественными средствами, призванными вызвать смех у зрителей.
Изыдет старик, иский мудрости; приидет малец школны научити его.
СТАРИК
Бог в помощь, государи! Все здравы будите, Крутчины[159]на беднаго мене не кладите, Что вышел дерзновенно между милость вашу: Ума хощу сыскать на потребу нашу. Кто ведает, где разум в лавках продается? Аршин с десят купити старик волочется[160]. Уже мне докучно без ума жити. Аще[161]бы возможно паки[162]младым быти, Принях бы ся за книгу руки и зубами, Дабы ума набити в главу кулаками; А ныне готов есм добраго стяжати, Токмо бы кто изволил разума продати.
(Выходит малец учителей с свитком и с плетью.) МАЛЕЦ
Бог ти в помощь, старче! О чем ти крутчина, Повеждь: аз[163]тя утешю, искусны детина.
СТАРИК
Ума хощу купити, да не обретаю; Ходя, у добрых людей давно вопрошаю.
МАЛЕЦ
Не кручинся, о старче! Аз много имею Ума и старых людей учити умею, Точию есть потребно, что велю, творити И ни в едином слове упорчивым быти.
СТАРИК
Вся готов есм творити, учителю честны! Во мздовоздаянии[164]тебе не буду лестны.
МАЛЕЦ (показует свиток и глаголет [165] )
В сей хартии[166]есть разум. Потребно ю съясти[167], Изрядно разрезавши на мелкия части.
СТАРИК То готов есм сотворити, Точию бы мудрым быти. (Тогда малец разрежет, а старик яст и глаголет.) СТАРИК
О! вкус жесток есть; хочется блевати.
МАЛЕЦ
Терпи, аще тя хощет и прервати Горек труд ныне, но сладки плод будет, Егда в главе ти ума прибудет.
(Егда съяст старец, тогда малец на бумаге напишет азбуку и учит старика.) МАЛЕЦ
Глаголи со мною. Аз[168].
СТАРИК
Увяз.
МАЛЕЦ
Буки.
СТАРИК
Учителя прибрат в руки[169].
МАЛЕЦ
Глагол.
СТАРИК
Учителя за хохол!
МАЛЕЦ
Мало памяти во главе, по телу разплыся; Хощу во главу вогнати, токмо положися.
(Старик ляжет, а малец от ног плетию во главу память вгоняет и глаголет трижды.)
Иди во главу, память! Ты, старче, учися! Но за соху паки приимися.
СТАРИК
О! Есть память! есть! Уже добре знаю, Изрядно писмо то прочитаю.
МАЛЕЦ
Чти гласно[170].
СТАРИК (читает)
Аз, буки, веди, глагол.
МАЛЕЦ
Се память в главу вся добре собрася. Се уже писмо добре прочитася. Но днес[171]доволно, да ты не стужиши; Приходи рано, да ся болши учиши.
СТАРИК
Кто ся не хощет и в юности труждати, Должно тому есть в старости страдати.
Изыдет старик той же и глаголет.
СТАРИК
Знаете ли мене, государи? Аз был вчера без разума стары, А днес умудрен есм, грамоты доволен; Токмо главою чрез всю нощ бех[172]болен; Чрево, ум снедше, много говорило, Таже самому зело[173]тошно было. Грамоты столко глава моя знает, Яко[174]и вес мозг ея не вмещает. В пазухе, в зепях[175]грамоты доволно, По сих бумашках ума зело полно. Аще же ныне еще поучюся, Скоро философ велий[176]нарекуся, Жду учителя: обещался быти Скоро и добре хощет научити.
УЧИТЕЛ
Добре, что пришел, учениче милы! Хощу тя учити от всея ми[177]силы. Прочти стих вчерашны, потом же поступим Дале в премудрость, без денег ю купим.
СТАРИК
Учителю мой драгий! добре памятую Аз, буки, веди, глагол и толк ея знаю: Аз – ты увяз; Буки – учителя прибрат в руки; Веди – у меня уже сут дети; Глагол – учителя за хохол! А правда, яко добре сия аз толкую? Уже философии учится хотую.
УЧИТЕЛ
Аще хощеши, старче, еще мудрее быти, Тупы ум твой треба изострити.
СТАРИК
Пожалуй, государь мой, о том ты потщися; Дам плату великую, токмо потрудися. Се ти злата доволство, извол изострити Тупость ума моего, чтоб мудру быти.
УЧИТЕЛ
Сяди и терпи; полезно ти будет: Ума остроты во главе прибудет.
(Тут учител возмет брус и начнет главу острити и глаголет трижды.)
Главо дурная! брусом сим острися. Старче безумны! к сохе возвратися.
СТАРИК (крикнет)
Бережи власов! Увы! болит глава. Ох! тежце придет премудрости слава!
УЧИТЕЛ
Сут буйство власы: нужда изривати[178]; Ради мудрости извол пострадати.
(Тут рвет власы, а старик кричит.) СТАРИК
Доволно уже, лютый учителю! Изострил еси ум мой, мучителю!
УЧИТЕЛ
Краткая болезн вечную утеху Тебе раждает, достойную смеху. Смотри в грамоту и читай смело, Уже познаеши всякое дело.
(Тут возмет писмо и читает; возрадовавжеся, глаголет старик.) СТАРИК
Ей, воистинну ум мой изощренный! В писаниих зело умудренны! Токмо несладко, мнити ми ся, читаю, Яко аз словес лекарства не знаю.
УЧИТЕЛ
Не вдруг все благо можещи прияти; Будет слад ост. Извол мзду[179]воздати.
СТАРИК
Все, еже имам[180], буди пред тобою, Токмо сотвори милость ты днес со мною.
УЧИТЕЛ
Отверзи уста, приими сию сладость, Сладкоглаголив буди людем в радость.
(И мажет медом уста и лице и дает ясти.) СТАРИК
Паче медовова усладихся сота; Сладкая будут словеса из рота.
УЧИТЕЛ
Се сам знаеши, яко умудрися И гортань твоя много усладися: Паши хлеб, токмо при сей мудрости, Не познаеши от глада трудности. Иди ж ты с умом до твоего дому; Како умудрися, не сказуй никому.
СТАРИК
Иду радостне, тя имам хвалити, Аще мя люди будут мудрым чтити.
(И идет старик за завесу; а учител глаголет.) УЧИТЕЛ
Глуп состареся. Кто его научит, Аще и на смерт кто кнутом замучит? Соха, борона – то то дело его. И где ему знать силу учения моего?
(И выходит той же старики начнет шумети с учителем и подерется; выбегает цыган и прогоняет старика.)
Исходит старик и глаголет.
СТАРИК
Увы мне бедну! Весь изнемогаю, Частее стеню[181], неже отдыхаю: Старость глубока зело ми стужает, Недугом тяшким велми[182]озлобляет. Ноги не крепки, не служат и руце; В новой на всяк ден есм недугов муце. Глава ми болит, стомах зазнобися, Серце печално, все тело растлися: Уши не слышат, очи видят мало; Бодрость и действо всех удов престало; Язык не хощет усты разверзати, И зубы хлеба не могут сожевати. Живы хожду труп, веема неключимы, А от скудости зело есм мучимы: Хлеба не имам, риза вся раздранна. Не вем над мене в мире окаянна. Зима лютая велми досаждает, Мертвеца суща в дрова изгоняет; Сещи не могу, обаче искати, Не возмогу ли готовых собрати?
(Пойдет за завесу и абие з дровами изшед, глаголя.)
Бог ми пособил: найдох дрова сия, От них же болит зело моя выя. Ох! утрудихся! Не могу носити. Лутше умрети, неже в нужде жити. Бог ми оставил за преступления, Не посылает мне умерщвления. Юный мнози везде умирают, Старика тленна жити оставляют. Ей, смерть ест слепа, не видит, что взяти; Мало в ней ума, не вест разеуждати; Юным ест горка, а тех похищает; Мне бы была сладка, но мя оставляет. О смерте! где ты? камо заблудила? Векую беднаго старика забыла? Потщися ко мне, возми мя до себе: О кол аз давно ожидаю тебе!
СМЕРТ (изыдет и глаголет)
Что, старче древни, слезно вопиеши? Чесо мя ради до себе зовеши? Имя ми ест Смерт. Аз мир умерщвляю, Души от телес людских разлучаю.
СТАРИК
Честная Смерт! ничто мне с тобою; Живи в дружестве добром ты со мною. Иннии люди семо прихождаху, Тии до себе тебе призываху.
СМЕРТ
Не лети мя, старче! По гласе тя знаю. Чего хощеши, повежд, вопрошаю.
СТАРИК
Прости мя, Смерте! Се правду вещаю: На помощ милость твою призываю, Пособи дрова на плеща возложити. Твоим пособством престану тужити.
СМЕРТ
Старче лукавы! что се ты твориши? Непрелстимую богатырку лстиши. Не мое дело в дровах ти пособляти; Аз вем телеса ваша в гроб хищати. Обаче[183]тебе имам пособити, Да скорее в гроб можеш почити. Се коса моя дровам ся касает, Гроб тя древяны в дому твоем чает: Прощайся с людми и Богу молися, Утро в могилу ко мне ты лажися.
СТАРИК
Увы мне! увы! Что имам творити? Векую аз дерзнух Смерт к себе гласити? Сам ю возбудих, яже тверде спаше, Мене мертвити не у помышляше. Прелстихся бедный. Лучше бе молчати. Воли Божия в готовости ждати. Уже днес время приде умирати. Изволте вы мне прощение дати, Бога за душу мою помолити, В последней нужде любовь мне явити; Сами здравствуйте на лета премнога! Званием Смерти не гневайте Бога.
(Смерт косою косит, старик упадает.)
Западноевропейская литература эпохи Просвещения. Просветительский классицизм
XVIII век в истории литературы часто называют «эпохой Просвещения». Хотя в конце столетия проявились новые, довольно сложные литературные тенденции, именно Просвещение как наиболее влиятельное идеологическое движение этого периода определило лицо века. Просвещение было универсальной формой борьбы «третьего сословия» с отживающим феодализмом. Термин «Просвещение» обозначает широкое общественное движение XVIII века. Хотя Просвещение было последней стадией развития буржуазной идеологии перед тем, как этот класс получил власть в большинстве стран Европы, деятелями Просвещения были наиболее передовые и образованные представители аристократии. Вы, надеюсь, помните, что подобное было и в эпоху Возрождения. Просветители опирались на материалистические учения крупных философов XVII века, требования научного рационалистического познания мира. В своих взглядах на искусство просветители во многом продолжают традиции классицизма XVII века. Просветительское искусство дидактично, и этот дидактизм является сознательной установкой. Они развивают идею воспитательного значения искусства, считая, что искусство призвано просвещать людей. Для просветителей продолжает оставаться актуальным конфликт между долгом и чувством, но этот конфликт толкуется ими более широко: вместо долга перед государством появляется сознательное отношение к своим обязанностям – разумное поведение (сама идея государственности видоизменяется в идею просвещенного абсолютизма). Так же как и классицисты XVII века, просветители ориентируются на античное искусство. В то же время многое в искусстве Средневековья и эпохи Возрождения просветители отвергают, считая, что в эти периоды «невежества» создавались только «варварские» произведения. Культ разума унаследован эстетикой просветителей от классицизма XVII века, однако нельзя говорить о простом перенесении этого принципа из одного века в другой. Просветительский культ разума характеризуется в первую очередь критическим отношением к действительности. Они все подвергают сомнению, суду разума. Отсюда – большая реалистичность и жизненность их искусства. Исходя из того же культа разума, расширяются и задачи искусства. Наряду с дидактическими (воспитательными) задачами перед искусством ставятся и задачи гносеологические (познавательные). В философии и литературе получает распространение жанр эссе (опыт). Искусство совершает художественный эксперимент, изучая поведение человека или общества в тех или иных ситуациях. Таким образом, искусство сближается с наукой, в первую очередь с философией. Вторым важнейшим принципом, также унаследованным просветителями от искусства XVII века, является принцип «подражания природе». Но просветители ищут в природе не абсолютный идеал, проявляющийся в совершенных и гармоничных образцах, а те закономерности, которые лежат в основах гармонии и совершенства. «Подражание природе» для просветителей означает изучение природы, поиски путей к царству свободы, счастья, гармонии и справедливости. В отличие от искусства XVII века искусство Просвещения демократично. Это связано с двумя причинами. Во-первых, Просвещение – это идеология буржуазии в период борьбы с феодализмом. В этой борьбе буржуазия опирается на широкие народные слои, и это находит отражение в искусстве. Во-вторых, культ разума требует преодоления сословной ограниченности, создания реальных условий для проведения художественного эксперимента. Стремясь понять законы общества, художники-просветители пытаются создавать правдивые картины жизни, верно изображать и само общество, и условия, в которых оно существует. Просветители разрушают нормативные рамки классицизма XVII века. В эпоху Просвещения уже не существует деления на высокие и низкие жанры. В литературе бурно развивается жанр романа, который классицисты XVII века воспринимали как развлекательный. Именно в романах XVIII века нашли отражение наиболее правдивые картины жизни общества (вам уже известно произведение Д. Дефо «Робинзон Крузо»). Популярность жанра романа и разрушение жанровой системы классицизма XVII века были связаны с преодолением сословной ограниченности литературы. Просвещение уничтожило границы между «благородными» и «неблагородными» героями. Теперь демократический герой мог не только вступать в конфликт с аристократом, но и выходить из этого столкновения победителем. Если раньше, в XVII веке, герои – представители «третьего сословия» были в основном комическими персонажами (Журден из «Мещанина во дворянстве» Ж. Б. Мольера) или плутами (Паблос из плутовского романа Кеведо), то в просветительской литературе они героизируются («Робинзон Крузо» Д. Дефо, «Женитьба Фигаро» П.-О.-К. Бомарше). Одновременно происходит дегероизация аристократии. Просветители резко критикуют сословную ограниченность, отсутствие деловых способностей у представителей аристократии и духовенства (двух привилегированных сословий феодального общества) и требуют оценивать человека не по его происхождению, а в зависимости от его личных качеств («Чистокровный англичанин» Д. Дефо, «Севильский цирюльник» П.-О.-К. Бомарше). Просветители последовательно разоблачают аморальность аристократов, в их произведениях часто сравниваются представители буржуазии и аристократии, и, как правило, это сравнение показывает моральное превосходство представителей «третьего сословия». В эпоху Просвещения из всех видов искусства наиболее интенсивно развивалась именно литература. Художественным методом литературы этого периода продолжал оставаться классицизм, но новая идеология, новый взгляд на мир и на человека воплотились в новом литературном направлении – просветительском классицизме, развивавшем эстетические принципы классицизма XVII века. Оно характеризовалось критическим изображением действительности, стремлением к научному эксперименту в искусстве. Предметом эксперимента в литературе стал человек, предметом критического изображения – среда, в которой этот человек действовал. Исходной предпосылкой соотношения человека и среды была предпосылка о «разумности» законов природы. Эти законы применялись к отдельному человеку и к обществу, в котором этот человек жил. Поскольку просветители считали, что «разумный человек» всегда сможет найти свое место в жизни, то и художественное изображение конфликтов было связано с такой установкой. Просветители намеренно создавали сложные ситуации, в которых герой мог бы проявить всю силу своего разума. Они помещали его на необитаемый остров, где человеку грозила если не смерть, то потеря человеческого облика («Робинзон Крузо» Д. Дефо); заставляли его исповедовать заведомо неверную философскую концепцию («Кандид» Вольтера). Из всех этих сложных ситуаций герой выходил победителем и получал заслуженную награду, если он руководствовался разумом, смело боролся за свое счастье. По существу, просветители утверждали активную позицию человека по отношению к окружающему его миру. Их взгляды на человеческое общество защищали принцип свободной конкуренции между людьми. Существенным отличием классицизма эпохи Просвещения было стремление писателей отразить жизнь в правдоподобных формах. Несмотря на сложность ситуаций, в которые попадают герои, это вполне реальные, возможные ситуации. Сложность положения героев заключается в том, что общество, окружающее их, живет не по «разумным» законам природы, а по законам надуманным, ложным. Стремясь показать идеального героя, чей разум разрушает все преграды, просветители критически изображали современную им действительность. Писатели-просветители искренне верили в торжество разума, в то, что буржуазия, чью идеологию они выражали, сумеет изменить общество и создать государство, основанное на принципах свободы, равенства и братства. Это определило оптимистичность идейного звучания просветительской литературы и некоторую искусственность в разрешении социальных конфликтов.
  ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...  Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...  Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...  Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам... Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
