ЗНАНЕЦКИЙ (Znaniecki) Флориан Витольд (1882-1958)

— польский философ, культуролог, один из гл. представителей т.н. гуманистич. направления в социологии 20 в. Его взгляды формировались под влиянием Дилыпея и М. Вебера. Научную деятельность начал с попытки обоснования культуроцентристского тезиса, что основой человеч. бытия являются ценности, создающие культурный мир, познаваемый “науками о культуре”. Выдвинутая им в качестве основы для изучения сознания людей программа соединения социологии как “науки о социальном поведении” с “науками о культуре” сводится к попыткам объединить принципы позитивистского психологизма и аксиологии.

Книга 3. “Науки о культуре. Их происхождение и развитие” (1952) посвящена проблемам социальных и культурных систем. Рассматривая “попытки развития общей теории культуры” (теории Вико, Гердера, Гегеля, Шпенглера, Тойнби, Сорокина) 3. приходит к выводу, что единств, последоват. попыткой интегрировать все социальные науки о культуре в общую теорию является концепция П. Сорокина, к-рый применил один и тот же подход ко всем областям культуры и связям между культурными феноменами, ввел понятие системы и распространил его на все категории культурных феноменов.

В осн. своей части теории социальных и культурных систем и социального действия 3. близки к концепции П. Сорокина. Обе эти теории рассматривают культурный мир как нечто в сущности отличное от органич. мира и считают, что науки о культуре отличны от наук о природе. Отличие между феноменами культурными и природными (биофизическими) 3. видит в осознанном характере социокультурной реальности, что похоже на представление П. Сорокина о компоненте смыслов-ценностей-норм как differentia specifica (отличит, признак) социокультурных феноменов. Культурное действие 3. определяет как динамич. систему взаимозависимых изменяющихся ценностей, к-рые могут быть организованы и соединены в более обширные сложные системы действий с той же самой центр, или доминирующей ценностью, придающей такому сложному действию единство.

3. отождествляет культурные и социальные системы;

он полагает, что социальные системы — гос-во, семья, полит, партия — это такие же культурные системы, как язык, наука, религия или искусство, а социальная группа обладает всеми осн. чертами культурной системы. Это положение теории культуры 3. подверглось критике П. Сорокина, к-рый обосновал неидентичность культурных и социальных систем.

Расхождения во взглядах 3. и П. Сорокина касаются также их теории познания. П. Сорокин полагает, что истинное знание культурной Вселенной может быть получено только при соединении трех методов: эмпирического, рационалистического и мистич. интуиции, 3. отрицает последний метод, оставаясь на позициях позитивистской теории познания.

Осн. отличие теории 3. от теории П. Сорокина в том, что 3. не доводит свои положения до уровня системной теории и не подтверждает свои гипотезы, понятия и выводы соответствующими эмпирич. данными. 3. замыслил свою систему слишком широко и стремился охватить самые разл. сферы деятельности — практич., социальной, пед. и т.д., что привело к фрагментарности его построений.

Соч.: Zagadnienie wartosci w filozofii. Warsz., 1910; Humanizm i poznanie. Warsz., 1912; Cultural Reality. Chi., 1919; Upadek cywilizacji zachodniej. Poznari, 1921; Ludzie terazniejsi a cywilizacja przysztosci. Lwow, 1934; Cultural Sciences: Their Origin and Development. Urbana, 1952.

Лит.: Совр. социол. теория в ее преемственности и изменении. М., 1961; SzackiJ. Znaniecki. Warsz., 1986.

, скрытое, молчаливое, имплицитное (от лат. implicite — в скрытом виде, неявно; противоположное — explicite), периферийное в отличие от центрального, или фокального, т.е. находящегося в фокусе сознания. Эмпирич. базис личностного молчаливого знания — неосознаваемые ощущения как информация, полученная органами чувств, но не прошедшая через сознание в полном объеме; неосознанные и невербализованные навыки и умения, напр., ходьбы, бега, плавания и т.п., к-рыми владеет наше тело, но не знает самосознание; наконец, жизненно-практическое, повседневное знание. З.н. представляет собой весьма специфич. способ существования сознания. С одной стороны, неявное — это компоненты реального знания, составляющие его необходимую часть, с другой — форма их существования отлична от обычной, поскольку они представлены опосредствованно как неосознаваемые ощущения, навыки, подразумеваемый подтекст, историческое или методол. априори, опущенная посылка в логич. выводе — энтимема и т.д. Неявные, скрытые компоненты знания широко представлены во всех тек-

стах, существующих только как единство имплицитного и эксплицитного, текста и подтекста. В научных текстах как обязат., дополнительные к явному знанию функционируют многообразные неявные основания и предпосылки, в т.ч. филос., общенаучные, этич., эстетич. и др. В качестве неявных форм в научном знании присутствуют также традиции, обычаи повседневности и здравого смысла, а также пред-мнения, пред-знания, предрассудки, к-рьш особое внимание уделяет герменевтика, поскольку в них представлена история. З.н. может быть понято, т.о., как нек-рая до поры до времени невербализованная и дорефлективная форма сознания и самосознания субъекта, как важная предпосылка и условие общения, познания и понимания. Однако полагать, что всякое невербализованное знание есть неявное, было бы ошибкой, поскольку знание может быть объективировано и неязыковыми средствами, напр., в деятельности, жестах и мимике, средствами живописи, танца, музыки. Существование неявного, молчаливого знания часто означает, что человек знает больше, чем он может сказать, выразить в слове. Это явление подмечено очень давно в разных культурах. Напр., дзэн-буддисты полагали, что все вербальные тексты и предписания неистинны, ложны потому, что в словах не могут быть переданы сокровенные тайны бытия, истинная суть вещей и явлений. Необходим особый эзотерич. язык символов, парадоксов и иносказаний, чтобы при непосредств. общении передать то, что скрыто за словами. Отсюда принципы теории и практики дзэн-буддизма: “Не опираться на слова и писания”, “особая передача вне учения”. В даосизме молчание выступает как знак высшей мудрости, ибо “знающий не говорит, а говорящий не знает”. Само Дао не поддается вербализации и поэтому приходится прибегать к спец. приемам:

“Смотрю на него и не вижу, поэтому называю его невидимым; слушаю его и не слышу, поэтому называю его неслышимым... Оно бесконечно и не может быть названо...” (Книга о Дао и Дэ). В буддизме махаяны также считалось, что истинная реальность не может быть адекватно выражена и описана лингвистич. средствами, просветление наступает тогда, когда человек освобождается от привязанности к слову и знаку. Сам Будда отвечал “бессловесными словами” и “громоподобным молчанием”, особенно если ему задавали вопросы метафизич. содержания. Для постижения истинной реальности необходимо было вернуться к целостному, нерасчлененному источнику опыта в глубинных слоях психики, не затронутых вербализацией.

В европ. рационалистич. традиции, также осознающей несовершенство соотношения языка и мысли, применялись своего рода “узаконенные” логические или грамматич. способы введения имплицитных компонентов. Так, Аристотель во “Второй аналитике” (I, 76Ь, 10-35) писал, что в зависимости от того, какой статус имеет высказывание, оно должно присутствовать в знании либо обязательно в явной форме как постулат, поскольку он может стать предметом спора и причиной непонимания; либо в неявной, как аксиомы — самоочевидные, необходимые истины; или как предположения, истинность к-рых не доказана, но не вызывает споров у мыслителей, принадлежащих к одной школе. Здесь же он обращает внимание на то, что из существующих в знании компонентов: то, относительно чего доказывается, то, что доказывается и то, на основании чего доказывают, — первые два формулируются явно, т.к. они специфичны для разных наук, в то время как третье — средства вывода, единые для всех наук, очевидны, а потому явно не формулируются. В свою очередь в лингвистике также были свои приемы введения неявных компонентов. Так, широко распространилось стилистич. свойство любого текста — вводить эллиптич. конструкции (эллипсис), т.е. опускать один из компонентов высказывания, например, глагол или имя, с целью четче выявить смысл, придать тексту большую выразительность, динамичность. Важность этой стилистич. фигуры осознавалась еще в период становления языкознания Нового времени. Разрабатывая теорию эллипсиса, выдающийся исп. ученый-гуманист 17 в. Фр. Санчес в своей универсальной грамматике “Минерва” (1687) объяснял целесообразность “умолчания” стремлением каждого языка к краткости. Краткость как эстетич. критерий восходит к учению стоиков; как логико-граматич. критерий краткость (в известных пределах) делает ясным смысл, снимая излишнюю полноту и развернутость универсального языка в конкр. речи. Очевидно, что эллипсис как “опускание” тех элементов, к-рые ясны и очевидны в диалоге, делает язык не только ясным и изящным, но и пригодным для коммуникации. Лейбниц в неявном знании видел иную проблему и в известном споре с Локком ставил вопрос: почему мы должны приобретать все лишь с помощью восприятии внешних вещей и не можем добыть ничего в самих себе? Сам отвечая на этот вопрос, он рассуждал о неосознаваемых “малых восприятиях”, “потенциальном” знании, о явно не представленных интеллектуальных идеях, общих принципах, на к-рых мы основываемся, “подобно тому, как основываемся на пропускаемых больших посылках, когда рассуждаем путем энтимем”. Соответственно особое значение он придавал рефлексии, к-рая “есть не что иное, как внимание, направленное на то, что заключается в нас”. Лейбниц полагал, что в нашем духе много врожденного, в нас имеются бытие, единство, субстанция, длительность, восприятие, удовольствие и множество других предметов наших интеллектуальных идей, к-рые мы не всегда осознаем. Сотни лет идет спор о том, врождены ли нам эти идеи, но сам факт “потенциального” знания и “малых восприятий” безусловно заслуживает внимания. В совр. исследованиях имплицитных форм знания представлены весьма многообр. подходы. Осуществляется поиск подлинных смыслов языковых выражений, скрытых под неточными, неопределенными формулировками; выявляются имплицитные интеллектуальные процедуры, к-рьш следует субъект; исследуется соотношение поверхностных и глубинных структур языковых выражений и др. В феноменолог. и герменевтич. рабо-

тах — это размышление о внешнем и внутр. “горизонтах”; о “неявном горизонте”, обусловливающем возможность понимания; о фундаментальных уровнях видения реальности и самоочевидных истинах, к-рые неявно входят в познание и понимание. Так Мерло-Понти, в разное время обращаясь к проблеме самосознания, “контакта человеч. сознания с самим собой”, отмечал существование “невыразимого”, поскольку “логика мира” хорошо известна нашему телу, но остается неизвестной нашему сознанию; тело знает о мире больше, чем Я как субъект, обладающий сознанием. Он различает молчаливое и вербальное cogito, когда человек выражает себя в словах, причем говорение предстает как актуализация “латентной Интенциональности” поведения. Однако даже в самой совершенной речи существуют элементы умолчания, “невысказанности”, т.е. присутствует молчаливое cogito как глубинный уровень нашей жизни, невыразимый в словах. Франц. философ, придавая этому феномену важное значение, полагал также, что умолчание есть позитивный результат осознания не только ограниченных возможностей языка, но и неизбежной приблизительности самого выражения бытия субъекта. Принимая во внимание идеи Мерло-Понти, англо-амер. философ М.Полани разработал широко известную сегодня концепцию неявного личностного знания. Он понимает его как неотчуждаемый параметр личности, модификацию ее существования, “личностный коэффициент”. Для него “молчаливые” компоненты — это, во-первых, практич. знание, индивидуальные навыки, умения, т.е. знание, не принимающее вербализованные, тем более концептуальные формы. Во-вторых, это неявные “смыслозадающие” (sense-giving) и “смыслосчитывающие” (sense-reading) операции, определяющие семантику слов и высказываний. Имплицитность этих компонентов объясняется также их функцией: находясь не в фокусе сознания, они являются вспомогат. знанием, существенно дополняющим и обогащающим явное, логически оформленное дискурсивное знание. Неявное — это невербализованное знание, существующее в субъективной реальности в виде “непосредственно данного”, неотъемлемого от субъекта. По Полани, мы живем в этом знании, как в одеянии из собственной кожи, это наш “неизреченный интеллект”. Он представлен, в частности, знанием о нашем теле, его пространственной и временной ориентации, двигат. возможностях, служащим своего рода “парадигмой неявного знания”, поскольку во всех наших делах с миром вокруг нас мы используем наше тело как инструмент. По существу, речь идет о самосознании как неявном знании субъекта о себе самом, состоянии своего сознания. Отметим, что на эту форму неявного знания, оставшуюся в тени у Полани, указал В.А. Лекторский, напоминая, что, поданным совр. психологии, объективная схема мира, лежащая в основе восприятия, предполагает также включение в нее схемы тела субъекта, что вместе с пониманием различия смены состояний в объективном мире и в сознании включаются в самосознание, предполагаемое любым познават. процессом. Но как возможно знание, если оно до-понятийно и не только не находится в фокусе сознания, но и не вербализовано, т.е. как бы лишено гл. признаков феномена “знание”? Ответ на этот вопрос дал Т. Кун, когда под влиянием идей Полани размышлял над природой парадигмы, обладающей всеми свойствами неявного знания. В “Структуре научных революций” он выявил следующие основания, дающие право использовать сочетание “З.н.”: оно передается в процессе обучения; может оцениваться с т.зр. эффективности среди конкурирующих вариантов; подвержено изменениям как в процессе обучения, так и при обнаружении несоответствия со средой. Вместе с тем здесь отсутствует одна важнейшая характеристика: мы не обладаем прямым доступом к тому, что знаем; не владеем никакими правилами или обобщениями, в к-рых можно выразить это знание.

С позиций концепции молчаливого знания Полани исследует также особенности нашего языка, поскольку когда мы владеем им как родным, то он становится неявным вспомогат. знанием. Следует отметить, что эта тема находит свое развитие в проблеме радикального перевода, поставленной Куайном и позже критически проанализированной Лекторским. Родной язык дан нам иным образом, чем чужой; он неотделим от знаний о мире, мы не замечаем его собственную структуру, воспринимая ее на периферии сознания. Например, при изучении рус. лингвистом грамматики рус. языка он обретает сразу две функции — быть объектом рефлексии и ее средством; в качестве последнего он сохраняет все свойства родного языка, в том числе характер вспомогат. З.н. В любой коммуникации каждый из участников считывает гораздо более богатую информацию, чем та, что непосредственно заложена в слове, высказывании, тексте сообщения в целом. И это не только информация, содержащаяся в невербальных компонентах, но и те неязыковые намерения, к-рые присутствуют неявно в речевых сообщениях. Высказывания всегда содержат скрытые цели дать указания, напомнить, убедить, предупредить, выразить отношения, т.е. достичь к.-л. неязыкового эффекта. Так, особенно ярко это свойство проявляется в япон. культуре, где нюансы этикета важнее тонкостей синтаксиса или грамматики, а вежливость речи ценится выше ее доходчивости. При этом категории вежливости — это еще и средство выражения социального статуса общающихся, их положения в обществ, иерархии. При том что и у говорящего, и у слушающего могут быть собственные неявные интерпретации слов и высказываний, очевидно все же, что любая коммуникация предполагает нек-рое общее знание (или незнание) у субъектов общения, т.е. опр. общий, как правило, явно не формулируемый контекст. Этот контекст может рассматриваться как совокупность предпосылок знания, сумма эмпирич. и теор. знаний, на фоне к-рых обретают смысл явные формы слов и высказываний и становится возможным сам акт коммуникации. Особый — герменевтич. смысл эта проблема обретает в неформализованном знании гуманитарных

наук, в частности при создания комментария к текстам. Классич. примером не только собственно содержат., но и логически четко структурированной интерпретации неявных предпосылок являются комментарии А. Лосева к диалогу Платона “Федон”. Анализируя известные четыре доказательства бессмертия души по Сократу, он отмечал, что доказательства получают свою силу только благодаря нескольким энтимемам — опущенным посылкам, к-рые не формулируются в диалоге явно. В комментарии эти энтимемы выявлены и рассмотрены в качестве необходимых. По мнению комментатора, Платон неявно вводит также три мифологемы, не обоснованные, покоящиеся на вере. Это познание душой общих сущностей еще до нашего рождения; познание идей после смерти тела; из познания вечных идей душою Платон выводит вечность самой души. Комментатор “извлекает” из эксплицитных форм и структур “Федона” еще три вывода, следующих из учения Платона, но не сделанные им самим явно. Очевидно, что Лосев как комментатор исходил из единства и дополнительности явных и неявных элементов платоновского текста и полагал выявление скрытого, что даже у самых глубоких авторов существуют невыявленные, скрытые компоненты в виде энтимем, мифологем и разл. рода предпосылок и оснований.

Исследователи-гуманитарии часто имеют дело со скрытым содержанием общих исходных знаний, выявление к-рых не носит характера логич. следования, опирается на догадки и гипотезы, требует прямых и косвенных доказательств правомерности формулируемых предпосылок и предзнаний. Интересный опыт дают сегодня историки и культурологи, стремящиеся к “реконструкции духовного универсума людей иных эпох и культур” (А. Гуревич), особенно в тех работах, где стремятся выявить неосознаваемые и невербализованные мыслит, структуры, верования, традиции, модели поведения и деятельности — в целом менталитет. Известные исследования Гуревича категорий ср.-век. культуры, “культуры безмолствующего большинства” прямо направлены на изучение не сформулированных явно, не высказанных эксплицитно, не осознанных в культуре установок, ориентации и привычек. Возродить “ментальный универсум” людей культуры далекого прошлого — значит вступить с ними в диалог, правильно вопрошать и “расслышать” их ответ по памятникам и текстам, при этом часто пользуются методом косвенных свидетельств и в текстах, посвященных к.-л. хозяйственным, производственным или торговым проблемам, стремятся вскрыть разл. аспекты миропонимания, стиля мышления, самосознания. Так, изучать восприятие гуманистич. культуры в Италии 16 в. можно, обратившись к трактату, посвященному ремеслам, связанным с огнем, — “De la pirotecnica” Ванноччо Бирингуччо. Осуществивший это Д.Э. Харитонович обнаруживает у автора трактата за эксплицитными компонентами текста ремесленника, не гуманиста в прямом смысле слова, ту же диалогичность мышления, уважение к участникам диалога, в целом стиль гуманистич. культуры, усвоенный не впрямую по текстам, но через культурную атмосферу общества. Еще одна особенность выявления имплицитного содержания культурно-истор. текста состоит в том, что исследователь, принадлежащий к другой культуре, может выявить новые имплицитные смыслы, объективно существовавшие, но недоступные людям, выросшим в совр. им культуре. Этот феномен может быть объяснен, в частности, тем, что, как отметил Бахтин, мы ставим чужой культуре вопросы, каких она сама себе не ставила, и перед нами открываются новые стороны и смысловые глубины. Эти особенности текстов объективны, они не порождаются произвольно читателями-интерпретаторами, но осознанно или неосознанно закладываются самими авторами и затем по-разному отзываются в той или иной культуре. Неявное знание объективно существует в худож. творениях прошлого, и Бахтин, отмечая возникновение “великого Шекспира” в наше время, видит причину в существовании того, что действительно было и есть в его произведениях, но что не могло быть воспринято и оценено им и его современниками в культуре шекспировской эпохи. Бахтин писал также о существовании высшего “нададресата” — возможно, Бога, абсолютной истины, суда беспристрастной человеч. совести, народа, суда истории, науки, т.е. абсолютно справедливого объективного и полного понимания текста в “метафизич. дали, либо в далеком историческом времени”. “Нададресат”, “незримый третий” — это, по-видимому, персонификация социокультурного контекста (явная или неявная), обращенность к иным истор. временам и культурам, выход за пределы существующего знания и понимания, интуитивное предположение автора о возможности увидеть в тексте то, что не осознается современниками, людьми одной культуры. Т.о., текст обладает объективными свойствами, обеспечивающими ему реальное существование и трансляцию в культуре, причем не только в своей прямой функции — носителя информации, но и как феномена культуры, ее гуманистич. параметров, существующих, как правило, в имплицитных формах и выступающих предпосылками разнообр. реконструкций и интерпретаций.

Можно выделить следующие общие всем совр. наукам группы высказываний, к-рые, как правило, не формулируются явно в научных текстах “нормальной”, по выражению Т. Куна, науки. Это логические и лингвистич. правила и нормы; общепринятые, устоявшиеся конвенции, в т.ч. относительно языка науки; общеизвестные фундаментальные законы и принципы; философско-мировоззренч. предпосылки и основания; парадигмальные нормы и представления; научная картина мира, стиль мышления, конструкты здравого смысла и т.п. Эти высказывания уходят в подтекст, принимают имплицитные формы, но только при условии, что они включены в четко налаженные формальные и неформальные коммуникации, а знание очевидно как для автора, так и для нек-рого научного сооб-ва.

Новые аспекты неявного личностного знания обнаружили себя в такой совр. области познания, как ког-

нитивные науки (cognitive sciences), осуществляющие феномен знания во всех аспектах его получения, хранения, переработки, в связи с чем главными становятся вопросы о том, какими типами знания и в какой форме обладает человек, как представлено знание в его голове, каким образом человек приходит к знанию и как его использует. Особый интерес заслуживает знание эксперта, с к-рым и работает интервьюер, направляющий внимание эксперта на экспликацию неосознаваемого им самим личностного знания. Понимание того, что считать основным, относящимся к делу, не требующим дальнейшей переоценки, — вот что делает специалиста экспертом. Выявлен осн. парадокс уникального профессионального “ноу-хау” (know haw — англ. умение, знание дела): чем более компетентными становятся эксперты, тем менее способны описать те знания, к-рые используются для решения задач. Они-то как раз и наиболее значимы для успешной деятельности. Во многих случаях, особенно при освоении новой продукции или недостаточности для управления информации, к-рая содержится в офиц. документах, требуются дополнит. сведения, фиксирующие позитивный опыт использования того или иного изобретения, “фирменные секреты” технолог, процесса. По своему характеру “ноу-хау” представляет совр. модификацию “цеховых секретов”. Это такое знание, к-рое частично или полностью существует в неявной форме. Оно может быть передано другим субъектам в ходе совместной деятельности и общения, а также путем объективирования конфиденциальной информации в экспертной системе. “Ноу-хау” передается преимущественно в ходе непосредств. совместной деятельности, разл. невербализованными способами обучения. Это больше чем метод, скорее искусство, к-рое требуется совр. профессиям не меньше, чем ср.-век. ремесленнику, владеющему рецептами мастерства. Различие состоит прежде всего в том, что любой ср.-век. рецепт — это неукоснит. предписание о форме деятельности, а сам рецептурный, “научающий” характер ср.-век. мышления — фундаментальная его особенность. Различие становится еще более явным, если эксплицировать неявный культурный смысл, лежащий за явным техн. смыслом ср.-век. ремесленных рецептов. Неявное знание, дополняющее рецепты, к-рые строились часто по образцу мифа, тесно связано с архаич. культурным пластом. Тайны обработки металлов, передаваемые посредством инициации, напоминают тайны шаманов. В обоих случаях проявляется магич. техника эзотерич. характера. Так, кусок железа, раскаляемого в кузнечном горне, оказывался точкой сопряжения двух мощных мифо-магич. потоков: небесного и земного происхождения. Сам кузнец, обладавший скрытыми секретами ремесла, и для архаич. сознания, и в более поздние времена, считался посредником между миром людей и миром мифич. существ, тем самым как бы выпадая из порядка повседневности. Связанное с мифологией проф. знание рецептурного типа — это один из когнитивных уроков ср.-век. цивилизации, имеющий серьезное эвристич. значение для современности. “Наука научения”, содержащая элементы неявного знания-умения, навыка, — непреходящее изобретение ср. веков. Такого рода знание, тесно связанное с умением, едва ли может быть вытеснено совр. наукой, т.к., во-первых, в силу демассификации обществ, производства будет возрастать многообразие форм знания, связанных с локальными практиками и не требующих универсальной стандартизации; во-вторых, в совр. научной практике, как уже указывалось, доля невербализованного традиц. умения всегда останется значительной.

Лит.: Аристотель. Вторая аналитика (I, 76Ь, 10-35) // Соч. в 4-х т. Т. 2. М., 1978; Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. М., 1979; Лекторский В.А. Субъект, объект, познание. М., 1980; Горелов И.Н. Невербальные компоненты коммуникации. М., 1980; Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы предустановленной гармонии // Соч. в 4-х т. Т.2. М., 1983; Малявина Л.А. У истоков языкознания Нового времени. М., 1985; Полани М. Личностное знание: На пути к посткритической философии. М., 1985;

Харитонович Д.Э. К проблеме восприятия гуманистич. культуры в итал. об-ве XVI в. // Культура Возрождения и об-во. М., 1986; Смирнова Н.М., Кармин А.С. Личностное знание // Диалектика познания. Л., 1988; Микешина Л.А. Ценностные предпосылки в структуре научного познания. М., 1990; Она же. Неявное знание как феномен сознания и познания // Теория познания. В 4 т. М., 1991. Т. 2: Социально-культурная природа познания. М., 1991; Merleau-Ponty M. Phenomenology of Perception. N.Y., 1962; Polanyi M. Tacit Knowing: Its bearing on some Problems of Philosophy // Review of Modern Physics. Vol. 34. № 4. N.Y., 1962; Kwant R.C. From Phenomenology to Metaphysics. An Inquiry into the Last Period of Merleau-Ponty's Philosophical Life. Pittsburgh, 1966; Polanyi M. Sense-giving and Sense-reading// Intellect and Hope. Essays in the Thought of Michael Polanyi. Durham, 1968.

— один из осн. элементов культуры, наряду с обычаем-нормой, ценностью и смыслом; специфически культурное средство соединения человека с окружающим миром или вообще субъекта с объектом через посредство знаков. Если в экон. деятельности человек соединяется с внешним миром через ведение хозяйства, а в политике — через властные отношения, то культура наделяет значениями факты, явления и процессы этого мира. Более того, культура формирует сложную и многообразную знаковую систему, через к-рую происходит накопление, поддержание и организация опыта. К числу знаковых систем относятся естеств. и искусств. языки, разл. системы сигнализации, языки изобразит. систем (образы, символика). Спец. дисциплиной, изучающей свойства знаковых систем, является семиотика. Синонимом для термина 3. выступает слово “смысл”,

хотя эти два термина не полностью синонимичны, ибо “смысл” обычно связывается с субъективным пониманием культурных средств и является предметом культуроведения в отличие от рассмотрения объективированного 3. культурных компонентов в системе культурной регуляции.

Теор. подход к изучению соотношения между системой 3. и др. системами социальной регуляции получил развитие в рамках символич. интеракционизма. Теория 3. и ее соотношение с процессом познания — важная проблема разл. филос. направлений, прежде всего аналитич. философии, раскрывающей логич. и семантич. аспекты знаковых систем. Для культурологии важно раскрыть соотношение смыслового содержания разл. знаковых систем с т. зр. их соотношения с социальными процессами и спецификой культурной среды.

Знаки сами по себе могут не содержать информации, они требуют расшифровки, т.е. доведения до сознания человека, их понимания. Это хорошо знакомо и человеку, изучающему иностр. язык, и ученому, расшифровывающему “таинственные письмена”. Процессы получения знаний, выработки значений и их передачи не совпадают, что можно продемонстрировать на множестве научных открытий. Невостребованность научных открытий, новых технологий или произведений искусства — явление хорошо известное из истории культуры и науки.

Чем обусловлена необходимость для человека вырабатывать значения, обозначать вещи, свои собств. поступки и переживания? Вещи, действия людей, психол. процессы сами по себе культуры не составляют. Это лишь строит, материал для нее. Но будучи означены, они “втягиваются” в культуру, организуются в системы, включаются в функционирование социальных институтов и в жизнь отд. личности. Культура придает значение определяющим, переломным моментам человеч. жизни: рождению, любви, смерти, борьбе, поражению, победе. 3. могут относиться как к природным явлениям (расположение звезд на небе, восход и закат, радуга и ураган), так и к внутр. состояниям человека.

3. — средство, позволяющее человеку “дистанцироваться” от собств. переживаний и от наблюдаемых явлений, а значит, и способность вырабатывать совершенно особые формы деятельности. 3. дают возможность мысленного моделирования явлений, с к-рыми предстоит иметь дело, и само поведение становится все более универсальным способом отношения человека к действительности. Человек как существо социальное должен сообразовываться с интересами других, а также культурными требованиями. Именно через систему 3. происходит такое согласование.

Об-во должно закреплять свой опыт в общезначимых символах, к-рые могли бы быть соотнесены друг с другом, систематизированы и переданы следующим поколениям.

Средствами культуры создаются знаки, названия, имена, позволяющие воссоздать в воображении образы отсутствующих предметов, перечислять и сочетать их в любой последовательности. Благодаря ей рождается разветвленная система значений, с помощью к-рой можно отличить друг от друга, дифференцировать тончайшие оттенки в переживаниях или явлениях видимого мира. Сложная иерархия оценок концентрирует опыт многих поколений. Обозначая и оценивая явления, человек упорядочивает, истолковывает, осмысливает мир и свое бытие в нем, получает возможность ориентироваться в действительности. Дать имя предмету — значит сделать первый шаг на пути к его познанию. Название закрепляет место предмета в опыте, позволяет узнавать его при встрече.

Известно, что 3. знаков слов не соотносится с действительными свойствами предметов, явлениями или процессами. Они вырабатываются культурой в ходе взаимодействия человека с природой и формирования предметной и символич. среды его жизнедеятельности. Мифол. “сотворение мира” включало в себя обозначение всего, с чем имеет дело человек, что брали на себя боги или культурные герои. 3. может иметь реальный “источник” в предметном мире (символизация грозы, землетрясения, солнца, луны, дерева и т.д.), но может и не иметь его, а, напротив, порождать воображаемую сущность в мире культурных явлений.

Важнейшим человеч. носителем системы 3. является язык как наиболее универсальное средство по сравнению с др. знаковыми системами. Язык в состоянии передать временные измерения (настоящее, прошедшее и будущее), модальность, лицо и т.д. Развитый язык обладает огромным запасом словесных значений и притом дискретность его единиц и способность их к комбинированию по многообразным правилам не устраняют его системности и способности к адаптации, к передаче все новых значений. Наряду с передачей словесных смыслов важны уже на ранних этапах культуры меры измерения.

Именно знаковые функции неизменно преобладают в худож. культуре. Сложный язык архитектуры, драмы, музыки, танца, формируемый соединением знакомых элементов и творчески переработанных или вносимых заново, создает особую сферу культуры, через к-рую человек постигает самые сложные и разнообраз. формы социализации.

Ритуал как формализованное и специализир. поведение служит целям упрочения связей либо между постоянными членами групп, либо во взаимодействии между группами, снимая напряжение, недоверчивость и повышая уровень коммуникативности, ощущение общности. Плюрализм и полиморфизм культурной жизни каждого сложного об-ва требует отлаженной регуляции локальных, культурно специфич. и общих ритуалов, праздников и юбилеев.

Сами по себе 3. могут быть и нейтральны, так как неимоверно широк потребный об-ву круг обозначений. Однако соединяясь с нормами и ценностями, нек-рые из них могут обретать особый статус, возвышающий их над другими, обычными и повседневными. Ярким примером такого возвышения служит табу, т.е. категорич.

знаковый запрет на особо выделенные предметы, действия и слова, нарушение к-рого влечет за собой строгое наказание со стороны коллектива. Табуирование может иметь иррациональный и даже абсурдный характер. Но видимая абсурдность лишь подтверждает особую роль этого средства в поддержании социокультурного порядка. Однако табуирование входит в набор средств регуляции относительно неразвитых об-в. В сложных религ. системах оно обычно заменяется набором градуированных запретов (прегрешение, искупимый грех, смертный грех и т.п.) и “отложенных” санкций, к-рые допускают “замаливание”, “покаяние”, “искупление” и т.п. Вместе с тем, создается широкая и вариативная сеть священных 3., выражаемых словом, текстом (даже самой священной книгой), жестом, образом, фиксирующими сложную иерархию ценностей и норм данной религии.

Во всех культурах непременным средством означивания, т.е. выражения знакового содержания, служат не только спец. символы, но и среда обитания, оформляемая через архитектуру и ландшафт, а также предметы бытового обихода, в том числе жилище, одежда, кухня и т.д. Конечно, знаковое содержание несет и внешний облик человека, присущие ему естеств. черты — его генетич., этнич., возрастной облик. Высокое знаковое значение имеет поведение человека, манера держать себя, разговаривать, общаться, в зависимости от чего его признают или не признают за “своего”, за достойного или не достойного опр. статуса в об-ве.

Высокую знаковую функциональность имеет одежда, используемая человеком отнюдь не только в целях защиты от непогоды и среды. Почти всякая одежда обозначает также половую и возрастную роль человека, его статус, состоятельность и т.п. Если в культуре высокое значение придается утверждению самобытности — этнической, национальной, религиозной, — то принято использовать для этого те или иные элементы одежды. Среди культурно значимых вариантов костюма принято выделять следующие: народный, этнич., сословный, праздничный, официальный, функциональный, модный, бытовой. И сюда, конечно, не входит все изощренное разнообразие совр. модной одежды.

Большую нагрузку несет одежда как статусный знак в армии. В армии важное значение придается и сигнальным системам — слуховым и зрительным: команды, огни, флаги. Впрочем, без этих сигналов не обойдется ни транспортная сеть, ни спорт, ни информ. система.

Наряду с одеждой знаковое содержание неизменно имеет и человеч. жилище, утварь, мебель, предметы быта и т.д.

Важным культурным знаком пола и возраста человека обычно служат естеств. признаки: цвет кожи, волосы, черты лица, строение тела и т.д. Но во всякой культуре эти признаки подвергаются дальнейшей культурной “обработке”. Этот же естеств. признак может подвергаться и вторичному переозначиванию, приобретая связь с сословной или конфессионально<

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: