КУЛЬТУРА (от лат. — возделывание, воспитание, образование, развитие, почитание)

— совокупность искусственных порядков и объектов, созданных людьми в дополнение к природным, заученных форм человеч. поведения и деятельности, обретенных знаний, образов самопознания и символич. обозначений окружающего мира. К. есть “возделанная” среда обитания людей, организованная посредством специфич. человеч. способов (технологий) деятельности и насыщенная продуктами (результатами) этой деятельности; мир “возделанных” личностей, чье сознание и поведение мотивируется и регулируется уже не столько биол., сколько социальными интересами и потребностями, общепринятыми нормами и правилами их удовлетворения; мир “упорядоченных” коллективов людей, объединенных общими экзистенциальными ориентациями, социальными проблемами и опытом совместной жизнедеятельности; мир особых нормативных порядков и форм осуществления деятельности и образов сознания, аккумулированных и селектированных социальным опытом на основании критериев их приемлемости по социальной цене и последствиям, их допустимости с т.зр. поддержания уровня социальной консолидированности сооб-в и воплощенных в системах социальных целей, ценностей, правил, обычаев, социальных стандартов, технологий социализации личности и воспроизводства сооб-в как устойчивых функциональных целостностей, опредмеченных в специфич. чертах технологий и продуктов любой социально значимой и целенаправленной активности людей; мир символич. обозначений явлений и понятий, сконструированный людьми с целью фиксации и трансляции социально значимой информации, знаний, представлений, опыта, идей и т.п.; мир творч. новаций — способов и рез-тов познания, интеллектуальных и образных рефлексий бытия и его практич. преобразования с целью расширения объемов производства, распределения и потребления социальных благ. К. является продуктом совместной жизнедеятельности людей, системой согласованных процедур и способов их коллективного существования, деятельности и взаимодействия, обозначений и оценок, консолидации во имя достижения общих целей, упорядоченных правил и социально приемлемых технологий удовлетворения групповых и индивидуальных интересов и потребностей (как материальных, так и познават., символич., оценочных), реализуемых в формах человеч. деятельности.

Вместе с тем К. не является механич. суммой всех актов жизнедеятельности людей. К. — прежде всего свод “правил игры” коллективного существования, выработанная людьми система нормативных технологий и оценочных критериев по осуществлению тех или других социально значимых практич. и интеллектуальных действий (при разл. степени жесткости их нормативной регуляции). В отличие от биол. свойств и потребностей человека нормы К. не наследуются генетически, а усваиваются только методом научения, и потому вопрос об уровне К. в об-ве сводится к проблеме эффективности такого рода “научения” (т.е. механизмов социализации и инкультурации личности).

Характеризуя осн. параметры К., следует учитывать и то, что человечество, будучи единым биол. видом, никогда не являлось единым социальным коллективом. Разные популяции людей обитают на Земле как автономные сооб-ва в заметно различающихся природных и истор. условиях. Необходимость в адаптации к этим условиям привела к сложению столь же разнообр. специфич. способов и форм осуществления коллективной жизнедеятельности людей, постепенному формированию целостных системных комплексов подобных форм, своеобразие к-рых отличает одно сооб-во от другого. Такие комплексы специфич. способов и форм жизнедеятельности получили название К. соответствующих сооб-в(народов).

Т.о., обобщающее понятие К. есть не более чем умозрит. категория, отмечающая опр. класс явлений в социальной жизни людей, опр. аспект их совместного существования. Реально на Земле существовало в истории и существует поныне множество локальных К. отд. человеч. сооб-в как системных комплексов исторически сложившихся форм их социального бытия. Нек-рые из этих К. похожи друг на друга в силу их генетич. родства или сходства условий возникновения и истории, другие различаются настолько, насколько разнятся условия жизни породивших эти К. народов. Но “ничейной” К. или “К. вообще” в принципе быть не может. Каждая К. воплощает специфич. набор способов социальной практики к.-л. конкретно-истор. сооб-ва. Со временем к такого рода популяционной (этнич.) дифференциации форм жизнедеятельности добавилось их размежевание по социальным, полит., конфессиональным и иным параметрам; локальные системы превратились в чрезвычайно сложные и полуфункциональные системы по обеспечению коллективного существования и деятельности людей. Осн. социальные функции подобных К. систем связаны с решением задач интегра-

ции и консолидации людей в целях совместного удовлетворения их индивидуальных и групповых потребностей и интересов (или обеспечения условий для такого рода действий); организации людей (структурирования и разделения социальных функций по направлениям деятельности, группам исполнителей и пр.), нормирования и регуляции практики их совместной жизнедеятельности, технологий и рез-тов их труда, межличностных и групповых взаимодействий и пр.; обеспечения процессов познания окружающего мира, формирования представлений, верований, идей и т.п.; накопления и обобщения социального опыта коллективной жизни, выработки критериев оценки полезности и значимости тех или иных явлений для человека и об-ва, построения иерархии экзистенциальных ценностных ориентации; формирования стандартов социальной адекватности членов сооб-ва, образов социальной идентичности и престижности, средств социального вознаграждения или наказания; осуществления социальной коммуникации между людьми, символич. обозначения предметов, явлений и процессов окружающего мира, выработки языков и способов обмена информацией, техн. средств ее фиксации, хранения, тиражирования, трансляции и пр.; разработки механизмов воспроизводства сооб-ва как социальной целостности посредством межпоколенной трансляции социального опыта, воплощенного в формах и традициях (вербальных и невербальных текстах) данной К., и т.п.

К числу важнейших функциональных особенностей К. как системы следует отнести и такие ее свойства, как способность к самообновлению, постоянному порождению новых форм и способов удовлетворения интересов и потребностей людей, адаптирующих К. к меняющимся условиям бытия (прежде всего историческим), порожденным творч. инициативой отд. личностей или логикой развития технологий в той или иной специализир. сфере деятельности: постоянную селекцию и отбор форм К., оказавшихся наиболее эффективными как с т.зр. утилитарных функций, так и наиболее приемлемыми по своей социальной цене и последствиям, способствующим повышению уровня взаимопонимания и консолидированности членов сооб-ва и потому обретающим статус общепринятых норм по осуществлению соответствующих функций, включаемых в систему ценностных установок и социального опыта данного сооб-ва и транслируемых следующим поколениям в качестве традиций К.: способности к саморазвитию, т.е. усложнению структурно-функциональных и организационных параметров всей системы К., углублению специализированное(tm) ее отд. элементов и уровня их взаимосвязи и взаимодействия, повышению универсальности и интенсивности функционирования как системы в целом, так и ее отд. наиболее важных подсистем, что в конечном счете ведет к общему повышению сложности социальной организации и форм жизнедеятельности данного сооб-ва и называется истор. прогрессом. Разумеется, перечисленные свойства систем К. заложены в них потенциально и реализуются далеко не всегда, а лишь при благоприятном сочетании опр. условий. Поэтому прогресс (эволюция, развитие) в истор. динамике К. возможен, но отнюдь не обязателен. История свидетельствует, что большинство существовавших на Земле народов, достигнув опр. уровня развития К., вступают в состояние гомеостаза со своим природным и социальным окружением, при к-ром процессы изменчивости К. продолжаются на микроуровне и не ведут к общему усложнению системы в целом. И лишь в сравнительно редких случаях нек-рые сооб-ва (напр., народы Зап. Европы и ряд других) совершают последоват. прогрессивную эволюцию в своих осн. социокультурных характеристиках от архаич. до постиндустриальной стадии развития.

К. по природе своей изменчива. В ее динамике можно выделить несколько осн. типов порождения и существования феноменов К. Во-первых, культурогенез - процессы порождения новых форм К. и интеграции их в социальную практику, а также формирования новых систем и конфигураций К., протекающие постоянно на протяжении всей истории человечества и отражающие прежде всего адаптивную пластичность К. Во-вторых, наследование традиций - процессы межпоколенной трансляции и воспроизводства, а также отмирания (утраты социальной актуальности) уже существующих и интегрированных в социальную практику явлений, что определяет преемственность истор. социального опыта людей и позволяет осуществлять воспроизводство их сооб-в как устойчивых социальных целостностей. В-третьих, диффузия К. - процессы пространственно-временного распространения образцов К., их заимствования и внедрения в новые, еще не практиковавшие эти формы системы К., ведущие к обмену элементами социального опыта, взаимодействию и взаимопониманию между разными сооб-вами. В-четвертых, трансформация форм К. - процессы их модернизации, прогрессивного развития или деградации, вплоть до исчезновения из практики. В-пятых, реинтерпретация форм К. - процессы изменчивости смысловых и символич. характеристик форм и связей между ними, происходящие в течение их существования. И наконец, в-шестых, системная трансформация К. - процессы истор. изменчивости (эволюции, деволюции, волновой изменчивости, распада, слияния и пр.) самих систем К. за время их существования, а также ряд иных видов динамики К.

Хотя К. и представляет собой порождение коллективной жизнедеятельности людей, ее практич. творцами и исполнителями являются отд. личности. Всякий индивид выступает по отношению к К. одновременно в нескольких ипостасях: как "продукт" К., введенный в ее нормы и ценности, технологии деятельности и этику взаимодействия с др. людьми в процессе своей инкультурации и социализации, осуществляемой при воспитании в детстве, при получении общего и спец. образования, в ходе контактов со своим социальным окружением (семьей, друзьями, коллегами и пр.), получая повседневную информацию обыденного и специализир. характера, осмысливая худож. образы и нравств. коллизии в произведениях лит-ры и искусства и т.п., что прямо или опосредствованно работает на формиро-

вание личности, социально и культурно адекватной об-ву ее проживания, и постоянную корректировку параметров этой адекватности на протяжении всей жизни человека; как “потребитель” К., использующий нормы и правила усвоенной им К. в своей социальной практике и особенно во взаимодействии с др. людьми, пользующийся языками и символами коммуникации, знаниями, оценочными стандартами, типовыми этич. формами и пр. как данными ему уже в готовом виде инструментами и способами личностной самоидентификации и социальной самореализации в данном сооб-ве; как “производитель” К., творчески порождающий новые формы К., либо интерпретативно воспроизводящий или оценивающий в суждениях имеющиеся формы, что уже по самому факту индивидуального интерпретирования (собственной оценки) может быть квалифицировано как акт творчества; как транслятор К., ибо, воспроизводя к.-л. образцы К. в практич. действиях и суждениях, человек тем самым передает информацию о них др. людям.

И наконец, еще одно важнейшее свойство К. — это ее функционирование в качестве основания для самоидентификации об-ва и его членов, осознания коллективом и его субъектами своего группового и индивидуального (в группе) Я, маркирования себя самобытными формами своей К., различения “своих” и “чужих” по признакам К. и т.п.

Процесс истор. происхождения К. был одним из аспектов становления человека как существа социального. В ходе антропогенеза, по всей видимости, происходила и постепенная эволюция биол. механизмов адаптации к природному окружению посредством изменения морфологич. видовых характеристик гоминидов, к их адаптивным реакциям посредством изменения стереотипов сознания и поведения, разработки и применения искусств, средств деятельности (орудий), совершенствования социальной организации популяции, развития приемов регулирования совместных действий, механизмов обмена информацией и иных форм активности, уже социокультурных по своему характеру. Жизненные интересы эволюц. предков человека, судя по всему, мало чем отличались от животных, но реализовались уже совсем иными, гораздо более эффективными, а главное — более пластичными и универсальными средствами. Темпы развития подобных поведенческо-деятельностных средств обеспечения существования еще более ускорились, когда к адаптируемым условиям природного окружения добавились и истор. обстоятельства контактов и соперничества с др. человеч. популяциями. Начиная с эпохи становления первых городских цивилизаций фактор взаимодействия сооб-в со своим социальным окружением превратился в один из наиболее значимых стимулов социокультурного развития.

Истор. эволюция К. прошла несколько стадий (разумеется, каждое сооб-во проходило их в своем собств. темпе и ритме): первобытную, где складывалась основная “низовая” ячейка социальной организации — семья, а осн. механизмом социальной регуляции были нормы и ритуалы брачных и кровно-родств. отношений; архаическую, где формировался этнич., территориально-соседский тип социальной организации и К., а гл. средством социальной регуляции являлась племенная мифология и детерминируемые ею традиции; доиндустриальную, где преобладали в осн. сословно-идеол. и политико-конфессиональные формы социокультурного жизнеустроения (цивилизационные), а в средствах социальной регуляции доминирующую роль играло религиозно санкционированное насилие; индустриальную, где осн. организационными и культурными структурами об-ва стали нац. государственность и специали-зир. социально-функциональные страты, а гл. регулятором — социально-экон. интересы и конвенции; и наконец, постиндустриальную, где формы социальной организации эволюционируют к транснац. политико-экон. объединениям, а ведущая регулятивная функция переходит к разнообр. видам информац. деятельности, формирующим новый тип К. — массовый.

Т.о., К. характеризуется как присущий всякому устойчивому сооб-ву людей системный комплекс специфич. и более или менее нормированных способов и форм социальной интеграции, организации, регуляции, познания, коммуникации, оценки и самоидентификации, образных рефлексий и интерпретаций, механизмов социализации личности и т.п., обладающий способностью к социальному и истор. самовоспроизводству, адаптивной изменчивости и прогрессивному саморазвитию по пути структурно-функционального усложнения. Эмпирически этот комплекс опредмечен в создаваемой людьми искусственной среде их обитания, составленной из произведенных ими материальных объектов, символич. продуктов (знаний, идей, языков и пр.), технологий осуществления всякой целенаправленной и социально нормированной деятельности (от высокоспециализированной до обычаев образа жизни) и оценочных критериев (ценностных ориентаций), как совокупность “социальных конвенций”, выраженных в вербальных и невербальных “текстах”, аккумулирующих социальный опыт сооб-в, накапливаемый и систематизируемый в ходе их истории.

Лит.: Моль А. Социодинамика культуры. М., 1973; Маркарян Э.С. О генезисе человеч. деятельности и культуры. Ер., 1973; Он же. Теория культуры и совр. наука: Логико-методол. анализ. М., 1983; Каган М.С. Человеч. деятельность. Опыт системного анализа. М., 1974; Он же. Философия культуры. СПб., 1995; Давидович В.Е., Жданов Ю.А. Сущность культуры. Ростов н/ Д., 1979; Орлова Э.А. Введение в социальную и культурную антропологию. М., 1994; Морфология культуры: Структура и динамика. М., 1994; ФлиерА.Я. Культурогенез. М., 1995; Культура: теории и проблемы. М., 1995; Назаретян А.П. Агрессия, мораль и кризисы в развитии мировой культуры: (Синергетика социал. прогресса). М., 1995.

— радикально новые и прежде неизвестные типы худож. и филос. самовыражения: техн. виды искусств (кино, позднее дигитальные искусства), фундаментальные научные теории, глубочайшим образом преображающие филос. методы и худож. мышление. В структуре и типологии К. 20 в. не менее показательны и “зияния”, т.е. исчезновение либо маргинализация видов, типов, жанров искусства и мышления, к-рые прежде играли в системе культуры чрезвычайно существенную роль. Так, резко сокращается значение реалистич. изобразит, искусства (к-рое ограничивается рамками обывательского салона и идеол. обслуживания нек-рых тоталитарных режимов). При явном разрастании сферы эзотерически-оккультных практик и теорий (в основном тяготеющих к сфере массовой культуры при всей своей предполагаемой элитарности) сокращается и маргинализируется сфера “большого” религ. мышления и серьезной теологии.

Социальная стратификация смыслов и ценностей культуры имеет, очевидно, тот же истор. возраст, что и классовое расслоение; однако такой специфический структурный феномен, как массовая культура, выделяет 20 в. среди прочих исторических эпох. Массовая культура резко отличается от прежних низовых форм тем, что она опирается на достижения самой передовой технологии даже в большей степени, нежели элитарные формы искусства 20 в. Более того, в сфере массовой культуры (поп-музыка, развлекат. кинопродукция, мода, бульварная и желтая пресса и пр.) используются мощные потенциалы социологии, психологии, менеджмента, политологии и др. обществ, и антропол. дисциплин. Массовая культура уникальна как искусство манипуляции элементарными “дочеловеческими” реакциями и импульсами (“драйвами”) масс людей, использующее самые рафинированные достижения культуры (технологии и науки). Факт, что высокая культура как бы обслуживает “докультурные” потребности и устремления (подсознат. силы, связанные с эросом, желаниями господства и инстинктами разрушения и агрессии), чрезвычайно показателен для 20 в. Типологически его культура выстраивается вокруг главной проблемы эпохи: увязать между собой высокое, почти культовое отношение к культуре и культурности (как продуктам и орудиям антропной власти над реальностью) с радикальным и систематическим негативизмом по отношению к культуре и культурности. В течение века вырабатываются и всеядные культурные элиты, к-рые признают за культурные ценности как классику авангардизма, так и почтенные академически-музейно-консерваторские суперценности. Однако вплоть до успешной инсти-туционализации авангарда во вт. пол. столетия конфликт между “культурой культурности” и “культурой бунта против культурности” был весьма драматичным на Западе.

Собственно культурная среда в нач. 20 в. обычно отказывалась видеть в революц. искусстве от Ван Гога до Пикассо нечто художественное, притом именно под предлогом предполагаемого отказа авангардистов от культурности (А. Бенуа, Шпенглер и др.). Когда же около середины 20 в. пришло время массированного обществ. признания (т.н. институционализация авангарда), то часть гуманистически настроенных культуропоклонников (Сартр, Адорно и др.) принимают и одобряют те ответвления авангардизма, к-рым можно было приписать некий новаторский новый гуманизм экспериментального типа. Атрибутами нового гуманизма чаще всего объявлялись свобода духа, избавление от узкого европоцентризма и пресловутая “общечеловечность”, соприкосновение с новыми технологиями и фундаментальными идеями революц. наук и т.п.

Начиная с 30-х гг. на Западе возникают мощные информационно-социально-культурные инфраструктуры, к-рые встраивают классику авангарда (от фовизма до абстракционизма, в меньшей степени сюрреализм) в циклы функционирования музейной работы, университетского образования и науки, дорогостоящих правительственных программ и частных инициатив, в т.ч. исследоват. и популяризаторского характера. Одним из важнейших факторов и инструментов институциона-лизации авангарда в середине века становится тезис, что это искусство “истинно человечно” (в отличие от исчерпавшей свой антропный потенциал прежней культуры), да к тому же еще оно — вершина нац., общеевроп. и/или общезап. культуры.

Многие классики раннего и зрелого (высокого) авангарда (Матисс, Пикассо, Шагал и др.) поддерживали ставший академически и государственно респектабельным антропоцентрич. цивилизационизм. Но особенно сильным фактором институционализации авангарда под лозунгами типа Humanite-Civilisation была логика начавшейся в 1946 “холодной войны”. Властные структуры Запада, после нек-рых неудачных попыток пристегнуть авангард к большевизму (чтобы бороться с этим искусственно сконструированным чудовищем) выбрали более эффективный и для многих убедительный ход. Авангардизм Запада и России стал рассматриваться как один из символов свободной и гуманной, демократич. культуры, противостоящей застылому, архаичному, бесчеловечному, культурно ограниченному официальному искусству коммунистич. мира. Т.о., гуманисты и культуропоклонники во многом обязаны успехами своего кредо и возможностью проецирования этого кредо на авангардизм самым драматичным и опасным обстоятельствам истории послевоенного периода.

Авангардистское сознание представляло собой парадоксальный ментальный конструкт, в к-ром присутствовал комплекс культурного превосходства нового искусства и нового мышления (его этич. технологич. подлинности сравнительно с ложью и отсталостью консерватизма). Анализ практики и теории авангардистов, от К. Малевича до А. Матисса, от В. Маяковского до Э. Ионеско, позволяет заметить в них ту веру в прогресс и современность, к-рая свойственна именно носителям культа культуры и Humanitas Возрождения и Просвещения. В то же время эти адепты сверхчеловеч. демиургии

резко нападали на отцовские нормы, на социальное супер-эго, и тяготели к своеобр. утопии “новой первобытности” и варварской свободы.

Т.о., К. 20 в. предстает как результат странных и своеобр, комбинаций двух центральных парадигм эпохи. Постоянное требование авангарда к себе и другим — это быть современным, up to date, и заслужить право на имя modern, т.е. соответствовать новым, прогрессивным моделям и картинам мира и методам освоения реальности (реальным либо воображаемым). Ранний авангард (приблизительно до 1914) и зрелый авангард (примерно до середины века) содержит в своей программе два противоположных императива одновременно, и изобретает все более изощренные способы совмещать представляющиеся логически несовместимыми вещи.

В раннем авангарде кубистов, экспрессионистов, примитивистов, футуристов звучат лозунги полного отвержения либо даже разрушения культуры прошлого. Но эта как будто столь непримиримая оппозиция апеллирует либо к “модерновой” технологии, т.е. антропогенной рациональности без Humanitas (футуризм), либо к мифологизированным и артистически переосмысленным идеям новых постклассич. наук (Аполлинер как теоретик кубизма), либо развивает целую систему истор., этич., квазинаучных аргументов, как у В. Кандинского. То была революция во имя освобождения от антропно-цивилизационных цепей, за выход в биокосмич. просторы, в измерения, прежде табуированные разумом и моралью. Но при этом революционеры сами были непрочь взойти на престол Человека Творящего и подать себя в качестве носителей нек-рой высшей формы культурности.

Революционные науки и технологии используются в искусстве с парадоксальными результатами. Они, с одной стороны, усугубляют антропный культур-нарциссизм, а с другой стороны, ставят под вопрос гуманистич. мерки и ценности. Этот эффект подтверждения-отрицания хорошо виден в самых технологизированных видах искусства: архитектуре и кинематографе.

Сами основы архитектурного языка меняются благодаря новым материалам с невиданными в природе свойствами, а также смелым инженерным решениям. Начиная с башни Эйфеля в Париже и Бруклинского моста в Нью-Йорке архитектура учится ориентироваться не только (и не столько) на масштабы, потребности и восприятие самоценного человека, сколько на планетарные и вселенские факторы (включая технологизиро-ванное об-во, как один из планетарных факторов). Конструктивизм и футурологич. проекты 20-х гг. (от Б. Таута до И. Леонидова) высказываются как бы от имени коллективного всепланетного Я, превосходящего своими запросами и потенциями границы прежней индивидуальности. Архитекторы исходят из нек-рой утопич. вселенской антропности, взламывающей рамки прежнего цивилизационного принципа Humanitas.

Техн. средства и язык кино стремительно развиваются после первых успешных демонстраций нового “аттракциона” в самом конце 19 в. Классика 1910-х гг. (Д. Гриффит, Ч. Чаплин) уже делает ощутимым то внутр. противоречие, к-рое будет заставлять кино находить все новые темы, приемы, решения. Кино усердно пропагандирует гуманистич. сверхценности (в особенности этические), однако именно кино владеет такими средствами, к-рые по своему воздействию на массы зрителей приближаются к магии или религ. экстазу (может быть, даже превосходят последние). Эффект присутствия, правдоподобия и всесилия “божественного ока”, к-рое как бы умеет увидеть все, заглянуть куда угодно и даже сделать реальными сказочные и фантастич. вещи, с самого начала был и всегда должен был оставаться амбивалентным орудием. За немногими исключениями, киношедевры 20 в. программно преследовали цели “истины и добра”, т.е. работали на антропно-цивилизационные сверхценности. Но уже в монументальной “Нетерпимости” Гриффита проявилось то качество неконтролируемости кинематографич. средств выражения, к-рые должны были позднее сделаться важным предметом филос. рассуждений теоретиков новых искусств и коммуникаций — от 3. Кракауэра и В. Беньямина до Маклюэна. Эмансипация магии новых техн. средств и их прямой диалог с экстатич. потоками космич. стихий, неподвластных антропным меркам (добро, зло, разум, целесообразность, логика и т.д.), получают свое теор. освещение (и свою филос. мифологию) спустя десятилетия после первых социальных успехов и творч. достижений кино, но само явление антропоцентрич. манипулирования языком, к-рый способен выходить и выходит из-под контроля разумного и морального художника, восходит к ранней стадии развития киноискусства.

В области филос. мысли начало 20 в. также ознаменовано парадоксальными переплетениями двух парадигм, причем этот узел становится со временем все более сложным.

Ницшевские идеи, бергсоновский интуитивизм, социальные философии Зиммеля и М. Вебера, ранняя феноменология, амер. прагматизм, марксизм и психоанализ представляются позднейшим приверженцам, противникам и исследователям нек-рьш гетерогенным множеством, в к-ром заведомо нет и не может быть общего. Но эпистемологич. амбивалентность присутствует и в недружной семье философии. Мысль, подобно искусству, отворачивается от идеи царственного антропного Эго как повелителя реальности (и даже сверхреальности). Если в искусстве этот бунт выразился в протесте против миметич. эстетики и заветов классич. рац. гармонии, то поворот в философии осуществлялся как неприятие классич. метафизик и рационально-идеалистич. тотальных систем прошлого — от Платона до Гегеля. Антропоморфический Дух, помещенный в центр мироздания и решающий “последние вопросы”, был снят с повестки дня. Бог, материальное и духовное, истина и добро, и прочие сверхценности и высшие сущности перестают быть гл. задачами философии. Мысль получает как бы более конкр. и жизненные задания — заниматься логикой, языком, процессами мышления, психич. явлениями, социальными процес-

сами и феноменами. Мысль обращается к проблемам устройства и функционирования мышления, души, культуры, об-ва, причем делает это предпочтительно в режиме критики и разоблачения тех кажимостей, к-рые принимаются среди людей за несомненности. Философия занимается механизмами и ошибками (подменами), наблюдаемыми в ключевых механизмах высокоразвитой антропной цивилизации (буржуазной, просвещенной, технологизированной).

Тем самым мысль и искусство начинают конструировать (долгое время практически незаметно для себя самих) другую антропно-цивилизационную модель, к-рая легитимировала совершенное Я уже не прямолинейными методами, использовавшимися ранее. Триумфальное шествие Духа (познания, разума, культуры, гуманизма) к вершинам совершенства и власти над реальностью явно никуда не годилось в качестве парадигмы (или “большого нарратива”) в эпоху приближающихся и наступающих истор. фрустраций колоссального размаха — двух мировых войн и массового террора тоталитарных систем, а впоследствии — “холодной войны”, и затем посткоммунизма. Культура конструирует модель непокорно-критич., разрушительного Эго, способного демистифицировать патетич. мифы о себе самом, взорвать императивы мимесиса и гармонии (в искусстве) или победоносной Истины (в философии). Формируется своего рода супермиф о саморазрушающей силе Духа, к-рая прозревает собственную несостоятельность и подчиненность внечеловеч. силам (подсознание Фрейда, отчужденные силы рынка у Маркса, неуправляемая и внеположная ценностному мышлению реальность Гуссерля и прагматистов).

Однако же эти как бы суицидальные тенденции культуры вели не к делегированию антропного пафоса очеловеченному монотеистич. Богу, как это было в христианстве, а к парадоксальному нарциссизму жертвенности и синдрому “мыслящего тростника” (Паскаль), к-рый считает себя единственным существом во Вселенной, способным осмыслить трагичность своего положения, и в этом качестве возвращает себе пафос исключительности. Обоснование претензии на господство через жертвенную обреченность — этот прием известен в истории цивилизаций задолго до появления патетич. антропного нарциссизма Нового времени, воплощенного в филос., религ. и худож. исканиях этого периода.

Постклассич. философия т.н. Новейшего времени и неразрывно связанные с ней тенденции авангардистского искусства постоянно воспроизводят этот эффект, сопоставимый с культурным смыслом японского харакири: налицо демонстрация готовности к экстатически-ритуальному саморазрушению носителя культуры ради идеального триумфа над неподвластными обстоятельствами, врагами и самой судьбой (т.е. над хаосом вне-человеческой реальности). В 20 в. периодически производится “магич.” акт изгнания метафизики из мышления, т.е. претензии на доступ к высшим истинам, сущностям, последним вопросам объявляются иллюзиями и самообманом. С разных сторон мысль снова и снова подходит к утверждению, что мыслящий и духовный человек не способен контролировать сущности и сверхценности или рассчитывать на их помощь. Речь идет даже о том, что человек не в состоянии быть подлинным хозяином собственного языка, формирующего его картину мира (Витгенштейн), и собственного сознания, к-рое постоянно имеет дело с энергиями, излучаемыми подсознанием. (Как говорил Фрейд, человек не может считать себя хозяином даже в собственном доме.)

Логика разрушения антропного пафоса становится все более изощренной и специализированной в философии от Витгенштейна к Деррида, от Хайдеггера к Фуко, от Сартра и Адорно к Бодрийяру. При этом нарциссизм победоносного Эго отвергается, и сменяется мазохистским нарциссизмом. Жесты разоблачения метафизик, отвага диверсий против культургуманизма становятся сами предметом культового почитания. Культовые фигуры философии (а также искусства) 20 в. получают свою долю ауры, власти и господства именно за счет суицидальной логики: если я готов разрушить основания власти собственного антропно-культурного Я, то имплицитно предполагается, что мое саморазрушающееся Я обладает неким потенциалом, резервом или правом сверхсилы, презирающей даже принцип самосохранения. (Мосс и Ж. Батай описали и мифологизировали этот аспект психики и поведения людей под именем “растраты” (depense). Философия 20 в. учит гордиться своей причастностью к антропной культуре именно тем, что она изобретает новые и остроумные (или кажущиеся таковыми) способы показать, что гордиться здесь решительно нечем и что дочеловеческие импульсы, законы языка, подсознат. факторы, стихии и магии производства и коммуникации, как и прочие внеморальные и иррац. силы как первой, так и второй природы, находятся за пределами контроля.

В центре второго этапа развития культуры (1918-45) находится “высокий аванград” (именуемый так по аналогии с “Высоким Возрождением” или “высоким барокко”). На стадии полной реализации своих потенций авангардизм поглощен проблемами совмещения двух парадигм — неконтролируемых внечеловеческих реалий и ценностей высокоразвитой цивилизации. Лит-ра, филос. мысль и искусство (в том числе и впервые завоевывающая себе важное место среди больших искусств кинематография) недвусмысленно апеллируют к таким социально не контролируемым, стоящим по ту сторону добра и зла явлениям, как подсознание, безумие, сновидение, витальные ресурсы живого тела, экстатич. состояния, массовый гипноз и т.п. И это не наивный энтузиазм по поводу энергий первобытности, имевший место в раннем авангардизме. Не только высокие технологии, но и новейшие научные дисциплины, претендующие на научность и объективность теории и стратегии, начинают играть роль носителей и гарантов неконтролируемых реальностей и внечеловеческих (биокосмических) смыслов.

Теория относительности, психонализ и марксистско-коммунистич. полит, идеи (постоянно амальгамиру-

емые с более импульсивным анархизмом) оплодотворяют искусство и лит-ру либо присоединяются к ним в качестве легитимации. Революционный конструктивизм России и Запада, сюрреализм, дадаистские формы словесного и визуального творчества постоянно оперируют языками высокой культуры, но именно для того, чтобы воплотить идеи хаоса, случайности, смысловой многовалентности, текучести реального мира, не подвластного рамкам и меркам антропной упорядоченности. Таковы филос. тенденции, исходящие из ницшеанства и фрейдизма (Батай, Лакан, М. Бахтин и др.), а также лит-ра, представленная именами Дж. Джойса, Ф. Кафки, Т.С. Элиота, А. Платонова, Д. Хармса. Классич. сюрреализм А. Массона, Ж. Миро, А. Бретона, как и мистич. абстракционизм Кандинского и П. Мондриана и другие худож. явления 20-х и 30-х гг., посвящены, если смотреть с эпистемологич. т.зр., проблеме совмещения антропной упорядоченности с иррационально-имморальным “беспорядком”.

На этом этапе возникают противоборствующие авангарду и новым философиям тоталитарные культуры. В них до крайности гипертрофирован мифологизированный культурно-антропный пафос. Они пытаются осмыслить, легитимировать и подать себя как увенчание и итог истории мировой культуры. (Это характерно как для худож. политики и идеологии И. Геббельса — А. Розенберга в Германии, так и для одновременных усилий А. Жданова и В. Кеменова в СССР.) Они и их сторонники отвергают как “упадочный” авангардизм в искусстве, так и “симптомы загнивания” в науках и философиях (т.е. революционные идеи физики, генетики, психологии, кибернетики и др.). Обоснованием этого антиноваторства был идеол. (классово-коммунистич. либо расово-арийско-антисемитский) пафос, к-рый стилизовался в виде цивилизационного аргумента: Гитлер проповедовал арийскую культурность в противовес еврейской “животности”, тогда как официальные советские культур-идеологи отвергали предполагаемое “одичание бурж. культуры” и стилизовали себя в виде защитников культуры Большого театра, Пушкина и бессмертных традиций классики (к к-рым можно было контрабандным способом присоединить и свои собственные локально-маргинальные источники, вроде живописи передвижников или философии “революционных демократов” 19 в.).

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: