Я родился с недостаточным количеством средних пальцев

Давайте, девки, намажьте ваши губки, Снимите шляпки, трясите бедрами. Не забудьте прихватить свои хлысты, Мы едем на Бал Уродцев!

Когда у тебя есть друзья, ты сколачиваешь группу, когда ты одинок, ты пишешь. Вот так я и проводил свои первые месяцы в Форт Лодердейле. Пока мой отец трудился в Левитц Фарнитьюр, ставшим удачным местом для него, я торчал один дома и выражал свои наиболее изощренные фантазии в стихах, рассказах и новеллах. Я посылал их куда только мог, начиная с Пентхауза и заканчивая Шоу Ужасов и Американским Атеистом. Каждое утро, заслышав звонок почтальона, я мчался к двери, но если он и приносил что-нибудь для меня, так это письма с отказами и извинениями. Только один рассказ, "Луна на воде", в котором главным персонажем был писатель-алкоголик, хозяин кота по кличке Джими Хендрикс, и у которого близлежащий водоем поглотил все, что он любил, был опубликован в небольшом журнале Союз Писателей. Разочарования преследовали меня словно чугунный шар, прикованный к ноге, на протяжении всего первого года во Флориде. Чем больше я работал, тем больше неудач сыпалось на мою голову. При всем этом я вел достаточно цивильный образ жизни: жил с предками и посещал Бровардский Общественный Колледж, где изучал журналистику и театр, так как и то и другое было мне чертовски интересно. Чтобы быть более или менее финансово независимым от стариков, я, ко всему прочему, подрабатывал менеджером в местном музыкальном магазине, так что не был изолирован от новинок в мире музыки. Со мной вместе работали две девчонки, и одна из них - которая мне, естественно, нравилась - была сильно озабочена наркотиками и самоуничтожением. Ее звали Иден (как райский сад), но она отнюдь не хотела предаться райским наслаждениям со мной. Зато у меня к этой парочке было постоянное дело: обе любили покуривать, и я доставал им зелье в обмен на спертые в магазине записи. Охрана постоянно проверяла наши карманы и вещи при выходе с работы, но мы умудрялись проносить кассеты в пустом термосе, так что моя фонотека пополнялась тогда регулярно. Я с упоением слушал трофейные записи The Cramps, The Cure, Skinny Puppy и Jane's Addiction. Кстати, именно на концерт Jane's Addiction я безуспешно пытался вытащить упрямую Иден, но она всячески отклоняла мои предложения, и в результате я поперся туда один. После этого концерта в газете нашего колледжа - Обозреватель - появилась моя первая заметка о прошедшем шоу, названная "Jane's Addiction возвращаются, чтобы шокировать толпу в Вуди". Самое смешное, что несколько лет спустя мы дико угорели в одном из отелей Лос-Анджелеса с их гитаристом Дэйвом Наварро, который в наркотическом угаре пытался сделать мне минет. (Кстати, тот вечер он закончил в номере моего басиста Твигги Рамиреза, трахая двух дорогих проституток в ритме ZZ Top, оравших на всю комнату из магнитофона.) Так вот, некоторое время спустя меня все-таки уволили из магазина за регулярные прогулы (на кражах мы не попались) и маза с Иден на время обломилась. Только через некоторое время, после концерта Marilyn Manson And The Spooky Kids, на который она пришла и с удивлением обнаружила меня на сцене, я сумел завалить ее. Я трахнул ее и никогда больше не звонил. После увольнения я с головой погрузился в музыкальную критику, работая для местного развлекательного издания Сегодня Вечером. Его главой был неприятный хиппи Ричард Кент, не плативший мне ни цента. Он всегда ходил с хвостом поседевших волос на голове, завязанных ближе к макушке, и носил узкие темные очки. Этот тип постоянно шлялся по периметру своего офиса, высоко задрав голову, словно попугай, ищущий, что бы сказать. Если я что-нибудь у него спрашивал, он тупо смотрел на меня некоторое время. Я всегда думал, что может твориться в его голове, и надеялся, что он не отмочит что-нибудь нелицеприятное обо мне. Следующим местом работы на журналистском поприще стал для меня достаточно молодой журнал 25-я Параллель, владельцами которого были два педика Пол и Ричард. Я наплел им, что имею большой опыт в журналистике, они поверили всей этой ахинее и назначили меня шеф-редактором своего издания. Я зачастую пытался представить этих олухов, занимающимися сексом, но у меня как-то не получалось. Пол, мелкий итальяшка из Нью-Йорка, выглядел как отражение Ричарда в комнате смеха, ведь его любовник был вдвое длиннее, прыщав и имел лошадиные зубы, выглядя при всем при этом как ряженый на Хэллоуине. Пол и Ричард были безнадежной парой, они часто торчали в офисе, погруженные в свои личные проблемы и даже плача. Единственно, почему периодичность журнала была постоянной, так это из-за продажи по почте различных записей, достававшихся им на халяву. Я писал нон-стопом в развлекательную рубрику только потому, что был без ума от рока. Я даже пытался комбинировать журналистику и писанину об ужасах.

Ощущение грязного секса и запах кожи ворвались в мои чувства и овладели моим обонянием, как только я вступил в темницу Госпожи Барбары. После путешествия с завязанными глазами в сопровождении ее слуги мое зрение долго привыкало к приглушенному свету в этой комнате пыток. Низенькая дородная женщина, что называла себя Госпожой Барбарой, действительно являлась специалистом в области связывания и подчинения, и ее дом боли как нельзя лучше доказывал это. "Когда кто-то фантазирует, я превращаю его фантазии в реальность, - сказала она, расхаживая между своими принадлежностями. - В своих коммерческих сеансах я использую многие виды орудий пыток, я провожу генитальные пытки, связывание и прокалывание кожи. Я связываю людей в таких позициях, которые максимально неудобны, и оставляю их так на долгое время. Если сеанс прошел хорошо и человек оказался достойным рабом, напоследок я позволяю ему помастурбировать." На стене напротив двери - ряд зеркал в человеческий рост, и на каждом висит по какому-нибудь рабочему инструменту Госпожи. Я проследовал за ней направо к одному из мест пытки, и она показала мне на пару жокейских шлемов, упряжи, электрошоковое оборудование, используемое для натаскивания собак, различные ошейники, пару шпор и наручники для сковывания рук, ног и больших пальцев. Далее на стене в избытке наблюдались клещи, хомуты, клеммы и специальные грузики для вытягивания наиболее нежных частей тела. "Все это очень хорошо служит при генитальных пытках, - улыбается она, беря клещи, и щелкая ими в воздухе, словно металлическими лобстерами, - и когда они едят раков после посещения моей темницы, то всегда думают обо мне." На той же стене разместилось более тридцати резиновых, кожаных и металлических обручей от одного до четырех дюймов в диаметре. Видимо, их привезли из Китая для проверки сексуальной выносливости. Она обратила мое внимание на костюм, состоящий из кожи и цепей, выглядящий как наряд для Извращенных Тинейджеров Черепашек Ниндзя. Она объяснила, что это наряд для стягивания гениталий. Я думаю, что такое приспособление найдешь далеко не в каждом секс-шопе. Здесь же находилось зеркало, с помощью которого Госпожа разглядывала труднодоступные места при издевательствах над своими клиентами. Далее моим глазам предстал набор из шипастых ошейников, масок и цепочек класса сосок-пенис. "Я заставляю мужчин танцевать, и все это звенит в нужном порядке", - с гордостью заявила она. На противоположной стене комнаты Госпожа Барбара хранила более опасные орудия: цепи, различные ремни и хлысты, настоящий средневековый цеп-молотилку, который ласково назвала "разрушитель яиц", и прочие жуткие принадлежности. Ящики, стоявшие у стены, хранили электронные мышечные стимуляторы, клизмы, свечи, резиновые перчатки, презервативы, флаконы с искусственной кровью, перья, щетки, вазелин и коробку бенгальских огней. Я поинтересовался, зачем ей бенгальские огни. "По праздникам типа Дней Рождения или Четвертого Июля я вставляю их в пенис клиенту и поджигаю", - ехидно ответила она. Я осторожно присел на покрытую черной материей огромную кровать и заглянул под нее. Там, где нормальные ребята хранят свои запрещенные родителями игрушки, находилась узкая клетка для спанья. До того как Госпожа Барбара начала заниматься всем этим за деньги, она много лет практиковала подобные развлечения в свое удовольствие, так что ее хобби растянулось на сорок пять из ее пятидесяти семи лет. "Я жила в Калифорнии и познакомилась с человеком, которому тогда был двадцать один год, - говорит она, закуривая сигарету, - Он дразнил меня коровьим хлыстом и настолько вывел из себя, что я отняла у него этот хлыст, заставила раздеться и в таком виде выгнала на улицу." С тех пор она стала обслуживать мужчин в их изощренных желаниях, хотя девственности лишилась только в шестнадцать лет. В конце концов, переехав во Флориду, она стала обслуживать мужчин за деньги. Сейчас она берет за сеанс 200 долларов вне зависимости от его продолжительности. Посетители, чей возраст колеблется от девятнадцати до семидесяти четырех лет, находят ее по следующему объявлению: "Откровенная, зрелая женщина примет раба на любой период времени." Обычно это бизнесмены, у которых есть семьи, юристы, а также пожарники, полицейские, летчики и футболисты. Смеясь, она говорит: "Обычно мужчины звонят мне после праздников и выходных, когда устают после долгого общения с женами." Она обслуживает не только разовых клиентов, у нее есть пара постоянных рабов. Один из них - изможденный джентльмен по имени Стэн. Несмотря на то, что он почти вдвое выше Госпожи Барбары, ее тираническое искусство заставляет его валяться у ее ног, словно домашнего кота. Пока мой фотограф, Марк Серота, готовился к съемке, Госпожа приказала Стэну раздеться перед камерой. "Они не принимают решений, - рассказывает она, - независимо от того, что говорить или что одевать. Я тотально контролирую их жизни. Я - все для них. Они превратили свои жизни в суету и никогда не имели успеха у женщин. Я даю им все, они даже не успевают думать." Вполне понятно, что такой человек, как Стэн, живет у нее и выполняет любое ее желание, будь оно сексуальным или каким-нибудь другим. За это он платит ей энную сумму каждую неделю. Он даже не знает, что Госпожа сохраняет большинство его денег, и когда он решится уйти от нее, она обязательно выдаст ему подъемные. Наконец вернулся Стэн. Я был несколько шокирован его видом Он был абсолютно гол, волосы на его теле были сбриты, и оно было украшено несколькими виденными мной металлическими обручами: они негромко зазвенели, когда он вошел в комнату. Стэн подобострастно подполз к креслу и Госпожа Барбара ловкими движениями приковала его к нему. "Тебе больно?" - спросила она его, стягивая кольца. "Да," - прохрипел Стэн. "Сделаем чуть-чуть неудобнее. резюмировала она, закрепляя его ноги под неестественным углом. Красные пятна образовались на груди, стянутой кольцами, и я спросил, как он себя чувствует. "Держусь… но я не могу передать чувства, которые испытываю." Камера начала щелкать, когда Госпожа Барбара что-то крикнула в сторону двери. В комнате появился ее второй слуга. Боб, достаточно пожилой мужчина, который служит Госпоже с разрешения своей жены. "Моя жена принимает все это, но не участвует в этом, - объясняет он, - она знает о моих заветных фантазиях. Я никогда не лгу своей жене и не хожу к другим женщинам, только сюда." Независимо от того. Боб это или Стэн, Госпожа Барбара продолжает вести свой гедонистический образ жизни. Свободное время она проводит, катаясь на яхте и ныряя. Она ест, где хочет и что хочет и никогда не боится за удовлетворение своих сексуальных желаний. "У Стэна не бывает эрекции, пока я ему не прикажу. Все его функции зависят только от моих команд." Хочу заметить, что ее никогда не арестовывали за ее деятельность, и она спокойно зарабатывает свои деньги. Я решил, что пора возвращаться назад в яблочнопирожную-и-нет-секса-до-свадьбы Америку, одел повязку на глаза и проследовал за Госпожой Барбарой на улицу, полную солнечного света. Когда я ловил такси, она шепну мне: "Они думают, что я восхитительна. Как же не быть здесь, если тебя так обожают."

Вскоре я встретил женщину, которая подвергла меня мучениям, более страшным, нежели это могла сделать Госпожа Барбара со всем своим набором инструментов. Ее звали Рэчел. Мне было девятнадцать, ей -двадцать два, а встретились мы в Реюнион Рум, небольшом клубе, в который меня всегда пускали, потому что я был журналистом. Она была столь прекрасна, и ее красота была еще более болезненной для меня, потому что я чувствовал, что мне не видать близости с ней, как своих ушей. Она была моделью, ее рыжие волосы были подстрижены а-lа Бетти Пейдж, она обладала прекрасной фигурой, а миловидность ее лица усиливали изящные скулы. За время нашей непринужденной болтовни я узнал, что Рэчел находится в прохладных отношениях со своим последним бойфрендом, который до сих пор живет с ней, но ищет место, куда бы податься. Когда я понял, что она скрывается от него, меня потихоньку начало обволакивать ощущение некой конфиденциальности наших отношений и в моей душе затеплилась надежда. После нескольких дней нашего общения она уехала в Париж и собиралась провести там месяц, что давало мне возможность все обдумать и впоследствии аккуратно подбить к ней клинья. Письма, которыми мы обменивались через Атлантику, доходили за считанные дни. Когда она вернулась, наши отношения стали еще более страстными, чем прежде. Но вскоре я был наказан. Однажды вечером, изнывая от нехватки ее общества, я сбросил ей на пейджер мольбу о звонке. Через минуту мой телефон запищал. "Почему вы звоните по этому номеру?" - спросил меня неприятный мужской голос. "Это номер моей подружки," - ответил я. "Это также номер моей невесты," - безаппеляционно ответил он. Я почувствовал, что мое сердце замерло. "Ты знаешь, -собрался я с силами, - что она спала со мной?" Он не взбесился и не стал угрожать мне. Он был в шоке, как и я. Я ходил убитый несколько месяцев, когда, наконец, она позвонила. "Я не знаю, как тебе это сказать… Короче, я беременна." "Зачем ты мне это говоришь?" - ответил я как можно холоднее. "Я не знаю, от кого из вас." "Ну что ж, я думаю, мы решим, что от него." - сказал я и повесил трубку до того, как она успела что-либо возразить. Два года спустя я снова ее встретил. Она выглядела точно также, только носила полицейскую форму и смотрелась как мечта любого мужчины-мазохиста - голубая форма и фуражка делали ее обворожительной. "Ты можешь встретиться с моим сыном, - сказала она, - он похож на тебя." Моя челюсть отвисла, как только я представил себя в роли отца семейства или беглеца, платящего алименты. Понаблюдав за моей реакцией пару минут, она театральным жестом отвела нож (мы обедали в кафе) от моей груди и добавила: "Но я знаю, что он не от тебя. Я проходила тест." С тех пор, как Рэчел так прокинула меня, я дал себе слово никогда ни перед кем не раскрываться и никому не доверять. Я больше не хотел, чтобы чувства руководили мной, я должен был остановить эту тенденцию быть открытым и незащищенным перед людьми особенно перед женщинами. Я хотел быть знаменитым, но стезя музыкальной журналистики не хотела приводить меня к вершине славы. Проблема была даже не в журналах, а в самих музыкантах. Каждое интервью все больше pазрушало мои иллюзии. Им бы нечего сказать, и я чувствовал что все больше хочу быть по другую сторону стола. Я брал интервью у Дебби Хэрри, Малькольма Макларена и Red Hot Chili Peppers, писал промо-биографии для Ингви Мальмстина и прочих металлических задниц. Тогда же я сделал несколько заметок о Тренте Резноре и Nine Inch Nails. Когда я впервые увидел Трента, он сидел в углу гримерки перед саундчеком, пока его тур-менеджер Шон Бивен занимался подготовкой к выступлению. Когда мы начали беседовать, он слегка оживился, но все равно я был для него только очередным журналистом. Беседа со мной была для него лучшим способом убить время в городе, где он никого не знал. Когда Трент появился у нас с гастролями в следующий раз, я открывал его концерт.

Он раздраженно вскинул руки. "Не хочу показаться слишком саркастичным, но я даже немного угрожаю вам, дабы вы поняли, насколько безумны! Ведь вы говорите о проклятом литературном псевдониме, становящемся реальностью!"

Мэрилин Мэнсон был стопроцентным главным героем для такого закомплексованного писателя, как я. У него был характер человека, делающего все для того, чтобы завладеть симпатиями людей. И тогда, когда он завоевывает их расположение, он поворачивает его против них самих. Его история, названная, к примеру, "Раплата", могла бы уместиться на шестнадцати страницах и могла быть отвергнута семнадцатью журналами и до сих пор пылиться вместе с остальными моими шедеврами в родительском гараже. Но это была слишком хорошая идея для того, чтобы предать ее забвению. На дворе стоял 1989-й год и Miami's 2 Live Crew стали хэд-лайнерами, так как большинство владельцев музыкальных магазинов были привлечены к штрафам за продажу их бесстыдного альбома. Многие "ученые мужи" выступили в их защиту, пытаясь доказать, что их тексты не просто набор непристойных слов, а искусство. Очевидно целая цепь высокоразумных реминисценций заключалась в их рифмах типа: "Маленькая Мисс Нелепица села на креслице, широко раскинув ножки/Вот пришел паучок, заглянул в нее - хороша пи…ешка." В то время я штудировал книги по философии, гипнозу, криминальной и массовой психологии, не забывая и оккультизме. Начитавшись всего этого, я чувствовал себя конкретно разбитым и подолгу отсиживался у телевизора, смотря всякую чушь типа "Удивительные Годы" или всевозможные ток-шоу, и офигевал, насколько все-таки тупы американцы. Все это вдохновило меня на создание своего собственного "научного" проекта, дабы доказать, что белая группа, исполняющая далеко не рэп, может не менее потрясти публику своими стишками.

Так как никто не собирался публиковать мои вирши, я договорился с Джеком Кирни, владельцем небольшого клуба Скуиз, что буду декламировать свои творения перед началом ежевечерних шоу. Таким образом я мог хоть как-то донести свою поэзию до людей. Теперь каждый понедельник я нелепо возвышался за микрофонной стойкой на маленькой сцене, читая недалекой публике стихи и прозу. Если кто-то высказывался против, я посылал его на три буквы, но внутри все равно чувствовал, что моя поэзия не сдалась никому из этих людей. Я мечтал стать музыкантом, и все, что мне было нужно, так это несколько родственных душ, согласных пройти со мной сквозь ад. На Южном Побережье Майами есть одно чудесное место, именуемое Китчен Клаб - заведение, являющееся меккой для местных индустриальных банд. Там же располагается грязненькая гостиница, вечно забитая проститутками, торговцами наркотиками и прочем отрепьем, во дворе которой есть бассейн с вечно грязной водой, загаженной блевотинами и мочой. Каждую пятницу я снимал номер в этой клоаке и под конец уикенда обнаруживал себя разбитым и блюющим после гиганского количества "отверток" и подобных гремучих смесей. В одну из пятниц я приперся в клуб со своим приятелем по театральному классу, которого звали Брайен Тютюник. Я был одет в голубую куртку военно-морского образца с надписью "Иисус Спасает" на спине, полосатые штаны и военные ботинки. Тогда я думал, что выгляжу круто, хотя на самом деле выглядел круглым мудаком ("Иисус Спасает"?). Когда мы вошли внутрь, я сразу обратил внимание на белобрысого парня, растекшегося по барной стойке, курящего сигарету и ржущего без умолку. Я подумал, что он ржет надо мной, но когда мы прошли мимо, он даже не повернул головы. Он смотрел в пустое пространство, хохоча, словно безумец… Под звуки лайбаховской версии "Life Is Life" я озирался по сторонам и вдруг заметил прикольную девчонку с черным хайром а lа Goth и огромным бюстом (таких мы называем бисквитами Дракулы). Стараясь перекричать музыку, я объяснил ей, что у меня есть номер в отеле и пригласил к себе в гости. Однако она ответила, что пришла ни к кому иному, как к этому смеющемуся идиоту. Она подвела меня к стойке, и я спросил, о чем он так ржал. В витиеватой форме он объяснил, что смеется надо всем, чем захочет. Он снова начал хихикать, и сквозь его смех я различил что-то насчет головного мозга, но в любом случае это шоу прикололо нас обоих. Звали этого придурка Стефен, и он объяснил, что ненавидит, когда кто-нибудь называет его Стив, так как его имя пишется Stephen, а не Steven. Мы продолжали говорить о всякой ерунде, когда в зале заиграла вещь Ministry "Stigmata", и толпа панков и готов начала безумно слэмовать, причем основную бучу наводил женоподобный парень с красными волосами, в узкой футболке и леопардовых портках (в конце концов этот субъект стал нашим вторым басистом). Стефен тем временем втирал мне о том, что если мне нравится Ministry, то меня должны приколоть Big Black и стал описывать нюансы гитарной игры Стива Альбини и поэтическую концепцию его альбома "Songs After Fucking". В конце концов мы обменялись телефонами и он позвонил на следующей неделе, сказав, что хочет подогнать мне "Songs After Fucking" и еще кое-что интересное. Помимо Big Black он притащил запись команды Rapeman, мы долго обсуждали достоинства и недостатки обеих групп, с тех пор стали постоянно зависать вместе, заниматься писаниной и шляться по концертам дерьмовых флоридских команд. Однажды вечером после одного из таких шоу мы пришли ко мне домой и решили выбрать из моих стихов самые достойные для того, чтобы положить их на музыку. Я очень надеялся, что новый друг владеет хоть каким-то инструментом, так как, судя по разговорам, хорошо разбирался во всем, что касается электроники и саунда. Я спросил его, но в ответ получил долгий монолог в лучших традициях Стефена о том, что его брат - джазовый музыкант, играющий по кабакам на клавишах и перкуссии. Под конец этого монолога, он сознался: "Вообще-то я играю на барабанах, хе, хе-хе, на барабанах, хе-хе-хе, на различных барабанах, хе-хе!" К несчастью, я абсолютно не расчитывал на присутствие "живых" барабанов в своем творчестве, так как многие идустриальные команды в то время уже вовсю использовали драм-машины. "Покупай клавиши и давай играть," - подвел итог я. Стефен так и не появился в первой инкарнации моей группы, зато вскоре я познакомился с еще одним персонажем, который меня достаточно приколол. Я встретил его в музыкальном магазине в Корал Скуеар Молл, когда покупал Judas Priest и Mission U.K. в подарок Чаду на День Рождения. Этот экзотический скелет со Среднего Востока со шнобелем покруче чем у Брайена Мэя работал в магазине продавцом. Бэйджик на рубашке идентифицировал его как Джорди Уайта. С ним в паре работала некая девица по имени Линн, которая по агентурным данным осчастливила минетом добрую половину флоридских музыкантов, включая и Джорди, но исключая меня. Кстати, год спустя мы с Джорди организовали стеб-проект под названием Mrs. Scabtree и сочинили песню о наследстве, оставленном Линн флоридской сцене. Песенка называлась "Герпес", и Джорди пел ее, одетый как Дайана Росс, а я стучал на барабанах, сидя на чемодане вместо табуретки. Как я выяснил, экзотический скелет нарезал на басу в death-metal составе Amboog-A-Lard. Я не хотел переманивать его, а только попросил порекомендовать толкового басиста, на что он ответил, что в Южной Флориде их просто нет, и был прав. Не теряя надежды, я обратился с просьбой к Брайену Тютюнику. предложив ему стать нашим басистом. Я знал, что это было неправильно с самого начала, так как Брайен неоднократно говорил о том, что сам хочет сколотить банду, в которой, как я понял, места для меня не находилось. Он думал, что окажет мне честь, присоединившись к нам как часть ритм-секции, а не в качестве фронтмена, которым он хотел быть, но это была небольшая честь, так как он был и остается хреновым басистом, вегетарианцем и фанатом Боя Джорджа. Он отыграл с нами пару концертов, после чего был уволен. Чуть позже он собрал дерьмовенькую индустриально-металлическую команду под названием Collapsing Lungs, думая, что она является божьим даром для тысяч фэнов. Но они не стали божьим даром даже после подписания контракта с Atlantic Records. Посредственная игра и песни о спасении морских черепах никогда не были им на руку и не помогли их карьере. Я нашел очередного участника своей группы на одной квартирной попойке. Упитый тип с сальным коричневым хайром и длинными обезьяньими руками плюхнулся рядом со мной на кушетку и сказал, что он, между прочим, гей. Он представился как Скотт Патески и сказал, что отлично рубит в технике звукозаписи и, что самое главное, у него есть четырехдорожечный магнитофон. Он оказался первым реальным музыкантом, с которым мне пришлось работать. Мы договорились созвониться на следующий день, но когда я позвонил, его мать скорбно ответила: "Вы знаете. Скотта здесь нет. Он в тюрьме." Оказалось, этот олух угодил в полицию за вождение в нетрезвом виде после вчерашней вечеринки. Мой новый знакомый и раньше играл в различных рок и нью-вейв командах, но практически все ею бывшие коллеги ненавидели его за претенциозность и манию величия. Теперь мне предстояло придумать себе подходящий псевдоним, так как писать о самом себе в 25-ю Параллель было достаточно глупо. Словосочетание Мэрилин Мэнсон как нельзя лучше отражало символ современной Америки, именно того человека, которым я хотел стать. Все лицемерие, с которым я сталкивался в жизни, начиная с миссис Прайс и заканчивая Мэри Бет Крогер, как нельзя лучше помогло мне понять, что все мы имеем светлую и темную половины и каждая не может существовать без другой. Когда я читал "Потерянный Рай", я открыл одну интересную истину. После того, как Сатана и его окружение взбунтовались против Бога, тот, в свою очередь, ответил им тем, что создал человека. Со слов Джона Мильтона, появление человека - плод не только божьей милости, но и сатанинского зла. Почему-то мало кто до сих пор интересуется первой частью моего псевдонима, спрашивая в основном о Чарльзе Мэнсоне. Не стоит забывать, что Монро, этот символ красоты и роскоши, также имеет свою темную половину, как Мэнсон имеет свою светлую. Балансирование между добром и злом и выбор, который мы делаем между ними в той или иной ситуации - это и есть то, что формирует нас как личность. В то время Чарльз Мэнсон снова выплыл из небытия, и внимание масс опять было приковано к этой неординарной личности. Еще в школе я приобрел его альбом "Lie", на котором он исполнял прикольные песни типа "Garbage Dump" и "Mechanical Man", вдохновившую меня на написание собственного шедевра под названием "My Monkey". "Mechanical Man" стала началом моей идентификации с Мэнсоном. Как ни крути, он был уникальным философом, намного более интеллектуальным человеком, чем многие, проклинавшие его. Но в то же самое время интеллект делал его эксцентричным и безумным, потому что экстремальность человеческой натуры вне зависимости от способов ее выражения и направленности не укладывается в рамки общепринятой морали. Когда мы облекли пять моих стихов в музыкальные рамки, то поняли, что готовы показать Южной Флориде наши уродливые личины, стратегически скрытые гримом. К несчастью, Стефен так и не обзавелся клавишами, так что на его место был рекрутирован прыщавый перец по имени Перри. Еще одной проблемой, преследовавшей меня еще с Христианской школы, была боязнь сцены. В четвертом классе преподаватель драмы определил меня играть Иисуса в школьной постановке. В сцене распятия я должен был быть облачен в одну набедренную повязку и не придумал ничего лучшего, как стащить у отца старое полотенце и обмотать его вокруг талии, не одевая трусов. После того, как я умер на кресте, я пошел за кулисы, но тут же был окружен старшеклассниками, которые сорвали полотенце, отхлестали меня им и погнали голым по коридору. Это был один из самых страшных ночных кошмаров, ставших реальностью: бег по коридору в голом виде на глазах у девчонок, которые тебе нравятся, и парней, которые тебя ненавидят. Конечно, я не боялся сцены панически, но обида на Иисуса до сих пор не дает мне покоя. Наше первое шоу прошло в Черчилль Хэдэвэй в Майами. Толпа из двадцати ликующих зрителей приветствовала нас. Брайен, "толстый парикмахер" (по нашей традиции переименованный в Оливию Ньютон-Банди), терзал струны баса, Перри, "прыщавая голова" (он же За За Спек) - клавишные и Скотт, "фашист четырех трэков" (Дэйзи Берковиц) - гитару. Мы использовали драм-машину Скотта Yamaha RX-8, и когда Скотт однажды покинул нас, никогда больше ей не пользовались. Я был одет в футболку с изображением Мэрилин Монро с мэнсоновской свастикой, нарисованной у нее на лбу. Капли крови из расчесанной родинки под соском просочились сквозь футболку и запачкали ее левый глаз. Кровь на майке была, как ни крути, результатом моего вживания в образ Мэрилина Мэнсона, включающего в себя порезы и прочее уродование своего тела. Мы начали с одного из моих самых любимых произведений Телефон". "Я разбужен постоянным треском телефона,"- начал я, и мое карканье переросло в рык. "Сны забились в уголки моих глаз, а рот пересох. Снова звонок, я медленно встаю с постели. Остатки эрекции в штанах словно незванный гость. Снова звонок. Я осторожно иду в ванную, чтобы не показывать свое естество другим. Я умываюсь и обливаю себя туалетной водой. Снова звонок. Я передергиваюсь, ибо утомлен звонками, которые все повторяются и повторяются. Я медленно, лениво иду в кабинет отца, где он постоянно курит сигары, сидя в кресле-качалке. Ну и вонь!" Концерт продолжался, и я практически не помню, что творил на сцене, и пришел в себя только когда очутился в сортире и проблевался. Я думал, что это было ужасное шоу как для зрителей, так и для артистов, но чудесная вещь случилась, когда я распластался над гремучей смесью из пиццы, пива и орешков. То были аплодисменты, доносящиеся из зала. Я почувствовал, что во мне что-то поднимается, и это далеко не очередная порция блевотины. Это было чувство гордости и самоудовлетворения. Я понял, что хочу, чтобы мне всегда апплодировали, чтобы люди на моих концертах просто обоссывались от счастья. Я понял, что могу быть знаменитым. Наш первый реальный концерт состоялся в Реюнион Рум. Помню, как я подошел к менеджеру и главному ди-джею Тиму и сказал примерно следующее: "Слушай, парень, у меня есть команда, мы хотим сыграть здесь за пятьсот баксов." Хочу заметить, что обычно группы нашего уровня брали от пятидесяти до ста пятидесяти грин за выступление, но Тим, как ни странно, согласился. Это был урок номер один в мире шоу-бизнеса: чем больше ты ведешь себя как рок-стар, тем больше народу на это покупается. После концерта мы без сожаления расстались с "Прыщавой Головой" и "Толстяком", и у них не возникло вопросов по поводу своей отставки. Тогда же мы переманили к себе Брэда Стюарта, того красноволосого парня, что отплясывал в Китчен Клабе. До встречи с нами этот красавец нарезал в банде под названием Insanity Assasin, где помимо него рубились басист Джой Блевотина и вокалист Ник Ярость, низкорослый коренастый парень, который наивно полагал, что на самом деле он высок, худ и красив. Было несложно переманить Брэда к нам в качестве басиста (в Insanity Assasin он терзал гитару), так как у нас уже были заслуги на локальной сцене, о нас уже знали и мы имели более при-кольные сценические псевдонимы. Так Брэд стал Гиджетом Гейном. Тогда же к нам присоединился и Стефен, став Мадонной Уэйн Гэси. Не знаю, хорошо это или плохо, но в нашем шоу уродцев появился еще один персонаж. Ее звали Нэнси, и она была шизоидной девицей, причем шизоидной на всю голову. Она водила дружбу с моей девушкой Терезой, одной из первых девчонок, которых я встретил после дурацкой истории с Рэчел. Я искал кого-нибудь, с кем можно было общаться более душевно, нежели с этой проклятой моделью, и нашел такого человека на концерте Saigon Kick в Баттон Саут. Тереза была из того же теста, что и Тина Поттс, Дженнифер и многие другие девицы, с которыми я общался в Огайо. Что касается Нэнси, то я видел ее и раньше: еще работая в музыкальном магазине, я обратил внимание на это хиппово-готическое чудо в черном подвенечном платье.

Когда Тереза познакомила меня с ней год спустя, Нэнси сбросила пятьдесят фунтов и выглядела как "я -худа -и -я -хочу -от -платить -этому -миру -за -то -время -когда -я -была -толстой -и -имела -асексуальный -вид". Однажды я рассказал ей о своих идеях будущих шоу, и она настолько запала на них, что, никого толком не спросив, вошла в состав группы, словно клещ под слоновью кожу. Наши перформансы на сцене доходили до гротескного разврата. В первое время я держал ее на поводке на протяжении всего выступления, но потом она сказала, чтобы во время шоу я бил ее по лицу, и я начал это делать. Возможно, что-то заклинило в ее мозгу, но мне показалось, что Нэнси начала в меня втюриваться. Это было далеко не на пользу ее бойфренду Карлу, длинному студнеобразному парню с толстыми ляжками и женоподобной фигурой. Посколько мы с Нэнси продолжали разыгрывать на концертах все более откровенные сцены боли и господства, при этом ни разу не трахнувшись, я понимал, что в один прекрасный момент может лопнуть терпение и Карла, и Терезы, и всего общества. На одном из концертов во время песни "People Who Died" мы посадили Нэнси в клетку, и я со всей дури дернул за цепь, на которой ее держал. Цепь оторвалась и изо всех сил хлестнула меня поперек глаз, оставив огромный шрам. Всю вторую половину концерта я смотрел на окружающий мир сквозь красную пелену. Кстати, тогда же я заинтересовался опасностями и угрозами, которые могут приносить невинные на первый взгляд детские фильмы, книги и предметы типа металлических коробочек для ланча, которые, между прочим, были запрещены во Флориде из-за того, что дети часто лупили друг друга этими отнюдь не мягкими штуковинами. Во время исполнения песни "Lunchbox" я постоянно поджигал такую коробку, раздевался и танцевал вокруг нее, якобы вызывая демонов. Вскоре я попал в Нью-Йорк и там написал свою первую настоящую песню. Девица с экзотическим именем Азия, которую я встретил, когда она работала в Макдональдсе в Форт Лодердейле, проводила лето в Нью-Йорке и предложила слетать туда вместе с ней на уикенд. Так как с Терезой у нас тогда не клеилось, я согласился - в основном потому, что мне было по большому счету наплевать на Азию, а предстоящая халява выглядела довольно заманчиво. К тому же я надеялся найти там какой-нибудь пристойный лейбл для своей банды и прихватил с собой демо-ленту. Нам всегда не везло с демо, так как то, что записывал Скотт, было больше похоже на школьную индустриальную команду, а мне грезился более злой и откровенный панк-рок. Манхэттэн обернулся для меня разочарованием. Как оказалось, Азия гнала насчет своего возраста и работала в Макдональдсе по документам своей сестры, так как была еще слишком зеленой. Я был расстроен тем, что еще одна девка меня надурила, и смотался из ее аппартаментов при первой возможности. Блуждая по улицам, я был приятно удивлен, встретив пару клубных тусовщиков из Южной Флориды, которых звали Эндрью и Сьюзи. Выглядевшие стильно в клубах, при дневном свете и без грима они представляли довольно жалкое зрелище - два эксгумированных трупа лет на десять старше меня. В их комнате в отеле я обнаружил такую неизвестную для меня ранее вещь, как кабельное телевидение с общественным подключением. Я проводил часы, лазая по каналам и смотря проповеди Пэта Робертсона о грехах общества и предлагающего зрителям связываться с ним посредством кредитных карт. Тем временем на соседнем канале какой-то парень смазывал свой член вазелином и также просил связаться с ним тем же способом. Я схватил блокнот и стал писать следующее: "Деньги в лапе, член на экране, кто сказал, что Бог не знал срама?" Ухмыляясь, я представлял лицо Пэта Робертсона, читающего эти строки. "Примите Библию и честно укажите грешникам их место. Эх, чудесно, великолепно, как хорошо, когда представишь на лице своем дерьмо." Итак, "Cake And Sodomy" появилась на свет. До этого я написал порядком песен, но эта была больше, чем хорошая песня. Это был настоящий гимн лживой Америке с ее лживым Христианством. Если телевангелисты старали<

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: