всех этих трудных мировых загадок. ,

:. ^ ' ^: - " •¹ VII ^ ' /. ' '.. \ / ' Если мы установили, что религиозные учения являютс иллюзиями, тотчас же возникает дальнейший вопрос, а;

именно: не подобного, ли характера и другие достояния культуры — достояния, которые мы высоко ценим и кото-^ рым даем управлять нашей жизнью. Не следует ли на-' звать иллюзиями предпосылки, регулирующие наши государственные учреждения? не омрачены ли эротической иллюзией или рядом таких иллюзий отношения между полами в нашей культуре? Как только в нас пробудилось недоверие, нас не отпугнет и вопрос, имеет ли наше убеждение в том, что, применяя наблюдение и мышление в научной работе, можно узнать что-то о внешней реальности, лучшее обоснование. Ничто не должно нас удерживать от санкционирования того,.чтобы наблюдение обращалось на наше собственное существо, а мышление применялось к критике самого мышления. Тут сразу назревает ряд исследований, результат которых должен был бы стать

решающим для создания «мировоззрения». Мы предчувствуем, что такое усилив не будет напрасным и, по крайней мере, частично оправдает наше недоверие. Но силы автора недостаточны для того обширного задания, и он по необходимости сужает свою работу до разработки одной-един-ственной из этих иллюзий, а именно—религиозной.

Тут громкий голос нашего противника нас останавливает., Нас привлекают к ответу за наши запретные деяния. Он говорит нам: «Археологические интересы вполне похвальны, но раскопок не производят, если этим подрываются жилища живых людей, так что жилища эти обрушиваются и под своими развалинами погребают людей. Религиозные учения не являются предметом, по поводу которого можно умствовать как над любым другим. На них построена наша культура, и сохранение нашего общества имеет; ту предпосылку, что большинство людей верит в истинность этих учений. Бели их будут учить, что нет всемогущего и всесправедливого бога, что нет божественного мирового порядка и будущей жизни, то они почувствуют себя освобожденными от всех обязательств в отношении культурных предписаний. Каждый беспрепятственно, безбоязненно будет следовать своим асоциальным эгоистическим первичным позывам, будет искать возможности пустить в ход свою силу, и снова начнется тот хаос, который мы побороли многими тысячелетиями культурной работы. Даже если было бы известно и доказуемо, что религия не обладает истиной, то об этом следовало бы умолчать И вести себя так, как это требует философия «как если бы». В интересах сохранения всех! А помимо опасности такого предприятия это было бы и бесцельной жестокостью. Бесчисленное множество людей находит в учениях религии свое единственное утешение, лишь с ее помощью может выносить жизнь. У них эту их опору хотят отнять, не имея" при этом ничего лучшего, чтобы дать им взамен. Мы признали, что наука в наше время достигла еще немногого, но даже если бы она продвинулась гораздо дальше, ее достижения не удовлетворили бы человека: у человека есть еще другие императивные потребности, которые никогда не могут быть удовлетворены холодной наукой, и кажется очень странным, кажется" просто верхом непоследовательности, когда психолог, всегда подчеркивающий, как явно в жизни человека интеллект уступает жизни первичных позывов, старается теперь-похитить у человека драгоценное удовлетворение желаний и вознаградить за это интеллектуальной пищей».

Как много обвинений сразу! Но я готов возразить на все. из них, а кроме того, я буду утверждать, что для культуры;! будет большей опасностью, если сохранять.ее теперешнее;

отношение к религии, чем если его ликвидировать. Не знаю только, с чего начать свое возражение.

Может быть, с заверения, что я сам считаю свое предприятие совершенно безобидным и безопасным. На этот раз не я переоцениваю интеллект. Если люди таковы, как их описывают противники,—а в этом я не буду им противоречить,— то не предвидится никакой опасности, чтобы верующий, потрясенный моими выводами, потерял свою веру. Кроме того, я не сказал ничего такого, чего до;

меня — гораздо совершеннее, сильнее и выразительнее — не сказали бы другие, лучшие люди. Имена их известны, я не буду их приводить, чтобы не создавалось впечатление»? что я зачисляю себя в их ряды. Единственно новое в моем изложении это то, что к критике моих великих предшественников я добавил некое психологическое обоснование. Но едва ли можно ожидать, что именно эт< добавление окажет воздействие, которое не было оказан» другими. Правда, теперь мне можно было бы задап вопрос: зачем писать вещи, безуспешность которых заранее известна? Но к этому мы вернемся позже.

Если этот труд может кому-либо повредить, то только мне самому. Мне придется выслушивать крайне нелюбезные упреки-в поверхностности, ограниченности, недостатке идеализма и понимания высочайших интересов человека. Но, с одной стороны, мне такие упреки не новы, а, с другой, если кто-нибудь уже в молодые годы выработал привычку не обращать внимания на неудовольствия своих современников, то что ему выговоры, когда он — старик и знает, что в скором времени уйдет за пределы всякой доброжелательности или недоброжелательности. В прошлые времена дело обстояло иначе: такими высказываниями зарабатывали себе верное сокращение своего земного существования и ускорение возможности приобрести собственные познания о потусторонней жизни. Но я повторяю, те времена прошли, и теперь такие писания безопасны для автора. Самое большее, что перевод его книги и ее распространение в той или иной стране будут запрещены. Конечно, как раз в той стране, что уверена в процветании своей культуры. Но если уж высказываться за отказ от желаний и покорность судьбе, то надо уметь снести и эту беду.

Позже я, однако, спросил себя: не причинит ли все же кому-нибудь вреда опубликование этой книги? Правда,

яе отдельной личности, а делу —• делу психоанализа. Ведь нельзя отрицать, что психоанализ—мое творение, ему выражено уже достаточно недоверия и недоброжелательности; если я теперь выступлю с такими неприятными высказываниями, то все, более чем охотно, переключатся с моей особы на психоанализ. Теперь видно, так будут говорить, к чему психоанализ приводит. Маска упала: он приводит к отрицанию бога и. нравственного идеала, как мы ведь всегда это и подозревали. Чтобы помешать нам сделать это открытие, нас морочили, будто психоанализ не имеет мировоззрения и не может такового создать.

Такая шумиха будет мне, действительно, неприятна из-за многих моих сотрудников, некоторыми из которых моя позиция к религиозным проблемам вообще не разделяется. Но психоанализ перенес уже много бурь, надо, чтобы он подвергся и еще этой новой. В действительности же психоанализ — метод исследования, беспартийный инструмент, как, например, исчисление бесконечно малых величин. Если физик с помощью этого исчисления установит, что земля через определенное время погибнет, то все же критики поостерегутся приписать разрушительные тенденции самому вычислению и не будут его поэтому бойкотировать. Все, что я говорил здесь против ценности религий в отношении их правдивости,' не нуждается в психоанализе и уже до его возникновения было высказано другими. Если применением психоаналитического метода можно приобрести новое доказательство против содержа» ния истины в религии, то тем хуже для религии; но защитники религии с тем же правом будут пользоваться психоанализом, чтобы полностью выявить аффективное значение религиозного учения.

А теперь продолжим защиту. Религия совершенно очевидно оказала культуре большие услуги: она очень содействовала укрощению асоцийльных первичных позывов, но все же недостаточно. Она в течение многих тысячелетий господствовала над человеческим обществом; достаточно было времени, чтобы показать, чего она может достигнуть. Если бы ей удалось осчастливить большинство людей, утешить их, примирить их с жизнью, сделать их носителями культуры, то никому не пришло бы в голову стремиться к изменению существующего положения. Но что мы вместо этого видим? Видим, что ужасающее количество людей недовольно культурой, несчастливо в ней и ощущает ее как ярмо, которое нужно сбросить; что эти люди или употребляют все свои силы на то, чтобы изменить культуру,

или в своей вражде к культуре заходят так далеко, ч вообще ничего не хотят знать ни о ней, ни об ограничен! первичных позывов. Тут нам возразят, что это_положеии| именно потому и создалось, что вследствие йрискорбног| действия успехов науки религия утеряла часть своеги влияния на человеческие массы. Запомним это признание и его доводы; позже мы используем его для наших целей! но само по себе это возражение бессильно.?

Сомнительно, были ли люди в общем счастливее щ времена неограниченного господства религиозных учептЩ чем теперь; нравственнее они, во всяком случае, не был» Они всегда умели делать религиозные предписания чист| внешними и тем самым срывать их цель. Священника на обязанности которых было следить за послушание» религии, шли им в этом навстречу. Милость бога должн< была идти рука об руку с его справедливостью: челове! грешил и затем приносил жертву или покаяние и тогд< освобождался, чтобы грешить заново. Русская психика воз| неслась до заключения, что грех явно необходим, чтобв испытать все блаженство милосердия божьего, и что потому в основе своей грех — дело богоугодное. Совершенно ясно что священники могли сохранить покорность масс религш только тем, что разрешали большие уступки человеческим природе первичных Поаывов. Было установлено: бог одш силен и благ, человек же слаб и грешен. Во все времен! безнравственность находила в религии не меньшую под держку, чем нравственность. Но если достижения религш в отношении осчастливливания людей, их приспосаблива ния к культуре и их нравственного ограничения не дал1 'Лучших результатов, то тогда ведь встает вопрос, не пере -оцениваем ли мы ее необходимость для человечества i мудро ли мы поступаем, основывая на. ней наши культур ные требования.

Подумаем же о не подлежащем сомнению нынешнем положении вещей. Мы уже слышали признание, что религия не оказывает более на людей того влияния, что оказывала прежде (речь идет здесь о,европейско-христианской культуре). И это не потому, что посулы ее стали менее щедрыми, а потому, что они кажутся людям менее правдоподобными. Сознаемся, что причиной этого изменения является укрепление духа науки среди высших слоев человеческого общества (это, может быть, не единственная причина). Критика подточила доказательную силу религиозных документов, естествознание вскрыло содержащиеся в них заблуждения, сравнительному исследованию бросив

лось в глаза роковое сходство почитаемых нами религиозных представлений с духовными творениями примитивных времен и народов.

Дух науки создает определенный подход к вещам этого мира; перед делами религиозными он на некоторое время останавливается, колеблется, но наконец и здесь переступает порог. Этот процесс не остановишь — чем большему количеству людей становятся доступными сокровища нашего знания, тем шире становится отпадение от религиозного верования, сначала от устарелой, предосудительной его формы, но затем и от его -основных предпосылок. Одни только американцы, устроившие в Дейтоне обезьяний процесс, показали себя последовательными. Неизбежный переход не обходится обычно без половинчатости; и неискренности. '

У культуры мало оснований бояться образованных людей и работников умственного труда; замена религиозных мотивов, необходимых для культурного поведения, другими — светскими — мотивами совершилась бы у них бесшумно; кроме того, они сами большей частью являются носителями культуры. Иначе обстоит дело с массами необразованных, угнетенных, у которых все основания быть врагами культуры. Все хорошо, пока они не узнали, что нет больше веры в бога. Но они узнают об этом, неминуемо узнают, даже в том случае, если этот мой труд не будет 'опубликован. И они готовы принять результаты научного мышления без того, чтобы в них самих произошло то изменение, к каковому человека приводит научное мышление. Разве не существует опасности, что культурная вражда этих масс хлынет на слабый пункт, который они увидели в своей укротительнице? Если своего ближнего нельзя убивать только потому, что это запретил боженька и сурово за это покарает в этой или иной жизни, а потом вдруг узнаешь, что никакого боженьки нет и бояться его наказания нечего, то тогда, конечно, нимало не задумываясь, ближнего убьешь, и удержать от этого может только земная власть. Итак, либо строжайшее обуздание этих опасных масс, тщательнейшая их изоляция от всех возможностей духовного пробуждения, либо основательный пересмотр отношения между культурой и религией.

Казалось бы, выполнение этого последнего предложения не будет особенно затруднительным. Верно, придется

при этом чем-то пожертвовать, но зато, может быть, мы| будем в большем выигрыше и избегнем большой опасности.! Но этого бояться — как бы не подвергнуть культуру еще | большей опасности. Когда святой Бонифации-срубил дере-1 во, которое саксы считали священным, то окружившие его | ожидали ужасающего события как следствия такого свя-| тотатства. Оно не последовало, и саксы приняли крещение. |

Если культура установила заповедь не убивать соседа,| тобой ненавидимого, стоящего тебе поперек дороги или | обладателя желанных благ, то это произошло, очевидно, в | интересах человеческой совместной жизни, которая иначе i была бы неосуществимой. Ибо убийца навлек бы на себя| месть родственников убитого и глухую зависть тех, кто | имел неменьшую.склонность к такому насилию. Он, оче-| видно, недолго наслаждался бы своей местью или своим! грабежом, а имел бы все шансы в скором времени также! быть убитым. Даже в том случае, если бы он защищался | от отдельного противника благодаря исключительной силе | и осторожности, он был бы повержен объединением болеет слабых. А если бы такого объединения не состоялось, то| убийства продолжались бы бесконечно, и кончилось бы тем,4| что люди сами себя истребили бы. Это было бы тем же| положением между отдельными лицами, какое и сейчас| существует между отдельными семьями на Корсике, ворб-| ще же продолжается лишь между нациями. Одинаковая! для всех опасность ненадежности жизни объединяет •людей | в общество, отдельному человеку убийство запрещающее,! но сохраняющее за собой право общественного убийства | того, кто этот запрет нарушил. Тогда -это — правосудие | и кара. '. 1-

Это рациональное обоснование запрета убийства мы, однако, людям Не сообщаем, утверждаем, что этот запрёт установил бог. Мы, таким образом, отваживаемся на догадку о его замыслах и находим, что и он не хочет, чтобы люди взаимно себя истребляли. Поступая так, мы придаем культурному запрету совсем особую торжественность, но при этом рискуем, что выполнение закона будет зависеть от веры в бога. Если мы воздержимся от такого шага и не будем больше приписывать богу нашей собственной воли, а удовольствуемся лишь социальным обоснованием, то мы, правда, откажемся от преображения культурного запрета, но зато и не подвергнем его опасности. Но мы выиграем и нечто другое. Путем своего рода диффузии или инфекции характер святости, неприкосновенности — хотелось бы сказать потусторонности — распространяется с немногих

больших запретов на все дальнейшие культурные установления, законы и предписания. Однако зачастую этот ореол святости им совсем не к лицу; часто они не, только взаимно обесценивают друг друга, вынося, в зависимости от времени и места, противоположные решения, но и в остальном обнаруживают все признаки человеческой недостаточности. Легко различить, что является в них продуктом близорукой боязливости, выражением черствых интересов или следствием недостаточности предпосылок. Критический к ним подход в нежелательНой^степени снижает уважение и у другим, более оправданным, культурным требованиям. Неблагодарной задачей является точное определение границ между тем, чему способствовал сам бог, и тем, что, скорее, вытекает из авторитета всесильного парламента или муниципального совета; и было бы, несомненно, полезнее вообще пропустить упоминание о боге и честно признаться в чисто человеческом происхождении всех культурных установлений и предписаний. Вместе с обязательной святостью рухнула бы и окостенелость и неизменность этих заповедей и законов. Люди поняли бы,-что эти законы не столько для того, чтобы господствовать над ними, сколько для того, чтобы служить их интересам; у них создалось бы к ним более дружественное отношение, и они ставили бы себе целью не уничтожение их, а только улучшение. На пути, ведущем к примирению с давлением культуры, это было бы важным шагом вперед.

Однако наша речь в пользу чисто рационального обоснования культурных предписаний, т. е. их приведения к социальной необходимости, внезапно прерывается здесь одним соображением. Как пример, мы. выбрали возникновение запрещения убийства. Но соответствует ли наше изложение этого запрещения исторической правде? Боимся, что нет: оно, скорее, кажется рационалистической -конструкцией. Как раз этот отрезок истории культуры человечества мы изучили с помощью психоанализа и, на основании наших трудов, должны сказать,'что в действительности было иначе. Даже у современного человека мотивы чисто рассудочные плохо справляются^\ со странными, побуждениями; насколько же бессильнее эти мотивы должны быть у человеческого животного первобытных времен! Может быть,.его потомки и сегодня безудержно убивали бы друг друга, если бы среди убийств не было одного убийства, а именно — убийства праотца, вызвавшего непреодолимую, чреватую последствиями эмоциональную реакцию. Эта реакция создала заповедь *- не убйй, которая в тоте-

мизме ограничивалась заместителем отца, позднее paci странилась на других и еще и сегодня осуществлена н< всецело., '•"•

Но согласно заключениям, которых мне здесь не надо| повторять, праотец этот был прообразом бога, образцом,! по которому позднейшие поколения создали божественный! образ. Таким образом, религиозное толкование верно —•I бог, действительно, участвовал в возникновении.этого за-| прощения; его влияние, а не социальная необходимость,! •создало запрещение. И перенесение человеческой воли на| бога вполне законно: ведь люди знали, что они насильст-| венно устранили отца, и из реакции на это злодеяние возни-! кло намерение — впредь всегда уважать его волю. Таким| образом, -религиозное учение сообщает нам историческую! правду, хотя и несколько видоизмененную и замаскиро-j ванную; наше рациональное представление эту правд| отрицает. -

Теперь мы замечаем, что сокровищница религиозных представлений заключает в себе не только удовлетворение желаний, -во также и важные исторические реминисценции. Какую несравненную полноту мощи должно давать| религии это взаимодействие прошлого с будущим! Но, мо-| жет быть, благодаря одной аналогии мы поймем что-то еще | другое. Нехорошо отрывать понятия далеко от той^по?вы,| На которой они произросли, но мы все же должны| сказать о некой аналогии. Мы знаем, что дитя челове-Ц ческое не может проделать своего развития в направлении! к культуре, не проходя через то более, то менее отчетливую! фазу невроза. Причина этому в том, что ребенок не| может рациональной умственной работой подавить столь| многие из непригодных для дальнейшего притязаний пер-| вичных позывов: он должен обуздать их актами вытесне-| ния, за которыми, как правило, стоит мотив страха. | Большинство этих детских неврозов стихийно преодоле-| вается с ростом ребенка, особеино^детские неврозы навяз-1 чивости. Остатки их позднее должно ^устранять психоаналитическое лечение. Точно так же следовало бы предположить, что человечество в целом в своем мирском развитии попадало в положения, аналогичные неврозам, и притом по тем же причинам: во время неведения и интеллектуальной немощи человечество приходило к столь необходимому для. совместной жизни людей отказу от первичных позывов лишь под воздействием чисто аффективных сил. Следы процессов, происходящих в-древние времена и сходных с процессами вытеснения, потом еще долго оставались в

культуре. Религию можно было бы считать общечеловеческим неврозом навязчивости: как и у ребенка, она произошла из Эдипова комплекса, из отношения к отцу. Согласно такому пбниманию вопроса, можно было бы предвидеть, что отпадение от религии должно произойти с роковой неумолимостью, характерной для каждого процесса роста, и что именно теперь мы находимся в центре этой фазы развития.

В этом случае наше поведение должно было бы последовать примеру разумного воспитания, который не сопротивляется предстоящей перемене,* а старается ей содействовать, в то же время умеряя насильственность ее прорыва. Разумеется, сущность религии не исчерпывается этой аналогией. Если, с одной стороны, она приносит навязчивые ограничения, какие приносит лишь индивидуальный невроз навязчивости, то, с другой стороны, она заключает в себе систему иллюзий, рожденных желаниями и с отрицанием действительности, что изолированно можно обнаружить только при аменции — блаженной галлюцинаторной спутанности. Все это, разумеется, лишь сопоставления, с помощью которых мы силимся понять социальный феномен; индивидуальная патология не дает нам в этом полноценной параллели.

Неоднократно указывалось (мной и особенно Т. Рей-ком), до каких деталей можно проследить аналогию религии и невроза принуждения и какое количествоОсобенностей и судеб созидания религии, можно объяснить этим путем. С этим хорошо согласуется и то, что набожный человек в, высокой степени защищен от известных невротических заболеваний: восприятие общего невроза избавляет его от вырабатывания личного невроза.

Признание исторической ценности известных религиозных учений повышает наше к ним уважение, но не обесценивает нашего предложения изъять их из мотивировок культурных предписаний. Наоборот, при помощи этих остатков истории нам открылось понимание религиозных тезисов как невротических пережитков: теперь мы можем сказать, что, наверное, настало время (как и в аналитическом лечении невротика) заменить последствия вытеснения результатами рациональной умственной работы. Можно предвидеть, что при этой переработке дело не ограничится отказом от торжественного преображения, культурных предписаний и что всеобщий пересмотр кончится упразднением многих из них, но об атом едва ли стоит сожалеть. Поставленная перед нами задача примирения

людей с культурой будет таким образом в значительной степени разрешена. Об отказе от исторической правды при рациональной мотивировке культурных предписаний нам жалеть не нужно. Ведь истины, содержащиеся в? религиозных учениях, настолько искажены и так систематически маскируются, что люди в целом не могут признать их за правду. Здесь то же, что с ребенком, когда мы ему говорим, что новорожденных приносит аист. И этим мы говорим правду, скрытую под символом, так как мы-то знаем, что эта большая птица означает. Но ребенок этого не знает; ухо его улавливает только искажение, он считает себя обманутым, и мы знаем, как часто его недоверие к взрослым, его строптивость свйзаны именно с этим впечат-у пением. Мы пришли к убеждению» что.лучше перестать говорить подобную, символически завуалированную прав-" ду и, приспосабливаясь к интеллектуальному уровню ] ребенка, не отказывать ему в ознакомлении с реальным! положением вещей.

«Вы разрешаете себе противоречия, трудно между собой согласуемые. Сначала Вы заявляете, что труд, подобный Вашему, совсем безопасен. Что такие рассуждения никого веры не лишат. Но так как Вашим намерением все же является, как это обнаруживается позднее, эту веру нарушить, то позволительно спросить, а зачем же Вы, собственно, этот труд Публикуете? А в другом месте Вы признаете, что может стать опасным — и даже весьма опасным, если кто-нибудь узнает, что в,бога больше не-верят. До сих пор человек этот соблюдал подчинение, а теперь он послушание культурным предписаниям отбрасывает. Ведь вея Ваша 'аргументация, что религиозная мотивировка культурных заповедей представляет собой опасность для культуры, основана на предпосылке, что из верующего можно сделать неверующего. И ведь тут — полное противоречие».

«Другое противоречие в следующем: с одной стороны, Вы признаете, что управляет человеком не интеллект, а его страсти и притязания первичных позывов; а с другой стороны. Вы предлагаете заменить аффективные основы его послушания культуре основами рациональными. Вот и понимай,.кто может. А по-моему, либо одно, либо другое».

«Впрочем, разве Вы ничему не научились у истории? Подобная попытка заменить религию разумом ведь однаж-

ды уже была сделана, официально и в большом стиле. Ведь Вы помните французскую революцию и Робеспьера? Но вспомните и недолговечность, и жалкую безуспешность этого эксперимента. Теперь его повторяют в России, и нам нечего любопытствовать о том, как он окончится. Разве Вы не думаете, что мы вправе признать, что человек не может обойтись без религии?» \

«Вы сами сказали, что религия — нечто большее, чем невроз навязчивости. Но эту другую ее сторону Вы не разрабатывали. Вам кажется достаточным провести аналогию с неврозом. От невроза людей надо освободить. А что при этом будет утрачено. Вас не тревожит».

Видимость противоречия возникла, вероятно, потому, что я слишком поспешно рассмотрел сложные вопросы. Кое-что мы можем наверстать. Я все еще утверждаю, что в одном отношении; мой труд совершенно безопасен: ни один верующий не даст себя поколебать в своей вере этими или подобными аргументами. У верующего есть;, определенные интимные связи с содержанием, религии. Есть невероятное бесчисленное множество других, не являющихся верующими в указанном смысле. Они послушны культурным предписаниям, потому что дают себя запугать угрозами религии, и они боятся-религии, пока они должны считать ее частью реальности, ставящей им границы. Эти-то люди и возмущаются, как только им дается^ право отказаться от веры в реальную ценность религии, но и на это нельзя повлиять доказательствами. Они перестанут бояться религии, когда заметят, что и другие ее не боятся, а о них я утверждал, что они узнали бы о падении религиозного влияния и в том случае, если бы я не опубликовал моего труда. *

Но мне кажется, что Вы сами придаете больше значения другому противоречию, в котором меня упрекаете. Люди так мало Доступны Доводам разума — они целиком во власти своих желаний, порожденных первичными позывами. Так зачем же отнимать у них удовлетворение первичных позывов и заменять его. доводами рассудка? Конечно, люди таковы; но спросили ли Вы себя: должны ли они быть такими, вынуждает ли к этому внутренняя их природа^ Может ли антрополог установить краниометрический индекс народа, имеющего обычай с детства деформировать головку ребенка бандажированием? Подумайте об удручающем контрасте между блистательной интеллигентностью, здорового ребенка и слабостью мышления у дюжинного взрослого. Разве уж совсем исключено,

что в этом относительном захирении в большой crenel повинно религиозное воспитание? Мне думается, что потр бовалось бы весьма долгое время, прежде чем ребенок, i находящийся под влиянием религии, начал бы задумывать-1 ся о боге и о вопросах потустороннего мира. Может| быть, эти мысли пошли бы тем'же путем, каким оня| шли у его прародителей; но этого развития не дожида"| ются — ребенку преподносят религиозные учения в то| время, когда у него нет ни интереса к ним, ни способности!! понять их значение. Разве не правда, что замедление! сексуального развития и преждевременность религиозного! влияния являются двумя главными пунктами v системвЦ современной педагогики? Когда же мышление ребенка про^ сыпается, религиозные учения стали уже неоспоримыми. ^ Но неужели Вы думаете, что мыслительная функция! укрепляется, если перед ней, под страхом адских наказа-1 няй, закрывают такую значительную область?.Если' уэ(с| кто-нибудь довел себя до того, что без критики принимает! все абсурды, преподносимые ему религиозными учениями,! и даже не замечает противоречий между ними, то нам¹! уже нечего удивляться слабости его мышления. Но ведь! у нас нет иного средства для обуздания нашей подвластно-! сти первичным позывам, кроме как наш интеллект.- Как ^ же от лиц, находящихся под запретами мышления, можно! ожидать, чтобы они достигли психологического идеала,1| примата интеллекта? Вы ведь знаете, что женщинам в| целом приписывается так называемое «физиологическое слабоумие», т. е. меньшая, по сравнению с мужчинами, интеллектуальность. Сам по себе этот факт спорный, и толкование' его сомнительно; но аргумент в пользу производной природы этого интеллектуального захирения тот, что женщины страдают от жестокости раннего запрета направлять свое мышление на то; что их интересовало бы больше всего, а именно—на проблемы половой жизни. До тех пор, пока на человека в ранние его годы кроме сексуальной задержки мышления влияет еще и религиозная и связанная с ней Правовая, мы, действительно, не можем сказать, каков, собственно, человек сам по себе.

Я умерю, однако. Свое усердие-и признаю возможность, что и я гоняюсь за иллюзией. Может быть, действие религиозного запрета не так уж сильно, как я предполагаю; может быть, выяснится, что человеческая природа останется той же и в том случае, если воспитанием в целях подчинения религии не будут злоупотреблять. Мне это неизвестно и Вам тоже не'может быть известно. Не

только большие проблемы этой жизни представляются в данное время неразрешенными, трудно решить^ и другие, менее значительные вопросы. Но согласитесь со мной, что тут имеются основания для надежды в будущем, что, может быть, нужно вынести на поверхность клад, могущий обогатить культуру, что предпринять опыт иррелигиозного воспитания стоит положенных на это усилий. В случае если результат окажется неудовлетворительным, я готов отказаться от реформы и вернуться к прежнему, чисто описательному суждению: человек — существо слабого ин-теллекта, находящееся во власти желаний, порожденных первичными позывами. '--

В другом пункте я, совершенно с Вами согласен» Бесспорно, было бы бессмысленным начинанием стараться изъять религию насильственно и одним ударом,' прежде всего потому, что такое предприятие безнадежно. У верующего веры ее отнимешьi— ни Доказательствами, ни аа-претами. А если бы у некоторых этого и удалось добиться, это было бы жестокостью. Кто десятилетиями принимал снотворное, ве может, конечно, спать, если его этого средства лишить. Что действие религиозных утешений можно приравнять к действию наркотика, прелестно иллюстрируется одвдм явлением в Америке. Там — очевидно, под влиянием господства женщин — людей хотят лишить всех возбуждающих, опьяняющих средств,, а также средств наслаждения, пресыщая взамен этого богобоязненностью. По поводу исхода этого эксперимента также не приходится любопытствовать.

Таким образом, я возражаю Вам, если вы выводите дальнейшее заключение, что человек вообще не может обходиться без утешения религиозной иллюзии, что без нее он не вынес (ял тягот жизни, жестокой действительности. Да, не вынес бы тот человек, которому с детства вливали этот сладкий —иди горько-сладкий — яд. Ну^ а другой, кто получил трезвое воспитание? Тот, кто йе страдает неврозом, не нуждается, может быть, и в интоксикации, невроз заглушающей. Человек окажется тогда, конечно, в затруднительном положении: он должен будет сам себе признаться во всей своей беспомощности, своей ничтожности в гуще мирской суеты — уже более не центр творения, уже более не объект нежного попечительства благого провидения. Он попадет в положение ребенка, покинувшего отчий Дом, где ему'было так тепло и уютно. Но инфантилизм обречен на преодоление, не так ли? Не может человек вечно оставаться ребенком, он должен, наконец,

выйти наружу, во «враждебную жизнь». Это можно на| звать «во с п и т а н и е м к р е а л ь н о с т и»; надо ли мн< Вам еще признаваться, что единственной целью, моегс сочинения является обратить внимание на необходимосп такогопрогресса??

Вы, вероятно, боитесь, ^что он не выдержит стольЦ трудного испытания. Ну что же, позвольте нам все-таки! надеяться. Что-нибудь да значит уже то, когда знаешь, чт0| рассчитывать приходится на одни лишь собственные силы,!. Тогда выучиваешься их правильна применять. Человек ней совсем лишен вспомогательных средств: со времен потопа| наука его многому научила и дальше увеличит его "мОщщ еще более. А что касается великих;необходимостей судьбы^! Ноторых избежать невозможно, их он научится переносить| е 'покорностью. На что ему обманный вымысел о крупном | поместье да Луне, выручку от которого никто ведь ещё и| одним глазом не видывал? Как честный мелкий крестьянин! на этой земле, он сумеет обработать свой клочок так, чтог| он даст ему прокормление. Тем, что он перестанет ожидать! что-либо от мира потустороннего и сосредоточит вс»| освободившиеся силы на земной жизни, он, вероятно, сможет достигнуть того, что жизнь для всех станет сносной и культура никого не будет, более подавлять. Тогда он с одним из наших товарищей по неверию без-сожаления скажет:,

Я уступаем ангелам и воробьям Мы наши небеса.

«Ведь это звучит великолепно! Человечество, отказавшееся от всех иллюзий и благодаря этому способное сносно устроиться на земле! Но я не могу разделить Ваших ожиданий. Не потому,, что я злостный реакционер, за которого Вы, может быть, меня принимаете. Нет, просто из благоразумия. Мне кажется, что мы поменялись ролями: Вы оказываетесь мечтателем, увлекаемым своими иллюзиями, а я — представителем требований разума, права на скепсис. Ваши построения кажутся мне основанными на заблуждениях, которые я, согласно Вашему же определению, имею право назвать иллюзиями, так как они достаточно отчетливо выдают влияние Ваших желаний. Вы основываете свои надежды на том, что поколения, в раннем детстве не испытавшие влияния религиозных учений, легко до-

стигнут так страстно желаемого примата интеллекта над жизнью первичных позывов. Но это, пожалуй, иллюзия;

в этом решающем пункте человеческая природа едва ли изменится. Если не ошибаюсь — мы о других культурах знаем так мало,— и сейчас существуют народы, вырастающие без давления какой-либо религиозной системы, но они не ближе к Вашему идеалу, чем другие. Если Вы хотите религию из нашей европейской культуры изъять, то это может совершиться лишь другой'системой учений, а эта система с самого начала переняла бы все психологические черты религии: ту же — для самозащиты — святость, окостенелость, нетерпимость, тот же запрет мышления. Что-либо в этом роде Вам иметь нужно, чтобы справиться с требованиями воспитания. А от воспитания Вы отказаться не можете. Путь от младенца до культурного человека долог — слишком бы много человечков на этом пути заблудилось и не доросло бы своевременно до своих жизненных задач, предоставь их без руководства собственному развитию. Учения, применявшиеся при их воспитании, всегда будут ставить преграды мышлению более зрелых лет— точно так, как это делает религия, которую Вы в этом упрекаете. Разве'Вы не замечаете, что у нашей, у каждой культуры есть неискоренимы]! врожденный недостаток, а именно, что на ребенка, живущего жизнью первичных позывов'и обладающего слабым мышлением, она возлагает бремя решений, посильное лишь зрелому интеллекту взрослого человека? Но культура л не может поступать иначе вследствие вмещения многовекового развития человечества в несколько лет детского возраста, а побудить ребенка к преодолению поставленного перед ним задания можно лишь средствами аффективными.

Вот Каковы перспективы Вашего «примата интеллекта». &qu

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: