Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Б. Идентификация с коллективной душой





Второй путь ведет к идентификации с коллективной душой. Вообще-то это равносильно принятию инфляции, но теперь она возводится в ранг системы. Другими словами, кто-то претендует на то, чтобы быть единственным обладателем той великой истины. которая только и ждет, чтобы её открыли, или обладателем эсхатологического знания, несущего в себе магическую способ­ность обращать язычников в истинную веру. Эта установка далеко не всегда предстает в откровенной форме мегаломании, но чаще принимает более мягкие и привычные формы пророческого вдохновения и страсти к мученичеству. Для людей недалеких, столь часто не обладающих ничем, кроме изрядной доли чес­толюбия, тщеславия и неуместной наивности, опасность под­даться этому соблазну чрезвычайно велика. Доступ к коллектив­ной душе означает для индивидуума обновление жизни, неза­висимо от того, будет ли оно переживаться как приятное или неприятное. Каждому хотелось бы закрепиться в этом новом состоянии: одному — потому что новизна усиливает его жиз­неощущение, другому — потому что обновление обещает богатый урожай знаний, третьему — потому что он нашел ключ к пре­ображению всей своей жизни. Поэтому все те, кто не хочет лишать себя величайшего сокровища, зарытого в коллективной душе, будет всеми доступными средствами поддерживать заново установленную ими связь с изначальным источником жизни (Здесь я хотел бы обратить внимание на интересное замечание Kaнтa. В своих лекциях по психологии он говорит о “сокровище, лежащем в сфере тусклых представлений, той глубокой пучине человеческого знания, недостижимой для нас в принципе”. Это сокровище, как я продемонстрировал в своей работе Symbols of Transformation (Collected Works, Vol. 5), представляет co6oй совокупность всех тех изначальных образов, в которые вкладывается либидо или, вернее, которые являются саморепрезентациями либидо.). По-видимому, идентификация кажется кратчайшим путем к это­му, ибо растворение персоны в коллективной душе настойчиво приглашает соединиться с первичным хаосом и забыть обо всем в его объятиях. Этот осколок мистицизма от рождения застревает в сердцах лучших людей в форме “стремления к Матери”, но­стальгии по тем истокам, откуда мы когда-то вышли.

Как я уже показал в своей книге о либидо [Symbols of Transformations (Collected Works, Vol. 5)], в основе этого регрес­сивного стремления, которое Фрейд понимает как “инфантильную фиксацию” или “желание инцеста”, лежит вполне определенная ценность и не менее определенная потребность (need), с явной форме сформулированные в мифах. Ведь именно самые сильные и лучшие среди людей, герои, уступают своему регрессивному стремлению и намеренно подвергают себя опасности быть про­глоченными чудовищем материнской пучины. Но раз это герой, то он потому герой, что как раз и не позволяет чудовищу уничтожить себя, а наоборот, покоряет его, — и не единожды, а многократно. Победа над коллективной душой только и приносит справедливое возмещение за риск — завладение сокровищем, непобедимым оружием, магическим талисманом или чем-то еще, что миф считает наиболее достойным желания. Любой, кто идентифицируется с коллективной душой — или, выражаясь языком мифа, позволяет чудовищу сожрать себя, — и исчезает в ней, добирается до сокровища, которое сторожит дракон, однако делает это со зла и во вред себе.

Пожалуй, никому из тех, кто осознал абсурдность этой иден­тификации, не хватило бы мужества возвести ее в принцип. Но опасность заключается в том, что очень многим не хватает совершенно необходимого в такой ситуации чувства юмора, или же это чувство покидает их при подобном, весьма специфическом стечении обстоятельств: их охватывает что-то вроде пафоса, вce кажется полным значения, а всякая действенная самокритика сдерживается. Я не стал бы вообще отрицать существования истинных пророков, но во имя осторожности начинал бы с сомнения в каждом конкретном случае; ибо это слишком серь­езный для нас вопрос, чтобы не задумываясь признавать того или иного человека настоящим пророком. Каждый заслуживаю­щий уважения пророк решительно борется против этих бессоз­нательных притязаний своей роли. Поэтому, когда на нашем горизонте внезапно появляется пророк, было бы лучше осторожно предположить возможное нарушение душевного равновесия.

Однако помимо возможности стать пророком есть и другое соблазнительное удовольствие, более тонкое и, на первый взгляд, более законное: удовольствие стать учеником пророка. Для по­давляющего большинства людей это прямо-таки идеальный спо­соб. Его преимущества: odium dignitatis (Невыносимость достоинства (=высокого положения) (лат.). — Прим. пер..), сверхчеловеческая от­ветственность пророка, превращается в значительно более при­ятный otium indignitatis (Покой недостойности (= низкого положения) (лат.). — Прим. пер.). Ученик — недостойный; он учится у Мастера и остерегается иметь собственные идеи. Умственная леность становится достоинством; по крайней мере, он может греться под солнцем полубожественного существа. Ученик может наслаждаться архаизмом и инфантилизмом своих бессознательных фантазий без ущерба для себя, ибо вся ответственность перекладывается на Мастера. Вследствие обожествления им Ма­стера, ученик, видимо, не замечая этого, растет и сам. А кроме того, разве не обладает он великой истиной, пусть даже и не им открытой, но все же полученной прямо из рук Мастера? Естественно, ученики всегда держатся вместе, но не из любви, а в результате вполне понятного намерения без усилий поддер­живать собственную убежденность в правоте учения путем со­здания атмосферы коллективного согласия.

Это и есть идентификация с коллективной душой, которая, в целом, кажется более достойной похвалы: кто-то другой не только имеет честь быть пророком, но и несет за это опасную ответственность. Что касается самого идентифицирующегося, то хотя он всего лишь ученик, но, вместе с тем, и один из хранителей огромного сокровища, найденного Мастером. Ученик в полной мере ощущает достоинства и бремя такого положения, считая формальным долгом и моральной обязанностью поносить всех инакомыслящих, вербовать прозелитов и просвещать языч­ников, — точь-в-точь как если бы он сам был пророком. И те самые люди, что крадучись живут за внешне благопристойной персоной, оказываются как раз теми, кто, раздувшись в результате идентификации с коллективной душой, внезапно появляется на мировой арене. Ибо подобно тому как пророк являет собой изначальный образ из коллективной души, так и с учеником пророка происходит то же самое.

В обоих случаях инфляция вызывается коллективным бес­сознательным, и в результате страдает независимость индиви­дуальности. Но поскольку отнюдь не все индивидуальности имеют силы быть независимыми, фантазия ученика, возможно, есть верх того, на что они способны. Сопровождающие инфляцию удовольствия хотя бы отчасти компенсируют утрату духовной свободы. Не следует недооценивать и то обстоятельство, что жизнь настоящего или воображаемого пророка полна страданий, разочарований и лишений, так что кричащая осанну шайка (band) учеников обладает компенсаторным значением. Все это по-человечески так понятно, что появился бы повод для удив­ления, если бы вдруг обнаружилось наличие какой-то более отдаленной цели происходящего.

Вторая часть

ИНДИВИДУАЦИЯ

I

Функция бессознательного

Предназначение, возможная цель находится за пределами тех альтернативных представлений, о которых шла речь в предыдущей главе. Это путь индивидуации. Индивидуация означает становление “не-делимым” (“in-dividual”) (От лат. in-dividuus — “неделимый”, но еще и “неразделенный”. “неразведенный”, “нерасщепленный”. — Прим. пер.), и коль скоро “индивидуальность” заключает в себе нашу глубочайшую, крайнюю и беспо­добную особенность, она также подразумевает становление че­ловека самим собой. Поэтому мы могли бы истолковать индивидуацию как “путь к себе” или как “самоосуществление".

Рассмотренные в предыдущих главах возможные пути разви­тия, были, по сути, отчуждением самости (== отдалением от себя. — А. А.), способами лишения самости ее реальности в пользу внешней роли или воображаемого значения. В первом случае самость отступает на задний план, уступая место соци­альному признанию; в последнем — она отступает перед само­внушенным значением изначального образа. В обоих случаях коллективное имеет превосходство. Отказ от себя в пользу кол­лектива соответствует общественному идеалу; самоотречение даже слывет общественным долгом и добродетелью, хотя им также можно злоупотреблять в эгоистических целях. Эгоистов (egoists) называют “заботящимися о себе” (selfish), но это слово конечно же не имеет ничего общего со значением слова “(сам)ость”, в каком я его здесь употребляю. С другой стороны, самоосуществление кажется противостоящим самоотречению. Это довольно распространенное заблуждение, вызванное недостаточным разграничением индивидуализма и индивидуации. Индивидуализм означает умышленное подчеркивание и возвышение предполага­емого своеобразия личности в ущерб коллективным интересам и обязательствам. Индивидуация же подразумевает как раз лучшее и более полное осуществление человеком своих коллективных качеств, так как соответствующее внимание к своеобразию индивидуума в большей мере способствует лучшему исполнению социальных ролей, чем пренебрежение этим своеобразием или его подавление. Своеобразие индивидуума нельзя понимать как всякую необычность или странность его субстанции (substance) (Вероятно, Юнг использует здесь понятие субстанции и самом общем смысле, как носители явления. — Прим. пер.) или его компонентов; гораздо правильнее будет понимать свое­образие как уникальное соединение или постепенную дифференциацию функций и способностей, которые сами по себе уни­версальны. На лице любого человека есть нос, два глаза и т. д.. но эти универсальные, родовые особенности вариабельны, и имен­но их вариабельность делает возможным факт индивидуальных особенностей каждого лица. Поэтому индивидуация может лишь означать процесс психологического развития, осуществляющего данные индивидуальные особенности; другими словами, инди­видуация — это процесс, благодаря которому человек становится определенным, уникальным существом, каковым он в действи­тельности и является. Осуществляя себя, он однако не становится “эгоистичным” (selfish) в обычном смысле этого слова, но просто реализует своеобразие своей натуры, а это, как мы уже говорили, совсем не похоже на эготизм или индивидуализм.

Далее, коль скоро человеческий индивидуум, как живая еди­ница, состоит из исключительно универсальных факторов, он целиком и полностью коллективен и потому ни в каком отно­шении не противопоставлен коллективной организации. Следо­вательно, индивидуалистическое подчеркивание своей собственной специфичности противоречит этому основному факту живого бытия. С другой стороны, индивидуация стремится к живому взаимодействию всех факторов. Но поскольку универсальные факторы всегда проявляются лишь в индивидуальной форме, то их полный учет также будет производить индивидуальный ре­зультат, при том единственный в своем роде, который невозможно превзойти ничем иным, и менее всего индивидуализмом.

Цель индивидуации — не что иное, как освобождение самости от фальшивых оберток персоны, с одной стороны, и лишение изначальных образов их суггестивной силы, — с другой. Из всего сказанного в предыдущих главах, должно быть достаточно ясно, что такое персона с психологической точки зрения. Но когда мы обращаемся к другой стороне, именно, влиянию кол­лективного бессознательного, то обнаруживаем, что попадаем в темный внутренний мир, гораздо более трудный для понимания, чем психология персоны, доступная, в принципе, любому нор­мальному человеку. Всякий знает, что значит “напускать на себя официальный вид” или “играть социальную роль”. С помощью персоны человек пытается выглядеть тем или иным, либо скры­вается за маской, а то и сооружает себе определенную персону в качестве баррикады. Так что проблема персоны не должна бы представлять больших интеллектуальных трудностей.

Однако, совсем другое дело общедоступно описать те тонкие внутренние процессы, которые вторгаются в сознательный ум с такой суггестивной силой. По-видимому, лучше всего мы можем изобразить эти влияния с помощью примеров душевных болез­ней, творческого вдохновения и религиозного обращения. Пре­восходное описание такой внутренней трансформации, — взятое, так сказать, из жизни, — можно найти в новелле Г. Дж. Уэллса “Отец Кристины Альберты”. Изменения подобного рода описаны также в великолепно написанной книге Леона Доде [Leon Daudet, L'Heredo, Paris, 1916]. Обширный материал содержится в “Мно­гообразии религиозного опыта” У. Джемса. Хотя во многих такого рода случаях замешаны некоторые внешние факторы, либо прямо обусловливающие изменения личности, либо по крайней мере создающие возможность таких изменений, все же это далеко не всегда те случаи, когда внешний фактор служит достаточным объяснением этих изменений. Мы должны признать тот факт, что интересующие нас изменения личности могут быть следст­вием субъективных внутренних причин, мнений и убеждений, когда внешние стимулы или вовсе не играют никакой роли, или их роль весьма незначительна. При патологических изме­нениях личности это, можно сказать, даже является правилом. Случаи психозов, которые представляют собой ясную и простую реакцию на губительное внешнее событие, относятся скорее к исключениям. Поэтому, для психиатрии, врожденная или при­обретенная патологическая предрасположенность составляет весь­ма важный этиологический фактор. То же самое, вероятно, спра­ведливо и для большинства случаев творческой интуиции, ибо вряд ли можно предположить чисто причинную связь между падением яблока и теорией тяготения Ньютона. Подобным же образом все религиозные обращения, которые невозможно про­следить до суггестии и зарази тельного примера в качестве их непосредственной причины, опираются на независимые or ка­ких-либо внешних влияний внутренние процессы, достигающие апогея в изменении личности. Как правило, эти процессы имеют характерную особенность, являясь подпороговыми, то есть бес­сознательными, вначале и достигающими сознания только по­степенно. Момент вторжения может, однако, быть совершенно внезапным, так что сознание мгновенно затопляется потоком крайне странных содержаний, о существовании которых, казалось бы, трудно было даже подозревать. Именно такое мнение может сложиться у неспециалиста или даже у самого субъекта такого опыта, но профессиональный наблюдатель знает, что психоло­гические события никогда не происходят вдруг. На самом деле это вторжение подготавливается в течение многих лет, а часто подготовка к нему занимает полжизни, и уже в детстве можно было бы обнаружить весь набор знаменательных признаков, которые в более или менее символической манере намекают на будущие ненормальные события. Мне вспоминается, в качестве примера, один душевнобольной, отказывавшийся от любой пищи и создававший неимоверные трудности в связи назальным кор­млением. Фактически, каждый раз требовалась анестезия для того, чтобы можно было ввести пищевой зонд через нос. Больной умудрялся каким-то удивительным способом заглатывать свой язык, проталкивая его назад и глотку, что было тогда для меня совсем новым и неизвестным фактом. В период ясного сознания я услышал от него следующую историю. Еще мальчиком он часто обдумывал идею — как можно покончить с собой даже тогда, когда использовались бы любые мыслимые меры, чтобы помещать ему. Сначала он пытался сделать это задерживая дыхание, пока не обнаружил, что в полубессознательном состо­янии он против своей воли снова начинал дышать. Поэтому он оставил эти попытки и подумал: может быть, он добьется своего. если откажется от пищи. Эта фантазия удовлетворяла его до тех пор, пока он не открыл для себя, что питание ему могут вливать через назальную полость. Тогда он стал обдумывать, как можно было бы перекрыть и этот вход. Так он натолкнулся на мысль проталкивать свой язык назад. Сначала его постигла неудачу; тогда он начал регулярно упражняться и делал это до тех пор, пока, наконец, не преуспел в заглатывании собственного языка примерно тем же способом, как это иногда непреднамеренно случается под наркозом, а в его случае, по-видимому, и результате искусственно вызванного расслабления мышц корня языка.

Вот таким странным образом действий этот мальчик готовил почву для будущего психоза. После второго приступа он стал неизлечимым. Это лишь один пример среди многих других, но и его достаточно, чтобы показать, как последующее, кажущееся со стороны неожиданным вторжение чуждых содержаний на самом деле оказывается вовсе не неожиданным, а скорее пред­ставляет собой результат бессознательного развития, продолжав­шегося годами.

Следующий важный вопрос: в чем заключаются эти бессоз­нательные процессы? И как они конституируются? Разумеется, пока эти процессы остаются бессознательными, о них невозможно ничего сказать. Но время от времени они сами обнаруживают себя — частично в симптомах, частично в действиях, мнениях, аффектах, фантазиях и сновидениях. С помощью такого доступ­ного наблюдению материала мы можем сделать косвенные вы­воды относительно положения и устройства бессознательных про­цессов на текущий момент и их развития. Однако, не следует заблуждаться насчет того, что тогда бы нам удалось раскрыт!, действительную природу бессознательных процессов. Мы никогда не продвинемся в ее понимании дальше гипотетического “как если бы”.

“Смертным не дано проникнуть в глубины природы”, — и даже в глубины бессознательного. Мы знаем, однако, что бес­сознательное никогда не остается в покое. Кажется, будто оно всегда в действии, ибо и во сне мы видим сновидения. Хотя многие люди заявляют, будто никогда не видят снов, вполне вероятно, что они просто не помнят своих сновидений. Знаме­нательно, что разговаривающие во сне люди обыкновенно не помнят ни сновидения, которое помогло им начать говорить по сне, ни даже того, что им вообще что-то снилось. Не проходит и дня, чтобы мы не допустили обмолвку, или чтобы из нашей памяти не ускользнуло что-то такое, что в другое время мы твердо помним, или чтобы нас не охватило настроение, причину которого мы не можем установить и т. д. Все это — признаки устойчивой бессознательной активности, которая становится не­посредственно видимой по ночам в сновидениях, но лишь время от времени прорывается через запреты нашего дневного сознания.

Насколько позволяет наш сегодняшний опыт, мы можем утверждать, что бессознательные процессы находятся в компенсаторном отношении к сознательному уму. Я специально упот­ребляю слово “компепсаторный”, а не “противоположный”, потому что сознательное и бессознательное не обязательно находятся в оппозиции друг к другу, а дополняют одно другое, образуя целокупность (totality), которая и есть самость. Согласно этому определению, самость представляет собой величину высшего по­рядка по отношению к сознательному эго. Самость охватывает не только сознательную, но и бессознательную психику, и потому является, скажем так, личностью, коей мы также являемся. Достаточно легко представить себе, что мы обладаем душой-ча­стью. Поэтому мы можем, например, без особого труда сознавать себя в качестве персоны. Но создание ясной картины того, что мы представляем из себя как самость, не по силам нашему воображению, ибо в этом действии часть должна была бы охватить целое. И нет надежды па то, что мы когда-либо сможем достичь даже приблизительной сознательности самости, ибо как бы мы не старались увеличить область сознаваемого, всегда будет су­ществовать неопределенное и неопределимое количество бессоз­нательного материала, принадлежащего целокупности самости. Следовательно, самость всегда будет оставаться супраординатной величиной.

Бессознательные процессы, компенсирующие сознательное эго, содержат в себе все те элементы, которые необходимы для саморегулирования души (psyche) в целом. На личном уровне, эти элементы представляют собой непризнаваемые сознательно личные мотивы, обнаруживающие себя в сновидениях, или не учтенные нами значения повседневных ситуаций и не сделанные выводы, или сдержанные чувства и критику, от которой мы воздержались. Но чем больше мы осознаем себя вследствие самопознания и ведем себя соответственно, тем меньше будет становиться слой личного бессознательного, который накладывается повepx коллективного бессознательного. Таким образом возникает сознание, которое больше не заключено в ограничен­ном, сверхчувствительном, частном мирке эго, а свободно при­нимает участие в более широком мире объективных интересов. Это расширенное сознание — уже не тот обидчивый, эгоисти­ческий комок личных желаний, страхов, надежд и амбиций, всегда требовавший компенсации или корректировки со стороны бессознательных контртенденций. Теперь оно выполняет функцию установления отношений с множеством объектов, включая ин­дивидуума в неограниченное, обязывающее и неразрывное об­щение с миром в целом. Возникающие па этой стадии осложнения представляют собой уже не конфликты эгоистических желаний, а общие трудности, касающиеся нас в той же мере, как и других. В принципе, на этой стадии речь идет о коллективных проблемах, которые активировали коллективное бессознательное, так как они требуют коллективной, а не личной компенсации. Теперь мы можем увидеть, что бессознательное вырабатывает содержания, имеющие силу (valid) не только для “обремененною” ими че­ловека, но и для других, фактически, для очень многих, а возможно и для всех людей.

Представители племени, живущего в тропических лесах цент­ральной Африки (в районе горы Элгон), объяснили мне, что есть два вида сновидений: обычный сон маленького человека и “великое сидение”, которое приходит только к великому человеку, например, к знахарю или вождю. Обычным сновидениям зна­чения не придают, но если кому-то приснился “большой сон”, он созывает все племя, чтобы рассказать его всем.

Как человек узнает, было ли его сновидение “большим” или “маленьким”? Оказывается, по инстинктивному чувству значи­тельности. Он чувствует себя настолько переполненным впечат­лением от увиденного сна, что никогда бы и не подумал скрыть это сновидение от других. Он просто должен рассказать его, исходя из психологически верного предположения, что оно зна­чимо для всех. Даже у нас сновидения, содержащие коллективные мотивы, вызывают чувство важности, побуждающее к сообщению. Такое сновидение — следствие конфликта взаимоотношений, и потому должно быть встроено в наши сознательные отношения, так как оно компенсирует именно их, а вовсе не какую-то внутреннюю личную причуду.

Процессы коллективного бессознательного затрагивают не только более или менее личные отношения индивидуума к своей семье или более широкой социальной группе, но и его отношения к обществу и человечеству в целом. Чем более общим и без­личным оказывается состояние (condition), запускающее реакцию бессознательного, тем более значительным, причудливым и не­преодолимым будет компенсаторное проявление последнего. Оно не просто побуждает людей к личному общению, а доводит их до откровения и исповеди, или даже до драматическою пред­ставления своих фантазий.

Поясню на примерах, как бессознательное ухитряется ком­пенсировать взаимоотношения. Однажды ко мне пришел лечиться довольно надменный господин. Он занимался коммерцией на пару с младшим братом. Между братьями установились весьма натянутые отношения, и это стало одной из существенных причин невроза у моего пациента. Из того, что он мне сообщил, было не вполне ясно, в чем же действительная причина напряженности их отношений. В запасе у него был полный арсенал критических замечаний с адрес младшего брата и, само собой разумеется, он не слишком старался показать его способности в выгодном свете. Брат часто появлялся в сновидениях моею пациента и всегда в какой-то из трех ролей: Бисмарка, Наполеона или Юлия Цезаря. Его дом походил на Ватикан или на Yildiz. Kiosk. Его бессознательное явно испытывало потребность повысить поло­жение младшего брата. Из этого я заключил, что мой пациент ставил себя слишком высоко, а своего брата — слишком низко. Дальнейший ход анализа полностью подтвердил этот вывод.

Одна юная пациентка, проявлявшая крайне сентиментальную привязанность к матери, всегда видела ее в зловещих снах. Там мать появлялась в облике ведьмы, призрака или преследующего сновидицу демона. Мать избаловала ее выше всякого оправдания и настолько ослепила нежностью, что дочь не могла сознательно разглядеть пагубного материнского слияния. Отсюда и компен­сирующая критика, осуществленная бессознательным.

Однажды и мне случилось слишком низко — как в интел­лектуальном, так и в моральном отношении — оценить одну из моих пациенток. Во сне я увидел замок на высоком утесе; на самой верхней башне замка был балкон и там сидела моя пациентка. Я без колебаний рассказал этот сои пациентке, что, как и следовало ожидать, имело наилучшие последствия.

Всем известно, как легко мы ставим себя с глупое положение перед теми, кого несправедливо недооценили. Конечно, может случиться и прямо противоположное, как это однажды произошло с моим другом. В те годы еще зеленый студент, он написал Вирхову, известнейшему патологу, письмо, прося аудиенции у “его превосходительства”. Когда, дрожа от страха, он предстал перед Вирховым и попытался назвать себя, то выпалил: “Моя фамилия Вирхов”. После чего “его превосходительство”, озорно улыбаясь, сказал: “А! Так ваша фамилия тоже Вирхов?” Чувство собственной ничтожности оказалось явно не по вкусу бессозна­тельному моего друга, и, в результате, оно тотчас же побудило его представиться как равному Вирхову в величии.

В этих более личных отношениях конечно же нет нужды в сколь-нибудь по-настоящему коллективных компенсациях. На­против, в нашей первой истории использованные бессознатель­ным фигуры имеют определенно коллективную природу: это герои мировой истории. Здесь возможны два толкования: либо младший брат моего пациента — человек признанный, облада­ющий большим весом в обществе; либо мой пациент переоце­нивает свою собственную важность не только по отношению к брату, но и ко всем остальным людям. Для первого предполо­жения нет никакого основания, тогда как очевидность второго, как говорят, бросается в глаза. Поскольку крайнее высокомерие этого человека затронуло не только его самого, но гораздо боле широкую социальную группу, компенсация воспользовалась кол­лективным образом.

То же самое справедливо и в отношении второй истории “Ведьма” — это коллективный образ. Исходя из этого мы должны заключить, что слепое доверие молодой женщины в той же мере относилось к более широкой социальной группе, в какой оно относилось к ее матери лично. И это на самом деле имело место, поскольку она все еще жила в исключительно инфантильном мире, где весь остальной мир отождествлялся с ее родителями. Приведенные примеры касаются отношений внутри личной сферы. Но существуют и безличные отношения, которые время от времени требуют бессознательной компенсации. В таких случаях коллективные образы приобретают более или менее ми­фологический характер. Моральные, философские и религиозные проблемы, вследствие их действительности для всех людей, долж­ны, по всей вероятности, требовать мифологической компенсации. В упомянутой выше новелле Г. Дж. Уэллса мы находим клас­сический тип компенсации: мистер Примби, карликовая лич­ность, обнаруживает, что он не кто иной, как перевоплощение Саргона, царя царей (Саргон — царь|. (XXIV в. до н...). основатель обширной державы Двуречье с центром в Аккаде. Согласно легенде сделаться царем ему помогла влюбившаяся в него богиня Иштар. Подробнее см.: Мифы Народов мира: Энциклопедия: В 2 т. М., 1988. — Т. 2. С. 409—410. — Прим. пер.). К счастью, гений автора выручает бедного старого Саргона из патологически глупого положения и даже дает читателю шанс ощутить трагический и вечный смысл в этом жарком скандале. Мистер Примби, полное ничтожество, сознает себя точкой пересечения всех прошедших и грядущих времен. Легкое безумие — не слишком дорогая цена за это знание, при условии, что в конечном счете чудовище изначального образа не сжирает Примби, хотя в действительности ему едва удалось избежать этого.

Универсальная проблема зла и греха составляет другой аспект наших безличных отношений к миру. Поэтому, едва ли не больше всякой другой, эта проблема вызывает коллективные компенсации. Одному из моих пациентов, шестнадцатилетнему юноше, в качестве начального симптома тяжелого невроза на­вязчивости приснился следующий сон:

Он идет но незнакомой улице. Темно. Вдруг он слышит за собой шаги. От страха он идет быстрее. Шаги приближаются, и его страх растет. Он пускается бежать, но шаги, кажется, догоняют его. Наконец он оборачивается и видит дьявола. В смертельном ужасе он прыгает вверх и повисает в воздухе.

Этот сон повторился дважды, что является признаком его безотлагательности.

Увы, хорошо известно, что неврозы навязчивости, вследствие свойственных им мелочной щепетильности и обрядовой педан­тичности, не только имеют внешнюю видимость моральной проблемы, но действительно до краев наполнены нечеловеческими безобразиями и жестоким злом, против объединения с которыми в одно целое и вступает в отчаянную борьбу в остальном тонко организованная личность. Это объясняет, почему гак много дел приходится выполнять в церемониально “корректном” стиле, как если бы нужно было противодействовать злу, притаившемуся в тени. После этого сновидения начался невроз, существенная черта которого состояла в том, что пациенту, употребляя его выражения, нужно было поддерживать себя в “подвешенном” или “неоскверненном” состоянии чистоты. Ради этой цели он либо обрубал, либо лишал “действительности” все отношения с миром и со всем тем, что напоминало ему о бренности чело­веческого существования, добиваясь этого при помощи безумных формальностей, скрупулезных очистительных обрядов и забот­ливого соблюдения бесчисленных правил и предписаний неве­роятной сложности. Еще до того, как у пациента появились какие-то подозрения об ожидавшем его адском существовании, сновидение показало ему, что если бы он захотел снова опуститься на землю, ему пришлось бы заключить договор с дьяволом.

В другом месте я описал сновидение, иллюстрирующее ком­пенсацию религиозной проблемы у одного молодого студента теологии (“Archetypes of the Collective Unconscious” (Collected Works. Vol. 9. 1) pars. 71.). Он запутался во всякого рода разногласиях в тол­ковании вероучения, что нередко случается с современными людьми. И вот во сне он оказался учеником “белого мага”, одетого, однако, во все черное. Тот поучал его до какого-то момента, а затем сказал, что теперь им нужен “черный маг”. Тут появился “черный маг”, одетый, впрочем, во все белое, и заявил, что нашел ключи от рая, но нужна мудрость “белого мага”, чтобы понять, как ими пользоваться. Это сновидение явно содержит в себе проблему противоположностей, которая, как известно, нашла в даосизме решение, весьма отличное от взгля­дов, превалирующих в западной культуре. Используемые снови­дением фигуры представляют собой безличные коллективные образы, соответствующие природе безличной религиозной про­блемы. В противоположность христианскому взгляду сновидение подчеркивает относительность добра и зла в том смысле, который сразу вызывает в памяти даосский символ — Инь и Ян.

Из подобных компенсаций не следует непременно заключать, будто стоит только сознательному уму углубиться в универсаль­ные проблемы, как бессознательное поспешит произвести сораз­мерные широкомасштабные компенсации. Есть еще то, что можно было бы назвать законным и незаконным интересом к безличным проблемам. Такого рода экскурсы законны лишь тогда, когда они возникают из глубочайших и подлинных потребностей ин­дивидуума; незаконны же они в том случае, когда представляют собой либо чисто интеллектуальное любопытство, либо бегство от неприятной действительности. В последнем случае бессозна­тельное производит “слишком человеческие” и чисто личные компенсации, цель которых очевидна — вернуть сознательный ум к обыденной реальности. Людям, незаконно отправляющимся в погоню за бесконечным, часто снятся смехотворно банальные сны, имеющие целью охладить их пыл. Таким образом, из характера компенсации мы сразу можем сделать выводы отно­сительно серьезности и правомерности сознательных устремле­ний.

Конечно, есть немало людей, которые не отваживаются при­знать, что бессознательное могло бы иметь “великие” идеи. Они будут возражать: “Неужели вы действительно думаете, будто бес­сознательное способно предложить что-то подобное конструктив­ной критике, являющейся достоянием нашего западного образа мысли?” Конечно, если подходить к проблеме интеллектуально и навязывать бессознательному рациональные интенции, предмет дискуссии лишается всякого смысла. Никогда не нужно стре­миться навязать нашу сознательную психологию бессознатель­ному. Его ментальность инстинктивная; оно не располагает диф­ференцированными функциями и не “мыслит” в том смысле, какой мы вкладываем в понятие “мышления”. Бессознательное просто создает образ, который есть реакция и ответ на сознательную ситуацию. Этот образ содержит в себе столько же мысли, сколько и чувства, и, пожалуй, является всем чем угодно, только не продуктом рационалистического обдумывания. Такой oбpаз было бы лучше охарактеризовать как прозорливое видение ху­дожника. Мы склонны забывать, что проблема, похожая на ту, что легла в основу упомянутого последним сновидения, даже для сознательною ума сновидца выступает не как интеллекту­альная, а как глубоко эмоциональная проблема. Для высоко­нравственного человека этическая проблема — это жгучий вопрос. уходящий корнями как в глубочайшие инстинктивные про­цессы, так и в его самые идеалистические стремления. Для нею эта проблема катастрофически реальна. Поэтому неудивительно, что и ответ вырастает из глубин его натуры. То обстоятельство, что каждый. думает, будто его психология есть мера всех вещей, и если, к тому же, уродившись глупым, кто-то сочтет такую вот проблему незаслуживающей его внимания, нимало не должно беспокоить психолога, ибо он обязан относиться к вещам объ­ективно, воспринимая их таковыми, какие они есть, а не искажать их в пользу своих субъективных предположений. Более одаренные и восприимчивые натуры могут законно оказаться захваченными безличной проблемой, и в той степени, в какой это происходит, их бессознательное способно ответить им в том же стиле. И так же как сознательный ум может задать вопрос: “Почему существует этот ужасный конфликт между добром и злом?”, так и бессознательное может ответить: “Приглядись, внимательнее! Одно нуждается в другом. Самое лучшее, именно потому что оно самое лучшее, несет в себе зародыш зла, и нет ничего настолько плохого, чтобы из него не могло вырасти ничего хорошего”.

Тогда сновидцу могло бы прийти в голову, что этот якобы неразрешимый конфликт, возможно, всего лишь предубеждение, настрой ума, обусловленный временем и местом. Сложный с виду образ-сновидение может и легко раскрывать свой простой, инстинктивный здравый смысл, крошечный зародыш рациональ­ной идеи, до которой более зрелый ум мог бы с таким же успехом додуматься сознательно. Во всяком случае китайская философия додумалась до нее много веков назад. Единственно подходящая для этой цели пластичная форма мысли является прерогативой того первобытного, природного духа, который жив и в нас, но только затемнен односторонним сознательным раз­витием. Когда мы рассматриваем бессознательные компенсации под этим углом зрения, нас но праву можно упрекнуть в том, что мы судим о бессознательном с заведомо сознательной по­зиции. И действительно, выстраивая эти рассуждения, я всегда исходил из того взгляда, что бессознательное просто реагирует на сознательные содержания, хотя и весьма знаменательно, но все же не по своей инициа<







ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.