|
Случай Джоан: подходы школ развития, классической и архетипической
На этих страницах три опытных юнгианских аналитика рассказывают о том, на что они обратили бы внимание, что бы они делали и как они представляют себе курс лечения для «Джоан». Джоан — это псевдоним пациентки. Каждый из аналитиков получил описание ее случая и детально ознакомился с ним перед написанием своего отзыва. Каждый получил одно и то же описание, составленное на основе реальных материалов из истории 44-летней пациентки Центра расстройств питания в Ренфрю — частной клиники в Филадельфии. Этот случай, ранее рассматривавшийся на национальной конференции по расстройствам питания, предоставили нам специалисты Ренфрю.
Каждого аналитика попросили рассмотреть эту историю с позиций его (или ее) «школы». Каждый из них является выдающимся представителем своего подхода. Д-р Биби дает описание с точки зрения классического подхода, Д-р Мак Нили — с точки зрения архетипического и Д-р Гордон — с точки зрения школы развития. Аналитики не консультировались друг с другом по поводу данного случая. Когда вы будете читать их отзывы, вы сможете заметить, как все они выделяют модель, описанную Эндрю Сэмюэлсом во Введении, в которой он обращает внимание на важность таких понятий как архетип, Самость и развитие личности наряду с клиническими аспектами, касающимися переноса, символического переживания Самости и феноменологии образности в каждой юнгианской школе. Представленное им описание интерпретативной модели для трех школ аналитической психологии (см. Введение, с. 8-11) способствует лучшему пониманию интерпретаций, даваемых авторами. Следует помнить, что никто из трех аналитиков никогда не встречался с пациенткой и, следовательно, их описания не должны рассматриваться как сравнения реальной терапевтичес- кой практики. Напротив, их целью является иллюстрация различных подходов к реальному случаю. Помимо некоторых необходимых инструкций, касающихся того, как следует относиться к данному случаю, нижеследующее является тем самым описанием, которое и получили авторы.
Джоан
Джоан была направлена в Ренфрю ее лечащим врачом, поскольку он заподозрил наличие у нее расстройства питания. При поступлении в клинику Джоан весила 144 фунта (65 кг) при росте 5 футов 6 дюймов (169 см). По крайней мере, трижды в день Джоан объедалась, вслед за чем ее рвало.
За шесть недель до поступления Джоан находилась в состоянии выраженной депрессии и тревоги. Она сказала: «Я бы хотела прыгнуть в реку». Она также рассказала о том, что просыпалась рано утром, полная тревоги. Во время эпизодических приступов эмоциональной боли она могла бить себя по голове или животу или кусать свои пальцы.
Во время беседы при поступлении Джоан выразила желание «работать с чувствами, что я набиваю себя». Она описывала себя как «по-настоящему толстую» и беспокоилась, что муж уйдет от нее, удивляясь, почему он вообще на ней женился. Не так давно у нее актуализировались воспоминания об инцесте с отцом. Она и раньше знала об этом, но прежде никогда всерьез не обращалась к этим переживаниям. Сейчас она хотела вернуться к этому опыту во время лечения. Она также выразила желание есть в меру, покончив со своим пристрастием к перееданию и последующему отрыгиванию пищи, а также улучшить свои отношения с человеком, ставшим ее мужем четыре месяца назад.
Джоан живет со своим третьим мужем, Сэмом (все имена, используемые в данном описании, являются псевдонимами), с которым они поженились всего за четыре месяца до ее поступления в клинику. Сначала они встречались с Сэмом, затем жили вместе в течение двух лет до вступления в брак. В настоящее время они проживали совместно с дочерью Джоан — 26-летней Эми и сыном Сэма — 15-летним Дэвидом. Мать Дэвида умерла от диабета, когда ему было три года. Дэвид является источником конфликта в их браке, поскольку у него проблемы в школе, и он угрожает уйти из дома.
Джоан работает полный рабочий день в местном магазине в должности кассира и специалиста по сервировке пищи, где на ней лежит множество обязанностей. В дополнение к своей работе она недавно организовала женскую группу самопомощи, работающую с расстройствами питания и полна энтузиазма по поводу этой группы. Ее долгосрочная цель — стать консультантом по работе с людьми, имеющими вредные пристрастия. Она планирует начать свою учебу по окончании лечения.
Пока Джоан находилась в Ренфрю, у ее матери (81 год) обнаружилось серьезное заболевание почек. Джоан было трудно обсуждать свой гнев на мать за ее неспособность в прошлом защитить дочь от насильника — отца. Мать Джоан некоторое время жила в ее доме, но для Джоан это оказалось таким стрессом, что она посоветовала матери вернуться к себе, хотя ее дом находился достаточно далеко — в другом штате.
При поступлении Джоан жаловалась на сильные менструальные кровотечения, происходившие обычно каждые три недели. Хотя у нее и был врач — гинеколог, она не обращалась к нему по этому поводу, объясняя, что считала повод для обращения недостаточно серьезным. Часто, заболев или поранившись, Джоан колебалась, брать ли ей отпуск на работе и стоит ли обращаться за медицинской помощью.
В возрасте 18 лет Джоан покинула родительский дом, выйдя замуж в первый раз. В этом браке у нее родилась дочь — Эми. Джоан описывала этот брак как «полный боли и насилия». У Эми была хроническая депрессия, и у нее диагностировали биполярное расстройство. Через два года Джоан ушла от мужа. Во втором браке у нее родилось еще двое детей: дочь Линн (сейчас 21 год), сын Джек, которому сейчас 17. Второй муж Джоан изнасиловал обеих Эми и Линн, за что Джоан испытывает серьезное чувство вины. «Я бы хотела оказаться способной защитить своих дочерей, но я не заметила даже признаков насилия».
Когда Джоан была на пятом месяце, ожидая Джека, она взяла приемного ребенка по имени Джонни в возрасте 16 месяцев, страдавшего церебральным параличом и, в итоге, усыновила его.
Ее второй муж вел себя грубо по отношению к ней, изменял ей и однажды бросил семью безо всяких объяснений. Поскольку Джоан не работала и не была готова к такой внезапной утрате, она сразу потеряла все: свой дом и всех своих детей, кроме Линн. В течение года Джоан и Линн жили в приюте. За это время Джоан устроилась на работу официанткой и подготовилась к воссоединению со своей семьей.
Когда она встретила Сэма, ее нынешнего мужа, она обнаружила, что ей чрезвычайно трудно доверять ему, но в итоге все сложилось благополучно.
Джоан выросла в четырехкомнатном деревянном доме в сельской местности Арканзаса (США). Она жила с родителями и своей единственной сестрой, бывшей на 11 лет старше. Ее отец был «санитарным инженером», по характеру строгим и эмоционально дистантным. Большую часть времени их пища была скудной, а комфорт — минимальным. Вспоминая, как ее отец, находясь дома, был поглощен ремонтом своего автомобиля, Джоан сказала: «Для него это было важнее, чем мы». Ее мать была «вечно в депрессии» и очень тучной. Джоан вспоминает, что стыдилась своей матери, весившей более 300 фунтов (136 кг).
Джоан рассказывает, что отец совершал над ней сексуальное насилие, начиная с раннего детства. Она обычно спала в одной комнате с отцом и матерью, тогда как ее старшая сестра спала в другой. Отец ласкал ее гениталии по утрам перед уходом на работу, и когда Джоан пожаловалась матери, та ничего не сделала. Она также вспоминает, что когда они жили в одной комнате, ее принуждали ласкать грудь матери. В целом, Джоан описывает свое детство как «небезопасное и полное страхов».
Джон Биби.
Классический подход.
Первое, о чем бы я себя спросил, рассматривая случай Джоан, это что, по моему мнению, я знаю о пациентке. То есть я должен понять, каковы мои более или менее сознательные фантазии и ожидания, а затем исследовать их глубже: возможно, мое бессознательное уже что-то сделало с ее появлением на моей психологической сцене. И поскольку я собираюсь выступить психотерапевтом Джоан, я буду искать что-либо в ней, с чем я могу естественным образом установить связь — к чему в ней я могу почувствовать непосредственное тяготение из моего собственного центра.
Давайте начнем с общего интереса. Читая историю, я не чувствовал ничего особенного, что выходило бы за пределы общей бесцветности, пока не узнал, что Джоан «работает кассиром и специалистом по сервировке пищи» полный рабочий день. Каким-то образом эта деталь захватила меня. Уже долгое время меня интересуют способы, которыми пища задействована в нашей культуре, и особенно то, как пища может выступать в качестве посредника в межличностной коммуникации. Я очень люблю знакомиться с людьми, которые продают, готовят или сервируют пищу. И я люблю есть, и даже сидеть на диете, поскольку, таким образом, я получаю новый доступ к удовольствию выбора пищи.
В классическом подходе аналитик ориентируется на побуждения Самости. То есть он доверяет своей душе обеспечение поступления либидо — энергии, необходимой для установления связи с клиентом, и отбрасывает соображения о том, что это «нарциссизм» или о том, что считается в таких случаях «надлежащим», позволяя своей фантазии о клиенте свободно развиваться, складываясь в определенный паттерн, который затем уже можно внимательно изучить. Классическая юнгианская традиция анализа переноса разрешает контрпереносной реакции аналитика проявлять себя, «высказываться». Это достигается за счет того, что сначала аналитик позволяет себе переживать спонтанные реакции на пациента и лишь затем подвергает их оценке при самоанализе. Именно такого подхода я и придерживаюсь здесь.
То, что у Джоан расстройство питания, поначалу несколько оттолкнуло меня, но факт, что она работает с пищей, привлек мой интерес к ней: возможно, она позитивно оценивает пищу, или, по крайней мере, сможет позитивно отнестись к моему инстинктивному интересу к пище, и это может создать основу для возникновения спонтанной связи между нами — станет своего рода клеем, замешанном на разделяемой тайне, тайном удовольствии и страсти между нами. (С другой стороны, я считаю эту связь Джоан с пищей потенциально творческой стороной ее невроза: это ресурс, сопровождающий ее оральную проблему, целенаправленность, в юнговском смысле этого слова, способная придать смысл ее симптомам.)
Меня также затронуло замечание Джоан, сделанное во время первичного интервью в больнице, — она выражала желание «работать с чувством, что я набиваю себя». Мне понравилось, как она пришла к этой метафоре, хотя я и признаю возможность того, что она лишь повторяла произносимое на ее группе самопомощи для лиц с расстройствами питания. Позитивным знаком является также то, что именно она создала эту группу. Тот факт, что она это сделала, отражает наличие у нее внутренних ресурсов перед лицом ее неблагоприятной и регрессивной «оральной» симптоматики.
Я думаю, мне нравится энергия Джоан. Я чувствую, что это хороший предвестник для психотерапии. В классическом подходе также важно, чтобы аналитик смог найти что-нибудь, что бы ему нравилось в пациенте, иначе окажется, что в анализе нет достаточного количества энергии для поддержания в клиенте проявляющейся индивидуальности. В таком случае для клиента будет гораздо лучше и безопаснее если его отправят к другому аналитику.
Для меня, когда я читал историю Джоан, особенным плюсом показалось то, что ее воспоминания об инцесте недавно стали для нее более доступными. Классическому аналитику «нравятся» знаки того, что личная самость принимается всерьез как что-то, к чему следует относиться с уважением и без насилия — самость с маленькой буквы «с» означает центр целостности, на котором и будет строиться аналитическая терапия для достижения более широкой Самости, для интеграции личности. (К этому столь ценимому личностному центру иногда адресуется психоаналитическая психология самости, которая имеет так много общего с классическим юнгианским подходом, как к «самости, которая знает, что для нее хорошо».) Кажется, чувство самоценности Джоан только что выросло, и ее воображение сейчас работает, готовое обратиться к насилию, испытанному цельностью и ме- шавшему ее существованию в прошлом. Возможно, это является отсветом медового месяца после свадьбы с Сэмом.
Сэм представляется мне позитивной фигурой для нее. Однако, когда она говорит, что удивляется, что он вообще женился на ней, я думаю, она выражает этим трудность, испытываемую в принятии того факта, что она достойна заботы другого человека. Говоря классическим юнгианским языком, Сэм, с которым «все сложилось благополучно», представляет, или поднимает, внутри Джоан образ заботливого анимуса, внутреннего «мужа» ее жизненных ресурсов. Он может открыть для нее возможности направленной связи с собой с целью лучше о себе заботиться.
С этого момента я начинаю относиться с критикой к фантазии, которой я до сих пор просто позволял быть. Меня учили рефлексировать предположения, которые я выдвигаю: такая reflexio является следующим — критическим — шагом в классическом юнгианском обращении с фантазией контрпереноса, с тем, чтобы избежать неподобающих действий (CW8, p. 117)1. Я отмечаю, что в той фантазии, которой я до сих пор позволял развиваться, Джоан видится мне находящейся в позитивной точке своей жизни после свадьбы с Сэмом. Это дает мне надежду, что терапия, начатая в такой период, будет более плодотворной, чем то предвещала бы долгая история этой дисфункциональной жизни и повторяющегося разочарования в отношениях. Я должен признаться себе, что, обращаясь к позитиву, я раскрываю характерное для меня отношение к новой ситуации в терминах юнгианской теории психологических типов. Классический юнгианец не преминул бы заметить, что я подошел к этой истории в соответствии с моей экстраверти-рованной интуитивной природой, обратившись к отдаленной возможности в ущерб более реалистичной фокусировке на ограничениях клиентки, проявляющихся повсюду в фактах ее унылой истории. Тем не менее, я доверяю своей интуиции и чувствую готовность во всеуслышание сказать себе, что вопреки очевидности, такого рода терапия может быть эффективной.
Джоан вскоре, однако, предстанет передо мной как реальный человек. Я думаю о том, до какой степени стоит делиться с ней моими впечатлениями от чтения записей о ней. Обычно я предпочитаю начинать терапию с рассказа пациентке о том, что я о ней знаю. При этом я позволяю проявиться моим собственным реакциям на то, что я слышал и читал о ее случае. Но следует ли мне говорить Джоан о том, что мне нравится пища или о своем уважении к тому, что кажется мне здоровым в ее браке с Сэмом? Юнг сознательно позволял себе рассказывать некоторым клиентам о своих чувствах, относящихся к ним, уже на первой сессии. Он считал, что делиться своими спонтанными реакциями принципиально важно, поскольку, с его точки зрения, этот процесс направляется самим бессознательным. «Моя реакция — это единственное, что я как индивидуальность могу на законном основании предложить своему пациенту»(С\¥16, р. 5). Таким образом, раннее самораскрытие могло бы помочь мне в установлении отношений переноса с Джоан. Однако даже когда я просто начинаю фантазировать о том, как мне строить отношения с этой новой клиенткой, я начинаю осознавать присутствие определенного соблазна в том способе, каким я представляю столь легкое слияние наших натур в разделяемой нами недвусмысленной устремленности к улучшению ее состояния, как будто возможно, чтобы между нами не было проблем в области терапевтического сотрудничества. Когда я начинаю рассматривать мою начальную фантазию более критично, меня осеняет, насколько моя связь с ней до сих пор имела под собой нарциссическую основу. У меня нет фантазий о том, какой же может быть Джоан на самом деле. Не веду ли я себя уже как инцестуозный отец, который, должно быть, смотрел на нее почти исключительно сквозь призму своих собственных нужд и предрасположенностей? Я вспоминаю, как много времени понадобилось Джоан на то, чтобы поверить Сэму. Я понимаю, что Джоан не поверит мне, если я сделаю ряд жестов, направленных к «слиянию» с ней — даже (или особенно) если вначале она согласиться с ними. Возможно, она будет защищаться от моего экстравертированного энтузиазма с помощью учащающихся обескураживающих посланий. И даже если бы я успешно сумел стать хорошим объектом для нее — то есть тем, кого она будет воспринимать как идеально подходящего для того, чтобы способствовать проявлению ее потенциально здоровой стороны, — нет никаких свидетельств в пользу того, что Джоан будет иметь однозначное мнение по поводу слияния с таким хорошим объектом. Учитывая ряд поступков, направленных на самопоражение, описанных в ее истории, я подозреваю, что Джоан может страдать оттого, что я называю «первичной амбивалентностью по отношению к Самости», и я понимаю, что буду способствовать ее амбивалентности по отношению к людям, которые могли бы помочь ей почувствовать себя лучше, если я собираюсь эффективно функционировать в качестве «объекта Самости» (Вееbе 1988, pp. 97-127).
Судя по истории родительского отвержения, насилия и, позднее, самодеструктивных проявлений, можно предположить, что в ее фантазийной жизни она все еще частично идентифицирована с родительскими фигурами, которые не всегда желали ей лучшего. Поэтому ей будет трудно от всего сердца приветствовать программу собственного исцеления. Более того, даже если она уже решила, что хочет помощи, она будет чувствовать неопределенность по поводу того, сможет ли терапевт, которого она найдет, полностью разделять эту цель. Я знаю, таким образом, что буду подвергаться проверкам, с целью определить, способен ли я быть хорошим доктором, не ставящим свои потребности впереди нее.
Я также понимаю, что, хотя у Джоан есть цель стать терапевтом, и время от времени она будет с удовольствием наблюдать, каким образом я выполняю свою работу, она представляет собой не просто еще одного взрослого ученика-терапевта, способного учиться путем слияния со мной. И хотя я могу долго говорить с ней, инструктируя ее внутреннего терапевта, как я и поступал бы в случае с коллегой, находящимся у меня на супервизии, я думаю, в данном случае такой подход вышел бы мне боком. У нее существует гораздо более фундаментальная потребность в заботе, как видно из ее истории, которая предполагает покинутость матерью. Я бы не смог взять на себя даже неопределенную роль хорошего отца, не уделяя внимания этой покинутости, иначе после периода согласия с моим руководством, Джоан может впасть в глубокую депрессию.
Возможно, она не будет просить об облегчении депрессии на самих терапевтических сессиях, но будет выражать свою потребность косвенно: отменяя встречи или с помощью частых болезней физической природы. Я отметил, что ей трудно прямо просить о помощи. (Она не считала, что ее сильные менструальные кровотечения были достаточно серьезной причиной для посещения врача.) Возможно, будет трудно достичь покинутого ребенка в Джоан. Мне потребуется быть внимательным к тому, чтобы не заключить чересчур откровенного союза с очевидно взрослой частью Джоан, при котором ребенок внутри нее по-прежнему будет голодать и чувствовать себя покинутым. Если я буду игнорировать ребенка, ей придется просить о помощи симптоматическими путями, включая, возможно, возврат к суицидальным попыткам, упомянутым в ее истории.
Для терапевта, работающего в классической юнгианской традиции, привычка доверять душе в определении отношения к клиенту означает позволение клинической фантазии развивать свое собственное напряжение противоположностей. Если дать проявиться естественной амбивалентности в подходе к лечению, можно избежать опасности одностороннего переноса. С этого момента моя первичная идентификация с хорошим отцом спонтанно уступает место материнской тревоге. Это напряжение противоположностей является признаком саморегуляции аналитика, которая будет надежным помощником, если он сам прошел достаточно полный анализ и может чувствовать себя комфортно, позволяя компенсаторной функции бессознательного делать свою работу, а также если аналитик научился выносить появляющиеся конфликты. Таким образом, даже если начинать так, как сделал я, пытаясь формировать отношение к Джоан поверх ее глубокой материнской проблемы и поощряя «полет к здоровью», представленный слиянием с прогрессивным отцом-аналитиком, но затем дать развернуться клиническому размышлению, материнская тревога за покинутого ребенка в этом клиенте, в конце концов, выйдет на поверхность в фантазиях терапевта.
Обнаружив, что я не думаю о материнской проблеме Джоан, я начал более сознательно фокусироваться на признаках раненого ребенка. Действуя классическим юнгианским способом, я сразу увидел перспективное значение — ценность образа ребенка. Не может ли ребенок представлять путь к зрелос- ти, который, как я чувствую, возможен для Джоан? Желание Джоан прыгнуть в реку, ближайшее к рассматриваемой намн архетипической образности, может быть услышано как ее желание вновь проникнуть во внутриутробную среду, быть перерожденной в материнской крови через то, что Юнг называет «путешествием по ночному морю». Возможно, я смогу помочь ей реализовать это стремление в терапии в виде погружения в бессознательное. Это будет означать внимание к ее снам и фантазиям, но не в вербальной манере, что вновь означало бы контакт с ней на недостаточно еще созревшем уровне — с позиции отца и патриархального порядка слов.
Здесь я применил классический юнгианский метод амплификации к высказанному Джоан желанию утопиться, воспринимая эту угрозу как архетипический мотив и рассматривая этот образ менее буквально и более символически как ключ к тому, что может быть необходимо ее душе для исцеления. Но опять же, клиницист во мне вступает в противоречие с «архе-типистом»: я понимаю, что ее погружение в реку, даже взятое в значении крещения в новое рождение, совершится с большей вероятностью, если сначала я позволю Джоан регрессировать, с тем чтобы проявилась ее менее организованная и, возможно, менее вербальная сторона — предтеча трансформации. Мне нужно будет поддерживать ее на том этапе терапии, когда она не сможет много говорить. Мне кажется, что ей может понравиться рисовать или, по крайней мере, она захочет увидеть место, где я храню мелки и бумагу, для того, чтобы во время промежуточного периода, пока она будет находиться «под водой» в бессознательном, ей был доступен такой способ коммуникации. Кроме того, мне не следует ожидать осознавания ею того, что она делает в терапии. Долгое время ей может быть необходимо просто быть там при моем сдержанном присутствии. Недооцененная сила классической юнгианской позиции (продемонстрированная самим Юнгом, который придерживался своего качественного психиатрического образования помимо интереса к «религиозному» исцелению с помощью традиционного символизма) заключается в ее способности совмещать клинический и символический подходы для выздоровления пациента.
Какой бы процесс ни оказался в итоге наиболее полезным для Джоан, я знаю, что, следуя ему, я должен с уважением относиться к своей собственной природе: классический юнгианский анализ начинается с диалектического процесса, встречи двух душ, каждую из которых необходимо уважать, чтобы результат их взаимообмена был подлинно терапевтическим. Как говорил Юнг, аналитик «настолько же «находится в анализе», как и пациент» (CW16, p. 72). Для такого экстраверти-рованного аналитика, как я нет иного способа участвовать в периоде материнской регрессии клиента кроме интерактивного. В классическом подходе это может происходить вербально, лицом к лицу, например, слушая рассказ пациентки о деталях ее повседневной жизни: как она пытается оплачивать счета, находит энергию, чтобы содержать дом в чистоте и общается с родственниками. Это классически по-юнгиански — пребывать с пациентами там, где они в данный момент находятся. Если я как терапевт подчиняюсь земной реальности ситуации Джоан и в своих ответах не пытаюсь давать интерпретации, которые побуждали бы ее к более высокому символическому пониманию на психологическом уровне, у меня будет шанс попасть в реку исцеления вместе с ней. Там я должен буду следовать течению ее аффектов, по большей части зеркально возвращая их ей и лишь изредка стараясь их высвечивать. Мне нужно будет отвечать ей очень простыми фразами, как-то: «Это особенно трудно», или «так одиноко», или «это страшно» для того, чтобы перейти реку, которую она в своей суицидальной фантазии представляет как путь, ведущий к окончанию ее хронической дисфории (постоянно пониженное настроение).
По мере того, как эта вторая волна моей фантазии о том, какой могла бы быть наша с ней работа, захватывает меня, я начинаю понимать, что пытаюсь добровольно принять на себя роль сопровождающей матери, которой у Джоан никогда не было. И снова я начинаю рефлексировать над тем, что я вообразил. Я понимаю, что, проявив принципиальное согласие следовать воображаемому желанию Джоан иметь такую мать, я угодил в другую ловушку, вновь ведущую к неудаче принять Джоан как пациентку, но на более тонком уровне, чем была моя предыдущая попытка быть ей хорошим отцом. Невозможно просто залечить раны прошлого, компенсируя их теперь с помощью корректирующего регрессивного опыта. И действительно, я неожиданно чувствую, что Сэм, ее хороший муж, возможно именно это и пытается сделать: мне он кажется человеком, проявляющим материнскую заботу, видящим свою жену сквозь призму диабетов и теперь пытающимся нести ее сквозь ее амбивалентное отношение к тому, заслуживает ли она его помощи. Или, возможно, я просто проецирую на него материнскую роль, в которую боюсь сейчас попасть.
В любом случае я понимаю — то, что мне придется делать, — задача более трудная, чем просто быть для Джоан достаточно хорошей матерью. Мне нужно будет помочь ей отгоревать по поводу того, что у нее не было такой матери и, в определенном смысле, никогда не будет, по крайней мере, на той стадии развития, когда такая мать более всего нужна. Я должен дать ей возможность отгоревать по поводу отсутствия этой столь необходимой матери, а также выразить свой гнев по поводу отсутствия столь же нужного отца.
Внезапно я вижу путь (и сейчас этот путь ощущается как единственно возможный) работы с этой раненой женщиной. Я создам для нее пространство, в котором она сможет рассказывать (или не рассказывать) мне о том, что это такое — быть ею, человеком, чьи отец и мать были не способны заботиться о ее нуждах, и в котором она сможет начать делиться своими предложениями о том, какие отец и мать ей нужны. На этом месте я чувствую внезапное освобождение от своих фантазий и готовность непредвзято слушать душу Джоан. Такое проявление нового отношения из напряжения противоположностей, неполных решений Юнг называл трансцендентной функцией (CWg, pp. 67-91), и именно на эту функцию полагается классический аналитик в установлении определенного подхода к клиенту. О проявлении трансцендентной функции сигнализирует высвобождение творческой энергии для собственно терапевтической работы.
Рано или поздно Джоан расскажет мне сон. Без потребности сделать этот сон трансцендентным символическим разрешением всех ее трудностей или важным для углубления ее регрессии к менее сознательному состоянию событием, из которого я затем смогу выращивать ее обратно к большему здоровью. Я, возможно, смогу услышать сон как аутентичное выражение психического отношения Джоан к тому человеку, каким она была, и к возможности того человека, которым она еще может быть. Моей работой будет выслушать этот сон, принять его в себя. Он будет аутентичным видением того, какова же она реальная, в отличие от фантазий, которыми я все равно не смогу заполнить эту лакуну в изложении случая — простого описания повторяющихся переживаний покинутости и частичных их возмещений, а не аутентичного видения души, которое может исходить только от самого пациента. В классическом юнгианском анализе план лечения диктуется душой пациента. Любое реальное планирование лечения Джоан должно формироваться на основе того, что считают возможным сновидения, и я бы ждал, пока сон не создаст для меня бессознательную роль в ее жизни, которая будет оказывать наибольшее влияние на мое бессознательное отношение к лечению и таким образом повлияет на планирование этого процесса. При отсутствии такого сна я могу высказывать только очень приблизительные догадки о том, каким может быть курс лечения для Джоан.
Я представляю, что предложил бы Джоан терапию с интенсивностью встреч один раз в неделю, объяснив ей, что мой кабинет — это то место, куда она может приходить и говорить все, что ей захочется о своей жизни. Возможно, я также расскажу, что у меня нет четко фиксированного способа работы, но что по ходу нашей работы я тоже буду говорить то, что мне захочется, и, в свою очередь, открыт ее комментариям и вопросам о том, что мы делаем на протяжении нашей работы. Я позволил бы ей сесть или на стул прямо передо мной, или на двухместную кушетку, повернутую ко мне под прямым углом. Я полагаю, что она примет сидячее положение. В тот момент я, наверное, не стану показывать ей ящик с бумагой и мелками и не стану говорить о том, что она может лечь на маленькую кушетку, поскольку мне кажется, что подобное поведение с моей стороны могло бы способствовать регрессии, о которой Джоан пока не знает, что она полностью в ее интересах. В равной степени, я не стал бы подчеркивать тот факт, что буду слушать ее сны и фантазии, а также другие коммуникативные послания и ассоциации, порожденные более сознательно, поскольку это побуждало бы меня делать более интерпретативные комментарии, чем мне бы того хотелось на этой ранней стадии. В целом, я попытаюсь обеспечить этой женщине пространство, в котором она сможет рассказывать мне все, что захочет, а я смогу отвечать, исходя из того, что мне хотелось бы сказать в ответ.
Я могу предсказать, что большую часть первого сеанса Джоан будет говорить о своем стыде по поводу того, что она вновь вынуждена искать для себя лечения и что она подозревает, что попросту представляет собой тот случай, когда дочь подобна матери и так же не способна справиться со своей полнотой. И я бы, наверное, сказал, что, похоже, помимо ненависти к себе, у нее также есть большое количество энергии, направляемое на то, чтобы справиться с этой проблемой; и даже, что, видимо, это ее задача в настоящее время разрешить многие проблемы, доставшиеся ей от матери. Я попытался бы донести до нее, что способен принять ее ощущение того, что она унаследовала проблему веса, несмотря на то, что на самом деле она не столь толста, как была ее мать. Если бы я почувствовал внутри проблеск интереса, я бы, возможно, сказал, что мне знакомо это чувство занятости пищей и что существуют и худшие вещи, которыми человек может быть занят. Если она спросит меня, что я имею в виду, я скажу, что борьба с пищей может быть творческой, помимо того, что является патологической проблемой. Я надеюсь таким способом с самого начала создать контекст для продолжения дискуссии, обозначив тем самым, что мой офис может быть местом творческой амбивалентности.
Я ожидаю, что Джоан ощутит поддержку в такого рода подходе, и что это позволит ей более ответственно включиться в работу. Полагаю, что лечение будет длиться в течение ряда лет. В начале мне, видимо, нужно будет пройти сквозь многие испытания, касающиеся моей способности принять ее амбивалентное отношение к лечению. Большая их часть будет в форме внезапно отменяемых встреч, за которыми будут следовать более «интегративные» сессии (по модели объедания и последующей чистки). Моим основным откликом будет продолжать «оставаться на месте», принимать спокойно отмены встреч и говорить ей при следующей встрече: «Я думаю, ясно, что вы все еще пытаетесь понять, достаточно ли здесь для вас заботы и поддержки, чтобы вы смогли по-настоящему принять чувства, связанные с терапией, как значимую часть вас».
Постепенно, по мере того как она начнет осознавать свою амбивалентность, она станет приходить более регулярно. Тогда, вероятно, появится возможность более специфично определять, как и когда я был для нее подобен неоткликающейся матери или пугающему излишней интимностью, слишком хорошему отцу. Возможно, мне удастся помочь ей признать, как ей приходилось дистанцироваться от меня, когда я, переполненный энтузиазмом, начинал играть роль отца, и как, когда я принимал роль ее более дистантной матери, это вызывало в ней чувство отчаяния от ощущения покинутости. Таким образом, за долгое время мы сможем, надеюсь, «проработать» перенос ранних объектов самости.
Я также ожидал бы моментов, когда покажусь ей интересным по-новому, поскольку именно тогда я буду воплощением того человека, каким она станет, пройдя процесс становления. Особенно я ждал бы моментов ненапряженной «встречи» между нами, когда я буду чувствовать себя естественно принимаемым в качестве того терапевта, каким я и являюсь, и смогу увидеть ту часть ее, которая нигде в других ситуациях еще не проявлялась. (В такие моменты она может выглядеть как «новое лицо» в кино и я буду переживать уникальное измерение ее личности.) В эти минуты я не побоялся бы смеяться вместе с ней или откликаться с энтузиазмом на ее развивающееся ощущение психологической жизни.
Долгое время в этой терапии я не буду знать, проявляю ли я заботу об отраженных потребностях очень молодой, одно-или двухлетней самости или же обеспечиваю эдипальное (и таким образом, эротическое) признание пятилетней самости, которая при этом может чувствовать себя в безопасности, поскольку я не завладею ее сексуальным развитием ради удовлетворения моих собственных потребностей в интимности. Короче говоря, я не буду знать, представал ли я в отношениях переноса как достаточно заинтересованная мать или отец, и я не должен удивляться, если окажется, что я не был ни одним из них, но, скорее, неким переносным подобием брата, товарища-страдальца, наслаждающегося возможностью отойти от трудностей взрослости, а также моделью анимуса, связанного с определенным творческим аспектом ее личности. Ибо в эти моменты мы с Джоан будем испытывать действие Самости в той ее функции, которую Эдвард Эдингер (1973, с.40) назы- вает «органом принятия». Это будут те периоды, когда мы сможем превосходить амбивалентность по отношению к Самости, взамен переживая простую благодарность за возможность быть людьми. Я верю, что именно эти моменты смогут стать клеем, соединяющим воедино нашу многолетнюю работу, в ходе которой весьма вероятны суицидальные периоды, времена, когда я буду ненавидеть ее за упрямство или недостаток движения и периоды, в которые она будет испытывать презрение к моим ограниченным возможностям понимания и принятия неизбежности ее медленного движения по пути исцеления.
Позволять фантазии структурировать планирование лечения, что нормально для классического юнгианского аналитика, неизбежно означает переживать проблему противоположностей и в практических терминах не принимать искусственно сокращенные формы лечения, такие, как, например, краткосрочная терапия или же строгие предписания, гарантирующие глубину, такие, как настаивание на много-раз-в-неделю посещениях с работой на кушетке. В классическом юнгианском анализе частота сеансов определяется переживанием аналитиком напряжения между «слишком мало» и «слишком много». Возможно, с Джоан я бы не увеличивал частоту сессий, поскольку это нарушило бы баланс между обещанием слишком многого и предложением достаточного количества. Я бы ощущал необходимость выдерживать это напряжение ради того, чтобы работа была достаточно целостной; и таким образом я бы сопротивлялся попыткам форсировать углубление работы. Единственное, что усиливалось бы, это глубина моей готовности делать эту работу и моя доступность для Джоан как человека, который может рассчитывать на мою вовлеченность в ее переживания всякий раз, когда мы встречаемся, независимо от уровня ее дистресса.
Юнг говорит (CW16), что доктор «является частью психического процесса лечения и таким образом так же подвержен трансформирующим влияниям». Я предчувствую, что мое собственное отношение к пище станет более сознательным за время моей работы с Джоан. Для того чтобы Джоан могла завершить свой анализ со мной, мне понадобится найти в себе пространство для иссл
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
