ДЕЙСТВИЯ НЕПРЕСТАННОЙ МОЛИТВЫ

Боже мой, как тщетны были мои поиски, когда я искал Тебя во­вне, тщетно переворачивая всю землю и потрясая Вселенную, ибо все эти творения оказались туманом, плывущим над океаном веч­ности. Господи, как прекрасна немота души от невозможности вы­разить непостижимость Твою и как ужасен лживый шум из уст земных теоретиков и выдумщиков. Раздробил человек ум свой и не может собрать его, безумствуя в безсмыленных домыслах. И лишь тот, кто может воедино собрать ум свой, очистив его от грязи по­мыслов и сделав его лучом света, видит вначале неизреченно ис­тинное лицо свое в глубинах души своей и затем, по дару благода­ти, созерцает неописуемый любящий отеческий Лик Твой, Всеве­дущий Боже, днем и ночью зрящий на дела и поступки неразумных чад Своих. Когда в сердце нет скверны, оно очищает собой все, что находится рядом с ним. Когда в сердце нет тьмы, оно освещает сво­им светом и себя, и все окружающее.

В таком безпрерывном молитвенном горении прошел почти ме­сяц. За окном зашумели и засвистели февральские вьюги, предве­щая приход марта, а с ним долгожданного тепла и неистощимой нам радости весны. Постепенно, день за днем и ночь за ночью, при­выкая к новому состоянию души, я осторожно попробовал прикос­нуться внутри к этому непрестанно пульсирующему молитвенно­му роднику, чтобы немного определить, как мне обращаться с при­сутствием самодвижной молитвы в моем сердце. Если я осторожно останавливался на одном слове “Иисусе”, молитвенный родничок в сердце начинал биться в такт со словом “Иисусе, Иисусе, Иисусе...” А когда я останавливался вниманием на словах “Господи” или “По­милуй мя”, эта удивительная молитвенная энергия нежно и мягко возвращалась к полной молитве “Господи Иисусе Христе, помилуй мя”. Когда сердце желало помолиться о здравии близких людей, поминаемых мною, молитва сама включала в себя память обо всех этих людях. Если я начинал поминать усопших, самодвижное дей­ствие молитвы включало в себя памятование всех, кого я помнил и знал.

Теперь литургия, вместе с непрестанной молитвой, изменилась полностью: таинство богослужения стало живым и словно напол­нялось новой жизнью. Стоя на коленях и обнимая маленькую чашу с Кровью Христовой, я подолгу умолкал у престола, слушая, как молитва возносит свои тихие небесные гласы, внимая ей всем серд­цем, душой и умом. Читая литургические молитвы из служебни­ка, я вначале опасался, что утрачу молитву, но оказалось, что она продолжает звучать в сердце и при чтении молитв и Евангелия. Постепенно мне открылось, что самодвижная молитва не исчеза­ет, когда мне хотелось почитать Жития святых или Древний Пате­рик. Это открытие потрясло меня своей простотой: читая духовные книги, я мог воспринимать текст ярко и живо, а молитва звучала в сердце, словно сопереживая глубокому смыслу этих книг. Препо­добные Иоанн Лествичник и Исаак Сирин как будто заговорили с душой новым, глубоко проникновенным и благодатным языком, а Евангелие начало открывать ей свои таинственные, неизведанные духовные пласты, которые прежде оставались для меня прикро- венными. Если до этого времени я воспринимал лишь слова еван­гельских изречений, то теперь благодатный, возвышенный смысл поучений Христа, словно буравом, проникал в самые глубины мо­его сердца. Каждый стих на страницах Евангелия оставил на себе слезы моей пробудившейся души.

С особой благодарностью я поминал этой животворящей мо­литвой своего любимого старца! Как мне хотелось увидеть его, прижаться лицом к его теплой руке и поведать ему обо всем, что случилось со мной. Четки теперь перестали быть необходимыми, но я продолжал еще по привычке вести счет молитв, хотя в этом уже не было особой нужды. В утренние и вечерние молитвы по четкам я включал поминовение о здравии и упокоении всех людей, записанных в моих помянниках. Обычно особую четку я посвящал своему духовнику.

В один из мартовских дней, когда молитва сама изливалась из сердца, вместе с молением о здравии моего духовного отца во мне возникло непередаваемое реальное ощущение, что дух старца целиком вошел в мою душу и таинственно соединился с нею нераз­рывными узами. Весь его духовный опыт, вместе с повествовани­ями старца о молитвенном опыте Глинских старцев, неожиданно обрел глубоко в моем сердце свое неисходное пристанище. Дух лю­бимого батюшки начал жить внутри сердца так, словно мы с ним никогда не разлучались. Что бы я ни делал, молился, кидал снег или пилил дрова, казалось, отец Кирилл, вместе со всем его много­страдальным жизненным опытом, присутствует во мне и передает моей душе сокровенную мудрость о Боге, о людях и обо мне самом, открывая эти знания отчетливо и ясно, без всякого размышления.

Как будто старец мягко и нежно, как отец сыну, указывал моей душе на все ее грехи и ошибки, от которых она еще не избавилась и над которыми ей еще предстояло потрудиться. Все мои недостатки, будь то в Лавре или в скиту, предстали предо мной в своей откро­венной ясности, без утайки выявляя мои заблуждения. Без всяких размышлений и логического анализа моему сердцу стало понятно, как нужно спасаться в монастыре, как спасение обретается в уеди­нении и что для этого необходимо сделать. Но больше всего удиви­ло, взволновало и потрясло мое сердце, что Христос и старец стали в нем едины и нераздельны. Молясь непрестанной молитвой Слад­чайшему Иисусу, сердце вспоминало духовного отца, а вспоминая духовного отца, оно молилось и поливало горячими слезами уми­ления стопы Возлюбленного Господа Иисуса.

И все же сомнения и тут не оставляли своих попыток проник­нуть в мое сердце: “А вдруг то, что происходит со мной, - это пре­лесть? Может, я стал просто живым магнитофоном? Не лучше ли оставить эту молитву и вернуться к прежнему состоянию?” Но как я ни пытался не обращать внимания на звучащую внутри молитву, исторгающуюся из недр души, она приковывала все мое внимание, и слаще ее ничего не существовало в целом свете! И эта самодвиж- ная молитва не была похожа на механическую запись бездушной машины. Каждое слово Иисусовой молитвы, источающейся из сердца, звучало необыкновенно кротко и чисто, исполненное сми­ренной любви и горячего трепетного покаяния.

Это непрестанное молитвенное движение поддавалось мягкому и осторожному изменению: я мог по желанию молиться медленно, впитывая всей душой и всякой клеточкой тела каждый звук благо­датного воздыхания, или позволять самодвижной молитве звучать внутри очень быстро, и она оставалась чистой, кроткой и покаян­ной. Пропитанная непрестанной молитвой и ее сладкой покаянной мелодией, душа моя забыла дни и ночи, упоенная чудесной небес­ной мелодией сердечной молитвы. И только скудость оставшихся запасов еды заставила меня вспомнить, что мне еще предстоит спуск вниз, в скит, а затем выход на встречу с новой жизнью, преоб­раженной Иисусовой молитвой.

Великий пост пришел с оттепелями и постоянной мучной по­хлебкой, которую я пил, вместо круп, запас которых полностью истощился. На вкус мучной напиток не был особенно приятным, но он легко растворялся в желудке и успокаивал в нем ощущение голода. Однако даже это ощущение голода теперь отступило на за­дний план, покоренное согревающим и насыщающим душу сча­стьем благодатного присутствия в сердце покаянной непрерывной молитвы. Ум полностью жил словами молитвы, которые порожда­ли в душе волны любви, источающейся на весь мир, и в этой любви не оставалось места для чувства голода.

Чем ближе подходило время прощания с Грибзой, тем более непонятной представлялась моя дальнейшая жизнь. Множество вопросов волновало меня. Выдержит ли непрестанная молитва столкновение с действительностью, когда хлопоты и попечения обрушатся на нее со всей силой? Или мне необходимо оставшие­ся годы провести в полном затворе? Останется ли молитва во мне, когда я встречусь с людьми? Что мне говорить, как поступать? И самое главное: удастся ли мне когда-нибудь увидеть своего духов­ного отца и рассказать ему обо всем, что произошло со мной? Но тихий и смиренный голос, молитвенно изливавшийся из сердца, успокаивал и согревал душу, без слов сообщая ей свой сокровен­ный смысл: “Не оставлю тебя, если будешь всегда смиренным и кротким. Подскажу тебе все, ибо дух старца твоего с тобою вовеки. Ничего не бойся, ибо Сама Истина - Христос живет посреди твоего сердца...” Со слезами на глазах я отвечал этому тихому смиренному гласу: “Непостижимая Премудрость Божия, Господи Иисусе Хри­сте, славлю и восхваляю Тебя всей душой, всем сердцем и каждым своим помышлением, слава Тебе и хвала отныне и вовеки...”

Призывные голоса проснувшихся водопадов возвестили при­ход весны. Дождавшись крепкого наста, похрустывая промерзшим снежком, я спустился к тропе. Возле водопада снег закончился. Крокусы, подснежники и примулы росли прямо на тропе, и я ста­рался не наступать на эту трогательную и беззащитную красоту, осторожно ставя ноги на землю. На пути к скиту приятно было идти по мягкой тропе, согретой весенним полуденным солнцем. Порывистый теплый ветерок овевал лицо. В душе легко струились слова “Господи Иисусе Христе, помилуй мя!” Зная, что медведи в это время выходят из берлог, я громко читал молитву вслух, стара­ясь попадать в такт с каждым своим шагом. Мне не хотелось нос к носу столкнуться с медведицей. И все же я не избежал неожидан­ной встречи. За очередным поворотом я остановился как вкопан­ный: в пяти метрах от меня стояла медведица с двумя годовалыми медвежатами, настороженно глядя в мою сторону. Я замолк, но ни­какого страха не ощутил. Внутри, как драгоценный алмаз, всеми гранями переливалась Иисусова молитва. Мы молча смотрели друг на друга. Сердце источало любовь и сострадание не только к мед­ведице, но и ко всему живому, что окружало меня. Лесная красави­ца с тихим рыком легонько шлепнула лапой первого медвежонка, таращившего на меня свои круглые глазенки. Тот кубарем улетел в кусты. Вслед за ним побежал второй медвежонок. Медведица не­торопливо и с достоинством скрылась в кустах. Это семейство по­казалось мне таким милым, что я бы, наверное, всех их расцеловал, если бы это было возможно. Переживания этой нелегкой, но благо­датной зимовки сложились в небольшое стихотворение, полностью выражающее произошедшее со мной изменение.

Братья находились дома. Павел вышел встречать меня, услышав слова молитвы. Он долго и пристально смотрел мне в лицо, нако­нец сказал:

Что-то в тебе изменилось, отче! Только не пойму что... Иеромонах молчаливо поприветствовал меня. Видно было, что

они обжились в скиту и живут своей, только им понятной жизнью. За чаем послушник рассказал мне о зимовке и, стуча кулаком в грудь, поведал:

Отец Симон, за эту зиму я, можно сказать, выкормил иеро­монаха Ксенофонта своим духовным молоком! Теперь ты его не узнаешь!

Тот с улыбкой ответил:

Да, со мной в жизни еще никто столько не общался!

Мне радостно было услышать об отсутствии раздоров в их мо­литвенной жизни. Отец Ксенофонт на вид повзрослел и вроде бы духовно окреп. Он с радостным лицом поделился главной своей но­востью: Иисусова молитва плохо давалась ему и он постоянно впа­дал в сонливость, и к весне иеромонах нашел свой метод - он брал четки, выходил ко кресту во дворе и, ходя перед ним взад и вперед, молился по четкам. Но сомневался, не зная, делали так прежние молитвенники или нет, потому что если он оставит этот способ мо­литвы, то сонливость и дремота вновь одолеют его. Я успокоил его, рассказав, что так молились многие пустынники, и мне тоже помо­гает этот способ, чтобы не рассеиваться, когда я иду по тропе.

Одно обстоятельство, отец Симон, безпокоит меня... - неуве­ренным голосом продолжал иеромонах.

А что такое?

Не знаю, как найти ключ к сердцам этих людей на Псху?.. Все время чувствую какую-то напряженность...

Я ощутил сострадание к этому неуклюжему доброму парню:

Дорогой отец Ксенофонт, никаких ключей к сердам местных жителей искать не нужно! Не смотри на них свысока, а всем серд­цем прими в себя их нужды и скорби, тогда каждая душа отклик­нется тебе! Искренне полюби этих людей, и тогда твое сердце на­прямую будет общаться с их сердцами и твоя душа услышит всю боль и страдание их душ...

За столом возникло молчание. Мой собеседник сидел, низко опустив голову. Затем он в раздумье сказал:

Мне кажется, я понял...

Павел, внимательно выслушав мои слова, восторженно заявил:

Ну, отче, ты даешь! Вот сказал, так сказал! Полностью одо­бряю...

Через несколько дней послушник исповедовался за всю свою жизнь. Она была непростой, особенно ее семейная часть. Но испо­ведь его прозвучала искренне и очень покаянно. Несомненно, он много знаний приобрел за это время, прочитав всю нашу библио­теку, и взял хороший настрой на молитвенную жизнь. Я не стал от­кладывать его постриг, и на Страстной седмице послушник Павел стал иноком Пантелеймоном. Новое имя его несколько удивило, но, помолясь и подумав, он доверительно поделился со мной свои­ми переживаниями:

Знаешь, отец, поначалу мое новое имя не пришлось мне по ду­ше. А сейчас чувствую, что полюбил великомученика Пантелеймо­на всем сердцем!

В Страстную Пятницу к нам в скит пришел Валерий:

Батюшка, как хорошо, что вы спустились! Послушник говорил мне, что вы должны появиться перед Пасхой. Все люди просят вас послужить Пасху в селе!

Я посмотрел на отца Ксенофонта:

Ну что, отче, пойдем вместе? Заодно поможешь мне на кли­росе...

Иеромонах с готовностью согласился.

А ты, отец Пантелеймон? - обратился я к иноку.

Нет уж, увольте! Лучше помолюсь в тишине после пострига... - ответил тот, добродушно улыбаясь.

Пока мы собирались, Валерий рассказывал о послевоенном жи­тье. Хотя война закончилась, но грузинские диверсанты не остави­ли Абхазию в покое. Особенно частыми были набеги из Сванетии.

Осенью случай у меня произошел, батюшка, даже не знал, останусь в живых или нет... Иду по тропе на Цыбишхе, автомат на плече. И вдруг на повороте выскакивают на меня человек двенад­цать грузин. Я сдернул с плеча автомат. Держим друг друга на при­целе и молчим. Тут старший говорит мне:

Слушай, друг, разойдемся по-хорошему! Ты иди своей доро­гой, а мы своей...

Я ему в ответ:

Ты мне не друг, а враг! И выстрелишь мне в спину, когда я от­вернусь!

Те молчат, целятся в меня. Смотрю, справа обрыв, заросший ку­стами. Прыгнул я в обрыв, а грузины стрелять не стали, чтобы себя не выдать. Я тогда бегом на Псху, и на Санчаре у нас перестрелка началась. Они отступать стали, двое на минах подорвались...

Я осенью слышал какие-то взрывы в горах, - вспомнилось мне.

Вот-вот, это те самые мины и есть! - подтвердил милицио­нер. - И что всех удивляет: сколько мин мы поставили, а ни один зверь не подорвался... Подходят к минам -и в сторону, как будто чуют их носом!

А что сейчас делается на границе с Россией? - спросил я.

На пропускном пункте, где мост в Адлер, тысячи народу сто­ят сутками под дождем, а пограничники российские пропускают единицы! Сейчас Россия по Псоу и по всему Кавказскому хребту укрепляет границу. Если перейдешь и поймают, срок дают за неза­конный переход... Такие вот дела...

А мне, Валера, отца проведать нужно и своего духовника по­видать необходимо! Пять лет не был дома...

Я бы тоже поехал! - вступил в нашу беседу иеромонах. - Если вы меня возьмете...

Конечно, возьму! - пообещал я. - Только сам не знаю, что делать...

Ну, это мы легко можем устроить! - засмеялся охотник. - Мож­но через наш секретный перевал пройти. Если хотите, мы вас про­водим! На Псху все и обговорим...

Мы ушли в село, навстречу Пасхе и новому повороту в нашей судьбе. Молитва сопровождала меня, вселяя в душу уверенность, что все будет хорошо.

Умственная деятельность, какой бы внешне блестящей она ни казалась, не имеет в себе никакого основания - если не несет в себе Божественной благодати. Потому все, рожденное ею, мертво и само по себе уже безплодно. Духовная глубина открыта детям и в совер­шенной степени тому, кто очистил свое сердце от навязчивых по­мыслов. Ее поверхностное понимание принадлежит обольщенным приверженцам разумности, закосневшим в своем самообольщении разумными доводами и умозаключениями. Благодатная деятель­ность ума - это покой и безмолвие Святого Духа, деятельность Которого безупречна. Ему не требуется умственных построений и логических усилий для постижения истины, ибо Святому Духу от­крыто все так, как видит и разумеет Бог.

ДРУГАЯ РОССИЯ

Молчащему и созерцающему сердцу открываешься Ты, Боже, по неисповедимой любви Твоей. От надмевающихся своими по­мышлениями, наоборот, закрываешься Ты и ни в коем веке, ни­какими усилиями не отыщут они Тебя. Земное никчемное знание творится людьми, заблудившимися в грехах своих, но мудрость Небесная приходит свыше к возлюбившим Христа чистым серд­цем, как тихое дуновение Божественной благодати, и между ни­ми проложена пропасть непроходимая. Земное знание мертвит душу, а мудрость благодати ее животворит. Земные помышления прячут ее в сатанинские бездны, а Небесная любовь возводит ду­шу к жизни вечной.

Для непрестанной молитвы нет препятствий, они только укре­пляют ее. Для благодатного трезвения нет помех, они лишь усили­вают трезвение.

Перед Пасхой всю Великую Субботу мне пришлось исповедо­вать семьи верующих, которые пришли на службу вместе со своими детьми. Отец Ксенофонт проводил спевки с клиросом. С помощью иеромонаха эта Пасха не забрала у меня столько сил, как раньше, потому что суеты и нервозности при подготовке праздника стало гораздо меньше. Перед причащением верующих, стоящих с ра­достными, светлыми лицами в ярко освещенных комнатах плечом к плечу, мне пришлось говорить им о духовной жизни в миру, где наблюдалось много путаницы и различных суеверий. После моего слова к людям обратился мой напарник и очень толково сказал о единении душ верующих в момент причащения Святых Таин.

Не обошлось без искушений: на Псху приехал выдающий себя за великого старца и за воплощение святого апостола Иоанна Бого­слова представительный лысоватый старик с длинной белой боро­дой. Его сопровождала небольшая группа почитателей, в основном женщин. Не принадлежа к Православной Церкви, он занимался целительством по священническому Требнику. Этот “старец” по­требовал причастить его, но я, находя это невозможным, отказал ему, приобретя себе врага в его лице. Верующие поддержали меня, так как матушка Ольга передала из Сухуми через пасечника, что отец Тихон не благословляет верующим общаться с этим самозван­цем. Обликом этот старец действительно походил на иконописное изображение апостола Иоанна Богослова и этим сбивал с толку людей в Абхазии.

На источнике святого великомученика Василиска в Команах, где из камней била очень холодная вода, в которой даже крепкий человек не мог выдержать больше нескольких секунд, он заставлял верующих читать мысленно под водой девяностый псалом. Одна больная абхазка чуть было не умерла во время этого эксперимен­та, а ее муж поклялся убить этого горе-целителя. Тот был вынуж­ден бежать на Псху, но псхувцы оказались стойкими в своей вере и вскоре выдворили его вместе с почитательницами из села.

Тем не менее математик Михаил принял его сторону и начал до­казывать мне, что якобы существует некоторое пророчество и что перед концом света на Кавказе вновь появится святой Иоанн Бого­слов - и он есть именно этот самый “старец”. Иеромонах поддержал меня, и нам удалось устоять в этом свалившемся на наши головы искушении, тем более что псевдостарец не признавал, как оказа­лось, Церкви и креста и отказался покаяться в своем самозванстве, несмотря на мои советы и уговоры в беседах с ним.

Вот что, отец Симон! Священное Писание не нами написано, и об этом в нем нигде не сказано. Если хотите знать, то мы все - священники по Евангелию! - глухим упрямым голосом доказывал пришелец. - Вы, что ли, будете меня учить? - сказал он в конце с ревнивой досадой.

Встреча с псевдостарцем оставила неприятное впечатление.

Вечером, после небольшого отдыха, Василий Николаевич, Ши- шин, милиционер и я стали обсуждать варианты перехода через границу. В окно я мельком увидел, что мой помощник, собрав не­сколько молоденьких девушек, растолковывает им основы клиросного пения. В этом отношении наши выходы в село, к сожалению, имели свои не совсем полезные стороны. Отведя взгляд, я обратил свой слух и внимание к своим собеседникам. Псхувские старожи­лы предложили мне следующий вариант: после того как внизу, в ущельях, сойдет снег, а это возможно лишь в начале июня, нас с иеромонахом группа ребят - сыновья Василия Николаевича с их друзьями во главе с Валерием, выведут на Скрытый перевал, о ко­тором не знают пограничники. На той стороне милиционер поса­дит нас на лесовозные машины и вместе с нами доедет до Минвод, где ему хотелось посетить своих родственников. Рюкзаки с грузом ребята помогут нам поднять до седловины перевала, а нам нужно лишь с него спуститься до лесовозной дороги. Внешне все это вы­глядело привлекательно, и я с радостью согласился на такой ва­риант. Эту новость я сообщил отцу Ксенофонту, и он восторженно поддержал наш договор.

Больной зуб вновь начал побаливать. Лесничий обратил внима­ние на мой страдальческий вид: Что, зуб болит, отец Симон? Зубного врача у нас нет, но зато есть человек, который в свое время работал у него помощником, когда стоматолог приезжал на Псху лечить людей еще до войны. Он оставил помощнику препараты для пломбирования зубов и кое- какой инструмент. Если желаете, я могу с ним переговорить! - Шишин вопросительно посмотрел на меня.

Я согласился на это предложение, так как Москва еще только ма­ячила где-то далеко за горами, а переход через границу выглядел какой-то рискованной авантюрой. Вечером за мной пришел зубной “специалист”, и мы отправились к нему домой.

Материал для пломбы у меня есть, а инструмент, правда, не очень современный... - смущенно признался он. - Если потерпите лечение без укола, когда я вам начну обрабатывать зуб, то я, ба­тюшка, к вашим услугам! Когда я увидел устройство, которым зубной “техник” намере­вался сверлить дупло больного зуба, мне стало не по себе. Этот ме­ханизм представлял собой большое деревянное колесо с ручкой, похожее на колесо от старинной прялки, от него шла веревочная передача к маленькому колесику, вращающему сверло. Но отсту­пать было уже неудобно, и я уселся на стул рядом с этим нелепым агрегатом.

А помогать мне будет моя жена, - сказал мне мой “доктор”. - Она крутит колесо, когда я обрабатываю зуб. Вообще-то я этим де­лом не занимаюсь, но ради вас, батюшка, постараюсь вам помочь! Зина, иди сюда!

Из соседней комнаты вышла его супруга и смущенно поздорова­лась со мной. Ее муж обратился ко мне:

Батюшка, мы вас так редко видим, а хочется узнать как можно больше о нашей православной вере. Разрешите, мы будем задавать вопросы, когда я буду сверлить зуб, а вы можете моргать глазами, если “да”, и просто закрывайте их, если “нет”.

Хорошо, - ответил я, ужасаясь предстоящей процедуре.

Зина села за это устройство и завертела деревянную ручку на

колесе. Оно со скрипом и грохотом начало вращаться. Бывший помощник стоматолога решительно принялся сверлить мой зуб. Сверло ходило ходуном и било по больному зубу. Похоже, зуб не очень поддавался старому затупленному сверлу.

Не желаете немного самогона для храбрости, батюшка? - со­чувственно обратился ко мне “стоматолог”. - Очень уж крепкий у вас зуб...

Я отрицательно закрыл глаза.

Моя сестра, батюшка, была с вами на Решевей, когда парали­зованная Мария выздоровела. Мы вас после этого очень полюбили. Вообще-то нас называют “катакомбниками", наша Церковь нахо­дится за границей. К нам на службу не хотите прийти?

Я снова закрыл глаза.

Понятно. А если мы вас попросим молиться за нашего сына, который сейчас в армии, вы будете молиться?

Я утвердительно моргнул.

Нам говорят, что ваша Московская Патриархия исполняет все указания КГБ, это правда?

Я закрыл глаза, стараясь выражением лица показать, что это не совсем так.

Ясно. А в вашей Церкви сейчас есть хоть один святой?

Я моргнул несколько раз.

Скосив глаза на супругу “стоматолога”, которая без остановки крутила большое колесо, я увидел, что она вся взмокла. Мой док­тор, заметив, что его жена устала, сказал ей:

Хватит, Зина. Теперь осталось батюшке пломбу поставить...

Зина, покраснев, сказала:

Батюшка, если у вас есть духовные книги на Решевей, передай­те нам что-нибудь почитать...

Конечно, передам! - наконец с облегчением смог сказать я по­сле обработки больного зуба. Если бы не горячая молитва в серд­це, которая уменьшала боль при сверлении зуба этим чудовищным устройством, я бы, наверное, не выдержал этой процедуры.

С новой пломбой в зубе я шел под ночным звездным небом к дому Василия Николаевича, нагруженный сырами от “катакомб- ников”. На душе, несмотря на перенесенные мучения, было так хорошо, что Иисусова молитва изливалась из сердца сама собой в благодарственном безмолвном молитвословии Богу. Сильно уте­шенный ею, я еще долго молился в свой комнатушке наверху в до­ме доброго пасечника.

Самый удивительный вывод, который можно было сделать по­сле всех моих переживаний и приключений, привел меня к понима­нию того, что непрестанную Иисусову молитву враг одолеть не мо­жет, если в душе не возникнет согласия на его соблазн и склонение ко греху. Когда зло нападает на душу, утвердившуюся в молитве, оно только закаляет дух человека, а также укрепляет его стойкость и терпение в различных испытаниях. Зло, не желая этого, свои­ми нападениями начинает способствовать спасению молящейся и кающейся души. Враг, заметив, что его коварства и лукавства не только не вредят душе, преображенной Иисусовой молитвой, но и приводят к спасению от греха, сразу отбегает от такой души, словно опаляемый огнем. Это невероятное открытие потрясло меня своей простотой. Уже лежа в койке, я продолжал благодарно молиться. Любовь к Богу расширяла сердце до безконечности, а слезы сбега­ли по щекам, промочив подушку и подрясник.

Небольшим караваном мы возвращались на Решевей. Скворцы звенящими трелями буравили утреннюю тишину. Сын Василия Николаевича вез пасхальные подарки на лошади, ведя ее на пово­ду. По пути он рассказывал мне одну увлекательную историю:

Мой хороший друг, батюшка, поделился недавно со мной ново­стью, что рядом с вашим хутором он нашел подземное озеро!

Не может быть! - не удержался я от восклицания. Мой спутник продолжал:

Видите вот эти скалы у тропы? Из них все время льется вода. Мой товарищ однажды решил исследовать эти скалы, возвращаясь с охоты. Неподалеку он обнаружил небольшую дыру в горе и из лю­бопытства просунул в нее голову. Присмотревшись, он увидел, что этот лаз продолжается дальше. Сначала он ползком полез по нему, а затем, когда проход стал повыше, поднялся и пошел в глубь горы. Через какие-то трещины сверху проникало немного света, и мой друг заметил, что он пришел к берегу довольно большого озера. У берега стояла маленькая лодочка с веслом. Он поплыл в ней по озеру и обнаружил посреди него небольшой островок с избушкой. Из трубы шел дым. Мой товарищ постучал в дверь, и ему кто-то ответил: “Аминь”. Он вошел и увидел двух старичков-монахов. Они напоили моего друга травным чаем и отвезли на лодке к тому лазу, по которому он проник в подземную пещеру. На прощанье монахи попросили моего товарища никому о них не рассказывать. Поэтому он под большим секретом сообщил эту историю мне. Я вам расска­зываю все это, как батюшке. Мне можно вам об этом говорить?

Можно, можно... - сказал я и нетерпеливо спросил: - А тебе твой друг не показывал этот ход?

Показывал, конечно! Пойдемте со мной, я вам тоже покажу!

Наш проводник подвел нас к небольшому гроту, засыпанному

землей.

Вот здесь была дыра, а теперь, после зимы, земля обвалилась и засыпала вход в пещеру, - со вздохом сказал наш провожатый.

Сын Василия Николаевича уехал, а я, шокированный услышан­ной историей, рассказал ее отцу Пантелимону. Тот схватил две лопаты:

Ну что, отец, пойдем глянем?

Мы не стали откладывать и до вечера, измазавшись грязью, расчищали завал. Действительно дыра обнаружилась, но, как ни светили мы в нее фонариками, нигде не смогли обнаружить ее продолжения. Небольшая полость в известняке заканчивалась в двух метрах от входа. Оставив лопаты, мы обследовали все скалы в окрестности, пытаясь найти трещины, через которые, как уверял рассказчик, свет проникал в пещеру. Утомленные и испачканные грязью, мы спустились со скал и посмотрели друг на друга. Геолог, не удержавшись, расхохотался:

Ну и трепачи! Простые деревенские трепачи, а провели ме­ня, геолога! Да я съел собаку в этом деле! Чувствую, что врут рас­

сказчики, а соблазнился на старости лет... И тебя, отче, с собой потащил...

А я тоже поверил, отец Пантелеймон! История ведь захватыва­ющая! А сочинитель - это местный гений...

Посмеиваясь над собой, мы вернулись в скит. Наше желание со­прикоснуться с жизнью святых монахов было настолько сильным, что мы поверили этой истории без всяких задних мыслей.

За вечерним чаем все трое принялись обсуждать предстоящую поездку в Москву.

Ну, отче, ты впутался в приключение! Чувствую, будут у вас ис­кушения... Вот, двести долларов из моих запасов, можете тратить!

Спасибо, дорогой отец Пантелеймон! - с признательностью поблагодарил я инока.

Он продолжал:

Хотя если вы приедете с моим братом и еще друга прихвати­те, то от этой поездки будет польза. Завидую тебе по-доброму, от­че, если тебе удастся увидеться со старцем! А в остальном... - отец Пантелеймон покрутил головой. - Не знаю, что и сказать... Я бы точно не поехал!

Мы помолчали.

А что умеют делать твои ребята? - спросил я у геолога.

У моего брата золотые руки, то, что надо. А друг мой Николай, математик из Академии наук, кандидат, - очень талантливый па­рень! Топор он, может быть, и видел где-нибудь в деревне, а рабо­тать им не умеет. Но сил у него хватит, чтобы бревна здесь таскать... Это уж точно! Для строительства нашей церкви оба пригодятся.

К концу мая наш огород был закончен. За нами на лошади прие­хал сын пасечника, чтобы доставить наши рюкзаки на Псху. Озабо­ченный нашим отъездом, отец Пантелеймон провожал нас, бурча в окладистую бороду:

И чего вам на месте не сидится? Когда же вас обратно ожидать?

Неделю туда, неделю там, неделю обратно, значит, примерно через три недели постараемся вернуться, с Божией помощью! До­рога же круговая... - подсчитал я.

Мы обнялись на прощанье.

Привозите брата и Николая, с Богом! - напутствовал нас на дорогу наш друг.

Тропа благоухала от цветущих кустов желтой азалии и розового шиповника. В доме пасечника нас ожидали четверо молодых креп­ких ребят, вооруженных автоматами, во главе с милиционером. До вечера мы обсуждали за чаем наш секретный переход через гра­ницу, и все разошлись после долгой беседы с предвкушением не­обычности нашей затеи. Заодно я передал книги в подарок моим “стоматологам” в благодарность за приятное и запоминающееся общение и лечение зуба. В сельсовете мне выдали справку о том, что я проживаю на Псху и имею дом.

На границе пригодится! - вручила мне бумагу с печатью и подписью нового председателя секретарь сельсовета Иустина Ананьевна, прихожанка молитвенного дома и певчая на нашем клиросе.

Пять лет я прожил на Псху, не имея денег, но не испытывал даже во время войны особого в них недостатка, благодаря помощи сель­чан и обмену продуктами со своего огорода. Точно так же прожили эти годы и жители Псху, меняя излишки своего урожая на необхо­димые им товары. Вертолет привозил из Сухуми одежду, продук­ты, а псхувцы меняли их на сыр, мед, кукурузу, орехи, картофель. Перед нашим выходом в путь пришла делегация верующих. От их лица Шишин вручил мне конверт с деньгами, которые собрали жи­тели села:

Это вам, батюшка, с отцом Ксенофонтом на дорогу! Пожалуй­ста, не отказывайтесь!

Я с признательностью поблагодарил всех за участие и доброту, обещая вернуть эту сумму в церковь.

Как Бог даст, отец Симон, как Бог даст! - ответил Шишин. - Главное, возвращайтесь к нам...

До ущелья наши рюкзаки подвез на лошади Василий Николаевич.

Ну, бывайте здоровы! Бог вам в помощь! Будем ждать вашего возвращения, батюшка... - попрощался он, сойдя с коня.

Помолитесь о нас на службах, чтобы все прошло благополуч­но! - попросил я.

Не сомневайтесь, отец Симон! Будем о вашей поездке всем се­лом молиться...

Мы обнялись на прощанье. По пути к перевалу никакой тропы я не заметил, мы все время двигались берегом небольшой шумной речушки, бежавшей с далекой заснеженной седловины, которую то открывали, то закрывали серые клубящиеся тучи. Издали было заметно, что снега там немало. Валерий с рюкзаком и автоматом шел впереди, ребята попеременно несли наши тяжелые рюкзаки, нагруженные подарками от жителей Псху, вдобавок таща на себе свои автоматы. Неожиданно метрах в ста впереди, там, где ущелье слегка вы- полаживалось, наш путь пересекла медвежья семья: два больших медведя и один чуть поменьше. Началась отчаянная пальба из ав­томатов. Двое медведей упали - большой и поменьше. Тот, упав, жалобно поднял вверх передние лапы, словно сдаваясь. Третий успел нырнуть в густые заросли. Все это произошло так быстро, что я не успел опомниться.

Валера, зачем вы их убили? - с упреком обратился я к мили­ционеру.

Тот серьезно ответил:

На обратном пути ребята заберут мясо и шкуры. Мясо - домой, а шкуры продадут военным. Жить-то надо, батюшка!

Это происшествие омрачило начавшийся поход.

Думаю, за такие дела нам придется всем ответить, отец Си­мон! - тихо сказал мне на ухо иеромонах.

Да, все это так просто не пройдет, к сожалению... - согла­сился я.

В рыхлом снегу наши ноги начали вязнуть, сначала по щиколот­ку, потом по колено. Спасало от снега то, что мы шли в резиновых сапогах, обвязав голенища веревками. Сапоги мы должны были оставить на той стороне перевала, в первом селении у родственни­цы пчеловода. Ботинки мы несли с собой. Перевальная седлови­на встретила нас свистом шквального ветра, швыряющего в лицо клочья тумана. Наши помощники распрощались с нами и быстро начали спускаться вниз, опасаясь дождя.

То, что я увидел, заглянув с перевала в сторону России, ужаснуло меня. Мы стояли на гигантском снежном наддуве высотой метров двенадцать, заканчивающемся вертикальным обрывом. Валерий приказал нам не двигаться, а сам взялся искать обходной путь. Найдя понижение в толще снежного пласта, на котором мы стояли, он принялся копать в обрыве ступени саперной лопаткой.

Спускаемся здесь! - крикнул он.

Свист ветра унес его слова в пропасть. Мы подошли к краю обрыва.

Я спущусь первым, а затем вы по одному! Помните, что падать запрещается!

Через несколько минут он стоял внизу на пологом снежнике и, подняв лицо кверху, призывно махал рукой.

Давай, отец Ксенофонт, спускайся! - уступил я место своему спутнику.

Нет, батюшка, идите вы, как более опытный! Я хочу посмо­треть как вы пройдете... Мы перекрестились, и я начал спуск, стараясь не смотреть вниз. Я пытался как можно глубже вбивать в снег носки сапог и даже пальцы, которые вскоре начали саднить от жесткого снега и оде­ревенели от холода. Валерий страховал меня внизу, чтобы я не уле­тел по снежнику в далекую туманную котловину ущелья. Мне ка­залось, что я обязательно сорвусь, и все же, не зная как, уже стоял внизу, не веря своим глазам и стараясь дыханием согреть мокрые покрасневшие руки.

Вслед за мной по снежному пласту полез отец Ксенофонт, повто­ряя мои движения. Его огромные сапоги не помещались в снежных ступеньках, и он прилагал отчаянные усилия, чтобы удержаться, хватаясь за снег руками. Но на последних метрах он не удержался и заскользил вниз. Мы с милиционером поймали нашего друга на снежнике и задержали его скольжение. Посиневший от холода, он присоединился к нам. Туман окутал перевал, и в лицо начал хле­стать холодный моросящий дождь, пошатывая нас резкими поры­вами шквального ветра. Итак, здравствуй, Россия!

Если бы только земные родители родили меня, то я бы стремил­ся пребывать с ними неразлучно, не ведая Тебя, Боже. Но как тогда я смогу перенести тра<

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: