Илья Иванович и Александр Павлович

В полярной экспедиции против пиретов, как вы помните, отличился я штурвальным. И лейтенант Лазарев с тем расчётом брал меня к себе на шлюп, ради опыта плавания среди льдов. Прав был, умел я вовремя, вперёд вахтенного офицера, скомандовать переложить паруса и свернуть руль

Когда Беллинсгаузен и Лазарев лично докладывали государю о результатах и обстоятельствах столь небывалой экспедиции, государь поинтересовался, кого бы из команд они посчитали ценным для русского флота, достойным роста. Он, возможно, ожидал, что назовут кого-то из молодых офицеров, но Лазарев обозначил именно меня, сам, вернувшись на шлюп с аудиенции, мне сказал. Подчеркнул, ясно, преувеличил, что я — прирождённый моряк, в море ходил, почитай, с детства и морским наукам не в училище выучился.

Государя заинтересовало именно то, что я — из поморов. И во время официального его на шлюпы, где и офицеры, и матросы получили за свои старания и открытия приличествующие награды, государь лично меня отвёл в сторону. Я подивился, зелень, ещё на отчество не заработавшая.

Стал интересоваться не столько морскими делами, сколько старинным поморским благочестием. Всё удивлялся, насколько северные крестьяне и матросы грамотны, в том числе в Писании, насколько блюдут молитвенные правила, пусть даже и в море. Позвал кого-то из присутствовавших уважаемых флотских чинов, контр-адмиралав эполетах, тот задал несколько вопросов о навигации, остался изумлён, сообщил государю, я своим опытом посрамлю иного английского шкипера. А англичане и тогда, как слава голландцев погасла, почитались наипервейшими моряками.

— Учиться тебе уже особо не нужно. Языки освоить, математику, астрономию немного, и будешь ты отменный флотский офицер. — примерно так говорил тогда государь. — Официально, конечно, пуска не дадут. Без дворянства и протирания скамьи в Кронштадте. Так я сейчас распоряжусь, и не отпирайся, такова государева воля, пока я государь! Государь смеет

Вызвал секретаря, надиктовал письмо в морской кадетский корпус, дабы после испытательного плавания под командой Лазарева уже в унтер-офицерском, а не матросском чине приняли у меня экзамены, с учётом письменных рекомендаций самого Лазарева о том, какие экзамены уже приняты не профессорами, а океаном.

После Лазарев же говорил, что сие было неслыханно, невероятно.

Но ещё более невероятным было следующее. После похода «Крейсера», когда было доложено о наведении порядка в Русской Америке, когда я уже сдал экзамены и ждал производства в офицерский чин, вызвал меня государь на тет-а-тет, или как тогда говорили, конфиденцию.

И заговорил о том, что вот когда он уйдёт от мира, такие, как я, вряд ли уже смогут выслужиться по заслугам, по личным качествам и умениям.

— Государь, не уходите от мира! — Воскликнул я. Искренне. Так симпатичен мне в тот момент был этот усталый не по возрасту человек, я прямо физически почувствовал, какую гору он за собой тащит.

— Молчи, молчи, боцман! Ты не знаешь, какие грехи на мне, и как невозможно с ними жить в свете, а уж тем более — быть царем. И теперь я уничтожаю казенного крестьянина Илью Несиделова и творю потомственного дворянина Илью Несиделова. А скоро уничтожу императора Александра и сотворю старца... Хотя бы старца Феодора. Я уже почти решился, нужно только уехать из Петербурга — столичная позолота мне мешает, — проеду заново по России, остановлюсь в глухой провинции, где всему двору будет не по себе, и исполню свой замысел. Что из этого значимее? Вот то-то же! Встань, дворянин Несиделов!

— Все будут думать, что я скончался. Гроб с куклой доставят в Петербург. Все будут думать так — кроме доверенных людей, которые точно будут молчать. И ты молчи! Когда-нибудь люди узнают, но — потом.И вот еще чем с тобой поделюсь, пока ты еще не совсем дворянин, пока ты хоть немного — крестьянин, матрос, кормщик. Как я стал государем и как согрешил против всех установлений. И об этом тоже молчи — хотя бы, пока следующий после моего преемника царь не сядет на престоле. Мне нужно этим поделиться — и именно с таким, как ты. И спросить — простишь ли ты меня в этом моем окаянстве?

— А в чём же окаянство? Разве государь не волен во многом, в чём не волен его подданный?

— А я и государем тогда не был. Грех на мне тяжкий, грех отцеубийства. Вот в реляциях писали — государь Павел Петрович скончался апоплексическим ударом. Да, если удар табакеркой по голове можно считать апоплексическим. Я даже видел эту табакерку, со следами крови. Да, конечно, при самом убийстве меня не было, но я знал о заговоре, и заговорщики убедили меня, что батюшка против меня злоумышляет. Негодящим наследником считает, дескать, и не люблю фрунта, и крамолой французской увлекаюсь. Батюшка, конечно, человек взбалмошный был, не всегда в душевном равновесии, но что мне стоило улучить нужное настроение да и переговорить начистоту?

— Потом я, конечно, я осознал и испугался содеянного. И, когда я испугался греха и сказал — я этого не хотел и не приказывал — я понимал, что на тех, кто убил, грех предательства, грех нарушения присяги. А на мне — грех убийства родного, пусть бы и нелюбимого, отца. Пусть он был плохой император, пусть я хотел быть всю жизнь лучшим императором, пусть мои, а ни чьи-нибудь, солдаты и генералы победили Наполеона — всё время надо мной висел этот грех... Даже с самого начала, нужно было вступать в наследство, огромная империя ждала моих решений, мне бы уже тогда не в императорский кабинет, а на покаяние в дальний монастырь. Может быть, и правление моё тогда пошло бы иначе. Ну кто из нас, по-твоему, больший Иуда, я или граф Пален? По-моему, я!

— Государь... Велик твой грех. Но — я не поп, я не понимаю, а токмо чую, и по чувству моему скажу: грех твой велик, но не окаянен! И не нужно тебе уходить, а нужно добрыми делами в свете этот грех в ничто обратить! Вот есть офицеры, которые мыслят стране доброе, но только они в боязни от тебя то скрывают, а тебе бы их приблизить и возвысить!Ты, государь, все же хотел показать собой, каким царь должен быть. А Пален — только за сребрениками гнался. Стало быть, он Иуда и есть, а твой грех - если не как грех Петра, то всего ненамного больше.

— Я приближал и возвышал, но какой-то злой рок довлел… Я приблизил и возвысил Сперанского, кто честнее мне служил, не ведаю. И сам же его в ссылку, хоть и почётную, отправил. Я приблизил Аракчеева. И что тот Аракчеев? Паркетный генерал. А честные генералы где? Кто при Бородино гниёт... Вот Кутузов был честный генерал, говорил — государь, не ходи за границу, не бей Наполеона до конца. Я не послушался, а он на границе и помер, и не старик, вроде, был...Одно страшно мне, что Константин, что Николай не смогут. Константин всё в парад устроит, а Николай — в орднунг. Это у нас, у Павловичей, грех наследственный... Жаль, не сподобил господь законными детьми, теперь стране придётся кого-то из моих братцев натерпеться... Но на них греха отцеубийства нет, даст Бог, взрастёт наследник!

— Извини, я тоже человек. А человек ошибаться может. Я какой рескрипт не пишу, а нутром чую, всё порушится. На параде или на орднунге хотя бы лет двадцать страну удержать можно, а там и наследник какой нарастёт. А я уже сейчас всё порушу.

Скажу, зная иные прочие дела. Константин, за которого ратовали гвардейцы на Сенатской, оказался бы хуже, чем его брат. И из самой конституции, если бы принял, устроил такой парадный порядок. Николай Павлович хотя бы задумался, и дельных советников вокруг него сперва порядком было. И воспитателей наследнику он серьёзных назначил. Вот только чудить начал, сам взялся империей как парадом командовать, и, боюсь, плохо дело кончится. Парусник — это красиво, пароход — грязно. На параде. А в бою? Бой вообще — дело грязное.

Илья Иванович замолчал. Собеседники тоже долго молчали.

Ходили, конечно, слухи, и об убийстве Павла, и о том, что Александр Павлович не умер, а ушёл сперва в странники, потом в старцы, но это были именно слухи.

— Да, если так, понятна неожиданная милость здравствующего государя, — сказал медленно Алексей Леонтьевич. — Но отчего Александр Павлович выбрал тебя, моряка, ещё не ставшего офицером, для открытия своей тайны?

— Может быть, я и не один такой. Даже уйдя из мира, государь хотел получать сведения о том, что происходит в стране. И не от придворных, которые, к тому же, зная тайну, могли ей воспользоваться для дворцовой интриги, для шантажа Николая Павловича или даже для дворцового переворота. А, так сказать, из гущи народа. Я, как источник сведений, человек, не утративший связей с Поморьем, знающий жизнь простого матроса, имеющий возможность, уйдя в отставку уже потомственным дворянином, стать помещиком, представлялся ему, видимо, наилучшим вариантом. И пока я служил, и теперь раз в полгода-год ко мне приходит письмо, как мы уговорились, за подписью «Ф. К.», в котором ничего не написано, кроме адреса доверенного человека. И я шлю на этот адрес обстоятельный отчёт о том, что наблюдаю, какие известия до меня доходит, каково общественное мнение в дворянских кругах и о чём судит народная молва. А теперь, друзья, пойдёмте, негоже оставлять Татьяну Сергеевну в одиночестве надолго.

— Илья, а у тебя остался ещё тот кубинский ром? — спросил Никита Дмитриевич. — Честно говоря, после таких новостей я бы немного поправился, а то голова кругом.

Друзья удалились, Илья Иванович ещё поворчал, что ключ от библиотеки опять куда-то потерялся…

Мишка и Настя вылезли из открытия. Теперь уже не до книжек было, они выскользнули из библиотеки, сунули ключ обратно в карман дремлющему сторожу, и убежали на задний двор, где их точно сейчас никто бы не услышал.

И там поклялись самыми страшными индейскими и рыцарскими клятвами никогда, никому, ни при каких обстоятельствах не рассказывать о том, что они услышали, и даже в разговорах друг с другом, даже без свидетелей стараться не упоминать об этом.

Вернувшись в дом, они сказались уставшими и разошлись по комнатам.

А на следующий день Настя сказала, что соскучилась по своим индейским друзьям, договорилась с Надей, что они будут слать друг дружке письма с нарочными хотя бы раз в неделю, и уже вечером за ней приехала бричка из Катарцево.

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: