Глава 18. Британская Национальная библиотека.

— Во все времена магические войны не обходились без участия магглов. Естественно, для них картина выглядела несколько иначе, чем для непосредственно сражавшихся волшебников, однако разрушения маггловского и магического миров, пересекающихся, но в маггловском случае не подозревающих друг о друге, были сопоставимы. Я бы сказал, что магглам доводилось тяжелее: волшебное общество легче восстанавливает свои институты и коммуникации.

Таким образом, возродить систему управления или заново возвести разрушенный проклятиями замок, имея под рукой многовековые институты и волшебные палочки, несравнимо проще, чем пытаться создать новое общество или восстановить разрушенный город.

Тем не менее маги никогда не пытались оградить простых людей, не наделенных волшебными способностями, от последствий своих битв. Примерами тому полна новейшая история магии, включающая в себя последнее столетие — так называемый маггловский «Двадцатый век». Мы уже изучали причины и предпосылки Большой Магической, отразившейся на большей части населения планеты как Вторая Мировая Маггловская Война. Думаю, нет нужды останавливаться на этом вопросе подробнее. Тема включена в экзаменационные билеты, и вам предстоит осветить ее на экзамене, до которого, смею напомнить, осталось меньше календарного месяца.

— Профессор Бинс, — разрывает не совсем дремотную, но все же сонную тишину голос Гермионы, — вы сказали, что маги не пытались оградить простых людей от последствий войн в магическом мире. А почему?

Профессор-призрак в недоумении поднимает голову. Ему редко задают вопросы, и почти всегда это делает один и тот же человек. Убедившись, что не ошибся, он кивает Гермионе и неторопливо отвечает:

— Таких попыток не предпринималось потому, мисс Грейнджер, что нередко отправной точкой для открывающихся военных действий служило появление харизматической личности. До определенного срока человек жил обычной жизнью, потом у него рано или поздно открывались магические способности, и он поступал в одну из волшебных школ или академий.

Таков пример, скажем, Адольфа Гитлера. Все мы знаем, что он закончил Дурмштранг, а затем, пользуясь полученными навыками и опытом, направил свои силы на достижение глобальной власти. К счастью, у него не хватило сил воевать на два фронта достаточно долго. Мир маггловский и мир магический были вынуждены объединить усилия для того, чтобы остановить его.

Я помню мистера Гитлера в юности, мне доводилось бывать в Дурмштранге с лекциями. Невзрачный студент с неукротимой жаждой знаний. С его стремлением к контролю над человеческой цивилизацией мы столкнулись значительно позже. К этому времени он был исключен из школы за попытку убийства. Он не остался в магическом мире, предпочтя сконцентрироваться на достижении контроля над магглами. Создал легенду, позволившую ему обойтись без прорех в биографии, кажется, приписал себе обычное школьное образование — и содрогнулась вся Земля.

Вот и ответ на ваш вопрос, мисс Грейнджер: маги не считают своим долгом защищать магглов, поскольку именно из их среды рождаются самые Темные маги. Мы не можем не обучать детей с магическими способностями, рожденных в маггловских и смешанных семьях, это означало бы по сути отрезать магглорожденным дорогу к обучению и развитию их главных талантов. Как итог, они знают о существовании нашего мира и оказываются сильнее и конкурентоспособнее в том, из которого вышли.

Гермиона краснеет, а я прислушиваюсь к шепоту, раздающемуся с парты Малфоя.

— Именно эту ситуацию когда-то предсказывал Салазар Слизерин, предлагая ограничить таким детям доступ к обучению в Хогвартсе. Не нужно далеко ходить за примером его, как ни печально это признавать, правоты. В наше время жив волшебник, который происходит из маггло-магической семьи и является сильнейшим из ныне живущих, с самой яростной жаждой власти, какую видело наше общество. Магглы пока не знают его имени, но мы знаем. Это…

— Волдеморт, — я произношу это вслух, негромко, но в тишине класса звучит как удар грома. Однокурсники рефлекторно вздрагивают и оборачиваются на меня, зато Гермиона не услышала, как Малфой радостно шептал: «Ату грязнокровок».

Бинс тоже вздрагивает — полупрозрачные плечи приподнимаются — и находит меня взглядом:

— Именно, мистер Поттер. Том Марволо Риддл, известный как Сами-Знаете-Кто, сопоставимый по своему разрушительному могуществу с Гитлером, но многократно превосходящий его. Есть лишь два отличия между ситуацией тридцатых годов маггловского прошлого столетия и той, что мы имеем несчастье наблюдать сейчас. Том Риддл учился в Хогвартсе — и пока не объявил нашему миру открытой войны. Хотя нельзя надеяться на то, что этого не произойдет.

— Нельзя, — соглашаюсь я ровным тоном, — так же как нельзя рассчитывать, что он вдруг сам собой исчезнет. Волдеморт яд принимать не станет. Он тварь живучая.

Вот теперь и правда стало тихо. Бинс конвульсивно сглатывает призрачным горлом, тон его становится резким:

— Мистер Поттер, не стоит называть Темного волшебника по имени в стенах школы.

— Почему? — я с интересом поднимаю брови, — нам все равно придется начать это делать, когда мелкие стычки перерастут в масштабные военные действия. Я думаю, вряд ли вы мне это запретите, учитывая наше с ним давнее… знакомство.

Взгляды окружающих делаются откровенно испуганными, и я усмехаюсь:

— Извините, — я сам не понимаю, что на меня нашло, — просто вы, сэр, говорили о войнах, и так настойчиво использовали прошедшее время… А наша главная война еще впереди.

Тихо. Так тихо, что залети в класс муха, ее можно было бы сбить заклятьем на звук жужжащих крылышек, не поднимая головы.

— Может быть, вы и правы, мистер Поттер, — произносит наконец призрак, — может быть, вы и правы. Что ж, в таком случае, будет, я думаю, небесполезно поговорить о стратегии и тактике именно человеческих войн, то есть войн магов и магглов с Темными волшебниками. А тема восстаний разумных шипокрылов на Суматре может подождать. Как вы на это смотрите, господа?..

Когда мы выходим из класса, к нам пробирается, работая локтями, Парвати. Она мечтательно улыбается, глаза смотрят с необычным, почти кокетливым выражением:

— Гарри, браво! Тебе удалось заставить Бинса прочитать увлекательную лекцию! Я и не подозревала, что на Истории Магии можно делать что-то кроме того, чтобы спать и играть в «отбери замок».

Конечно, я должен сказать что-то другое, но я интересуюсь:

— В «отбери замок», — говорит она все еще радостно, — это такая игра для двоих. Зачаровываешь пергамент, расчерчиваешь на две части и начинаешь рисовать крепость, а противник пытается таскать у тебя кирпичи. Ну и ты у противника тоже.

— Ну, кирпичи сами ложатся на стены, твоя задача — похитить их у противника как можно больше, да еще свои нарисовать. Кирпичи противника у тебя будут одного цвета, а те, которые сам сделал — другого, и если кирпичей противника больше, чем твоих собственных, вы начинаете… — договорить ей не удается.

— Ясно, — возмущенно говорит Гермиона, хватая меня за руку, — это даже хуже, чем взрывающиеся карты и дурацкие уничтожающие друг друга шахматные фигурки. Ну-ка, пошли отсюда.

Она решительно оттесняет Парвати в сторону и тащит меня за собой. Рон пыхтит где-то за спиной. Поворот, поворот, еще один — Гермиона буквально впечатывает меня в стену:

— Гарри, ты с ума сошел? Зачем ты заговорил на Истории Магии про… про Волдеморта?

Рон сдавленно сопит, но она игнорирует его мнение:

— Ты что, хочешь, чтобы у Малфоя сотоварищи появился еще один повод тебя оскорблять? Ты понимаешь, что тебе не хватает сейчас только репутации потенциального Темного волшебника?

— Ты тоже из магглорожденных, Гарри, пусть и наполовину! С явными талантами и способностью увлекать за собой других!

— А ты полностью маггла, — я выдергиваю руку и гневно смотрю на нее, — так что теперь, ждать, пока ты начнешь крестовый поход за властью над вселенной?

— О, — вырывается у Гермионы, — Гарри, в чтении твоих исторических романов определенно есть смысл!

— Бесспорно, — злость уходит, и я вздыхаю, — Гермиона, если даже Малфой решит объявить меня новой угрозой Хогвартсу, едва ли он устранит Волдеморта, чтобы расчистить мне путь к этому почетному званию. А коль скоро убивать Волдеморта мне, какая к дьяволу разница, говорю я о нем или нет, называю по имени или трясусь от страха перед простым сочетанием звуков. Мнение Малфоя меня интересует в последнюю очередь! Плевать мне, какую он может создать репутацию, хочу говорить и буду!

— Ты же нарочно это сделал, чтобы я Малфоя не слушала, — грустно улыбается Гермиона, — думаешь, я не поняла?

Гермиона смотрит на мое выражение лица, а потом обнимает, щекоча пушистыми кудрями мою щеку. Рон тоже кладет руки нам на плечи, и мы долго молчим.

— Ладно, — вздыхает, отрываясь, Гермиона, — идемте на обед, что ли. Кстати, Гарри, ты как-то слишком уж уверен в том, что тебе предстоит убить Волдеморта — именно тебе и чуть ли не в одиночку. Мы этого не допустим. Да и Дамблдор…

Я говорю это коротко, но твердо, и они возмущенно смотрят на меня:

— Дамблдор не сможет изменить судьбу и избавить меня от пророчества. Он все-таки не Бог и даже не Мерлин. А вам я этого сделать не позволю. Это не ваша судьба и… и вам незачем знать о том, что это — жить с подобной ответственностью.

Они собираются что-то возразить, но я выставляю перед собой ладони:

Потом поворачиваюсь и ухожу, чувствуя, что горблюсь. Но никак не могу заставить себя распрямить плечи.

Мы обедаем в давящей тишине. Поскольку места рядом свободны, это не слишком заметно, но выносить молчаливое неодобрение все равно тяжело.

Я сказал им то, что не раз и не два обдумал за этот год. Сказал, что не обреку на необходимость совершить убийство или участвовать в убийстве. Как ни рассуждай, а это для меня единственно возможное решение, и не имеет значения, насколько оно нравится моим друзьям.

Я тянусь за солонкой и машинально перехватываю чей-то взгляд от преподавательского стола. Дамблдор.

Ну разумеется, все, что мной сказано или сделано, тут же становится ему известно. Кто-нибудь да доложит.

Если только речь не идет о Снейпе. Я перевожу взгляд с лица директора на его фигуру в черном, на овал лица, обращенный к сидящей рядом профессору Вектор. Глаза Снейпа опущены, в облике сквозит безразличие, граничащее с брезгливостью. Интересно, если он настолько не выносит человеческого общества, почему не ест у себя?

Хотя тогда уместен и другой вопрос: почему он соглашается заниматься с учеником, который раздражает его больше всех остальных, вместе взятых. Или я себе льщу?

Так или иначе, от Снейпа Дамблдору информация обо мне не поступает. Иначе тот, конечно, уже вызвал бы меня к себе для того, чтобы допросить… тьфу, поговорить о боли в шраме.

А если воспоминания о боли в шраме теперь так четко будут ассоциироваться с мастурбацией… И при этом я буду так пялиться на него…

Одна надежда, что с окклюменцией дела пошли на лад. Утешает.

Я вздрагиваю раньше, чем осознаю, что произошло. Когда глаза Снейпа перехватывают мой взгляд, я не сразу понимаю, что отвечаю хмурому вопросу, написанному в чертах его лица.

Я не смог бы сформулировать этот вопрос, даже если бы меня предложили озолотить, но я знаю, как на него ответить.

Я наклоняю голову и беззвучно шевелю губами: «Добрый день».

Он практически незаметно пожимает плечами. И отворачивается.

Естественно. Он же ни о чем не спрашивал. А я не отвечал.

Кажется, однажды ситуация в таком роде уже имела место. Причем сравнительно недавно. А мне кажется, что это было в прошлой жизни.

Коридоры Хогвартса. Ночью, когда под сводами замка умолкают голоса, бесчисленные галереи кажутся древнее и величественнее. Слагающие их камни могут каждый рассказать историю своего создания — их грани, обтесанные руками канувших во тьму лет людей, напоены памятью о минувшем. А над Школой Чародейства и Волшебства время, кажется, не властно.

Я бесшумно ступаю по каменным плитам коридоров, наслаждаясь одиночеством и чувством полузабытого покоя. Мантия-невидимка скрывает меня от любого, кто мог бы попасться навстречу, будь то Филч, Миссис Норрис или профессор Зельеварения.

Впрочем, думаю, что и без защиты мантии я сумел бы ускользнуть от их не слишком дружелюбного внимания. Я уже шел заполночь по коридорам Хогвартса в тот вечер, когда вернулся Снейп — шел, каждую секунду ожидая, что меня заметят вне спальни после отбоя. Однако то ли мои инстинкты обострились, то ли просто везло — я ни на кого не нарвался. И это лишило меня прежнего страха.

А уж в отцовской мантии мне подавно нечего опасаться.

Хогвартс… Могучие стены, старинная магия ограждающих территорию заклятий. За шесть лет он стал моим домом — настоящим, тем, которым мне так хотелось сделать Гриммаулд Плейс — отодрав вопящие картины, пригласив вместо Кикимера Винки и Добби. Не вышло.

И я вновь обратил взгляд на Хогвартс. Не знаю, что мешало мне привязаться к этому месту безоглядно — может быть, воспоминания о втором курсе? О сцене, увиденной в дневнике Риддла, о его словах: «У меня нет дома… Они ведь не закроют Хогвартс?»

У меня тоже нет дома, но я упрямо не желал даже про себя произносить подобных слов — словно опасался повторить их за Риддлом. Не хотел признавать, что мой настоящий дом здесь, и другого не дано.

Когда отношение изменилось? Я не помню. Может быть, после смерти Сириуса, когда я понял, что Волдеморт угрожает не только нам, магам, но и этим стенам, простоявшим больше двух тысяч лет. Хогвартс не дом для него и домом не был. Так — дешевая рисовка, красивая фраза; он готов уничтожить замок, в котором живет волшебник, видевший первое поражение Темного Лорда.

Я иду мимо высоких окон, в которые льется лунный свет, время от времени касаюсь шероховатой каменной кладки.

Я не хочу, чтобы Волдеморт угрожал этой школе.

Поворачивая к Гриффиндорской башне, я замечаю краем глаза движение в только что пройденном коридоре — и автоматически прижимаюсь к стене. Все верно — кому еще и бродить, как не ему. Я бы фыркнул, если бы не опасался быть услышанным. В конце концов, при таком тихом перемещении в пространстве он должен как камертон улавливать даже дыхание спящих в своих спальнях студентов.

Слившись с темнотой, широко раскрыв глаза, чтобы лучше видеть, я наблюдаю, как Снейп проходит мимо меня — и облегченно перевожу дыхание, забыв о собственной невидимости. Он удаляется в сторону подземелий ровным, доведенным до автоматизма шагом, а я вновь направляюсь к спальне, мечтая добраться до кровати и уснуть.

Мысль о постели каким-то непостижимым образом переплетается с воспоминанием о только что прошедшем человеке — и я с трудом удерживаюсь от проклятия. Радость от того факта, что он меня не поймал, детская радость, которая уже стала привычкой — адреналин в крови — и возбуждение, с каждым ударом сердца разливающееся по жилам... по всему телу.

Искренне надеясь, что когда я дойду до спальни, эрекция спадет, а я смогу найти ей хоть какое-то разумное объяснение, я запахиваюсь в мантию плотнее.

— Над зданием висела Черная Метка… Ее все видели — даже маггловские рабочие, кажется, их называют «пожарные»…

— Ну да, тут не заметишь — такой рисуночек сквозь любой дым проступит…

— В последний год специалисты по изменению памяти требуют прибавку к жалованью — точно как тогда, во время его первого возвышения…

Я вхожу в Большой зал, сопровождаемый шепотом и взглядами исподтишка. Похоже, Гермиона вчера была права — я напрасно завел на Истории Магии речь о том, что назревает новая война. Теперь все думают, что я знаю что-то, чем не хочу делиться, и ломают головы, откуда мне удалось об этом узнать.

Здание Британской Национальной библиотеки. У Волдеморта странный вкус к разрушению. Чем ему помешали книги?

— Маггловские обозреватели в ужасе, — вполголоса зачитывает «Ежедневный пророк» Гермиона, — одна из крупнейших библиотек мира лишилась более чем половины своего фонда, непострадавших книг почти не осталось — притом, что их количество превышало несколько десятков миллионов томов. Ущерб нанесен не только Лондону. Это потеря для всего литературного мира. Никто не знает ни причины возникновения и мгновенного распространения пожара, ни того, отчего не сработала пожарная сигнализация. Пресс-службы правительства Великобритании не дают комментариев случившемуся. В мире магглов царит возмущение, службы новостей требуют ответа…

Она прерывает чтение и отбрасывает газету. Мы с Роном молча смотрим друг на друга.

— Конечно, у них нет объяснений! — прорывает Гермиону внезапно, — разумеется! У магглов и не будет никаких объяснений! А мы… мы, маги — как всегда промолчим!

— Тише, — говорю я ей, встряхивая за плечо, — не кричи.

— Гарри, да ты понимаешь, что это значит? — в глазах у Гермионы появляется блеск, подозрительно похожий на слезы, — это одна из главных библиотек мира!.. Была… А теперь…

— Мы же ждали этого, — отвечаю я тихо, осторожно косясь на преподавательский стол: Дамблдор, нахмурясь, изучает ту же страницу «Пророка», которую Гермиона только что просматривала. Он не глядит на нас, но я вдруг чувствую острую потребность исчезнуть. Пока он не пригласил меня побеседовать. На фоне моего вчерашнего заявления Бинсу директор вправе пожелать, чтобы я был осторожнее в выражениях…

А вот не буду. Не желаете сеять панику, профессор Дамблдор? А я не желаю прятать голову под крыло. Лучше знать и быть готовыми к нападению — хоть Хогвартс и не здание Главной библиотеки Британии, все равно.

Чего мы ждем? Ну чего? Нас провоцируют начать войну — а мы делаем вид, что ничего не происходит.

Я ловлю себя на том, что слишком сильно сжимаю пальцами чашку с какао — тонкие стенки вот-вот хрупнут.

Подавив желание запустить ею в стену, я осторожно ставлю ее на стол. Нет уж. Без сцен.

Завтракаем мы кое-как, да и не только мы. Оглядевшись, я думаю о том, что домовые эльфы, должно быть, расстроятся сегодня — потому что за обе щеки уплетают только младшие курсы, не читающие газет и не прислушивающиеся к разговорам старших. Им-то что — у них лето на носу, даже экзамены не могут омрачить такой радости.

Потом мне неожиданно приходит в голову соображение о том, что этот ночной пожар, озаривший все передовицы как маггловского, так и магического Лондона, может быть сигналом к атаке. Хорошо бы эта мысль посетила не только мою голову. Я снова смотрю на директора.

Дамблдор выглядит помрачневшим, словно туча набежала на безоблачное майское утро. Он медленным взором обводит присутствующих, скользит глазами по факультетским столам, особо внимательно разглядывая слизеринский, а потом находит глазами меня.

Однако Дамблдор не делает мне никаких тайных знаков, он просто чуть склоняет голову, и я, вспыхнув, склоняю ее в ответ. Я забыл поздороваться!

Мы безрадостно поднимаемся из-за стола, прихватив по булочке с корицей, и выходим из Большого зала. Мне совсем не хочется идти на уроки, однако их, конечно, никто не отменял.

Ладно, тогда хоть сходить умыться — голову не отпускает давящая тяжесть, верный признак приближающейся мигрени. Я киваю друзьям и говорю, что догоню их. Потом направляюсь по коридору к ближайшей туалетной комнате.

Может быть, мне просто слишком жарко — если намочить волосы, лоб перестанет жечь?

Понимание происходящего настигает меня слишком поздно. Мысленно успев порадоваться, что недалеко ушел от Большого зала, я прислоняюсь к стене и сползаю по ней, оседая на пятки. Может быть, кто-то из учителей увидит меня…

На пределе слуха раздается удар колокола, возвещающий начало урока.

Том Риддл — Лорд, мать его, Волдеморт — явился на обещанную «следующую встречу».

Наждак по оголенным нервам. Я не трачу сил на ответное приветствие — это я успел усвоить из уроков окклюменции. Говорить — значит лишаться энергии.

Мало, занятий было слишком мало, мне не суметь поставить Зеркало сейчас, когда от этого зависит жизнь… Вполне возможно, что не только моя.

«Гарри, ну же… невежливо отворачиваться от собеседника…»

Ледяная насмешка и бешеная злоба. Я тщусь раскинуть тонкую, как шелк, защиту заклятия, закрыть сознание от его грубого, как удар кулаком по двери, натиска.

Он рвет Зеркало, как только я начинаю расширять его.

Боль в шраме становится такой, что я забываю собственное имя. Но мне нельзя терять сознание… Я до сих пор не знаю, сможет ли он что-то выведать, пока я буду в беспамятстве…

Реальность плавится в пытке, и я, наверное, всхлипываю от боли — но не слышу себя. Я поглощен ощущением, что меня режут на куски.

«Какого черта тебе надо?» — я не задаю этого вопроса, его задает моя корчащаяся от боли физическая оболочка.

«О, совсем немного… Всего лишь крупицы информации…» — Волдеморту все же удается втянуть меня в диалог, и он бесплотно усмехается.

От этого омерзительного ощущения на секунду проясняется перед глазами. Я не желаю, чтобы это… существо копошилось в моем рассудке! Я делаю попытку поднять голову и еще раз сконцентрироваться.

Полупрозрачная серебристая вуаль Зеркала возникает перед внутренним взором, и я прилагаю все усилия, на какие способны тело и рассудок, чтобы уплотнить ее, сделать непробиваемой.

Волдеморт шипит, как клубок разозленных змей, и обрушивается на заклинание со всей яростью.

«Ты все равно не устоишь, гриффиндорец, — я предпочел бы лишиться слуха, чем слышать его в себе, — дурацкие принципы чести, вбитые за шесть лет, тебя не спасут… Мне нужен Орден имени дамблдоровской птички… его состав… его схроны… ну же, мальчик, не упрямься…»

— Нет! — не громче шепота, наверное, но мне кажется, что я кричу.

«Да… У тебя не хватит сил противостоять Лорду Волдеморту… Не упрямься, и твоя смерть будет гораздо легче, чем ты заслуживаешь…»

«Не согласен!» — наверное, падения в обморок на окклюменции и последующая боль в шраме хоть и недостаточно, но подготовили меня к тому, что я сейчас чувствую. Я все еще в сознании, хотя смерть начинает казаться притягательным местом. Там не так больно.

«Ты не согласен на легкую смерть?.. — смешок, в котором тень замешательства, — предпочитаешь мучения?»

«Если с тобой вместе… То я готов», — я отчаянно пытаюсь удержать сознание. От непрекращающейся пульсации шрама накатывает тошнота, в ушах стоит оглушительный шум.

Я не чувствую собственного тела — рук, ног, сижу я или уже лежу на полу. Я ощущаю его только как сгусток боли.

Пытка, несравнимая ни с чем, кроме разве что непрерывного Crucio… Сколько противились Лонгботтомы?.. Но я еще жив… Я еще мыслю…

Волдеморту, видимо, надоедает пререкаться — он обрушивает новый удар на мою защиту. Я не чувствую этого удара — только возникает ощущение, что стих сумасшедший морской прибой в ушах.

Мне некогда подумать, что это должно означать — я всего себя вкладываю в противоборство его напору.

Второй удар — из глаз сыплются разноцветные искры. Как мы глупо созданы… Ни на что не годимся при сопротивлении… Всего лишь раздражение нервных окончаний — а как больно…

Третий удар… держись, Гарри, держись, если не ты — то кто… кроме меня некому противостоять ему, мы оба знаем это…

Контуры внешнего мира начинают отдаляться, и я в отчаянии ищу чего-нибудь, возвращающего к реальности. Волдеморт больше не тратит слов, и теперь каждый удар сердца отдается болью в грудной клетке.

Защитным механизмам тела не справиться с его разрушительной мощью…

Я не рискую думать о том, сколько нужно выдержать. Если он не ограничен во времени, мне конец.

Мои зубы в который раз скользят по губам в попытке прихватить их, но срываются. Рот скользкий от мази, которую я нанес после завтрака на нижнюю губу, а поднять руку, чтобы прикусить кулак, нет сил. Да я и не уверен, что тело меня послушается.

Отвлечься на что-то настоящее… На физическую, внешнюю боль, которая напомнила бы, что я еще жив, а весь этот ад — не более чем ментальное вторжение, фантомный морок, которого нет на самом деле. Вцепиться зубами во что-то, что вернуло бы ощущение реальности вокруг.

«Ты умрешь!» — его голос оглушает меня. Кажется, в уши поставили затычки, и теперь Волдеморт гулко гремит в черепной коробке, словно в комнате, где нет мебели.

«Мальчишка, твое упрямство должно было тебя погубить! Ты сдохнешь в муках!»

Странно, у меня нет сомнений в его словах. Мне тоже кажется, что это конец. Кто смог бы справиться в одиночку с демоном, который не перед тобой, а внутри?

Но он не прошел в мое сознание. Я уйду с чистой совестью.

Я слышу тишину в голове и понимаю, что он собирается с силами. Следующего удара мне не пережить: призрачен Риддл или нет, я воспринимаю боль как реальную.

Я в последний раз пытаюсь прикусить губу, чтобы умереть без стона — и мои зубы впиваются во что-то теплое.

Я не отдаю себе отчета в том, что делаю, и сжимаю челюсти изо всех сил.

Кажется, это чьи-то пальцы, втолкнутые мне в приоткрытый рот. Я прокусил их до крови; этот солоноватый вкус внезапно подстегивает мою угасшую волю. Вкус крови на языке — и ощущение, что я больше не один. Будто кто-то обхватил меня сзади и прижал к себе.

Я слышу — если можно употребить это бледное слово — как о мое несчастное зеркало разбивается заклятие Риддла. Даже сквозь сомкнутые веки и отсутствие цветов я различаю, что оно ярко-зеленое. По пленке заклятия идет широкая круговая рябь, заставляющая меня содрогнуться от болезненного озноба, но зеркало остается целым.

Потом я выпрямляюсь — почему-то мне кажется, что кто-то упирает ладонь мне в спину — и выдыхаю вслух, невидяще глядя в пустоту:

И падаю назад, в тепло и ощущение безопасности, закрывая глаза. Наслаждаясь тишиной.

Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем я открываю глаза. Я хочу встать, но ноги отказываются держать меня. К тому же мне довольно уютно, поскольку спина продолжает упираться во что-то теплое. В кого-то.

Я предпринимаю героическое усилие и оборачиваюсь, не вставая с пола.

И встречаюсь взглядом со Снейпом. Темные глаза так близко, что я невольно моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд.

Правая рука Снейпа лежит у меня на груди, я замечаю это только теперь. Продолжая смотреть ему в глаза, я скольжу по этой руке ладонью. Когда наши пальцы соприкасаются, он морщится. Я осторожно поднимаю его кисть — каждое движение причиняет боль — и смотрю на пурпурные заполнившиеся кровью следы укусов. Указательный и средний пальцы — крайние фаланги припухли, рука кажется в сравнении с ними неестественно бледной.

Я перевожу взгляд на него, удивляясь, что тишину по-прежнему ничего не нарушает. Снейп смотрит на меня с обычным непроницаемым выражением. Ну да, профессор? Расскажите еще, что вы здесь совершенно случайно. И подпираете меня своим телом исключительно оттого, что вам нечем занять свободное время. «Вы получите помощь, Поттер», — так, кажется, это звучало? Я вам тогда не поверил.

Медленно, очень медленно я поднимаю его руку еще выше и, не отрываясь от не отпускающих мой взгляд глаз, касаюсь израненных моими укусами пальцев.

Тишина. Благословенная… но слишком глубокая. Он вздыхает — не таясь, с выражением усталости на лице.

Я ощущаю этот вздох телом — я все еще почти лежу на нем, не в силах подняться, но не слышу. Хм.

Его рука высвобождается из моей и исчезает из поля зрения, скользя по мочке уха, по шее… А потом возвращается, и я вижу кровь на подушечках пальцев.

Я недоуменно гляжу на густую, уже начавшую сворачиваться субстанцию, потом повторяю маршрут его руки — и слабо усмехаюсь, найдя разгадку беззвучия.

Вот оно что. Я оглох. В таком случае, наверное, опять половина сосудов в глазах полопалась, раз даже барабанные перепонки не выдержали.

Ну и видок у меня, должно быть. Как ему не противно…

— Я оглох? — я думаю, что спрашиваю вслух, потому что начинаю кашлять. Снейп хмурится, затем кивает и отстраняется, пристраивая меня у стены. Потом поднимается на ноги, глядя на меня сверху вниз.

А мне было теплее, пока мы сидели на полу вместе. Я все еще усмехаюсь, теперь уже, пожалуй, над собой.

Снейп протягивает руку, я принимаю ее и встаю. То есть мне хочется думать, что встаю. На самом деле я собираюсь упасть, как только принимаю вертикальное положение.

Он обхватывает меня за талию, и наши лица оказываются рядом, так, что я вижу его медленно сужающиеся-расширяющиеся зрачки.

Если бы я не оглох, тишина точно звенела бы. А так я могу только осязать тепло его тела в непосредственной близости от своего. Хорошо, что после встреч с Волдемортом надолго исчезают мысли о либидо.

Он начинает что-то говорить, потом смотрит на меня. Я отвечаю насупленным взглядом. Я не умею читать по губам.

Снейп раздраженно взмахивает рукой, отпуская меня, и достает палочку. Хм, он что — собрался меня левитировать? Я торопливо трясу головой и едва не падаю снова — ему приходится вернуть руку на мою спину, чтобы поддержать.

На лице зельевара проступает явственная досада, но палочку он прячет. Потом кивком задает направление. Ну да, я понимаю, что мне надо к мадам Помфри.

Я не слышу своих слов, но приступ кашля подтверждает, что я их произнес. Снейп склоняет голову в знак согласия — и его рука обнимает меня, помогая держаться ровно.

Кажется, меня никогда так не поддерживали. Я всегда так или иначе был предоставлен самому себе во время встреч с Риддлом.

«Брось, Поттер… Тебя никогда так не обнимали».

Я приказываю внутреннему голосу оставить гипотезы при себе и лишь с тенью прежнего ужаса думаю о том, что произойдет, когда воспоминания об этих руках вернутся ко мне среди ночи… в уюте постели.

Мы идем к госпиталю по коридорам Хогвартса. Где-то идут уроки, где-то беспокоятся Рон и Гермиона… А я направляюсь к больничному крылу и могу чувствовать только тепло, будто впитавшееся в мое тело от соприкосновения с телом Снейпа.

Его мантия иногда задевает меня по ногам. В глаза друг другу мы больше не смотрим.

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: