ДОН ВИСЕНТЕ НАБИРАЕТСЯ УМА-РАЗУМА

Но все эти огорчения с лихвой искупались той радостью, которую доставляла дяде мысль о его должности.

С тех пор как усердные исполнители воли дона Хенаро приставили к дяде парочку подканцеляристов, ему стоило поудобнее усесться в своём кабинете на своём стуле, казавшемся ему чуть ли не троном, как все его печали мгновенно рассеивались. Ожидания не обманули дядю: его должность была самой лучшей на всём острове.

Новое платье, которое он приобрёл, заняв денег у Доминго, преисполняло его гордостью. Походка его сделалась уверенной, голова поднялась выше, голос стал громче, и дядя, словно генерал солдатами, уже командовал несчастными молоденькими подканцеляристами, а они, чьи лохмотья олицетворяли собой нищету и бессилие, лишь опускали глаза, извинялись и терпели все его выходки, не смея никому пожаловаться.

Даже Доминго почтительно смотрел на моего дядю и с неподдельным восхищением то и дело повторял:

Однажды утром, дня через два или три после того, как мой дядя обновил своё платье, с ним на лестнице столкнулся дон Хенаро, направлявшийся в свой кабинет. Несколько раз удивлённо оглядев дядю с ног до головы, он нахмурил брови и удалился, бормоча себе под нос:

— Вот те на! Тут дело нечисто! Нет, этим канцеляристам нельзя доверять — они тут бог знает чем занимаются. Плуты, пройдохи! Уже успели раскрыть глаза этому дурню! Ну что ж, тем хуже для него. Ей-богу, вся эта страна — сплошные мошенники!

Войдя в кабинет, он уселся в кресло, вперил взор в потолок и шёпотом произнёс:

Кабинет дона Хенаро размещался на втором этаже, или, как говорят, в бельэтаже, и приходился как раз над архивом. Поэтому, когда в день первого разговора с нами дон Хенаро указывал на пол, он имел в виду будущий отдел моего дяди, где, как вы помните, в ту пору ещё располагался почтенный дон Бенигно.

Дядю весьма поразили выражение лица дона Хенаро и слова, которые тот пробормотал, но чем дольше он ломал над ними голову, пытаясь доискаться смысла, тем большие сомнения охватывали его.

«Разве в здешних краях не принято менять платье, если оно отслужило свой срок?» — спрашивал он себя.

Вскоре дон Хенаро спустился вниз, вошёл в архив, отозвал дядю в сторону и заговорил с ним о разных пустяках, при этом украдкой оглядывая его с головы до ног и всё больше восхищаясь отличным покроем его костюма.

Затем, чтобы убедиться в справедливости своих подозрений, дон Хенаро начал исподволь выспрашивать дядю, но кузен, несмотря на всё своё тщеславие оставшийся наивным простаком, отвечал ему с таким чистосердечием, что совершенно сбил его с толку.

Наконец дон Хенаро, взглянув на дядю в упор, чтобы увидеть, какое действие произведут на собеседника его слова, объявил:

— Висенте, я забираю у тебя твоих помощников-подканцеляристов. Ты уже, несомненно, вошёл в курс дела. Пора тебе начать работать самостоятельно. Ясно? Так будет лучше нам обоим.

— Как будет угодно вашей милости, — только и ответил он, почтительно поклонившись.

Дядя действительно уже кое-чему научился. Он сам восхищался своими успехами. Раньше, раскрывая папку, он видел столько штемпелей, знаков, пометок, столько различных почерков и каракуль, что ему казалось, будто он имеет дело с какой-то головоломкой, которую, даже обладая ангельским терпением, никогда не удастся разгадать. Теперь, понаблюдав за работой двух подкапцеляристов и получив от них кое-какие объяснения, он сообразил, что дело у него простое и ясное; читая один документ за другим, дядя радовался своим способностям и уму.

Он так восторгался собой и так горел желанием показать свою учёность, что порою выкладывал её перед теми, кто совсем недавно обучал его самого: он пускался в подробные и рискованные рассуждения о сути дел, изложенных в документах. Слушатели, быстро устававшие от его пустого и неуместного краснобайства, немедленно уходили из архива, ссылаясь на какое-нибудь срочное дело, и оратор за отсутствием публики умолкал.

Впрочем, он нередко выходил следом за беглецами, уносившими под мышкой дела, и, повысив голос, чтобы все слышали его и дивились его учёности, невозмутимо продолжал свои разглагольствования. Когда же рядом не было совсем уж никого» дядя говорил для себя: ему доставляло удовольствие слушать собственный голос. Вот почему для пего было не очень-то важно, останутся при нём подканцеляристы или дон Хенаро заберёт их. Кроме того, привычка сидеть за столом у себя в архиве излечила дядю от страхов и отчаяния перед неизвестностью, которые он испытывал в первые дни своей службы, оказавшись словно по мановению волшебной палочки на столь высоком посту.

— Тебе больше не нужны твои менторы, — продолжал дон Хенаро. — Я хочу, чтобы ты был здесь один, и сам стану твоим наставником. Кроме того, пора тебе уже кое-что зарабатывать. Видишь вот это?

С этими словами он вытащил из жилетного кармана несколько новеньких блестящих золотых и потряс ими, наслаждаясь звоном, который они производили, когда ударялись друг о друга.

— Что смотришь? — спросил дон Хенаро не то с досадой, не то с насмешкой.

— Как они прекрасны! — восхищённо ответил дядя. — Клянусь памятью отца, так хороши — ну просто взял бы да и съел!

— Полно, хвастун! Хотел бы я посмотреть, как ты это сделаешь!

И, еле успев договорить, дядя схватил монету, поднёс её ко рту и в мгновение ока проглотил, чем настолько ошеломил своего покровителя, что тот с трудом удержался, чтобы не заглянуть дяде в рот и пе пересчитать золотые, оставшиеся в руке.

И так как дон Хенаро всё ещё не мог поверить, что дядя взаправду проглотил монету, он расхохотался и сквозь смех выдавил:

— Ба! Уж не думаешь ли ты провести меня, как мальчишку?

Подобное сомнение раззадорило дядю: он схватил с ладони дона Хенаро ещё две монеты и отправил их в рот. На этот раз шутка вовсе не понравилась принципалу, и он влепил бы дяде оплеуху, если бы не боялся, что вошедшие усомнятся в его прославленной доброте.

Зато дяде столь лакомые кусочки пришлись весьма по вкусу, и, так как по лицу его было видно, какой у него отменный аппетит, дон Хенаро из предосторожности спрятали карман остальные монеты и, с. грехом пополам скрыв досаду, сказал:

Происшествие стало в канцелярии предметом всеобщего смеха и пересудов; кто-то даже расхрабрился настолько, что стал украшать стены кинтильями, децимами[8]и сонетами, посвящёнными столь рано проявившимся глотательным способностям двоюродного братца дона Хенаро, имя которого сочинитель также не обошёл вниманием. Когда дон Хенаро узнал о стишках, он рвал и метал несколько дней подряд, но так и пе выведал, кому же из его неблагодарных подчинённых принадлежат эти произведения.

Но ещё больше беспокоило его другое обстоятельство: он никак не мог сообразить, из какого же, чёрт подери, источника добыл дядя деньги па покупку нового платья.

Не прошло и дня, как дон Хенаро снова спустился в архив, снова отвёл дядю в сторону, положил обе руки ему на плечи и, тряхнув его, с наигранной весёлостью заметил:

— Благодарю, ваша милость, он к вашим услугам.

— Опять за своё! Повторяю тебе, говори со мной на «ты», иначе я рассержусь. Покрой твоего платья мне знаком — оно от хорошего портного, — продолжал дон Хенаро, поглаживая по рукавам и спине дядиного костюма и шутливо выворачивая ему карманы.

— Значит, ты у меня плутуешь понемногу? — лукаво подмигнув, осведомился дон Хенаро.

— Не понимаю вас, — ответил дядя, чувствуя какую-то неловкость.

Дон Хенаро придвинулся к нему ещё ближе и прошептал на ухо:

— Ну-ка, признавайся, ваша троица уже обтяпала какое— нибудь дельце?

Дядя и в самом деле ничего не понимал, но дон Хенаро сделал такой многозначительный жест и такую наглядную комбинацию из пальцев, что дядя покраснел и воскликнул:

— О, клянусь вам, нет, ваше превосходительство!

— Да полно!.. Я же всё понимаю… Что я тебе говорил? Ты — человек неопытный, и два эти мошенника втянули тебя в историю… Вот пройдохи!

— Да нет же! Будьте покойны — в такие дела меня не впутают.

— Довольно! — потеряв терпение и резко меняя тон, перебил его дон Хенаро и спросил: — Где ты достал деньги на покупку нового платья? Ведь ещё несколько дней назад ты клянчил у меня на пару башмаков.

— Сеньор, мне пришлось занять у лодочника Доминго. И поверьте, ваша милость, кроме этих денег, у нас с племянником нет ни реала. Нечем даже уплатить за постой. Дон Гонсалес, хозяин «Льва Нации», прямо-таки съесть нас готов.

На этот раз уши покраснели уже у дона Хенаро, и он, уставившись в поволок, проворчал:

— Ладно, ладно, я же говорил тебе — здесь не зевай: новичка тут быстро окрутят и облапошат. Тут что ни чиновник, то плут. Пройдохи! Бездельники! А вся вина и худая слава падает на бедного начальника. Будь настороже, братец! И, самое главное, во всём слушайся меня. Когда тебе скажут что-нибудь подозрительное, приди ко мне и посоветуйся, а то пропадёшь ради чужой выгоды: в этой стране едва ля не каждый — мошенник. Так-то, братец!

Прошло ещё несколько дней, и оба несчастных сверхштатных подканцеляриста были уволены. Оставшись один, дядя облегчённо вздохнул, почувствовав, что он стал полновластным хозяином столь важного отдела.

Каждый день в один и тот же час появлялся привратник Хуан, непроницаемый и невозмутимый, словно машина. Он приносил гору пухлых папок и клал её на дядин стол.

Хуан был одной из самых примечательных фигур в канцелярии. Как тень, бродил он из комнаты в комнату; ни один посетитель не попадал к дону Хенаро без его ведома.

В качестве местного чичероне он был источником всяческих сведений для просителей и даже умудрялся давать им советы. Он знал в лицо всех друзей дона Хенаро и только им беспрепятственно разрешал входить к нему в кабинет в неприемные часы; для всех остальных он устанавливал строгую очередь, рассаживая посетителей на длинной деревянной скамье, а затем, подобно тому как учитель вызывает школьников к доске или карте, по порядку впускал в кабинет тех, кто жаждал предстать перед начальством.

Хуан изрядно важничал и, по правде сказать, имел на то все основания. Он ведь был не просто швейцаром, а как-никак носил звание начальника привратницкой. У него была целая дюжина подчинённых: четыре человека и восемь кошек. Как опытный полководец, он умело расставил свои боевые силы: двум подчинённым приказал оставаться непосредственно у него под рукой, наверху, двух других откомандировал в нижние этажи; а кошки, коим было предписано избавлять всех привратников как верхнего, так и нижних этажей от забот по истреблению мышей, образовали некое подобие иррегулярного ополчения, постоянно носившегося вверх и вниз по лестницам. Иной раз кто-нибудь из привратников, увидев это, призывал ополченцев к порядку, вытягивая их по спине палкой или иным попавшимся под руку предметом.

Впрочем, и люди и кошки были обеспечены либо жалованьем, либо денежным довольствием. Надо отдать должное почтенному швейцару, или, другими словами, начальнику привратницкой: он отличался предусмотрительностью и неизменно, хотя и не без боя, добывал у начальства сумму, положенную кортесами[9]на содержание вверенного ему войска. Но, разумеется, он был не настолько глуп, чтобы тратиться на корм кошкам. В оправдание он приводил веские аргументы. Он замечал, например, что, когда у них набито брюхо, они становятся вялыми и ленивыми; при соблюдении строгого поста им не остаётся ничего другого, как добывать себе пропитание в трудах праведных, как и завещал господь.

— Вы не поверите, сеньоры, — любил повторять мудрый начальник привратницкой, — с тех пор как я стал придерживаться подобной системы, в канцелярии не видно ни одного паука, ни единого.

Свалив груду папок па дядин стол, Хуан молча и невозмутимо поворачивался к нему спиной и уходил разносить бумаги по другим отделам. Чиновники окрестили его «инквизитором» и «молчальником», давали ему и другие прозвища, тихонько подсмеивались над ним, но его терпению и невозмутимости позавидовал бы даже святой.

У дяди не хватало сил, чтобы обработать все поступавшие документы. В последнее время он уже несколько раз доказывал дону Хенаро необходимость моего присутствия в архиве — я ведь бездельничаю по целым дням и пора мне наконец приобщаться к делу.

Дон Хенаро разрешил мне ходить в канцелярию, но предупредил, что берёт меня практикантом, ибо для определения мне жалованья необходимо запросить сеньора министра заморских владений, и добавил, что он, наш покровитель, кое-что уже придумал и что мы, без сомнения, будем довольны и счастливы, когда узнаем, в чём состоит его план.

Таким образом, я стад письмоводителем своего дяди. Не успел я устроиться на новом месте, как дядя вытащил из стола толстую потёртую папку, лежавшую отдельно от других, и швырнул мне её со словами:

— А ну, за работу, и чем скорее, тем лучше. Возьми и приведи в порядок.

Он перелистывал бумаги, читал, писал и делал пометки со всей серьёзностью человека, знающего своё дело.

— Ну, что смотришь? — спросил он через некоторое время. — Уже кончил?

Я улыбнулся, полагая, что он шутит. Дядя же, не обращая на меня внимания, снова углубился в свои занятия.

— Покажите, что я должен делать: ведь я совсем незнаком с работой и даже не знаю, с чего начинать.

Не дослушав меня, дядя вновь принялся писать. Прошло ещё несколько минут.

— Но я ведь не знаю, что надо делать! Вы ничего не сказали мне. Растолкуйте же, что к чему.

Он торопливо и сбивчиво объяснил, что надо писать, и невозмутимо продолжал своё дело.

Я принялся исполнять то, что успел понять, но вскоре перо моё вновь и надолго повисло в воздухе. Наконец я прочёл дяде несколько строчек, которые мне удалось сочинить, и попросил продиктовать остальное.

— Племянник, — с улыбкой ответил он, — сейчас я так занят, что меня нельзя отрывать от моих мыслей, иначе я всё позабуду.

Этого было достаточно, чтобы привести в отчаяние даже самого терпеливого человека. Я не смел шелохнуться, чтобы не помешать дяде, но в душе не слишком лестно отзывался о его поведении.

До четырёх часов, когда присутствие закрывалось, я гак и не написал больше ни одного слова. Видя, что дядя собирается домой, я объявил:

Это рассердило его, и, махнув рукой, он отрубил:

— Тогда оставайся, пока не доделаешь: завтра к началу дня документы должны быть готовы. Здешнюю науку по учебникам не выдолбишь! — с видом победителя воскликнул дядя. — Смешно глядеть на тех, кто шляется здесь с учёным видом! Пусть-ка придут сюда, именно сюда! Ничего-то они не поймут, если им не растолкует кто-нибудь из тех, кого они почитают невеждами. Мы вот не торчим здесь целыми днями, уткнув носы в книгу, а всё равно у нас, чёрт побери, каждое слово так в строку ложится, что эти зазнайки вечно будут помирать от зависти и злости.

Наш разговор прервал дон Хенаро, вошедший в комнату с кипой бумаг под мышкой.

— Висенте, — сказал он, — я хочу указать тебе на одну ошибочку, просто так, чтобы ты впредь не допускал подобных.

Дон Хенаро перелистал бумаги и, найдя нужное место, ткнул в него пальцем:

Дядя придвинулся ближе и пробежал глазами весь лист и каждую строчку в отдельности.

— Это грубейшая ошибка, понятно? Будь она такой же незначительной, как другие, которые у тебя попадаются на каждом шагу, я бы промолчал. Но её я замечаю уже в четвёртый раз. В первый раз я решил, что она объясняется твоей рассеянностью, и просто исправил её, но начальник…

Словом, начальник усмотрел в ней насмешку. Сегодня он уже рассердился, полагая, что ты делаешь её нарочно, и мне стоило большого труда разубедить его. Я сказал, что ты ещё совсем новичок и ни о каком злом умысле здесь нет л речи.

Проклятый дон Хенаро, который сам писал отнюдь не яснее и не лучше дяди, откровенно наслаждался растерянностью подчинённого и возможностью отчитать его.

— Взгляни-ка сюда, — предложил он, подчеркнув указательным пальцем два-три места на странице. — Ты написал: «Вашезевательство». «3» вместо «с» — ещё куда ни шло, сокращённое обращение в одно слово вместо полных двух тоже простительно, но вот «ева» вместо «им», запомни, совершенно недопустимо. Это дорого могло тебе обойтись, Висенте, очень дорого.

И дон Хенаро принялся объяснять дяде правописание этого слова. Затем он вышел из архива. Вслед за ним направился было к дверям и дядя, но я ещё раз настойчиво повторил свой вопрос:

— Тебя только не хватало! — воскликнул дядя, гневно топнув ногой.

— Но, дядя, откуда же мне что-нибудь знать, если вы, Знающий человек, не учите меня?

— Подумаешь, персона! Работай так же, как работал я, учись, листай книгу, которая лежит у меня в сундуке. Я и не собираюсь обучать тебя всему — ты и сам должен соображать. Напиши для начала черновик, покажи мне, потом поговорим. Привыкай сперва думать, а потом уже делать.

Дядя мог бы избавить меня от лишних трудов, затраченных на самостоятельное знакомство с делами, изучение и обдумывание книги, хранившейся у него в бауле. Стоило мне получить самые краткие объяснения, и я вошёл бы в курс дела без пустой траты времени; но, послушно исполняя его волю, я изложил начерно все необходимые, с моей точки зрения, сведения о порученном мне деле и захватил свои записи домой. Работа не возбуждала во мне интереса, и я убил немало часов на то, чтобы просмотреть кипы бумаг, пробиться сквозь дебри неразборчивой писанины, прорваться сквозь заросли орфографических ошибок на испещрённых кляксами листах и затем изложить на бумаге мысли, мелькавшие у меня в голове.

Вечером, вернувшись в гостиницу, я несколько раз пытался прочесть дяде свой черновик, но он делал вид, будто не понимает моих намерений, а под конец раздражённо объявил, что я ему чересчур надоедаю и что служебными делами он занимается только на службе.

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: