Фридрих II прекрасно играл на флейте

И пытался так же солировать в европейской политике

Но затем события опять развернулись на сто восемьдесят градусов. Видя, что Австрия чрезвычайно усилилась и побеждает, прусский король забеспокоился, не отберут ли у него Силезию обратно. Он сызнова сыграл на опережение: без объявления войны напал на австрийцев и нанес им несколько поражений подряд. Марии-Терезии пришлось подписать мир, уже окончательно закрепивший Силезию за прусским королевством. Взамен Фридрих признал Франца императором.

В Германии после этого воевать перестали, но на остальных фронтах – во Фландрии, Италии, на морях, в заморских колониях – борьба продолжалась. Австрия, Англия, Голландия и Сардиния сражались с Францией и Испанией. Обе стороны одерживали победы и терпели поражения. Конца кровопролитию было не видно.

Таким образом, шведско-русская война в Финляндии была не более чем мелким эпизодом большой европейской свары и произошла вследствие весьма эффективных усилий французской дипломатии, которой удалось оставить Австрию без помощи российского союзника. (Это занимало Версаль гораздо больше, чем волюнтаристская интрига Шетарди по устройству переворота).

В 1743 году Петербург наконец избавился от шведской угрозы, однако вмешиваться в европейский конфликт Россия не стала. Елизавета Петровна не хотела воевать, хотя как раз в это время Австрия брала верх и присоединиться к ней было бы небезвыгодно.

С точки зрения национального благоденствия, мирная политика была прекрасна; с точки зрения имперских интересов – не очень. Россия теряла международное влияние и вес.

Это противоречие станет константой всей последующей российской истории: правителям вновь и вновь придется выбирать между интересами народа и интересами империи. Всякий раз предпочтение будет отдаваться вторым. Руководитель внешнеполитического ведомства Бестужев-Рюмин убеждал царицу не мешкая поддержать Австрию, но в 1743 году Елизавета Петровна воевать не стала и затем целых полтора десятилетия воздерживалась от вооруженных конфликтов.

Но в конце концов имперская целесообразность все же возобладала. Одолев Шетарди и Лестока, французских агентов влияния, Бестужев выстроил свою «систему» сдерживания Фридриха Прусского, который всех очень пугал непредсказуемостью и напористостью. В 1746 году Петербург и Вена подписали оборонительный договор, направленный прежде всего против Пруссии.

Хоть Пруссия в это время уже не воевала, Австрия и ее союзники уговаривали императрицу прислать войско против французов. Англия сулила заплатить за это большие деньги российской казне, а пока подкармливала взятками-«субсидиями» канцлера Бестужева, и тот очень усердствовал.

В конце концов императрица уступила – дала разрешение отправить к Рейну 36-тысячный экспедиционный корпус, но войны Франции так и не объявила. Отпала необходимость.

Изменение баланса сил побудило Францию отказаться от продолжения борьбы. В 1748 году война за австрийское наследство наконец завершилась. Единственным, кто извлек из нее пользу, оказался король Фридрих. России же в конечном итоге удалось поддержать свой международный престиж без существенных затрат. В тот раз дело ограничилось военной демонстрацией.

«Бестужевская система» была обоснована в главном своем тезисе: опасливом отношении к Пруссии. Король Фридрих действительно вынашивал планы превращения своего королевства в империю, которая соберет вокруг себя всю Германию и станет первой державой Европы. (Этот проект осуществится век спустя, а в ХХ столетии приведет к двум мировым войнам.)

Но многоумный российский канцлер просчитался в стратегии. Он исходил из того, что старинная вражда Франции с Австрией непреодолима, поэтому во всем старался противодействовать Версалю. По той же логике Бестужев считал естественным союзником России извечно антифранцузскую Британию. К тому же английский король, являясь владетелем немецкого Ганновера, тоже опасался прусской агрессии. В 1750-х годах между британским и русским правительствами шла долгая торговля из-за того, сколько денег заплатят англичане Петербургу за содержание на прусских границах большого контингента войск. Наконец договорились: за 100 тысяч фунтов в год Россия расквартирует в Прибалтике 40 тысяч пехоты, 15 тысяч конницы и галерный флот. В случае нападения Фридриха на Ганновер вся эта сила должна ударить по пруссакам, за что будет аккордно выплачено еще полмиллиона. Конвенцию подписали в сентябре 1755 года, а четыре месяца спустя – гром среди ясного неба – Англия и Пруссия вдруг заключают военный союз и становятся лучшими друзьями.

Это событие, получившее в истории название «Дипломатической революции», повлекло за собой распад всех сложившихся альянсов, что в свою очередь привело к новой большой войне не только за европейское, но и за колониальное господство.

Истоки конфликта находились очень далеко от России – в Северной Америке, где французские интересы столкнулись с британскими. Стычки между колонистами обеих держав и их индейскими союзниками до того обострились, что в мае 1756 года Англия объявила Франции войну.

Для того чтобы решиться на такой шаг, Англии требовалось прикрыть свои немецкие владения от французского вторжения, и британские дипломаты разыграли смелую комбинацию. Чем платить большие деньги русским за защиту от Фридриха, не дешевле ли и надежнее договориться с самим Фридрихом? Предложение было сделано и с удовольствием принято. Пруссия объявила себя гарантом безопасности Ганновера.

Дешевле и надежнее, правда, не получилось, потому что англо-прусское сближение привело в панику все европейские дворы. Уже воевавшая Франция полностью поменяла свой курс и пошла на сближение с Веной. Еще больше заволновались в Петербурге – вся «бестужевская система» разваливалась. Фридрих II рассчитывал, что русский канцлер с его проанглийской ориентацией сумеет удержать Россию от вмешательства в войну, но британский демарш сильно подорвал позиции Бестужева. Англия, которую он всегда поддерживал и от которой получал деньги, оказывалась врагом, а злодейская Франция, с которой Россия в 1748 году даже разорвала дипломатические отношения, – другом. Горше всего для Алексея Петровича было то, что выходили правы его главный аппаратный враг вице-канцлер Воронцов и Шуваловы, всегда выступавшие за сближение с Версалем.

Единственное, в чем сходились обе придворные партии – во враждебном отношении к королю Фридриху. И с этого момента Россия резко меняет свою дипломатическую стратегию: раз мирное сдерживание не сработало, нужно готовиться к войне. Империя на то и империя, чтобы отстаивать свои интересы при помощи оружия.

Из сочинений некоторых отечественных историков может сложиться впечатление, что в 1756 году «скоропостижный» Фридрих («великим» его тогда еще не называли) ни с того ни с сего развязал агрессивную войну против своих соседей. С одной стороны, так и было – он ударил первым. С другой стороны, прусский король прав, когда пишет в своих мемуарах, что ему не оставили иного выхода. Фридрих пока не стремился к дальнейшей экспансии, он желал лишь удержать захваченную Силезию, благодаря которой его королевство стало в полтора раза больше и в два с половиной раза населеннее. С трех сторон окруженный враждебными странами – Австрией, Россией, Саксонией, а теперь еще и Францией, – он остро чувствовал уязвимость своего положения. Прусская армия была хороша, но по размеру втрое уступала объединенным силам противника, да и сражаться ей пришлось бы сразу на нескольких театрах. На английскую поддержку надеяться не приходилось – островная держава была сильна флотом, но не сухопутными войсками.

Активную подготовку к войне с весны 1756 года начал не Берлин, а Петербург, где наконец твердо решили покончить с «прусской проблемой». Правительство Елизаветы предложило австрийцам напасть на Фридриха II с тем, чтобы Вена вернула себе силезские земли. К прусской границе один за другим потянулись полки, из которых должна была составиться 80-тысячная армия.

Австрийцы, помня о поражениях предыдущей войны, колебались, просили отсрочки до следующего лета, а тем временем обсуждалось заключение тройственного российско-австрийско-французского союза.

Все эти небыстрые, но зловещие приготовления, конечно, отслеживались Фридрихом, который называл зарождающийся антипрусский альянс «Союзом трех шлюх» (Metzen), имея в виду Елизавету, Марию-Терезию и маркизу де Помпадур, фаворитку Людовика XV, которая в значительной степени определяла французскую политику.

Однако шутки шутками, но перспектива войны на всех направлениях сильно тревожила короля, и он решил опередить неприятелей, чтобы, по крайней мере, сократить число потенциальных фронтов.

Сначала он все же попробовал избежать столкновения, задав через своего посла прямой вопрос императрице австрийской: зачем она перемещает войска к границе и не собирается ли напасть на Пруссию? Когда же австрийцы ответили, что слухи об антипрусском союзе ошибочны, Фридрих, зная, что это ложь, перешел к действиям. Как обычно, он не озаботился объявлением войны.

При обычном течении дел не надобно удаляться от этих формальностей, – напишет он впоследствии, оправдывая свою нерыцарственность, – однако нельзя подчиняться им в случаях чрезвычайных, где нерешительность и медленность могут все погубить и где можно спастись только быстротою и сило».

Операция, направленная против Саксонии, была проведена блестяще, в стиле будущих германских «блицкригов». Пока отдельный прусский корпус отвлекал на себя австрийцев, король с основными силами захватил Дрезден и разоружил саксонскую армию. Все это заняло полтора месяца – поразительная скорость при медленности тогдашних войсковых передвижений.

Одним врагом у Фридриха стало меньше, зато пришли в движение остальные. Конфликт расширялся во все стороны, и скоро война приняла воистине планетарный размах. В ней примут участие с одной стороны Пруссия, Англия, Португалия и несколько немецких княжеств, с другой кроме Австрии, Франции и России еще Швеция с Испанией. Сражения будут происходить не только в Европе, но и на морях, в Северной и Южной Америке, в Индии и даже на Филиппинах. Погибнет, по разным оценкам, от полутора до двух миллионов человек.

В этой семилетней эпопее нас прежде всего интересуют события, в которых непосредственно участвовала Россия. На них мы и остановимся подробнее, кампания за кампанией, лишь в общих чертах следя за ходом войны на других европейских фронтах и вовсе не касаясь колониальных территорий.

Быстро присоединиться к войне у русских не получилось – и не только из-за географической отдаленности. После долгих лет мира армия пришла в довольно запущенное состояние. Полки были недоукомплектованы, дисциплина расшаталась, поход в осеннюю распутицу всем представлялся делом невыполнимым (а вот Фридриха это не останавливало). Плохо было и с боевыми генералами. Полководцев аннинской поры, Миниха и Ласси, уже не было: первый томился в ссылке, второй умер. Елизавета назначила главнокомандующим Степана Апраксина, креатуру канцлера Бестужева. Фельдмаршал состоял президентом Военной коллегии, но армиями никогда не командовал. Хорошо маневрировать он умел только при дворе.

Одним словом, в этом году русские пока еще запрягали и воевали с Пруссией лишь словесно. С. Соловьев цитирует публицистику, печатавшуюся в «Санкт-Петербургских ведомостях» – возможно, это первая в России попытка воздействовать на общественное мнение, которое, стало быть, уже начинает иметь значение. О Фридрихе газета писала с витиеватой суровостью:

…Может статься, что мы еще и такого времени доживем, когда все европейские державы устрашатся видеть такого принца, который под ложными виды и закрытыми намеряется вместо праведных законов такие от себя правила ввести, которые, кроме ненасытного желания и зависти или кроме ложного мнения о славе, другого основания себе не имеют. А сия страсть в таком монархе крайне опасна, который свою власть и силу на зло употребляет.

Раньше напечатали бы лубок, обозвали «антихристом», и дело с концом. Все-таки нравы при Елизавете заметно усложнились.

Тем временем Фридрих увеличил свою армию за счет саксонских солдат, а британцы собрали на севере, в Ганновере, войско немецких наемников.

Но и в следующем году русская армия очень долго раскачивалась. Общая сонливость эпохи сказывалась и на манере воевать. Поэтому основные события разворачивались на других фронтах, где Фридриху II приходилось туго.

Он попробовал использовать тот же прием во второй раз: вслед за Саксонией быстро вывести из борьбы Австрию. Но без элемента неожиданности затея не сработала, да и противник был посерьезней.

В начале года пруссаки вторглись на неприятельскую территорию сразу с четырех направлений, разбили одну австрийскую армию и захватили Прагу, но Вена прислала свежее войско, и оно заставило Фридриха попятиться.

Тут наконец завершила военные приготовления Франция и вторглась в Ганновер, разгромив нанятые Англией войска и угрожая коренным прусским землям.

Фридрих кинулся на север, в битве при Росбахе нанес французам поражение, но в это время перешли в наступление австрийцы, а их союзники шведы высадились в Померании.

Прусскому королю пришлось, не добив французов, торопиться в обратном направлении. Он победил австрийцев и помчался к Балтике отгонять шведов.

Надо сказать, что во всей этой сумбурной войне носился и спешил один Фридрих, все остальные участники действовали медленно и неповоротливо. Только за счет этого Пруссия как-то и держалась.

Самыми вялыми оказались русские. Фельдмаршал Апраксин дождался, когда закончится весенняя распутица и двинулся с места лишь в мае, причем небольшое расстояние от Курляндии до Пруссии одолевал почти два месяца, ссылаясь на узость дорог и «сильные жары». Многие (вероятно, небезосновательно) считали, что Апраксин тянет нарочно. Императрица хворала, наследник симпатизировал пруссакам, и многоумный фельдмаршал глядел в будущее.

Все же наступление развивалось и почти не встречало сопротивления, поскольку противник был занят другими фронтами. Русская армия при поддержке флота заняла важный порт Мемель (современная Клайпеда).

В конце концов, пришлось и сражаться, потому что навстречу ускоренным маршем двигался корпус старого фельдмаршала Иоганна фон Левальда. У него имелось вдвое меньше солдат, но пруссаки рассчитывали на легкую победу, потому что были очень невысокого мнения о боевых качествах российской армии.

На рассвете 19 (30) августа у восточнопрусской деревни Гросс-Егерсдорф под прикрытием густого тумана Левальд внезапно атаковал русские колонны пехотой и кавалерией с обоих флангов и с тыла. Одни части приняли удар стойко, другие в беспорядке отступили, и неизвестно, чем кончилось бы дело, если б не решительные действия молодого генерал-майора Петра Румянцева (будущего победителя турок). Со своими четырьмя полками он без приказа ударил в штыковую и повернул ход несчастно начавшейся битвы. Прусские полки смешались, стали отступать. Их план провалился.

Но после этой удачи Апраксин вдруг повернул обратно к реке Неман, ссылаясь на нехватку провианта, изнурение кавалерии и изнеможение пехоты. Считается, что фельдмаршала побудило к отступлению письмо его покровителя Бестужева-Рюмина, который со дня на день ждал Елизаветиной кончины и желал отличиться перед новым императором. Но, как уже говорилось, царица поправилась, а Бестужев угодил под суд. Вместе с ним пал и Апраксин, смещенный с командования и заточенный в тюрьму, где он через несколько месяцев умер.

Нового главнокомандующего не прислали из Петербурга, а взяли из находившихся в армии генералов. Виллим Фермор, родом шотландец, отличился в турецкую войну и слыл человеком храбрым, но как бывший адъютант опального Миниха не пользовался доверием при дворе.

В целом же кампания 1757 года при множестве кровопролитных боев ни одной стороне перевеса не дала и лишь продемонстрировала, что борьба будет долгой.

Союзники требовали от Петербурга, чтобы Россия активнее участвовала в войне, и Фермор, в отличие от Апраксина не имевший тайных политических мотивов, повел себя деятельно. Он не стал дожидаться лета, а начал наступление еще в январе. Впрочем, и при новом командующем русская армия оставалась не особенно стремительной. Почти не защищенную Восточную Пруссию, протяженность которой составляла лишь 300 километров, войска завоевывали почти пять месяцев. Потом двинулись в сторону Берлина, в среднем преодолевая пять километров за день, но застряли у крепости Кюстрин.

Порядку в полках стало немного больше, но состояние армии продолжало оставаться неважным. Участник похода князь Александр Прозоровский, будущий фельдмаршал, рассказывает в своих записках, что «дисциплина приняла некоторый вид», «выключая малые солдатские шалости, по-французски marode называемые».

Хуже всего с дисциплиной было в так называемом Обсервационном корпусе, составлявшем значительную часть армии. Создание этого контингента было очередным прожектом неутомимого Петра Шувалова. Осенью 1756 года он придумал некое элитное тридцатитысячное войско, которое будет особенным образом экипировано и вооружено невиданным количеством пушек (разумеется, шуваловских). На эту затею граф получил из казны огромную сумму, больше миллиона рублей. Полки Обсервационного корпуса, наскоро укомплектованные, почти не обученные и в конечном итоге очень скверно вооруженные, были самой слабой частью армии. Положение усугублялось еще и тем, что Петр Иванович командовал корпусом лично – но с дистанции, из Петербурга, эпистолярно.

И вот навстречу этому рыхлому, медлительному войску, спасая свою столицу, отправился сам король Фридрих. Он быстрым маршем прошел пол-Германии, за одну ночь форсировал Одер чуть ниже Кюстрина и немедленно атаковал Фермора.

14 (25) августа у деревни Цорндорф развернулась хаотичная и чрезвычайно кровопролитная баталия.

Несмотря на численное преимущество, русские вели себя пассивно, и Фридрих наскакивал на них со всех сторон, энергично используя свою знаменитую конницу. Шуваловский корпус, как и следовало ожидать, проявил себя неважно. Все правое крыло обороны пришло в расстройство, причем шуваловцы даже не побежали, а кинулись грабить повозки с вином, перепились, стали бить собственных офицеров. Однако центр и левое крыло русской армии держались и не отступали.

Ветер в сочетании с галопирующей кавалерией окутали поле боя огромным облаком пыли, в которой ничего не было видно. До темноты все рубились и резались в рукопашную. Потери были ужасающими: русские потеряли почти половину личного состава, пруссаки – треть. (Пропорционально это больше, чем при Бородине). В неразберихе попали в плен пять русских генералов, зато Фридрих лишился части своих пушек.

Хотя сражение, в общем, завершилось безрезультатно, Фермор решил, что оно проиграно, снял осаду Кюстрина, а затем вообще отступил на север, отказавшись от наступления на Берлин, так что прусский король смог спокойно заняться другими фронтами.

Там борьба шла с переменным успехом. Сначала Фридрих попытался наступать в Австрии, но для успеха ему не хватило сил, и он отступил. В сентябре австрийцы захотели воспользоваться тем, что король воюет с русскими, и вторглись в Саксонию. Фридрих за семь дней добрался туда от Цорндорфа, но его тридцатитысячная армия не смогла удержаться против восьмидесятитысячной австрийской. Зато и австрийцы не сумели воспользоваться победой – они вернулись на свою территорию.

Таким образом, на юге и востоке пруссаки в основном сдерживали более сильного противника, но на северо-западе, действуя против французов вместе со своими английскими и германскими союзниками, они добились серьезных успехов: отвоевали Ганновер и трижды побеждали в сражениях.

Всю зиму русская армия бездействовала и зашевелилась только на исходе весны. В июне она наконец приблизилась к прусским рубежам – и тут Виллима Фермора заменили шуваловским ставленником Петром Салтыковым, который ранее командовал проблемным Обсервационным корпусом. С. Соловьев пишет: «Фермор почему-то славился искусством военным. Петр Семенович Салтыков ничем не славился».

Но Семилетняя война выявила одно замечательное качество русской армии: хоть командование у нее никуда не годилось, рядовые солдаты отличались стойкостью и упорством. В этом отношении российское войско являлось прямой противоположностью прусскому. Фридрих Великий делал ставку на инициативных военачальников, отводя нижним чинам функцию покорных автоматов. Поэтому пруссаки с легкостью пополняли свои ряды за счет пленных – какая разница, кого гонять палками в сражение? В результате полки Фридриха отлично проявляли себя в маневрировании и регулярном бою, но, когда ломался строй, легко поддавались панике. Русские же хорошо дрались и предоставленные сами себе – особенно в обороне.

Вот почему даже при «ничем не славном» командующем оказалась возможна победа при Кунерсдорфе, главный успех русского оружия в этой войне.

В августе на Одере силы союзников соединились; в совместной русско-австрийской армии насчитывалось 64 тысячи солдат – не столь уж значительное превосходство перед пятидесятитысячной армией Фридриха. Этот искусный полководец одерживал победы и при худшем соотношении сил.

Салтыков, разумеется, готовился только отбиваться: расположил свои войска на укрепленных высотах. Инициатива все время была у Фридриха.

1 (12) августа он навел мосты через Одер, идеально провел переправу. Ловко расставленная артиллерия легко подавила русские батареи, расположенные бестолково, в низине. Потом король, собрав силы в кулак, обрушил удар на левый фланг обороняющихся (где по несчастью находился все тот же шуваловский корпус), разметал его, потеснил и центр, взял 180 пушек и пять тысяч пленных. Казалось, битва триумфально выиграна.

Но там, где всё зависело не от распоряжений начальства, а от солдатской стойкости, коса нашла на камень. На одной из высот русские встали намертво, и сбить их с места оказалось невозможно, сколько пруссаки ни пытались. Когда атакующая конница, понеся тяжелые потери, опрокинулась на пехоту, та побежала, и остановить охваченную паникой толпу, которой уже никто не управлял, было невозможно. Русская и австрийская кавалерия рубила бегущих. Под Фридрихом убили трех лошадей, он сам еле унес ноги.

Разгром был ужасающим. У короля от всей армии осталось не более трех тысяч человек. Невозвратные потери обеих сторон были примерно одинаковыми (по 15–20 тысяч), но многие прусские солдаты служили подневольно и теперь предпочли дезертировать. «Я не переживу этой жестокой неудачи, – писал Фридрих графу фон Финкенштайну, который в случае гибели монарха должен был стать регентом. – Хуже самой битвы будут ее последствия. У меня не остается резервов, и – признаюсь честно – я думаю, что всё пропало. Гибели отечества я не переживу. Навсегда adieu!».

А дальше произошло нечто очень странное – то, что Фридрих в одном из следующих писем назовет «Mirakel des Hauses Brandenburg» («Чудо, спасшее Бранденбургскую династию»).

Союзники перессорились между собой и вместо того, чтобы пойти на беззащитный Берлин, разошлись в противоположные стороны: русские на север, австрийцы на юг.

Самым ценным качеством Фридриха Великого был даже не полководческий талант, а кипучая энергия. Справившись с отчаянием, он наскоро собрал новую армию и продолжил борьбу, хотя после Кунерсдорфа сил на масштабные предприятия у него уже не хватало.

Не менее важные события происходили на франко-английском театре войны, где всё складывалось прямо противоположным образом: союзники Фридриха все время побеждали.

Год начинался с того, что французы готовились высадиться десантом в Англии, но потерпели несколько тяжелых поражений на морях и остались почти без флота. Это дало Фридриху надежду на заключение не слишком убыточного мира. Британия тоже была не против окончания дорогостоящего конфликта. Не хотела продолжать войну и сильно потрепанная Франция.

Но у Австрии и России после Кунерсдорфского триумфа разыгрался аппетит: первая требовала Силезию, вторая – Восточную Пруссию. На такие условия Фридрих согласиться не мог.

В этом году сняли и Салтыкова, потому что он предложил чересчур робкий план кампании: ни в коем случае не вступать в генеральную баталию, ежели не будет «гораздо превосходнейших сил», и вообще подождать, пока прусская армия сама собой придет в полнейшее изнеможение.

Государыне такой план не понравился. Она велела наступать, но насчет генеральных сражений согласилась – рисковать незачем.

Со столь двусмысленной инструкцией в командование вступил фельдмаршал Александр Бутурлин, про которого участник похода, впоследствии автор известных «Записок» Андрей Болотов пишет:

Сие известие привело нас всех в изумление, и мы долго не хотели верить, что сие могло быть правдою. Характер сего престарелого большого боярина был всему государству слишком известен, и все знали, что не способен он был к командованию не только армиею, но и двумя или тремя полками. Единая привычка его часто подгуливать и даже пить иногда в кружку с самыми подлыми людьми наводила на всех и огорчение, и негодование превеликое. А как, сверх того, он был неуч и совершенный во всем невежда, то все отчаивались и не ожидали в будущую кампанию ни малейшего успеха, в чем действительно и не обманулись.

Единственное значимое событие произошло, когда Бутурлин еще не добрался до ставки: русские взяли Берлин. Это звучит очень пышно по ассоциации с 1945 годом, но на самом деле происшествие было не особенной важности. Во-первых, для Фридриха столицей было место, где находилась его походная палатка, а городом Берлином он не слишком дорожил. Во-вторых, Берлин в этой войне один раз уже брали австрийцы и потом ушли оттуда, взяв с жителей контрибуцию. В-третьих, точно так же повели себя и русские: 9 октября приняли капитуляцию, собрали с горожан 200 тысяч талеров (больше, чем австрийцы), а сразу после этого ретировались, поскольку к Берлину двигался Фридрих.

Прусский король был занят восстановлением армии и довел ее до 200 тысяч солдат, в основном необученных рекрутов и военнопленных. Несмотря на низкое качество своих войск он сумел одержать победу над австрийцами в Силезии, но лишился Саксонии и поспешил туда, чтобы отвоевать эту важную область обратно.

Главная битва 1760 года состоялась между пруссаками и австрийцами 3 ноября при Торгау, где Фридрих опять победил, но, не имея привычки щадить «пушечное мясо», положил чуть не половину своих солдат. Зато вернул себе почти всю Саксонию.

Шестой год войны все участники встретили сильно истощенными. Относительно спокойные времена для российской казны остались в прошлом. На армию требовалось два с лишним миллиона рублей, а казна могла выделить меньше полутора. В этих условиях матушка государыня проявила высокую самоотверженность: объявила, что не сложит оружия, даже если будет вынуждена продать половину своих бриллиантов и платьев (а последних у нее, напомню, имелось до пятнадцати тысяч).

Но обошлось без таких жертв. Нехватка снабжения армии компенсировалась скудостью ее действий. Фельдмаршал Бутурлин по большей части стоял на месте. Лучше всех проявил себя Румянцев, герой Гросс-Егерсдорфа: он осадил и взял порт Кольберг, очень важный по своему расположению – туда могли прибывать морем подкрепления и припасы.

Фридриху II приходилось проявлять виртуозную маневренность, чтобы затыкать дыры на всех своих фронтах. Пруссаки два раза – в июле в Силезии, потом в октябре в Саксонии – били австрийцев и два раза в западной Германии французов, но, несмотря на это, их дела были плохи. Война явно клонилась к несчастливому для Фридриха финалу.

В прусской армии суммарно оставалось чуть больше ста тысяч человек, а надо было держаться на востоке против 90 тысяч русских, на юге против 140 тысяч австрийцев и на западе против 140 тысяч французов. Может быть, осторожный Салтыков был не так уж и не прав, когда призывал дождаться вражеского изнеможения.

И вдруг всё, словно по мановению волшебной палочки, переменилось.

25 декабря в Петербурге скончалась императрица Елизавета. В тот же самый день от ее преемника Петра III к Фридриху помчался гонец с предложением «возобновления, распространения и постоянного утверждения между обоими дворами к взаимной их пользе доброго согласия и дружбы». Россия выходила из войны сепаратно, без каких-либо условий, из одного лишь преклонения нового самодержца перед великим героем.

Прусский король справедливо нарек этот подарок судьбы «вторым чудом Бранденбургской династии».

Теперь для Пруссии открывались новые перспективы.

Война после этого длилась еще много месяцев, но, поскольку Россия в ней больше не участвовала, ограничимся лишь подведением итогов.

Победа досталась англо-прусской коалиции, причем в первую очередь Англии, потому что Фридрих всего только – ценой огромных потерь и полного разорения – сумел сохранить за собой Силезию, Британия же присоединила обширнейшие колонии в Америке и Индии. Собственно говоря, именно Семилетняя война превратила островное государство в настоящую мировую империю.

Россия, потеряв 138 000 солдат, никаких территорий не обрела, но все же, как ни странно, главная цель войны была ею достигнута: истощенная Пруссия временно оставила имперские амбиции и уже не представляла опасности для больших соседей (только для маленьких).

Места для новой империи в Европе пока не хватило. Эти времена настанут позже.

Чтобы период национальной истории оказался великим, то есть сопровождался бы грандиозным рывком в развитии, необходимы два условия: во-первых, готовность и даже насущная потребность страны к подобному прорыву и, во-вторых, наличие лидера или лидеров, способных возглавить и направить это движение.

Первое условие к началу 1760-х годов в России вполне созрело, а, пожалуй, что и перезрело. Бывшее московское царство превратилось в империю уже несколько десятилетий назад, и за это время новая государственная система, изжив петровские эксцессы и залечив травмы, вполне утвердилась. Империя немного пошаталась, но в конце концов твердо встала на ноги и теперь могла шагать дальше. Если марш не состоялся, то лишь из-за того что вторая нога хромала: русские самодержцы, а вернее самодержицы, по масштабу личности мало соответствовали потенциям великой державы, раскинувшейся от Балтики до Берингова пролива и окруженной либо слабыми соседями, либо весьма условными границами.

Изменение произошло, когда во главе государства наконец оказалась правительница пускай не петровской энергии, но зато гораздо большего здравомыслия, главное же – чей ум был устремлен не на мелкое, как у Анны или Елизаветы, а на грандиозное. Екатерина II хотела быть великой, и ее амбиции совпали с вектором, на который была нацелена модернизированная евразийская империя.

Эта женщина не обладала ни выдающимися талантами, ни предвидением, ее планы сплошь и рядом оказывались непродуманными, но она высоко целила и умела, промахнувшись, скорректировать прицел – этих качеств для величия оказалось достаточно.

Следует лишь оговориться, что применительно к стране величие вовсе не означает счастья и благополучия жителей. Во всяком случае не в России. Исторически это всегда была довольно странная великая держава, в которой обогащение государства вполне могло сопровождаться обнищанием населения, а громкие военные победы не сопровождались материальными выгодами. Екатерининское величие продемонстрировало эту грустную истину не менее наглядно, чем величие петровское, и привело к огромному народному восстанию, настоящей крестьянской войне.

Верно и другое: в «великие времена» тяжело жить, но про них интересно рассказывать.

Повесть о том, как дочь мелкого немецкого князька стала великой государыней великой империи, – это очередная волшебная сказка, на которые так щедра русская история XVIII столетия. Судьба второй Екатерины по-своему не менее удивительна, чем судьба первой. Та, конечно, начинала совсем уж из ничтожества, зато вторая взлетела на куда бóльшую высоту и оставила неизмеримо более глубокий след в истории.

Фортуна вела с Софией-Августой-Фредерикой Ангальт-Цербстской (так звали принцессу) какие-то очень непростые игры. Ее отец, владетель карликового северогерманского княжества площадью в тысячу квадратных километров, был небольшим начальником в армии тогда еще очень скромного королевства Пруссия. Эта отцовская служба и стала первопричиной последующих событий.

В начале 1740-х годов антипрусская «система» Бестужева-Рюмина в российской политике еще не утвердилась, и Елизавета Петровна подумывала женить своего юного наследника Петра Федоровича на сестре нового прусского короля Фридриха II. Но, по выражению С. Соловьева, «Фридриху жаль было расходовать свою сестру на русских варваров», и взамен он предложил прислать в Петербург дочь одного из своих генералов, фюрста Ангальт-Цербстского. Помогло то, что девочка были племянницей несостоявшегося мужа Елизаветы, Карла Гольштейн-Готторпского, умершего накануне свадьбы – для сентиментальной императрицы это имело значение. Она согласилась взглянуть на захудалую принцессу, и София-Августа-Фредерика в сопровождении матери отправилась за тридевять земель на смотрины. Вот и всё, что сделала для четырнадцатилетней немки Фортуна. Дальнейшее – заслуга самой девушки.

В то время как мать настроила против себя царицу и двор своей сварливостью и мелочностью, юная Фикхен (уменьшительное от Фредерики) совершенно очаровала Елизавету, и прежде всего тем, что всячески демонстрировала истовое желание перестать быть иностранкой и сделаться русской. То ли по природной сметливости, то ли в силу врожденного такта девочка выбрала самый правильный для тогдашнего Петербурга стиль поведения. Она старательно учила язык и молитвы, а когда тяжело заболела и ее хотели причастить, попросила позвать православного священника и тем окончательно завоевала сердце государыни. Ее такая невеста вполне устраивала, а жениха никто не спрашивал.

Интересно, что уже в этом возрасте Екатерина Алексеевна (так принцессу стали звать после перемены религии) мечтала не о романтической любви, а совсем о другом.

В ожидании брака сердце не обещало мне много счастья. Одно честолюбие меня поддерживало; у меня в глубине сердца было что-то такое, что никогда не давало мне ни на минуту сомневаться, что рано или поздно я сделаюсь самодержавной повелительницей России, – рассказывает она в своих «Записках». Так всё и будет: мало счастья, но много величия.

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: