БЕЗДНА, КУДА ВЛИВАЮТСЯ ВСЕ МОРЯ

Туда, где точно над головой неподвижно висит Полярная звезда, где оба конца стрелки магнитного компаса указывают на юг, где солнце восходит один раз в году, где шестимесячный день сменяется шестимесячной ночью, где сутки равны году, а сто суток – веку, – туда, в далекие полярные страны, к Северному полюсу, с незапамятных времен стремился человек.

Грек Пифей, первый известный нам полярный путешественник, почти два с половиной тысячелетия назад достиг берегов неведомой страны Туле. Ученые до сих пор спорят – возможно, это была Исландия, возможно, Северная Норвегия или Гренландия. Плотные туманы, которые летом почти постоянно держатся в районе кромки льда, поразили Пифея: «Нет здесь более земли, моря или воздуха, а вместо них смесь всего этого, похожая на морское легкое».

Проходили века, а знания о полярных странах по‑прежнему были полны нелепостей и суеверий.

«Там лежит царство льдов и мрака и находится вязкое, наполненное чудовищами море». Мореплавателя, рискнувшего проникнуть в полярный океан, подстерегает «раскрытая пасть бездны, куда вливаются все моря и где возникают приливы и отливы».

На глобусе Мартина Бехайма (1492 год) Северный полюс окружен морем. На карте Меркатора (1569 год) в районе полюса находится большой континент, разделенный на части реками. Но все это лишь предположения – никаких достоверных данных нет.

В 1553 году трагически закончилась зимовка английской экспедиции у берегов Мурмана. Лишь следующей зимой обнаружили карелы два корабля Хью Уиллоуби, «Стоят на якорях в становищах, а люди на них все мертвы, и товаров на них много». Погибли все – 63 человека.

И в 1619 году во время зимовки датчанина Йенса Мунка погиб 61 человек, лишь трое остались в живых.

И в 1736 году в отряде Великой Северной экспедиции, которую возглавлял Питер Ласиниус, из 48 человек погибло 35...

На корабле, символично названном «Надежда на лучшее», английский мореплаватель Генри Гудзон сумел в 1607 году достичь 80°23'. Дальше пути не было. Он не увидел «раскрытую пасть бездны», не встретил в море невиданных чудовищ – непроходимые льды остановили корабль.

Ходили, однако, слухи, что кто‑то из голландских китобоев «проходил на два градуса по ту сторону полюса; там не было льда, а погода стояла такая же прекрасная и теплая, как в Амстердаме летом». Ходили слухи, что достичь полюса удалось... японцам, что португальцы якобы пересекли Ледовитый океан – от Берингова пролива до Шпицбергена.

Отчасти под влиянием этих «охотничьих рассказов» у географов постепенно возникает вера в существование свободного ото льда, открытого моря вблизи полюса.

Были, конечно, и более веские основания – иначе эта теория не смогла бы просуществовать до начала нашего века.

Михаил Васильевич Ломоносов писал[1]: «После часто повторенных опытов нашел я, что вода, в которой растворено было столько соли, сколько ее содержится в одинаковом количестве морской воды, не замерзает даже при самой большой стуже до твердого чистого льда. Вода эта застывает лишь в роде сала, не прозрачного и сохраняющего соленое свойство воды».

Эти наблюдения совершенно справедливы. Морская вода, налитая в стакан, начинает замерзать при температуре ниже 0°[2](около – 1,9°) и действительно образует соленый непрозрачный лед «в роде сала». А чтобы заморозить стакан морской воды окончательно, необходима очень низкая температура, около ‑55°.

Но в реальном океане все происходит несколько иначе. «Молодой», только что образовавшийся из морской воды лед содержит внутри себя капсулы рассола. Это и делает его соленым и непрозрачным. Однако постепенно рассол стекает, и через некоторое время морской лед становится пресным, прозрачным и крепким.

Ломоносов, конечно, не мог этого предвидеть. В результате своих опытов он пришел к выводу: «Столь крепкий, прозрачный и пресный лед, каков тот, из которого образуются стамухи[3], не может сам собою замерзать в море».

Тогда совершенно логичен и следующий вывод: «Ледяные поля, или стамухи, берут свое начало в устьях больших рек, вытекающих из России в Ледовитое море».

Логично и окончательное заключение: «В отдалении от берегов Сибирских океан в летние месяцы от таких льдов свободен, кои бы препятствовали корабельному ходу и грозили бы опасностью».

Ломоносов предлагает план первой в мире высокоширотной экспедиции. В мае 1765 года три корабля выходят из Екатерининской гавани на Мурмане. «Чичагов», «Панов», «Бабаев» – написано на их бортах. Это и названия кораблей, и фамилии их командиров.

«Для пользы мореплавания и купечества избрали мы учинить поиск морского проходу Северным океаном в Камчатку и далее» – гласит секретный указ Адмиралтейств‑коллегий, который был вручен начальнику экспедиции капитану первого ранга Василию Яковлевичу Чичагову. Намеченный маршрут пролегал между Шпицбергеном и Гренландией, а далее вокруг неведомых берегов Северной Америки в широтах 78°–85°. Планом предусматривались обширные научные работы: метеонаблюдения, измерение магнитного склонения и наклонения, промер глубин и изучение течений, взятие проб морской воды...

Лавируя среди льдов, русские корабли упрямо пробивались на Север.

«Июнь, 26. Во втором часу по полудни нанесло с моря течением множество густого льда, и превеликими льдинами, – читаем в вахтенном журнале Чичагова. – И для того по крайнему разумению изыскивали способы к сохранению себя от бедствия. И старались оной лед разводить шлюпками. А как оной час от часу умножался и становился гуще, так что не допустить до судов были не в силах, тогда с каждого судна отводили шестами и крючьями. Однако от многих льдин были весьма чувствительные удары. От чего сделало судам повреждение и во многих местах вторую обшивку проломило. Служители от великих трудов и бессонницы приходили в бессилие...

Июль, 17. Погода пасмурна. И по большой части густой, а иногда редкой туман. Воздух весьма холодной, так что такелаж весь обледенел. И когда поправляли парусы, то лед с веревок валился на палубу...»

В борьбе со льдами и непогодой корабли сумели достичь 80°26' северной широты, но здесь были вынуждены повернуть обратно.

«За неизмерным количеством льда во все время нашего плавания, как Гренландского берега, так и сквозь льды проходу не усмотрено. И по всем видимым нами обстоятельствам северной проход, за непреодолимым препятствием от льдов, невозможен», – писал Чичагов в отчете.

Адмиралтейств‑коллегию совершенно не удовлетворили результаты плавания. На следующий год русские корабли вновь выходят на штурм льдов. Но, несмотря на все усилия, удается продвинуться всего на четыре мили дальше к северу – 80°30'.

«Видимые обстоятельства уверяют, что северной проход за великими льдами невозможен», – вновь пишет Чичагов в отчете.

В 1773 году два английских корабля – «Рейс‑Хорс» и «Каркас» повторили попытку Чичагова. Экспедицией командовал Джон Фиппс.

И вновь неудача. Корабли затерло льдами, и англичане даже решили их покинуть, но благоприятный ветер дал возможность выбраться на открытую воду.

Любопытно, что в этом плавании участвовал пятнадцатилетний мичман Горацио Нельсон. Когда суда стояли во льдах, Нельсон и его товарищ отправились на охоту, благо неподалеку появился медведь. Мушкет дал осечку, и тогда Нельсон решил убить зверя... прикладом. Капитан вовремя оценил ситуацию и выстрелом из пушки обратил медведя в бегство. Иначе, пожалуй, не быть бы юному мичману прославленным адмиралом.

Фиппс благополучно привел корабли в Англию. Ему удалось девять раз измерить температуру воды на глубинах от 58,5 до 1249 метров. Корабли достигли широты 80°48'.

Опыт ледовых плаваний, накопленный китобоями, заставлял сомневаться в возможности плавания к Северному полюсу. Многие сотни (!) китобойных судов погибли в борьбе со льдами. Только в 1819 году и только в заливе Мелвилл было раздавлено льдами четырнадцать китобойных судов. В 1830 году – двадцать...

Китобойный промысел, плавания среди льдов были связаны с постоянным смертельным риском. А надежда достичь на корабле полюса казалась призрачной.

И вот появляется план санного путешествия к полюсу. Его автор – английский китобой Уильям Скоресби‑младший. Идею Скоресби в 1827 году подхватил его соотечественник – моряк Уильям Эдвард Парри.

Тридцатишестилетний Парри участвовал уже в четырех полярных экспедициях и хорошо знал трудности плавания во льдах. Уильям стал моряком, когда ему не было еще тринадцати лет. В девятнадцать он уже лейтенант. В двадцать один командует канонеркой, посланной для защиты английских китобойных судов.

В 1818 году Парри впервые участвует в арктической экспедиции Джона Росса, посланной для открытия Северо‑Западного прохода – пути из Атлантического океана в Тихий вокруг северных берегов Северной Америки. Неясно было только, существует ли он, этот путь. В то время английский парламент установил огромную премию – 20 тысяч фунтов стерлингов – тому, кто первым его проложит.

Ледовая обстановка благоприятствовала англичанам. Корабли (Джон Росс командовал «Изабеллой», Уильям Парри – «Александром») беспрепятственно дошли до пролива Ланкастер. Перед ними открылся свободный путь на запад, но... Росс неожиданно повернул назад. Ему показалось, что корабли попали в залив, что путь преграждает горная цепь. Это был мираж, отнюдь не редкий в арктических странах.

Вернувшись в Англию, Парри излишне резко и во многом несправедливо обвиняет Росса в нерешительности, даже в трусости. И на следующий год он получает в свое распоряжение уже два корабля: «Хекла» и «Грайпер».

Мнимая горная цепь «расступилась» перед Парри. Ему удалось достичь 110° западной долготы – пройти половину пути между Девисовым и Беринговым проливами и завоевать «малый приз» парламента – 5 тысяч фунтов стерлингов.

«Хекла» и «Грайпер» зазимовали у открытого Парри острова Мелвилл. Экспедицию в достатке снабдили противоцинготными средствами – квашеной капустой, сушеными овощами, лимонной кислотой. Но еще важнее то, что Парри сумел сохранить у людей бодрость, избавил их от чувства неуверенности и страха. Каждый день согласно приказу проводились многочасовые прогулки, игры, гимнастические упражнения на воздухе. Еженедельно выходила газета, раз в две недели «первая арктическая труппа» разыгрывала новую пьеску.

Из 94 человек только у двоих появились зимой легкие признаки цинги, один из участников экспедиции умер от воспаления легких.

Дождавшись лета, корабли прошли еще дальше на запад (до 113°54'), а затем, встретив лед, благополучно вернулись в Англию.

Парри были возданы вполне заслуженные почести. В 1821–1822 и в 1824–1825 годах он вновь руководил арктическими экспедициями. Ему удалось впервые нанести на карты северо‑западную часть Баффиновой Земли и доказать, что она не часть материка, а огромный остров. Он открыл полуостров Мелвилл, пролив Фьюри‑энд‑Хекла, большой остров Сомерсет... Однако Северо‑Западный проход остался недоступным.

Парри обращает свой взор к полюсу. 1827 год. Испытанная «Хекла» доставила экспедицию к северо‑западному побережью Шпицбергена на широте 79°55'. Отсюда отряд должен был идти к вершине планеты с лодками и санями. Парри предполагал, что сани потащат специально закупленные олени, но на всторошенном льду использовать их оказалось невозможным...

Narrative of an attempt to reach the North Pole, in boats fitted for the purpose, and attached to His Majesty's Ship Hecla, in the year MDCCCXXVII under the command of Captain William Edward Parry. London, 1828 [4].

Утром 21 июня им вытащили одну из судовых шлюпок на берег. В мои планы входило устроить склады всевозможных припасов, которые позволили бы нашему отряду чувствовать себя полностью независимым от корабля, как в случае непредвиденной зимовки, так и в случае самостоятельного возвращения в Англию, если судно будет отнесено льдами далеко в море; бывают обстоятельства, против которых в этих краях не помогают никакие меры предосторожности.

В пять часов пополудни, когда все приготовления были завершены, мы направились к берегу на двух лодках, которые мы назвали «Энтерпрайз» и «Индевр». Со мной в одной лодке был мистер Беверли; лейтенант Росс [5] в сопровождении мистера Берда – в другой. Кроме них, на одном из тендеров, приписанных к кораблю, за нами следовал лейтенант Крозье. Его я прихватил с собой для того, чтобы он помог нам доставить часть нашего груза до острова Уолден и устроить третий склад продовольствия на острове Лоу, который должен был послужить промежуточной базой между островом Уолден и кораблем. Я взял с собой припасов на 71 день. Включая лодки и другие необходимые вещи, общий вес составлял около 260 фунтов [6] на человека. При взгляде на чрезвычайно неровную поверхность льда, с которым нам впервые предстояло столкнуться, казалось совершенно невероятным, что в пути мы сможем использовать ездовых оленей, снегоступы или колеса, поэтому я решил не брать их с собой. Однако из снегоступов мы соорудили четыре штуки отличных саней, чтобы тянуть на них по льду часть нашей поклажи; впоследствии они сослужили нам бесценную службу, в то время как все перечисленное выше, несомненно, только обременило бы нас.

Остающиеся салютовали в честь нашего отбытия троекратным «ура». Лавируя среди множества льдин, мы начали выгребать к выходу из бухты, а затем по совершенно свободному морю при спокойной и ясной погоде направились к западной части острова Лоу, которого и достигли 22 июня в 2.30 утра.

Выгрузив здесь провиант, мы в 4 часа пополуночи вновь тронулись в путь, работая на веслах повахтенно.

На ледяной припай, все еще державшийся у берегов острова Уолден, мы высадились в 3.30 пополуночи в субботу 23 июни. Управляться с плоскодонными, тяжело груженными лодками было трудно, но тем не менее они показали себя очень надежными и удобными. Поскольку люди сильно устали, мы решили отдохнуть здесь несколько часов и после того, как окончательно обо всем условились с лейтенантом Крозье, расстались с ним в три часа пополудни и направились к острову Литл‑Тэйбл [7].

Держа курс строго на север, мы быстро продвигались вперед. Наша широта в полночь была 80°51'13".

Учитывая, что солнце летом не заходит в этих районах, мы должны были двигаться всю ночь, а отдыхать днем. Благодаря этому мы могли наслаждаться теплом в часы отдыха и получали лучшую возможность просушивать одежду. Кроме того, немалое преимущество заключалось в том, что снег ночью был более плотным и облегчал движение. Единственным недостатком нашего плана было то, что ночные туманы были, пожалуй, более густыми и наблюдались чаще. Хотя даже в этом отношении разница между днем и ночью была меньше, чем можно было ожидать. Температура в течение суток изменялась незначительно. Ночные переходы и отдых днем настолько перевернули привычное представление о времени, что было трудно убедить себя и реальности дня и ночи. Даже офицерам и мне самому, то есть всем, у кого были карманные хронометры, не всегда удавалось ориентироваться во времени. А несколько человек заявили, и я им верю, что за все путешествие они так и не смогли отличить дня от ночи.

Снаряжаясь ежедневно в дорогу, мы завтракали горячим какао и бисквитами, укладывали вещи в лодки и сани так, чтобы по возможности уберечь их от влаги, и начинали переход, который обыкновенно длился от пяти до пяти с половиной часов. Затем мы останавливались на час пообедать и опять шли вперед четыре, пять или даже шесть часов, в зависимости от обстоятельств. После этого мы останавливались – «на ночь», как мы говорили, хотя происходило это обычно рано утром, – выбирала льдину побольше и втаскивали на нее лодки, чтобы избежать их повреждения льдами.

Во время отдыха мы регулярно выставляли вахтенных, чтобы уберечься от медведей, наблюдать за состоянием льда вокруг нас – на тот случай, если он начнет ломаться, – а также присматривать за одеждой, выложенной на просушку. Все мы поочередно дежурили по одному часу.

Во время сна температура обычно колебалась от 0 до 7 градусов в зависимости от состояния внешней атмосферы. Но один‑два раза в безветренную, теплую погоду она поднималась и до 15–19 градусов, вынудив нас сбросить с себя часть меховой одежды.

Суточный продовольственный паек на одного человека был следующим:

какао‑порошок с сахаром – 1 унция, в расчете на одну пинту,

Свой первый переход по льду мы начали в 10 пополудни в воскресенье 24 июня. Остров Тэйбл мы оставили на юго‑юго‑западе. Свежий бриз дул с запада‑юго‑запада и нес с собой густой туман, который в конце концов перешел в дождь.

Двадцать пятого в 5 пополуночи остановились пообедать. Судя по вахтенному журналу (который мы вели очень тщательно, отмечая курс по компасу и вычисляя расстояние), мы продвинулись на две с половиной мили к северу. Затем опять тронулись в путь и шли до 11 пополуночи, когда встали на отдых. Наша широта по замерам в полдень была 81°15'13".

Снова выйдя в путь в девять тридцать вечера, мы обнаружили, что наш маршрут будет пролегать по небольшим массивам свободно плавающего битого льда, которые разделены разводьями. Это вынуждало нас всякий раз спускать лодки на воду и вновь вытаскивать их на льдины. Каждая из этих операций требовала предварительной разгрузки лодок и занимала около четверти часа. Утром 26 июня пошел сильный дождь. Убедившись, что темп нашего продвижения невелик – за четыре часа мы прошли не больше чем полмили – и что вскоре наша одежда промокнет насквозь, мы остановились в половине второго и укрылись под тентом.

День 30 июня начался снежной и холодной погодой, видимость настолько ухудшилась, что мы не могли уже различать путь. Это вынудило нас сделать привал до двух часов пополудни, после чего мы с большим трудом и немалой потерей времени пересекли несколько небольших разводий. В целом лед в этот день был очень легким, с несколькими сильно всторошенными участками, Пробираясь через торосы, мы иногда вынуждены были прорубать топорами проход для лодок. К тому же нам приходилось перетаскивать лодки через огромное множество небольших разводий, чтобы избежать необходимости обходить их кругом.

Как только мы оказывались на обширной льдине, лейтенант Росс и я обычно шли вперед, чтобы разведать наиболее удобный и легкий путь, в то время как остальные разгружали лодки и затаскивали их на льдину. Затем по проложенному нами пути двигались сани в сопровождении мистера Беверли и мистера Берда. Сани хорошо приминали снег и тем самым готовили дорогу для перетаскивания лодок. Когда мы оказывались на другом краю льдины или на нашем пути попадалось какое‑нибудь трудное место, мы взбирались на один из самых высоких торосов, оказавшихся поблизости (многие из них достигали высоты 15–25 футов над уровнем моря), чтобы иметь более удобную точку обзора. Ничто не может быть мрачнее картины, открывавшейся перед нашими глазами.

В некоторых случаях лейтенант Росс и я выбирали разные дороги, пытаясь найти участки льда, которые позволили бы избежать почти постоянного барахтанья среди глубокого снега и воды. Затем подтягивались сани, и все вместе мы возвращались за лодками. Когда дорога была терпимой, каждая команда тащила свою лодку, при этом офицерам приходилось так же тяжело, как и рядовым.

Дождь размягчал снег даже больше, чем солнце. Прокладывая путь, лейтенант Росс и я часто настолько увязали в снегу, что иногда после тщетных попыток освободиться были вынуждены на какое‑то время садиться и отдыхать прежде, чем вновь пытаться вытянуть ноги из снега. Те же, кто тащил сани, часто были вынуждены ползти на четвереньках, чтобы продвинуться хоть немного. В такой обстановке не помогли бы никакие снегоступы. Скорее они были бы для нас обузой, так как поверхность льда была настолько неровной, что, надев снегоступы, мы бы падали при каждом шаге. До настоящего времени для ходьбы мы пользовались лапландской обувью, которая хороша на сухом снегу. Но теперь на поверхности льда было столько воды, что мы сменили их на эскимосскую обувь, которая была изготовлена специально для нас в Гренландии и по своим качествам значительно превосходила любую другую обувь, предназначенную для подобных путешествий.

Чем дальше мы продвигались, тем больше встречалось участков ломаного льда. Их было больше, чем когда бы то ни было с того самого момента, как мы впервые ступили на паковый лед. Труд, затрачиваемый на перетаскивание лодок через торосы и с одной льдины на другую, был настолько тяжел, что каждые несколько минут нам приходилось присаживаться, чтобы перевести дух.

Более чем за два часа пути мы преодолели расстояние, не превышающее 150 ярдов. Наши люди не были обескуражены трудностями, их воодушевляла надежда на скорое достижение сплошного льда. Подразумевался «лед открытого океана», который капитан Латвидж на этом самом меридиане и в широте более чем на градус к югу от того места, где сейчас находились мы, описал как «уходящую за горизонт поверхность ровного сплошного льда».

Льдина, на которой мы остановились пообедать 16 июля в час пополуночи, была не более четырех футов толщиной и размером в половину квадратной мили. Тут мы получили редкую возможность перетащить весь наш груз за один раз. В 6.30 туман рассеялся. Его сменила чудесная для просушки одежды погода – еще раз открылось ободряющее голубое небо.

Здесь мы наблюдали отклонение магнитной стрелки на 17°28' к западу, находясь по обсервации, в широте 82°26'44" (или двумя милями южнее нашего счисления) и в долготе 20°32'13" восточной.

Теперь мы уже не видели птиц в полыньях, как это было южнее. С тороса высотой более 40 футов над уровнем моря и при очень ясной и прозрачной атмосфере ничего, кроме льдов и редких небольших участков воды, ни в одном направлении не было видно.

20 июля мы встали на привал в 7 часов пополуночи, продвинувшись, по нашим расчетам, на шесть с половиной миль на северо‑северо‑запад и пройдя около десяти с половиной миль. Можете себе представить, каково было наше разочарование, когда в полдень мы обнаружили, что находимся всего лишь на 82°36'52" широты, то есть менее чем в пяти милях к северу от нашего местоположения в полдень 17‑го, хотя с того времени мы прошли не менее двенадцати миль в этом направлении.

В этих удручающих обстоятельствах, которые мы тщательно скрывали от всех остальных, мы продолжили наше путешествие, выйдя в путь в 8 часов пополудни при хмурой, но ясной погоде с ветром от ССЗ.

21‑го, в пять пополуночи, уйдя, как всегда, вперед на разведку дороги, я услышал позади себя, среди людей, тащивших лодки, шум сильнее обыкновенного и суматоху. Вернувшись к ним, я обнаружил, что мы едва избежали серьезного бедствия: под тяжестью лодок и саней плавучая льдина раскололась, и сани почти полностью ушли в воду. Несколько человек провалились вместе с ними, а одного на них удерживали только постромки, прикрепленные к саням, которые оказались на более твердом льду. К счастью, из соображений безопасности мы хранили хлеб в лодках, иначе он стал бы тем дополнительным весом, который неминуемо заставил бы сани затонуть, и, возможно, с ними утонул бы и кое‑кто из людей. Что бы там ни было, все закончилось благополучно, хотя люди и вымокли сильно. С большими предосторожностями мы приблизились к лодкам и перетащили их на более крепкий лед, после чего продолжили путешествие до 6.30 пополуночи, когда остановились на отдых, пройдя около семи миль в северо‑северо‑западном направлении.

Мы определяли свою долготу – 19°52' и широту – 82°39'10": всего лишь на две с четвертью мили к северу по сравнению с измерениями предыдущего дня или в четырех с половиной милях южнее нашего счисления.

Воскресенье, 22 июля. Переход, который мы совершили сегодня ночью, был самым удачным за все время нашего путешествия. Нам приходилось довольно часто спускать лодки на воду и вновь вытаскивать их на лед (операция, которая сама по себе, даже и благоприятных условиях, отнимает массу времени), но все же сами плавучие льдины на нашем пути были большими, с довольно сносной поверхностью, к тому же попадались широкие разводья. По самым умеренным подсчетам мы продвинулись миль на десять‑одиннадцать в северо‑северо‑восточном направлении, пройдя около 17 миль. Мы встали на привал в восемь с четвертью пополуночи, после более чем двенадцати часов беспрерывного движения. За это время люди крайне утомились, но до сих пор наша работа оплачивалась чем‑то похожим на успех, и они трудились с большим воодушевлением, отдавая работе все силы.

Лед, по которому мы шли, был, несомненно, самым мощным и крепким, какой мы встречали за все время нашего путешествии. Только о нем мы могли бы сказать, что он хоть немного напоминает описание «льда открытого океана». Самая большая льдина достигала примерно двух с половиной – трех квадратных миль, а толщина льда в некоторых местах была от 15 до 20 футов. Но все же это были не «поля», потому что не было случая, чтобы, взобравшись на сравнительно высокий торос, мы не могли бы разглядеть границ льдины. Тем не менее мы с большим удовлетворением отмечали, что лед стал значительно лучше. И теперь мы отваживались надеяться, что за то короткое время, которое можем позволить себе продолжать наше путешествие в неизвестность, наш успех будет более соразмерен нашим усилиям, чем это было до сих пор. Пропорционально этим мечтам было и наше последующее разочарование. В полдень определили, что находимся на широте 82°43'5", то есть в неполных четырех милях к северу от вчерашнего местоположения, а не в 10 или 11 милях, которые мы прошли! Тем не менее мы решили из последних сил продолжить наше путешествие, хотя убеждать наших людей в том, что успешно продвигаемся, мы больше не могли. Отправившись в путь в семь часов вечера, мы скоро обнаружили: надежды на то, что лед будет постоянно улучшаться, не оправдались. Льдина, на которой мы заночевали, была загромождена торосами, и нам потребовалось шесть часов, чтобы ее пройти. По прямой это расстояние не превышало двух с половиной миль. В полночь 22‑го у нас была хорошая обсервация в широте 82°43'32" – как обычно, это было среднее из двух определений. После этого наша дорога опять пролегала через слабо всторошенные участки льда и через небольшие полыньи, требующие спуска лодок на воду. К тому же и ветер, дувший с запада‑северо‑запада, когда мы выходили, повернул к северу и значительно посвежел. Мы остановились на привал в семь пополуночи после изнуряющей работы. Я должен признаться, – работы, приводящей в уныние тех, кто знал, какого небольшого успеха мы смогли достичь за нее время борьбы. Впрочем, наши люди этого не знали. Часто они с удовлетворенной усмешкой говорили: «Долго мы добирались до этой 83‑й!»

Нас сильно беспокоил северный ветер – он вызывал дрейф льдов. Поэтому мы поднялись раньше, чем обычно, и тронулись в путь в половине пятого вечера.

У некоторых из нас стали появляться неприятные ощущения в глазах, Когда я напряженно всматривался вперед, выбирая дорогу, мои глаза так болели, что вскоре я уже совсем ничего не видел перед собой в был вынужден на время поручить разведывать путь лейтенанту Россу.

Мы остановились на привал в четверть четвертого утра 24 июля, продвинувшись на четыре с половиной мили в северо‑северо‑восточном направлении и пройдя путь длиной приблизительно в семь с половиной миль. Вскоре пошел густой снег и лег слоем в два дюйма. В этих суровых погодных условиях мы продолжили свое путешествие, но через три часа перестали различать дорогу. Мы были вынуждены остановиться, продвинувшись вперед не более чем на три четверти мили.

К полудню 26 июля погода наладилась, в мы взяли меридиональную высоту солнца, по которой определили нашу широту – 82°40'23". Таким образом, с момента последнего определения (в полночь 22 июля) из‑за дрейфа мы потеряли не менее тринадцати с половиной миль. Теперь мы находились более чем в трех милях южнее прошлого определения, хотя, несомненно, прошли около десяти‑одиннадцати миль по направлению к северу! Мы опять находились всего лишь а одной миле к северу относительно нашего местонахождения 21 июля, хотя оценивали проделанный нами путь не менее чем в 23 мили. Таким образом, обнаружилось, что последние пять дней мы боролись с сильным южным дрейфом, скорость которого превышала четыре мили в сутки.

Дрейф настойчиво тянул нас к югу и во время так необходимых нам часов отдыха относил назад почти на столько же, на сколько мы успевали продвинуться вперед за 11–12 часов дневной работы.

Будь прогресс пропорционален затрачиваемым усилиям, я бы, несомненно, продлил наше продвижение на север еще на несколько дней сверх отведенных в надежде на продовольствие, которое мы предполагали найти на острове Тэйбл. Но это было далеко не так, и я посчитал нецелесообразным подвергать офицеров и матросов бесполезной изнурительной работе, а лодки ненужным повреждениям и изнашиванию. Я решил поэтому предоставить людям однодневный отдых, в котором все очень нуждались. Надо было выстирать и привести в порядок одежду, а офицеры были заняты всевозможными наблюдениями, которые могли оказаться интересными в этой широте. На следующий день мы должны были отправиться в обратный путь.

Я сообщил людям о своих планах. Они чрезвычайно огорчились, узнав, насколько малоэффективна была их работа. Все мы приступили к своим делам, чему немало благоприятствовал замечательный солнечный день.

Наша широта была 82°40'23" и долгота – 19°25' к востоку от Гринвича. Самой высокой широты мы достигли, вероятно, в семь утра 23 июля, когда после полуночного определения проделали, по нашим подсчетам, путь более чем в полторы мили и оказались чуть дальше 82°45'.

В крайней точке нашего путешествия мы находились всего лишь на расстоянии 172 миль от «Хеклы». Чтобы покрыть это расстояние, нам пришлось пройти, по нашим подсчетам, двести девяносто две мили, из которых около сотни миль мы проделали по воде, прежде чем достигли льда. Поскольку большую часть пути проходили трижды, а иногда нередко и по пять раз, мы уверенно можем увеличить длину пути в два с половиной раза. Таким образом, по самым умеренным подсчетам, пройденное нами расстояние равняется пятистам восьмидесяти милям. Этого было бы почти достаточно для достижения полюса по прямой.

Вплоть до настоящего времени нам всем удавалось сохранять свое здоровье в хорошем состоянии. Не было ни болезней, ни несчастных случаев, за исключением нескольких незначительных жалоб на желудок и нескольких довольно неприятных случаев обморожения.

Наши флаги и вымпела развевались в течение всего дня. И хотя мы искренне сожалели, что не смогли водрузить Британский флаг на самой высокой широте, достигнутой нами, нас, вероятно, можно извинить за то, что мы испытывали некоторую гордость, донеся флаг до этой параллели и оставив далеко позади все достоверные рекорды.

Не с борта корабля, а на ощупь Парри познакомился со льдами Центральной Арктики. Вместо бесконечной белой равнины, которую ожидал увидеть Парри, он нашел всторошенные ледяные поля, разделенные трещинами и обширными разводьями. Оказалось, что лед находится в постоянном движении, дрейфует.

Полярный океан нисколько не похож на замерзшее озеро, скованное сплошным льдом. Его покров постоянно «разрывают» колебания температуры, ветер и течения, Если смотреть сверху – с самолета, – Полярный океан напоминает огромную мозаичную картину. Кусочки ее – отдельные маленькие льдины и ледяные поля, площадь которых может достигать десятков квадратных километров. Сама картина меняется, как в калейдоскопе, – ветер и течения перемещают льдины в различных направлениях.

Бывает, что поля сталкиваются, наползают друг на друга; представьте себе – каждое из них имеет массу в сотни тысяч или миллионы тонн. С грохотом и скрежетом крошатся при столкновении края льдин. Обломки их встают на дыбы, рушатся, вновь громоздятся вверх, Так возникают ледяные горы – торосы.

О древнейших плаваниях русских поморов сохранилось немного письменных документов. Но память о них хранит сама карта – Кармакулы, Грибовая губа, Маточкин Шар... Только ученый объяснит, что «кармакул» – подводный камень, что «гриба» – подводный нанос песка уступом, что «Маткой» поморы в старину называли Новую Землю, а «шар» – означает пролив...

По‑видимому, еще в XII веке открыли поморы Новую Землю. В XV веке – задолго до Баренца – Грумант, современный Шпицберген. В конце XVI века основана была за Полярным кругом «Златокипящая Мангазея».

В начале XVII века русские казаки‑землепроходцы расселились в устьях Енисея, Пясины, Хатанги, Оленека, Индигирки, Яны, Колымы... Есть свидетельства, что около 1620 года неизвестные русские мореходы обогнули северную оконечность Таймыра, в мы знаем, что в 1648 году Семен Дежнев и Федот Попов[9]достигли восточной оконечности Азии, прошли проливом, разделяющим материки.

В 1725 году из Санкт‑Петербурга отправляется Камчатская экспедиция Витуса Беринга, снаряженная по указу Петра Первого.

«Надлежит на Камчатке или в другом тамож месте зделать один или два бота с палубами, – писал Петр в «Инструкцыи». – На оных ботах (плыть) возле земли, которая идет на норд, и по чаянию – понеже оной конца не знают – кажется, что та земля – часть Америки. И для того изкать, где оная сошлась с Америкою».

Нам трудно осознать величие подвига Витуса Беринга и его товарищей. Представьте себе: прежде чем начать – только начать! – экспедицию, они должны были пересечь всю Россию – от Санкт‑Петербурга до Охотска. Они везли с собой все – одежду, инструменты, якоря, смолу, канаты, тысячи пудов продовольствия... Они ехали на лошадях, на собачьих упряжках. Наспех сколачивали «дощеники» и сплавлялись по рекам либо тащили лодки бечевой вверх по течению.

На одном из переходов от бескормицы погибли 267 лошадей. Но люди продолжали путь. «Оголодала вся команда, и от такого голоду ели лошадиное мертвое мясо, сумы сыромятные и всякие сырые кожи, платье и обувь кожаные».

Уже неподалеку от Охотского моря, на пути к речке Юдоме, ни вьючные лошади, ни собачьи упряжки не могли пройти через заснеженные хребты. Тогда каждый из участников экспедиции получил кладь весом в шесть пудов, уложил ее на нарты... В упряжке, «на манер лошади», каждый из них, чтобы перетащить весь груз, прошел за шесть месяцев пятнадцать раз туда и четырнадцать раз обратно, а всего две тысячи двести верст...

Два года занял путь от столицы до Охотска. Здесь Беринг построил судно, отсюда вышел в море – началось первое плавание россиян в неведомых водах. Беринг нанес на карты восточную оконечность Азии, прошел проливом, который ныне называется Беринговым. Однако ответить на поставленный вопрос – соединяются ли материки? – по‑прежнему было нельзя. По весьма простой причине: северные берега России и Северной Америки еще не легли на карты. Гипотетический перешеек мог связывать Азию и Америку в общем‑то где угодно – от Таймыра до Чукотки. Сам Таймырский полуостров, очертания которого были абсолютно неизвестны (да и названия такого не существовало), мог, например, «вытянуться» через полюс до Канадского Арктического архипелага.

Вторая экспедиция Беринга, которую по праву называют Великой Северной, должна была нанести на карты все северное побережье России. Экспедиция действительно Великая: и по продолжительности – 1733–1742 годы, и по количеству участников – до пяти тысяч человек, и по размаху работ – от Архангельска до Чукотки, до Японии, до берегов Америки.

Степан Гаврилович Малыгин, Алексей Иванович Скуратов, Дмитрии Леонтьевич Овцын, Федор Алексеевич Минин, Дмитрий Васильевич Стерлегов, Василий Васильевич Прончищев, Питер Ласиниус, двоюродные братья Харитон Прокофьевич и Дмитрий Яковлевич Лаптевы – имена начальников отрядов Великой

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: