Глава 19. Возвращение в Несиделовку

Перепуганные дворовые, и так изрядно возбуждённые событиями предыдущей ночи, с удивлением увидели старшего сына хозяина, верхами, обнимающего полусонную девочку.

— Ух, — сказал Мишка, — приехали. Настя, просыпайся!

— А ты в самом деле в меня влюбился? И похитил? Ой, а где это мы?

— Вообще-то у нас, в Несиделовке. И поступил я, как батюшка велел. К вам в Катарцево вышел бы изрядный крюк, а так переночуешь у нас, а наутро решим, что дальше делать.

— Ой, а мне такое сейчас снилось… И будет сниться.

Это Татьяна Сергеевна неслышно подошла. Возможно, она и не ложилась даже. Сама понимала, что всё, что творится, творится правильно, но ждала хоть чего-нибудь — хоть мужа, хоть детей, хоть известий. Чумазую девочку в недешёвом, но как следует истрёпанном платье, конечно, не ждала. Несмотря на чумазость, узнала её — соседская дочка, Настя Катарцева. Как она здесь?

Велела слугам готовить комнату для барышни, а также две лохани с тёплой водой, как водится, мыло, мочало. Прикинула, что барышня одной комплекции с Надей, значит, Надина сменная домашняя одежда ей тоже пойдёт. А про Мишку и так все знали, что он может примчаться среди ночи, захотеть мыться и сразу переодеваться в чистое.

Татьяна Сергеевна сидела в гостиной. Читала какой-то дамский роман, но, скорее, для вида.

— Ну, что это были за приключения? — весело спросила она. — Я понимаю, когда по одному, по двое из дома улепётывают, но когда все сразу, да ещё с шумом, с треском… Вот двери у Надюши и у Юрия пришлось чинить, столяр Потап всё сетовал, что ума не приложит, каким это образом именно так двери можно сломать. И из зверинца звери девались, явно тоже не в Африку убежали. И пол-села судачит, что дети как-то в ночь разом ушли — знали бы они про Гамельнского крысолова, так решили бы, что такой вот крысолов со своей флейтой явился среди ночи и сманил всех детушек. Я же знаю, что это за Крысолов, не знаю только, зачем и куда все улетели.

Кажется, в первый раз Мишка назвал её не по имени-отчеству, а именно матушкой.

— Можно, я сейчас спать пойду? Очень утомительно было. Настю я накормил по дороге, но вдруг она ещё захочет? Она много чем сегодня нам помогла. Юра с деревенскими ребятами приедет под утро, Надя ночует у Слона. Отец в городе, там что-то нехорошее происходит, был большой пожар, но отец туда поехал уже потом, после разгрома змей, и когда дыма над городом уже не было видно. За него не беспокойтесь, с ним Никита Дмитриевич и Алексей Леонтьевич.

— О-хо-хонюшки! — вздохнула, чуть притворно, Татьяна Сергеевна.

И тут увидела в двери Настю. В Надиной вечерней одежде, уже отмывшуюся. Даже при свечах было видно, что эта девочка — из тех, к чьей коже загар не липнет. И кудри смотрелись не торчащими во все стороны скомканными прядями, а аккуратно расчёсанными.

Так похожа на Надю, и так не похожа. Такую бы невестку, похожую на дочь и не похожую, подумала она. Тут же осеклась, мало ли, девочкам лет по девять, когда ещё заневестятся!

— Татьяна Сергеевна, большое вам спасибо! Я пойду спать? Я очень устала!

И, неожиданно для себя, встала, подошла к девочке, наклонилась и поцеловала её в лоб.

— Ой, Татьяна Сергеевна! Мне другие девочки говорили, что их мамы вот так целуют, а меня мама вот так никогда, а вы же не моя мама, а вот так…

— О-хо-хонюшки! — снова сказала Татьяна Сергеевна, — когда, Настенька, вырастешь, обязательно поймёшь, что, некоторым образом, чужих детей не бывает. И ты, Михаил Ильич, обязательно это поймёшь! А теперь — спать! Кто-то тут сны смотреть собирался?

И ещё распорядилась, что если остальные ребята в самом деле ночью или под утро прибудут, чтобы всё было готово для окрошки — накормить на скорую руку.

Зверинец восстановился, только птицы кручинились по гибели Асессора. Но это у них быстро закончилось. Курры-дурры, высказался по этому поводу Пират.

Нарочный от Ильи Ивановича вовремя сообщил, что всё в порядке, но что дела в губернии продолжаются и затягиваются, и на всякий случай барин просил прислать смену парадной формы и гражданский костюм.

— Значит, не на войну собрался, и то слава Богу, — улыбнулась Татьяна Сергеевна, читая это письмо за ужином.

Решение Ильи Ивановича по поводу змей решили выполнить по-честному, только так и не решили, что туда посадить. Вроде бы, для хлеба было уже не время, для дуба рано, а лопух — на то и лопух, что сам собой поднимется, где и не нужен. Так и оставили, решили посмотреть — если лопух, или лебеда, или крапива случатся там, где прежде только жухлая травка пробивалась, значит, на будущий год можно уже эту пустошь уже пахать и сеять.

Решили даже, что раз это кладбище погибших в бою змей, надо хоть и врагу, а памятник поставить. Не крест, конечно, не обелиск, какой юные Несиделовы видели в книжках про древний Рим, а Татьяна Сергеевна в итальянскую поездку и сама лицезрела, а что-то эвтакое. Илюха Притулов нашёл дважды гнутую лесину, притащил её со словами — ну чистая змеюка! Сошлись на таком надгробии, воткнули лесину в землю. Натурально — если эти змеи во главе со своей Великой Гадюкой во что и верили, то во всеобщее змейство. Такой им, значит, и памятник положен.

В первую очередь, она отписала и отправила с нарочным письмо в Катарцево.

Объясняла, что с ней всё в порядке, что она как раз вовремя спаслась из города, когда там начинались пожары и бунт, что её пока приютили Несиделовы, что она будет рада и домой вернуться, и у Несиделовых остаться. И что списываться, если что, лучше с Татьяной Сергеевной, ибо Илья Иванович безотлучно находится в Воронове.

Катарцев ответил дочери лаконично: ей бы –де стоило пока пожить у Несиделовых; передал даже с нарочным два короба её любимых платьев и туфелек.

А Татьяне Сергеевне отписал, что после всего коловращения в губернии его дела пошли враскачку, и он непрерывно мечется, чтобы хоть как-то их поправить. Что его супруга, и так нервами слабая — дело, как мы, помним, известное всему уезду, — уже после первых известий о змеях вошла в столь горячечное состояние, что дочку он счёл за благо отправить к своей сестре, в Воронов, и что теперь иногда сам побаивается подойти к жене. Что его сестре не угнаться за столь прыткой племянницей, а старшая дочь, Оленька, столь занята своим будущим замужеством, что ей точно теперь будет не до сестрёнки. И что Настя, если Несиделовы не возражают, может жить у них, тем более что общество сверстницы из своего круга, а также её старших братьев при той репутации, коей пользуются юные Несиделовы, ей не повредит.

Все дети обрадовались, только Мишка засерьёзнился.

Позже на прямой вопрос, в чём дело — а Татьяна Сергеевна очень редко и очень по серьёзным поводам, ни чета некоторым матушкам и мачехам из жизни и из книг, готовым устроить скандал из-за разбитой чашки или пропоротого колена — задавала серьёзные вопросы, Мишка прямо и ответил:

— Она сказала, что я обязан в неё влюбиться. А я же её куда как старше. Да, знаю, я могу учить её и заботиться. Но и она кое-чему меня может научить, а если в лесу, — лес она знает по-другому, чем Надя, но всё равно лучше, чем я, — то и обо мне позаботится. Как мне с ней?

— Ах, вот оно что! Ну так и заботьтесь друг о друге, и помогайте, и считайте, что это и есть любовь. Взрослыми станете — сами решите. А старше — ну вот батюшка ваш уж насколько меня старше, да и всякое повидал! А я мира совсем бы не видела, кроме нашего уезда да еще раз-два Москвы и Петербурга, если бы Илья меня в Грецию и в Италию не повёз, после рождения Нади. И что? Он сам мне говорит, живём душа в душу.

Мишка побежал к Насте, не забыв, конечно, поцеловать Татьяне Сергеевне руку. Не ритуально, как это с ним по первости бывало, а так, как в последнее время, искренне.

Настя на крыльце разговаривала с Надей, поодаль стояли Алёнка и уже вполне вернувшая себе человеческую речь Дуняша. Обсуждали вроде бы что-то лесное, вроде бы простое, поход в ягодники. А у Насти было какое-то надутое лицо.

— А меня с собой за ягодами возьмёте? Соскучился, честно!

На обратном пути Мишка с Настей маленько даже отстали. Обсуждали любимые книги. Мишка не очень понимал восторга Насти от Фенимора Купера. Один его роман для общей образованности, парень осилил, но в целом тема благородных индейцев и подлых бледнолицих собак его не волновала. Мишка пытался объяснить, почему ему нравится шотландский писатель, называющийся самой шотландской во всей Шотландии фамилией Скотт (то есть на их языке именно шотландец). Несколько неуклюже пытался пересказать его сюжеты… Настя вдруг поняла:

— А их скво не обязаны строить вигвамы, стирать мокасины и аккуратно развешивать скальпы? А сами могут взять меч и пойти в бой?

На том общее взаимонепонимание и закончилось.

Однажды под вечер, без спросу, они залезли в собственную библиотеку Ильи Ивановича.

Надо сказать, Илья Иванович всё же не сидел в Воронове сиднем.

Да, у него были какие-то неотложные дела, в Несиделовку доходили уже весьма странные слухи о том, что теперь именно Илья Иванович правит всей губернией. Он появлялся обычно в субботу, ближе к вечеру. О чём-то долго наедине разговаривал с отцом Романом, потом разговаривал с детьми об их успехах за неделю, — а к детям теперь уже относилась и Настя. О делах в губернии не распространялся, но упоминал, что ждёт важного известия из столицы, которое определит весь дальнейший ход событий и, возможно, его собственную «диспозицию» и «план похода». Потом, пожелав детям спокойной ночи, удалялся с супругой, каждый раз говоря: «Ох, Татьянушка, как же я за всем этим по тебе заскучал!»

Наутро шёл на литургию, целовал крест вместе со всеми, получал благословение от отца Романа и, едва отобедав, снова уезжал в Воронов. Такой распорядок держался около месяца.

Детям он бы, конечно, разрешил визиты в библиотеку, но получалось, что спросить разрешения было некогда.

Мишка и Настя уже добрались до вожделенной «Гибели Артура», той самой, где, по слухам, была изложена вся история рыцарства. Эта книга в потрепанном кожаном переплёте, изданная в Лондоне еще в прошлом столетии, стояла на верхней полке и детям так просто не отдавалась. И вдруг послышались голоса.

Илья Иванович. И, кажется, Никита Дмитриевич. И Алексей Леонтьевич. Не редкие, конечно, гости в имении, но уж больно возбуждённо они говорили, это было слышно ещё из коридора, когда слова было не разобрать.

Мишка и Настя рефлекторно притаились. С одной стороны, они нашкодили, вынув ключ из кармана старенького Ермолаича, заснувшего под вечер. Но к этому-то Илья Иванович был не шибко строг. С другой стороны, если уж Илья Иванович, который обычно ведёт разговоры с друзьями в гостиной, пришёл в библиотеку, куда слуги боятся заходить, потому что они и одной-то книги боятся, если только на ней крест не нарисован, значит, предстоит разговор не для стороннего уха, скрытый даже от своих — а слуги заведомо, как мы помним, считались в этом доме «своими».

И явно мужчины не хотели обижать Татьяну Сергеевну, но разговор был заведомо даже не для неё, была в этом определённая тайна.

А в возрасте что Мишки, что Насти тайна — это не какая-то малоприятная вещь, которую вдруг узнаёшь о хорошо известном или давно знакомом человека, это интрига, это обстоятельства, требующие усилий и поиска — вот как несколько лет назад француз Дюмон-Дюрвиль, объездив полсвета, разгадал тайну гибели француза же Лаперуза. Спустя полвека с лишним разгадал.

— Так вас удивляет, с какой лёгкостью государь подписал сей рескрипт? Или сами выражения, употреблённые в рескрипте? — спросил Илья Иванович.

— Выражения, — ответил Никита Дмитриевич. — Я что-то давненько не видел в рескриптах из Петербурга ничего, кроме «обозреть», «покарать», «привести к должному порядку», а то и «устрашить». А здесь и глаголы совсем иные. Ну что это такое, для Николая Павловича-то — «дозволить», «разрешить». Или на государя умопомрачение нашло — что вряд ли, потому как, сослуживцы, кто теперь в столице, постоянно пишут, что император светел умом и, как прежде, вникает в каждую мелочь, которая и не стоила бы его времени. Или ты, мил-друг, какой-то у нас особенный перед царствующим домом, и о том даже нам до сих пор не рисковал рассказывать?

— А меня удивила лёгкость, — заметил Алексей Леонтьевич. — Обычно разрешение подобных вопросов идёт месяцами, бумаги вертятся между министерствами, канцеляриями, двором… Шутка ли дело — усомнить права губернатора, чьё назначение утвердил сам государь! И хотя, как мне частным образом говорил полезный дружок из Третьего отделения, двору известно, что из всех губернаторов на Руси сейчас не воруют только трое, и из них один отменный богач, так что не нуждается в злоупотреблениях, второй — друг декабристов, а третий — сын известного литератора Радищева, так что им обоим совесть не дозволяет мерзостей, — всё равно, отставке, по мысли государя, должно происходить только по его почину и только по результату ревизии, но уж никак не вследствие народного возмущения. Назначили бы расследование, оно длилось бы года полтора, концов бы, конечно, уже не нашли, наказали бы кого-нибудь, невзначай. Какую-нибудь мелкую сошку. Нашли бы крайнего и за приказ солдатам, и за попытку поджога. Губернатора бы куда-нибудь втихушку сплавили — к примеру, дали бы губернию на севере либо в Сибири. А уж Архипа бы, его дружков, да и нас, грешных — первых не помиловали за своевольство, наделили бы железными браслетами…

— Ну и вот что удивительно. — добавил Никита Дмитриевич — обычно нас, отставных, в звании не повышают, а теперь ты, пусть и по-прежнему в отставке, но уже числишься капитаном первого ранга. Я понимаю, тебе эта прибавка к пенсиону не очень важна, но это же прямой вход в кабинеты рангом повыше, нежели ранее!

— Всё верно, друзья, — сказал Илья, — всё дело в каком-то моём удивительном везении… Ну, или в особом совсем умении никому не нравиться, а делать своё дело… Если начальник или вовсе государь честные, им именно это и нравится… Государю Александру Павловичу, например, этого сперва и хотелось. Чтобы были люди честные, дельные, не льстивые. Сам же их потом разогнал, возгордился, сам, дескать. Потом, когда прижало, Кутузова приласкал и возвысил, дельных генералов собрал, а уже когда Наполеона побили, опять возгордился. Двое были, кто смели возражать, Кутузов и Сперанский, так Кутузов помер, а Сперанский в ссылке почётной был.

— А ты откуда знаешь? — недоверчиво спросил Алексей Леонтьевич.

— Лично слышал. Ну уж ты-то точно в моих бумагах копался. Не задумался, почему я сперва потомственное дворянство получил, и только потом уже первый офицерский чин?

— И то верно. А ведь я и не задумался, дурень, что здесь какой-то секрет!

— Да секрета, считайте, и нету уже. Долго советовался с отцом Романом, да на исповеди ему всё изложил. Только он поклялся, что уж здесь тайну исповеди удержит до гроба, да и вы, друзья, удержите если не до гроба, то до определённого известия.

— Ну, с этим у нас полный порядок, — сказал Никита Дмитриевич, — ты же нас умышленно в библиотеку увёл, чтобы не подслушал кто ненароком?

И, как на грех, Мишке захотелось чихнуть от скопившейся в книгах пыли. Настя вовремя его перехватила, вышло, будто мышка прошуршала.

— Откуда, Илья, у тебя тут в библиотеке мыши? — спросил Алексей Леонтьевич. — Не ровён час, книги погрызут!

— Сам не знаю, вот что значит, месяц, считайте, дома не был. Ермолаичу скажу. Спит целыми сутками, а ключи из кармана торчат. Пусть кота заведёт — да на покой, кости греть на печи и на завалинке, негоже так, в самом деле. Но это — завтра. А сегодня — слушайте.

И тут Илья Иванович поведал уж совсем странную историю. Друзья бы точно усомнились в её правдивости, если бы не проверенная годами несиделовская честность. Ведь сколько раз Илья Иванович бы приврать и про свои дела в Поморье, и про приключения в экспедициях, и что он делал в турецкие кампании, а всё у него выходило честно, без преувеличений и прикрас.

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: