Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Часть 1. СМЕРТЕЛЬНАЯ БОЛЕЗНЬ И ОТЧАЯНИЕ (FORTVIVLELSE)





БОЛЕЗНЬ К СМЕРТИ

 

Изложение христианской психологии ради наставления и пробуждения

 

Написано Анти-климакусом, издано С. Кьеркегором

 

Перевод С. А. Исаева

Источник: Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. С. 251-350.

 

Господи! Дай нам ослепнуть
для вещей, которые не научают добродетели,
и ясные глаза для всей Твоей истины.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Возможно, что многим эта форма изложения покажется странной, поскольку она слишком сурова, чтобы наставлять, и слишком наставительна, чтобы иметь спекулятивную строгость. Я не думаю, что она слишком наставительна, и не верю, что она слишком сурова; если бы она действительно была таковой, это было бы, по-моему, ошибкой. Вопрос не в том, что она не может наставлять всех, ибо не все мы одинаково способны следовать ей, но существенно то, что она по природе своей наставительна. Христианские правила, по сути, требуют, чтобы абсолютно все служило наставлению. Спекулятивное рассуждение, которое не приводит к наставлению, тотчас же становится нехристианским. Христианское изложение всегда должно напоминать советы врача у постели больного: даже если по невежеству их не понимаешь, нельзя забывать о месте, где они были произнесены.

Это внутреннее родство всякой христианской мысли с жизнью (в отличие от дистанции, которую всегда сохраняет спекуляция), а также этическая сторона христианства как раз предполагают такое наставление; а радикальный разрыв, различие природы, отделяет изложение такого жанра, независимо от его строгости, от спекуляции, которая считает себя "беспристрастной" и чей провозглашаемый высокий героизм вовсе не является таковым, но представляется христианину неким бесчеловечным любопытством. Осмелиться по сути быть самим собой, осмелиться реализовать индивида — не того или другого, но именно этого, одинокого перед Богом, одинокого в огромности своего усилия и своей ответственности, — вот в чем состоит христианский героизм, и следует признать его вероятную редкость; но стоит ли при этом обманываться, замыкаясь в чистой человечности, или же играть в того, кто восхищается всеобщей историей? Всякое христианское познание, столь строгое, какова бы ни была его форма, является беспокойством (Bekymring) и должно им быть; но даже само это беспокойство наставляет. Беспокойство — это истинное отношение к жизни, к нашей личной реальности, и, вследствие этого, для христианина оно крайне серьезно; тогда как высота беспристрастных наук, вовсе не являясь еще более серьезной, для него выступает всего лишь как фарс тщеславия. Однако серьезное, говорю я вам, и есть наставляющее.

В некотором смысле автором этой небольшой книжки мог быть студент теологии, с другой же стороны, возможно, никакой профессор не мог бы ее создать.

Так или иначе, вычурное обличье этого трактата отнюдь не является непродуманным и не лишено шансов получить психологическое оправдание. Разумеется, существует и более торжественный стиль, однако торжественность, доведенная до такой степени, более не имеет смысла и в силу привычки быстро теряет свое значение.

И еще только одно замечание — без сомнения, излишнее, — но я его все же сделаю: я хочу раз и навсегда пояснить, что такое отчаяние, каким оно представлено на всех последующих страницах; как указывает заглавие, это болезнь, а не лекарство.

В этом и состоит его диалектика. И подобно тому как это обстоит согласно христианской терминологии, смерть обозначает также крайнее духовное страдание, тогда как само выздоровление означает вместе с тем смерть для мира.

 

 

ВВЕДЕНИЕ

"Эта болезнь не к смерти" (Иоанн, 11,4), — и, однако же, Лазарь умер; но ученики не поняли последующего, когда Христос сказал: "Лазарь умер" (Иоанн, 11, 14). Стало быть, Лазарь умер, но тем не менее это не была смертельная болезнь; он действительно умер, но, однако же, не был болен к смерти.

Совершенно ясно, что Христос думал здесь о чуде, которое могло бы показать современникам, то есть тем, кто может верить, "славу Божию", о чуде, которое пробудило бы Лазаря из мертвых, то есть о том, что "эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится чрез нее Сын Божий".

Но даже если бы Христос не пробудил Лазаря, разве не было бы истиной, что эта болезнь, даже сама смерть не есть болезнь к смерти!

Как только Христос приближается к гробнице, восклицая: "Лазарь! иди вон" (11, 43), мы уверяемся, что "эта" болезнь — не к смерти. Но даже и без этих слов, просто приближаясь к гробнице, разве Он, который есть "воскресение и жизнь" (11, 25), разве не показывает тем самым, что эта болезнь — не к смерти? И в силу самого существования Христа, разве здесь нет свидетельства? Какой толк для Лазаря быть воскрешенным, если он должен в конце концов умереть! Какой толк, без существования Того, кто есть Воскресение и Жизнь, для всякого человека, который в Него верует! Нет, вовсе не благодаря воскрешению Лазаря эта болезнь — не болезнь к смерти, но лишь постольку, поскольку Он есть, через Него. Ибо на языке людей смерть — это конец всего, и, как они говорят, пока есть жизнь, есть надежда. Однако для христианина смерть — вовсе не конец всего, и не простой эпизод в единственной реальности, каковой является вечная жизнь; и она вмещает бесконечно больше надежды, чем несет нам жизнь, даже наполненная здоровьем и силой. Таким образом, для христианина даже смерть не выступает "смертельной болезнью", а уж тем более не выступает таким все, что вытекает из временных страданий: боль, болезнь, нищета, горе, враждебность, недуги телесные или душевные, огорчения и траур. И из всего удела, выпадающего человеку, каким бы суровым он ни был, по крайней мере к тем, кто страдает, к тем, кто говорит: "Смерть не может быть хуже этого", — из всего этого удела, подобного болезни, даже когда он такой не является, для христианина ничто не выступает смертельной болезнью.

Таков великодушный мир, о котором христианство учит размышлять христианина, мир во всех его проявлениях, включая и смерть. Похоже, как если бы речь шла о гордости быть выше всего, что обыкновенно считается несчастьем, всего, что обыкновенно называется худшим из зол... Однако в отместку христианство обнаружило несчастье, существование которого неизвестно человеку как таковому, — это смертельная болезнь. Естественный человек (naturlige Menneske) может сколько угодно перечислять все ужасное и все испытывать; христианин только посмеется над этим списком. Это расстояние от естественного человека до христианина подобно расстоянию, разделяющему ребенка и взрослого: то, от чего дрожит ребенок, для взрослого — пустяк. Ущербность детства состоит в том, что вначале оно не знает ужасного, а затем в том, что вследствие своего невежества дрожит от того, чего не следует бояться. Так же обстоит дело и с естественным человеком: он не знает, в чем действительно пребывает ужасное, — что, впрочем, не мешает ему трепетать, однако он трепещет не от ужасного. Так же действует язычник в своем отношении к божественному, — он не просто не знает истинного Бога, но и поклоняется идолу как Богу.

Христианин — единственный, кто знает, что такое смертельная болезнь. Он черпает из христианства храбрость, которой так недостает естественному человеку, — храбрость, получаемую вместе со страхом от крайней степени ужасного. Стало быть, храбрость нам всегда дарована; а страх перед великой опасностью дает нам решимость противостоять опасности меньшей; бесконечный же страх перед единственной опасностью делает все прочие несуществующими. А ужасный урок христианина — это то, что он научается распознавать "смертельную болезнь".

 

Глава I. БУДУЧИ БОЛЕЗНЬЮ ДУХА, ИЛИ Я, ОТЧАЯНИЕ МОЖЕТ ПРИОБРЕТАТЬ ТРИ ОБРАЗА: ОТЧАЯВШИЙСЯ, НЕ СОЗНАЮЩИЙ СВОЕГО Я (НЕИСТИННОЕ ОТЧАЯНИЕ), ОТЧАЯВШИЙСЯ, НЕ ЖЕЛАЮЩИЙ БЫТЬ СОБОЮ, И ОТЧАЯВШИЙСЯ, КОТОРЫЙ ЖЕЛАЕТ БЫТЬ ТАКОВЫМ

Человек есть дух. Но что же такое дух? Это Я [1]. Но тогда — что же такое Я? Я это отношение, относящее себя к себе самому, — иначе говоря, оно находится в отношении внутренней ориентации такого отношения, то есть Я — это не отношение, но возвращение отношения к себе самому.

Человек — это синтез бесконечного и конечного, временного и вечного, свободы и необходимости, короче говоря, синтез. Синтез — это отношение (Forhold) двух членов. С этой точки зрения Я еще не существует.

В отношении между двумя членами само отношение выступает как нечто третье (det Tredie) [2] в качестве негативной части, а два эти члена относятся к отношению, существуя каждый в своем отношении к отношению; тогда для того, кто рассматривает так душу, отношение души и тела составляет простое отношение. Если же, напротив, отношение относится к себе самому, это последнее отношение выступает как положительная третья часть, и мы имеем Я.

Подобное отношение, относящееся к себе самому, это Я, не может быть положено иначе как через себя самое или же через другого (et Andet). Если же такое отношение, которое относится к себе самому, было положено через другого, такое отношение конечно же является чем-то третьим, но это третье одновременно само является отношением, иначе говоря, оно относится к тому, кто и положил все это отношение.

Подобное отношение, извлекаемое или полагаемое таким образом, и есть Я человека: это отношение, которое относится к себе самому и вместе с тем к другому. Отсюда следует, что существуют два вида настоящего отчаяния. Если бы наше Я полагало себя само, существовал бы только один вид: нежелание быть собой самим, желание избавиться от своего Я, и речь не шла бы о другом виде отчаяния — об отчаянном стремлении быть самим собой. По сути, подобная формулировка показывает зависимость от всей совокупности отношения, которое представляет собой Я, то есть неспособность этого Я собственными силами прийти к равновесию и покою: оно не способно на это в своем отношении к себе самому иначе, как только относясь к тому, кто положил всю совокупность отношения [3]. Более того, этот второй вид отчаяния (стремление быть собой) столь мало представляет собой некий особый вид, что, напротив, всякое отчаяние в конце концов разрешается в нем и к нему приводит. Если человек, который отчаивается — насколько он в это верит, — сознает свое отчаяние, если он бессмысленно говорит об этом отчаянии как о чем-то пришедшем извне (подобно тому, кто, страдая от головокружения, говорит, идя на поводу у своей нервности, что он ощущает тяжесть на голове, как если бы что-то свалилось на него сверху и т. д., тогда как на деле эта тяжесть или давление вовсе не являются чем-то внешним, но представляют собою вывернутое наизнанку внутреннее ощущение), если такой отчаявшийся изо всех сил желает превозмочь свое отчаяние через самого себя и только через самого себя, он заявляет, что не может выйти из такого отчаяния и что все его усилия лишь глубже погружают его в это отчаяние. Расхождения, наблюдаемые в этом отчаянии, не являются простыми расхождениями, но происходят от отношения, которое, относясь к себе самому, тем не менее положено кем-то другим; так расхождения в этом отношении, существуя в себе самих, бесконечно отражаются вовне в отношениях со своим автором.

Такова, стало быть, формула, которая описывает состояние моего Я, когда отчаяние из него совершенно выкорчевано: обращаясь к себе самому, стремясь быть собой самим, мое Я погружается — через свою собственную прозрачность — в ту силу, которая его полагает.

 

Часть 2. ОТЧАЯНИЕ И ГРЕХ

 

ПРИМЕЧАНИЯ

Произведение "Болезнь к смерти" ("Sygdommen til Døden") было опубликовано Кьеркегором в июле 1849 года. Первое упоминание о нем встречается в дневниках датского философа еще в 1847 году (см.: Papirer. VIII.A 497; Papirer. VIII;A 558, А 652-653); в записях этого времени грех определяется преимущественно как отчаяние. Вся основная подготовительная работа по созданию "Болезни к смерти" пришлась на 1848 год, оказавшийся, по собственному признанию Кьеркегора, "несравненно плодотворным и богатым годом в моем писательском опыте". "Болезнь к смерти" вышла под псевдонимом Анти-климакус; таким образом, читатель сразу же понимал, что автор выступает оппонентом Иоханнеса Климаку са, под именем которого были опубликованы "Философские крохи" ("Philosophiske Smuler") и "Заключительное ненаучное послесловие к "Философским крохам". ("Afsluttende uvidenskabelig Efterskrift"). И действительно, если Иоханнес Климакус всего лишь описывал христианскую веру в качестве одной из возможных жизненных позиций, Анти-климакус уже совершает радикальный переход, "прыжок" в духовном развитии, прямо отстаивая преимущества христианства как единственного средства, единственного лекарства от разъедающей душу смертельной болезни отчаяния. Сам Кьеркегор, говоря о "Болезни к смерти", полагал, что книга вышла слишком "диалектичной", чтобы можно было воспользоваться "приемами риторики... добиваясь трогательного и мощного воздействия". Однако, по единодушному свидетельству позднейших исследователей, это произведение отличает гармонический сплав и умело поддерживаемое равновесие между психологической аналитикой сознания и традиционными теологическими сюжетами. В основу тематического зачина, давшего название всей книге, положена евангельская притча о воскрешении Лазаря. История эта содержится в XI главе Евангелия от Иоанна; там повествуется о том, как Иисус воскресил брата Марфы и Марии, сказав вначале: "...эта болезнь не к смерти, но к славе Божией, да прославится через нее Сын Божий" (11.4), а затем, уже после погребения Лазаря, добавив: "Я есмь воскресение и жизнь; верующий в Меня, если и умрет, оживет; и всякий живущий и верующий в Меня не умрет вовек" (11.25-26). Само чудо воскресения понимается прежде всего буквально — как обетование, данное всякому человеку Христом, как наглядное доказательство вечной жизни спасающее случайно усомнившегося от бездны отчаяния. Вместе с тем чудо о Лазаре несет в себе и определенную метафорическую нагрузку: бездыханность, безжизненность мертвеца символизируют здесь оцепенение воли человека, скованной отчаянием, когда надежда потеряна и все тонет во мраке безразличия, циничной опустошенности, того, что средневековые схоласты называ ли смертным грехом accidia, то есть апатичной лености, уныния, безнадежной меланхолии. Спасение из этого состояния внутреннего саморазрушения, тлена и гибели возможно лишь с приходом Христа, который должен всякий раз заново отваливать могильный камень со склепа, где томится каждая человечья душа. Вот почему Кьеркегор не устает повторять, что отчаяние — это грех, но отчаяние пред Богом — уже надежда на исцеление, противоположность же греху — это не добродетельное поведение, но вера. К этому стоит лишь добавить, что в 1850 году вышло еще одно произведение Кьеркегора, подписанное псевдонимом Анти-климакус; это были "Упражнения в христианстве" ("Indøvelse i Christendom"), где давался единственный и главный рецепт исцеления от "смертельной болезни" — способность и умение стать "современным Христу", то есть готовность принять Христа, несмотря на все "возмущение интеллектa" и без поправок на "исторические условия" или "моральные принципы".

[1] Букв.: "Дух есть Я" (дат.: Aand еr Selvet). Ср. аналогичный пассаж из "Понятия страха": "Человек есть синтез души и тела, который создан и поддерживается духом", а также: "Значит, человек — это синтез души и тела, но одновременно он есть синтез временного и вечного" (там же).

[2] "Третье" — явная реминисценция из гегелевской диалектики, в которой непременно присутствует триада: тезис, антитезис и синтез, а противоположности всегда опосредуются неким промежуточным звеном или отношением.

[3] О человеке как синтезе, полагаемом перед собственным Творцом, применительно к философскому учению Кьеркегора см.: L?gstrup К. Е. Kierkegaards und Heideggers Existenzanalyse und ihr Verhaltnis zur Verkiindigung. Frankfurt a/M., 1950; Slpk Johannes. Die Anthropologie Kierkegaards. Kpbenhavn, 1954; Malantschuk б. Begrebet Fordoblese hos Spren Kierkegaard // Kierkegaardiana II. Kpbenhavn, 1957.

[4] Об отношении между категориями "возможности" и "действительности" см. также: Философские крохи ("Philosophiske Smulen" // Søren Kierkegaard. Samlede V(R)rker. Bind 6. Kpbenhavn, 1962. Б. 67 Щ.

[5] Букв.: "мыслителю" (дат.: Taenkerne). Здесь явная отсылка к Иоганну Климакусу, под чьим псевдонимом вышли "Философские крохи". См. об этом также: Философские крохи. Гл. 6.

[6] Букв.: "отчаиваться из-за чего-тo" — дат.: fortvivler over Noget.

[7] Букв.: "образы", "формы" отчаяния. В Дневнике Кьеркегора разъясняется, что речь идет не о каких-то понятиях, абстракциях, но именно о конкретных, человеческих воплощениях различных типов отчаяния (Papirer. VIII. В 151-152).

[8] Здесь явная отсылка к идее Фихте о "продуктивном воображении", то есть о конструировании категорий из движения и развития самого "я".

[9] Вводя категорию "противоположности", Кьеркегор вновь предлагает отсылку к гегелевской философии.

[10] Букв.: "неограниченное" — "граница" (греч.); категории платоновской философии.

[11] Подразумевается прежде всего Гегель.

[12] "Мгновение" в системе Кьеркегора — это не просто предельно малый временной отрезок, это прежде всего точка, в которой время соприкасается с вечностью. Таким образом, "мгновение" по сути вообще лишено протяженности; пребывая в явленном, человеческом мире, "мгновение" обеспечивает человеку канал сообщения, или окно в вечность, в мир божественного Провидения.

[13] Шекспир Ричард III. Акт III. Сцена 2. Кьеркегор использовал немецкий перевод Шекспира, выполненный Ф. Шлегелем. Русский текст дается по изданию: Шекспир В. Полн. собр. соч.: В 8 т. (Перевод М. Лозинского). М., 1958. Т.З. С. 466.

[14] Подразумевается фригийский царь Мидас (см.: Овидий. Метаморфозы. XI).

[15] "Истина указывает на самое себя и на ложь" (лат.). Цитата из 'Этики" Спинозы (пр. 2, схолия 43).

[16] См.: Диоген Лаэрций. 2.5.31.

[17] Кьеркегорово произведение "Понятие страха" вышло под псевдонимом Вигилий Хауфниенсис.

[18] "Отцы церкви" — прежде всего, конечно, Августин (см.: Августин. О граде Божием. 19.25).

[19] Подразумевается позиция стоицизма.

[20] "А вокруг простираются прекрасные зеленые луга!" (нем.). — Гете. Фауст. Часть I. Стих 1479.

* Психологический выход в действительность зачастую помогает обнаружить, что нечто, установленное логикой и потому непременно долженствующее быть подтвержденным, на деле подтверждается также и тем, что встречается в действительности. Можно отметить, что наша классификация объемлет собою весь спектр реального существования отчаяния. Конечно, в связи с ребенком речь не идет об отчаянии, говорят о необъяснимых капризах, ибо для него конечно же вечность существует лишь в потенции и от него нельзя требовать того, чего мы имеем право требовать от взрослого, который должен обладать вечностью. Разумеется, я далек от того, чтобы полагать, будто у женщины нельзя обнаружить мужественных форм отчаяния и, обратно, будто у мужчины вовсе не бывает женственных форм отчаяния; однако при этом все же речь идет об исключениях. Понятно, что идеальная форма нигде не встречается, и подобное различение женственного и мужественного отчаяния истинно лишь в идеале. У женщины обыкновенно не встречается субъективного углубления Я или же абсолютно доминирующего интеллекта, хотя она в большей мере, чем мужчина, наделена тонкой чувствительностью. В отместку ее существо являет собою привязанность, самоотдачу — в противном случае она не женщина. Странная вещь: никто не может сравниться с нею в показной добродетели (само это слово как бы специально создано языком для нее), а также в характерной почти что жестокости, и однако же само ее существо — это привязанность, и (что особенно восхитительно) все ее глубинные возможности выражают только это.

[21] Букв.: "мы были" (лат.) с подразумеваемым значением: "нac больше нет". — Вергилий. Энеида. II. 325.

[22] "Во внешнем" — дат.: over det Jordiske, но "относительно вечного" — дат.: om det Evige. "В себе самом" — дат: over Sig selv.

* Вот почему в языке правильно говорится: отчаиваться во внешнем (по случаю), относительно вечного, но в себе самом, поскольку здесь также выражен случай, обстоятельства отчаяния, которое для мысли всегда является отчаянием относительно внешнего, тогда лак вещи, в которых отчаиваются, возможно, совершенно отличны от него. Отчаиваются в том, что укрепляет вас в отчаянии: в несчастье, во временном, в потере состояния и т. д.... но отчаиваются относительно того, что при правильном понимании выпутывало бы нас из отчаяния: относительно вечного, относительно спасения, относительно наших сил и т. п.... Что же касается Я, которое двойственным образом диалектично, то можно равным образом говорить: "отчаиваться в себе" и "отчаиваться относительно себя самого". Отсюда и неясность, сохраняющаяся прежде всего в низших формах отчаяния, но так или иначе присутствующая почти во всех: видеть с такой страстной ясностью, в чем отчаиваешься, не видя тем не менее относительно чего. Чтобы исцелиться, необходима перемена взгляда, смещение его с внимания к отчаянию "в чем" к вниманию к отчаянию "относительно чего"; и было бы очень важным с точки зрения чистой философии знать, бывает ли действительно так, что человек отчаивается. вполне зная, относительно чего он отчаивается.

[23] См.: Шекспир. Ричард III. Акт IV. Сцена 4.

[24] См.: Бытие, 1.1: "В начале сотворил Бог небо и землю".

[25] Букв.: "бесстрастие", "спокойствие; категория стоической философии".

[26] Букв.: "заноза во плоти" — дат.: Pael i Kj?det. Обычно комментаторы говорят в этой связи о некоторых обстоятельствах личной биографии Кьеркегора, в частности подразумевая и слухи о его довольно разгульной жизни в студенческие годы.

* Чтобы вспомнить здесь как раз об этой точке зрения, можно оглядеться и различить во многих подходах, которые мир награждает названием отрешенности, также некий вид отчаяния, а именно: отчаяние, когда отчаявшийся желает быть своим абстрактным Я. желает быть достаточным для себя в вечности и вследствие этого уметь не замечать или даже относиться с вызовом к временному страданию.

Диалектика отрешенности как раз состоит в том, чтобы, по сути, желать быть своим вечным Я, но затем, по отношению к страданию, внутренне присущему этому Я, отказываться быть собою, льстя себя надеждой в порядке утешения, что он будет собою, лишившись этого зла в вечности, а потому имеет право не заботиться о нем здесь; ибо это Я, как бы человек ни страдал от него, не желает признаваться себе в том, что такое страдание ему внутренне присуще, иначе говоря, не желает самоуничижиться перед страданием, как это делает верующий. Стало быть, отрешенность, рассмотренная в качестве отчаяния, все же существенно отличается от отчаяния, когда человек не желает быть собою, ибо здесь отрешенность в своем виде отчаяния желает быть собою, за исключением, однако же, единственного момента, когда, придя в отчаяние, она от себя отказывается.

[27] Ср.: Понятие страха. Глава IV. $ 2: "Страх перед добром (демонический)".

[28] Считается, что здесь Кьеркегор в какой-то мере подразумевает самого себя. См. об этом в Дневниках: Papirer. VIII. В 158.

[29] См., например: Brettschneiders К. 6. Handbuch der Dogmatik. Bd. П. Berlin, 1828. Б. ЯМ: "Вина грешника бесконечна ибо через нее понесло урон бесконечное величие, а потому и наказание также должно быть бесконечным". Ср.: Августин. Исповедь. Глава 2. $ 7 и сл.

[30] См.: Посл. к Ефесянам, 2.12: "...и были безбожники в мире".

[31] Пелагианство, как известно, отрицало концепцию первородного грехa. См. также прим. 53 к книге "Понятие cтpaxa".

[32] Здесь комментаторы обычно усматривают намек Кьеркегора на собственное чересчур суровое воспитание в детстве, равно как и на серьезные разногласия с отцом.

[33] См.: Матф., 12.24: "Фарисеи же, услышав сие, сказали: Он изгоняет бесов не иначе, как силою веельзевула, князя бесовского".

[34] См.: Первое посл. к Коринфянам, 2.9: "Но, как написано: (не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его".

[35] Подразумевается сюжет комедии датского литератора первой половины XIX века Й. Хольберга "Политикан" (Holberg Х Den politiske Kandestpber). Акт 4. Сцена 2.

[36] См.: Лука, 18.32: "Ибо предадут Его язычникам и поругаются над Ним, и оскорбят Его, и оплюют Его..."

[37] "Мыслю, следовательно, существую" (лат.) — основной методологический постулат философии Рене Декартa.

[38] Имеются в виду, по всей вероятности, произведения известного датского теолога того времени Ганса Лассена Мартенсена (1808-1884) (Martensen Н. L. Christelige Dogmatik. 1849) и немецкого профессора теологии Филиппа Конрада Мархейнеке (Marheineke Р. К. Die Grundlehren der christelichen Dogmatik. 1827).

[39] См.: Псалтырь. 111.10 и др.

[40] См.: Иоанн, 3.16: "Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного, дабы всякий, верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную".

[41] "Призвание" — дат.: Kald, означает одновременно и "церковный приход", равно как и вообще "вакансию" на службе.

[42] См. также Дневник Кьеркегора (Papirer. VIII. В 16б).

[43] Известен латинский вариант поговорки: "Errare humanum est" — "гpeшить (ошибаться) свойственно человеку". В средневековой схоластической традиции поговорка была продолжена: "...sed nullius nisi stulti in еrrоrе perseverare", то есть "но ничего нет хуже, чем упорствовать в своих ошибках (гpexax)".

[44] Шекспир. Макбет. Акт III. Сцена 2. Кьеркегор цитирует перевод Ф. Шлегеля.

[45] См.: Гете. Фауст. Часть 1. Стих 3116.

[46] Шекспир. Макбет. Акт II. Сцена 3. У Кьеркегора, цитирующего немецкий перевод Шлегеля, ошибочно указана сцена 2.

* Отметьте различие между: "отчаиваться в" и "отчаиваться относительно чего-либо". См. часть 1.

[47] Christenhed (дат.) (соответствующий немецкий термин — Christenheit), то есть историческое христианство, христианство как общественное явление, каким оно предстает в мире.

[48] Christendom (дат.) (немецкий термин — Christentum), или христианство в идеале, каким оно должно быть.

[49] См.: Матф., 9.2 — 3: "И видя Иисус веру их, сказал расслабленному: дерзай, чадо! прощаются тебе грехи твои. При сем некоторые из книжников сказали сами в себе: Он богохульствует".

* Можно заметить, что отчаяние во грехе, которое никогда не перестает быть диалектическим, понимается здесь как движение по направлению к вере. Ведь о том, что эта диалектика существует (хотя это исследование рассматривает отчаяние только как зло), — об этом никогда не следует забывать, и прежде всего потому, что отчаяние является также начальным элементом веры. Напротив, когда отчаяние во грехе поворачивается спиной к вере, к Богу, — это еще один новый грех. В духовной жизни все — диалектика. Таким образом, возмущение в качестве возможного способа отмены греха — это конечно же элемент веры; однако если оно поворачивается спиной к вере, оно — грех. Можно упрекать кого-то в том, что он не способен даже возмущаться христианством. Однако снять такой упрек — значило бы говорить о возмущении как о некоем добре. С другой стороны, следует конечно же признать, что возмущение — это грех.

[50] См.: Аристотель. Политика. III.2.

* Люди часто злоупотребляют идеей греха всего рода человеческого, не замечая, что грех, хотя и присущий всем людям, вовсе не объединяет их всех в некоем общем понятии, группе, клубе или компании, — "не больше, чем мертвые образуют клуб на кладбище", — но рассеивает их всех на отдельные индивиды, удерживая каждого отдельным в качестве грешника; впрочем, такое рассеяние согласовано с совершенством существования и телеологически стремится к нему. Поскольку на это прежде не обращали внимания, предполагалось, что падший человеческий род был в целом искуплен Христом. Таким образом, Бога нагрузили еще одной новой абстракцией, каковая претендует здесь на то, чтобы состоять с ним в самом близком родстве. Лицемерная маска, которая служит лишь человеческой дерзости! Ибо, для того чтобы индивид действительно ощутил свое родство Богу (а это вполне христианская доктрина), необходимо, чтобы он в то же самое время ощутил всю тяжесть страха и трепета; ему необходимо обнаружить — старая находка! — возможный источник возмущения. Но если индивид обязан этим чудесным родством глобальному искуплению человеческого рода, все становится слишком легким и, по сути, превращается в профанацию. Тогда это уже не огромная тяжесть Бога, которую индивид несет на своих плечах, унижение которой столь же способно раздавить его, сколь и возвысить; нет, здесь индивид рассчитывает получить все без лишних формальностей, просто участвуя в этой абстракции. Ведь человечество — это нечто совсем иное, чем животный мир, где особь всегда значит меньше, чем род. Человек отличается от прочих живых существ не только совершенствами, которые обычно упоминают, но и превосходством природы индивида, отдельного и единичного, над родом. И это определение, в свою очередь, диалектично. оно означает, что индивид — это грешник, но зато оно означает, что совершенство индивида состоит в том, чтобы жить отдельно. быть отдельным, единичным.

[51] Датское соответствие латинскому термину: han begriber — "постигает"; здесь, однако же, он идет скорее как синоним omfatter — "обнимает собою".

[52] "Противоположные явления при помещении их друг подле друга ясно выступают" (лат.).

[53] Дат.: ved еn omvendt Art Accomodation, букв.: "после обратного рода уподобления".

[54] См.: Платон. Апология Сократа. 27 б.

* Из-за этого Бог есть "Судья", поскольку он не обращает внимания на толпу и знает только индивидов.

[55] Между тем, как неоднократно подчеркивает Кьеркегор, важна и осмысленна именно оппозиция "Synd — Тrо" ("грех — вера"), а не "Synd — Dyd" ("грех — добродетель").

* "в позитивной форме" (лат.).

[56] Forargethed (дат.), то есть уже не просто "досада", но "активная злость", "яростное возмущение".

[57] "Любовь", "страсть" — дат.: Kjerlighed, в нынешней датской орфографии: Kaerlighed.

[58] См.: Матф., 11.6: "...и блажен, кто не соблазнится о Мне".

[59] См.: Первое посл. к Коринфянам, 11.28: "Да испытывает же себя человек, и таким образом пусть ест от хлеба сего и пьет из чаши сей".

* А почти все христиане о них умалчивают; потому ли, что они действительно не сознают, что сам Христос столько раз с таким внутренним ударением говорил нам о необходимости остерегаться возмущения, а ближе к концу своей жизни повторял эти слова даже апостолам, верным ему с самого начала, которые все оставили ради него? [60] или же потому, что наши христиане молчалива находят эти предостережения Христа чересчур беспокойными, поскольку многообразный опыт показывает, что можно вполне верить в Христа, никогда не испытав и малейших поползновений к возмущению. Однако не является ли это ошибкой, которая должна в один прекрасный день ясно проявиться когда возможность возмущения произведет отбор среди так называемых христиан?

** Здесь возникает небольшая проблема для наблюдателей. Предположим, что все священники здесь или где угодно, священники, которые проповедуют или пишут, являются верующими христианами. Как же получается, что мы никогда не слышали и не читали молитвы, которая между тем была бы весьма естественна для наших дней: "Отче небесный, я благодарю тебя за то, что ты никогда не требовал от человека понимания христианства! в противном случае я был бы последним из несчастных. Чем более я пытаюсь его понять, тем более нахожу его непонятным, тем более нахожу только возможность возмущения. Вот почему я прошу тебя всегда усиливать это во мне". Такая молитва была бы действительно ортодоксальной, а если предположить, что уста, ее творящие, искренни, она оказалась бы одновременно безупречно ироничной ля всей теологии наших дней. Однако присутствует ли действительно здесь вера? [61]

[60] См.: Матф., 26.31: "Тогда говорит им Иисус: все вы соблазнитесь о Мне в эту ночь, ибо написано: "поражу пастыря, и рассеются овцы стада"".

[61] См.: Лука, 18.8: "Но Сын Человеческий пришед найдет ли веру на земле?"

[62] Подразумевается немецкий поэт Генрих Гейне, в особенности его стихотворение "Возвращение на родину" из "Книги песен".

[63] Докетизм — еретическое учение, согласно которому человеческая сущность Христа была лишь некой видимостью, иллюзорной, воображаемой формой, — так что, скажем, его телесная оболочка была всего лишь "воображаемым телом" и так далее.

[64] См.: Матф., 12.24.

[65] "Вера" — дат.: Тrое. В этой связи Кьеркегор в своем Дневнике (Papirer. Х. В 16) вспоминает знаменитую формулу веры, зафиксированную Тертуллианом: "Верую, ибо абсурдно".

 

БОЛЕЗНЬ К СМЕРТИ

 

Изложение христианской психологии ради наставления и пробуждения

 

Написано Анти-климакусом, издано С. Кьеркегором

 

Перевод С. А. Исаева

Источник: Кьеркегор С. Страх и трепет. М.: Республика, 1993. С. 251-350.

 

Господи! Дай нам ослепнуть
для вещей, которые не научают добродетели,
и ясные глаза для всей Твоей истины.

 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Возможно, что многим эта форма изложения покажется странной, поскольку она слишком сурова, чтобы наставлять, и слишком наставительна, чтобы иметь спекулятивную строгость. Я не думаю, что она слишком наставительна, и не верю, что она слишком сурова; если бы она действительно была таковой, это было бы, по-моему, ошибкой. Вопрос не в том, что она не может наставлять всех, ибо не все мы одинаково способны следовать ей, но существенно то, что она по природе своей наставительна. Христианские правила, по сути, требуют, чтобы абсолютно все служило наставлению. Спекулятивное рассуждение, которое не приводит к наставлению, тотчас же становится нехристианским. Христианское изложение всегда должно напоминать советы врача у постели больного: даже если по невежеству их не понимаешь, нельзя забывать о месте, где они были произнесены.

Это внутреннее родство всякой христианской мысли с жизнью (в отличие от дистанции, которую всегда сохраняет спекуляция), а также этическая сторона христианства как раз предполагают такое наставление; а радикальный разрыв, различие природы, отделяет изложение такого жанра, независимо от его строгости, от спекуляции, которая считает себя "беспристрастной" и чей провозглашаемый высокий героизм вовсе не является таковым, но представляется христианину неким бесчеловечным любопытством. Осмелиться по сути быть самим собой, осмелиться реализовать индивида — не того или другого, но именно этого, одинокого перед Богом, одинокого в огромности своего усилия и своей ответственности, — вот в чем состоит христианский героизм, и следует признать его вероятную редкость; но стоит ли при этом обманываться, замыкаясь в чистой человечности, или же играть в того, кто восхищается всеобщей историей? Всякое христианское познание, столь строгое, какова бы ни была его форма, является беспокойством (Bekymring) и должно им быть; но даже само это беспокойство наставляет. Беспокойство — это истинное отношение к жизни, к нашей личной реальности, и, вследствие этого, для христианина оно крайне серьезно; тогда как высота беспристрастных наук, вовсе не являясь еще более серьезной, для него выступает всего лишь как фарс тщеславия. Однако серьезное, говорю я вам, и есть наставляющее.

В некотором смысле автором этой небольшой книжки мог быть студент теолог







ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.