Суверенитет, демократия, права человека

В соответствии со ст. 1 Конституции Республики Беларусь наше государство провозглашается демократическим. Народовластие, с нашей точки зрения, составляет лишь одну из основ демократии наряду с принципами верховенства права, разделения властей, местного самоуправления, идеологического и политического многообразия. Статья 3 Конституции провозглашает наше государство государством народовластия или, иначе говоря, демократическим государством (от греч. demos – народ, kratos – власть).

Но между понятиями «народный суверенитет» и «демократия» всё же нельзя ставить знак равенства. Ключевым при раскрытии данного вопроса является следующий тезис: демократия обязательно предполагает признание народного суверенитета, но реализация идеи народовластия вовсе не означает существование демократии. Первоначально уточним терминологию.

По подсчётам ученых [78, с. 23], к настоящему времени сформулировано более 500 определений демократии. Пожалуй, в социальных науках нет другого понятия, содержание которого подвергалось бы столь различным интерпретациям. В большинстве современных словарей демократия определяется как народная форма правления, в которой народ облечен высшей властью и осуществляет её либо непосредственно, либо через своих избранных представителей при свободной избирательной системе.

При всём том, что демократия – явление очень сложное, определить момент её зарождения на удивление просто: город – государство (полис) Афины в V в. до н. э. Перикловы Афины, названные так по имени их наиболее прославленного лидера, послужили источником вдохновения для поколений более поздних политиков – теоретиков и государственных деятелей. Несмотря на наличие врагов и на внутренние слабости, афинская демократия умела за себя постоять. Она просуществовала почти 200 лет, пережив даже поражение в Пелопонесской войне в 404 г. до н. э. и оказавшись в руках своего главного соперника – Спарты. Идеализировать афинскую демократию не стоит, она – продукт своего времени, и для сегодняшнего исследователя многие аспекты афинской демократии кажутся странными и даже чуждыми.

Можно сказать, что идея народного суверенитета была возведена в древних Афинах до абсолюта. Судите сами. Центральным политическим институтом в Афинах VI-V в. до н. э. было Собрание, привлекавшее обычно 5-6 тысяч участников и открытое для всех взрослых свободных граждан мужского пола. Собрание простым большинством голосов могло решать практически любые внутренние проблемы без всяких правовых ограничений (что совершенно неприемлемо для современной демократии). Суды проводились присяжными в составе 501 гражданина, тоже большинством голосов решавших, виновен человек или нет.

Наиболее знаменательным, на наш взгляд, является то, что лидеры Собрания не избирались, а тянули жребий, поскольку афиняне считали, что любой гражданин способен занимать государственную должность. Да и самих должностей было мало: военачальники избирались сроком на один год, во всём остальном Перикловы Афины обходились без таких общеизвестных исполнительных институтов, как президент, премьер-министр, кабинет или постоянная гражданская служба. Получалось, что ответственность за принятие решений ложилась почти исключительно на плечи граждан – членов Собрания – бремя государственной службы, которое для большинства современных людей было бы сегодня непосильным. Остаётся добавить, что Афины времён Перикла не знали конституционных ограничений и имели тенденцию к фракционности и очень часто попадали под влияние дальновидных и красноречивых ораторов.

Афины времён Перикла – классический пример прямой демократии, когда граждане без посредничества избранных или назначенных лиц могут участвовать в принятии общественных решений. Но такая система, предельно полно отражающая идею народного суверенитета, может иметь практический смысл только при относительно небольшом числе людей. В Собрании Афин, по оценкам современников, участвовало не больше шести тысяч человек – вероятно, максимальное число, которое можно собрать физически вместе для проведения в жизнь такой демократии (здесь уместно вспомнить особенности вечевого строя средневековых Полоцка и Витебска).

Но любое современное общество, при его сложности и многочисленности, имеет значительно меньше возможностей для осуществления прямой демократии. Поэтому сегодня наиболее распространённой формой демократии является представительная демократия, при которой граждане избирают официальных лиц для принятия политических решений, формулирования законов и проведения в жизнь программ ради общественного блага. Считается, что от имени народа эти официальные лица (депутаты, президенты, мэры и др.) могут продуманно и упорядоченно разбираться в сложных общественных проблемах (прибегая по необходимости к помощи специалистов), что требует затрат времени и энергии и часто является непрактичным для подавляющего большинства частных лиц.

Можно вспомнить и о том, что участвовавшие в политической жизни древних Афин граждане имели достаточно много свободного времени (работали преимущественно женщины, рабы и иностранцы по найму), и поэтому могли себе позволить целыми днями пребывать в публичных местах и заниматься политикой, творчеством, науками. Наши современники себе такой роскоши позволить просто не могут и вынуждены заниматься делами куда более приземлёнными. Понятно, что в условиях представительной демократии идея народовластия реализуется качественно иным способом, и поэтому афинский термин «демократия» нами должен пониматься очень специфично с поправкой на ту эпоху.

В этой связи очень актуальными нам представляются размышления российского правоведа А. В. Зиновьева, который выясняет проблему соотношения народного суверенитета и полновластия народа через призму демократии и прав человека.

Как полагает ученый, «сложившееся окончательное толкование понятия «демократия» на основе модернизированного перевода двух греческих слов («народ» и «власть») не дает ответа на ряд важнейших вопросов. Во-первых, надо определить цель полновластия народа. Именно оно способно обеспечить государству и обществу беспрепятственное, эффективное и независимое решение всех вопросов внутреннего и внешнего характера. Во-вторых, необходимо иметь возможность наделить человека и гражданина права и свободами. В-третьих, только реальное народовластие способно признавать, соблюдать, сохранять и защищать права и свободы человека и гражданина. Подлинное полновластие народа только ради обладания власти лишено смысла. Поэтому исключить права и свободы человека и гражданина из составляющих демократии – значит, совершать не только политическую, но и правовую ошибку. Демократия, при которой человек и гражданин реально не обладают многими важными правами и свободами, не могут обеспечить себе достойную жизнь, удовлетворить разумные материальные и духовные потребности, по существу, перестаёт быть демократией» [78, с. 22] (см. также работу А.А. Головко [67]).

Из множества определений демократии наиболее распространённым является то, которое 15 ноября 1863 г. в Геттисбурге на последнем поле битвы гражданской войны между Севером и Югом дал Авраам Линкольн в своём обращении, выдержанном в античном стиле: «Демократия – это власть народа посредством народа и для народа». Очевидно, что под народом здесь подразумевается не сумма жителей, а именно сообщество, с которым граждане могли бы себя идентифицировать. Например, ещё Цицерон в Древнем Риме считал наличие сознания общей пользы и необходимости общих организаций достаточным для того, чтобы жители какой-то определённой области стали народом. Хотя, конечно, для того, чтобы создать такое сообщество на современно примитивном уровне, достаточно страха перед врагами, страха перед войной всех против всех («Пока люди живут без общей власти, держащей всех их в страхе, они находятся в том состоянии, которое называется войной, а именно в состоянии войны всех против всех» – Томас Гоббс), заботы об элементарных жизненных потребностях.

По замечанию немецкого профессора Карло Шмида [293, с. 4] всеобщая польза сама по себе ещё не является достаточным условием того, чтобы создать объединение, внутри которого будет сохранена в неприкосновенности индивидуальность каждого отдельного человека. Где сообщество тех, кто к нему принадлежит, требует подчинить себе законы и нормы – даже там, где это ничего не даёт каждому в отдельности, а, напротив, потребует от него только жертв – в основе объединения должен лежать принцип, который означает больше, чем создание пользы, - одно общее представление о ценностях, которые придают особый смысл человеческой жизни и которые необходимо создать на исторически сложившейся территории. Подходящее выражение для этого уже нашёл Святой Августин, когда он написал, что государство только тогда имеет право осуществлять своё предназначение по поддержанию мира и порядка, когда народ этого государства чувствует себя объединённым общей любовью к определённым общим ценностям.

А это уже пример того, как народ интегрируется в нацию, но для этого ему нужно быть независимым от любого проявления чужой воли. Именно здесь и зарождается, с нашей точки зрения, понятие «народного суверенитета», реализация которого немыслима без «государственного суверенитета». Ведь вполне возможно в колонии или в протекторате создать такую организацию общественной жизни, которая позволила бы населению жить при таком же порядке, какой обычно существует в демократическом обществе, но только под верховной властью правителя или протектора, сообществом не избранных. Конечно, в этом случае могут иметь место элементы демократии, но это происходит по воле третьего лица, обладающего верховной властью.

Демократия – это не только народовластие, она включает в себя также целый комплекс идей и принципов о свободе, а также набор практических норм и процедур, сформировавшихся на протяжении человеческой истории. Однако демократию нельзя сводить к этим составляющим. Демократически сформированная власть – это только один элемент, сосуществующий в социальной ткани со многими и различными институтами, политическими партиями, организациями и ассоциациями. Это разнообразие называется плюрализмом, который предполагает, что многие из указанных субъектов играют роль посредников между частными лицами и сложными социальными институтами и государственными структурами, т. е. функционируют в пространстве, не занятом публичной властью.

В авторитарном обществе практически все подобные организации контролируются государственным аппаратом и должны получить от него разрешение на существование. Все они находятся под неусыпным надзором государства или даже ему в чём-то подотчётны.

В демократическом обществе поведение власти точно определено законом, в результате чего самоуправляющиеся общественные организации свободны от государственного контроля. Наоборот, многие из них (например, экологические и правозащитные) имеют возможность влиять на принятие государственных решений и требовать от властных структур отчёта в своих действиях. Более того, многие группы (творческие, религиозные, спортивные, научные) могут вообще не контактировать с властью, что также охватывается понятием народного суверенитета (речь идёт о свободном выборе человека). Часто так бывает, что в этой насыщенной частной сфере демократического общества граждане открывают для себя возможности свободы и обязанности самоуправления, не испытывая при этом давления государственной власти.

К настоящему времени большинство исследователей при изучении современной демократии сходятся во мнении (расхождения незначительны), что её характерными признаками следует считать [25, с. 23]:

Более подробно о качественных характеристиках демократии будет сказано при освещении темы «Формы политической власти». Здесь лишь отметим, что выявление подлинного конституционного содержания демократии как доктриной, так и практикой реализации не может быть оторвано от конкретного развития демократических начал в конституции.

Как верно отмечает Б. С. Эбзеев, «доминирующее значение, особенно для практики правоприменения, имеют не представления, сложившиеся до или вне конституции, а нормативное выражение демократии в конституции, имея в виду также общие принципы права, как они отражены в Основном Законе» [297, с. 368]. С другой стороны, в любой из действующих конституций демократия представлена не как завершённая модель, а, по выражению немецкого государствоведа К. Хессе, «лишь в отдельных, основных чертах как необходимая база для регулирования деятельности демократического строя и обеспечения в соответствии с конституцией основы и структуры этого строя» [282, с. 72].

Здесь необходимо отметить, что в теории и практике государств, провозгласивших себя демократическими, иногда «всплывают» понятия-явления, не поддающиеся однозначной трактовке. В нашем случае речь идёт о так называемой «суверенной демократии».

Как известно, понятие «суверенная демократия» было введено в научный оборот и политический дискурс при обсуждении в Российской Федерации программного заявления пропрезидентской партии «Единая Россия» и озвучено Главой государства В. В. Путиным в 2006 г. Это событие не осталось без внимания со стороны ведущих российских конституционалистов. А. В. Зиновьев заметил, что «такое нововведение нуждается в серьёзной аргументации» [78, с.26], а Ю. А. Тихомиров назвал его «популярным лозунгом, который имеет хождение за рубежом и получил некоторое признание в Российской Федерации. Думается, его новизна относительна, поскольку суверенитет народа, наций и государства органически включает суверенитет экономики, демократических институтов властных структур, законодательства и т. п.» [276, с. 41].

Оба указанных автора согласны с этим нововведением, рассматривая его в качестве защитной реакции, когда «американская позиция давления на другие страны с целью подчинить их универсальным демократическим правилам, подготовленным в США, выглядит как покушение на суверенность государств. В то же время абсолютизация этого принципа позволяет США считать себя не связанными никакими международными правилами, которые вторичны по отношению к их суверенным нормам и институтам. Странный парадокс» [276, с.41].

Иная позиция была высказана российским правоведом профессором В. В. Полянским при обсуждении проблемы адекватного отражения в политико-правовых понятиях и категориях сущности процессов, происходящих в системе публичной власти. Так, ученый акцентирует внимание на том, что «появились новые для российской науки понятия – «правовые позиции», «лоббизм», «благотворительность», «вертикаль власти», «суверенная демократия». Некоторые из упомянутых понятий обладают качествами категории (например, «правовые позиции»). Они несут позитивный политический, социальный потенциал, способствуют модернизации и гармонизации категориального аппарата правовой науки, что является одной из предпосылок гармонизации отношений в системе публичной власти. Наоборот, введение в оборот такого словосочетания, как «суверенная демократия», представляется научно и даже политически необоснованным. Существуют и успешно служат политико-правовым целям категории «суверенитет» (народный, государственный, национальный), «демократия». Именно государственный суверенитет выражает ментальную позицию народов тех стран, которые не хотят утрачивать свою независимость в условиях так называемой глобализации» [302, с. 227].

Позиция В. В. Полянского нам представляется абсолютно точной. Наша же точка зрения такова. Во-первых, нельзя конъюктурно появившемуся политическому «новоязу» с ходу придавать значение юридической категории. Во-вторых, авторы сами ни разу не объяснили его смысловое содержание, поскольку он был просто «вброшен» в политический обиход. В-третьих, этот речевой оборот включает в себя два совершенно разных термина – «суверенитет» и «демократия», никоим образом не объединенных между собой, и поэтому ему нельзя придавать значение научного понятия. В-четвертых, что пожалуй главное, при помощи этого политического слогана находящиеся у власти всего лишь пытаются в очередной раз доказать всему миру особенности развития российской демократии, формирования некой специфической неповторимой национальной модели, что и предусматривает отход от общеевропейских стандартов. Нелишне напомнить, что этот лозунг возник как ответная реакция на критику со стороны Европы по поводу очевидного сворачивания в России демократических преобразований.

Понятие демократии, используемое Основным Законом Беларуси, имеет отношение не только для характеристики государства, но и носит всеобщий в смысле охвата всех аспектов его деятельности характер. Тем самым определяется не только форма правления, но и тип политического режима. При этом если в преамбуле Конституции, как представляется, речь идёт о народовластии как характеристике политической системы общества, то в ст. 1 речь главным образом идёт о демократическом политическом режиме именно как явлении государственной жизни, как совокупности приёмов и способов формирования и функционирования государственной власти.

Демократию нельзя интерпретировать как господство народа, что было характерно, как мы установили, для Афин времён Перикла. Это – архаический взгляд на современную жизнь. Действующая Конституция, как и большинство других европейских конституций, закрепляют демократию не в смысле господства народа, основой которого могла бы быть доминирующая воля большинства; речь идёт о рациональной организации политического процесса и обеспечении политического единства народа в условиях политического плюрализма.

Ранее приведённые черты демократии в её конституционном измерении пронизывают организацию и функционирование власти, реализацию прав и свобод личности, ибо только в этом случае демократия способна содействовать солидаризации всего народа. Но в таком случае, как можно убедиться, идея народного суверенитета находит качественно новое политическое воплощение. И главная причина тому – признание категории прав человека. Она коренным образом видоизменяет традиционные подходы в понимании народовластия.

В своё время дореволюционный русский юрист М. М. Ковалевский в работе «От прямого народоправства к представительному и от патриархальной монархии к парламентаризму» (1906) констатировал, что доктрине народного суверенитета, как она формировалась изначально, долгое время были чужды представления о возможности иной свободы, кроме той, которая состоит в неограниченном подчинении индивида общей воле его сограждан. Социально-историческая практика, однако, убедительно доказала, что неограниченность народного верховенства, даже воплощаемого и реализуемого парламентом, так же опасна, как и при господстве системы единовластия – наследственной монархии или демократического цезаризма.

Как убеждён Б. С. Эбзеев [297, с. 359], именно отсюда проистекало понимание того, что общество не есть простая совокупность индивидов, а неотчуждаемые права человека и гражданина, - как свободы физических и нравственных проявлений личности и неприкосновенности собственности – узда для законодателя и способ ограничения всякой публичной власти, действующей в обществе, если эти права реально интегрированы в конституционный строй государства, систему организации и деятельности законодательной, исполнительной и судебной власти, институты собственности. В связи с этим на передний план проблем, требующих теоретического осмысления и государственно-правового решения, выходит прежде всего вопрос о соотношении суверенитета и прав человека.

Признание основных прав и свобод человека имеет, таким образом, значение для определения внешних границ самого народного суверенитета. Логически рассуждая, народ не может быть действительно суверенным, если каждый член общества не обладает реально гарантированными законом и судом основными правами и свободами или в обществе не обеспечено выполнение гражданами возлагаемых на них законом обязанностей. Большую опасность представляет и абсолютизация суверенитета народа, особенно когда в качестве выразителя его воли выступают различные вожди, партии, движения и т. п. Можно сказать, что соотношение суверенитета и прав народа и человека есть по существу часть извечной проблемы соотношения коллективного и индивидуального в организации общественной и государственной жизни.

Немецкий теоретик Карло Шмид, изначально поддержавший нацистов, но впоследствии ставший разработчиком идей социальной демократии, проблему прав человека в условиях современной демократии видит следующим образом: «Конечный смысл техники демократических процедур в том, чтобы достичь такого устройства совместной жизни людей, при котором бы не пострадало ничьё достоинство и всем – включая меньшинства – официально была дана возможность свободно проявлять свои способности и таким образом самоутвердиться. Сюда же относится и то, что в течение долгого исторического процесса вошло в политическое сознание общества как права человека, поначалу как производное отношение от понятия «терпимость». Терпимость не означает безразличия по отношению к инакомыслящим или тем, кто иначе толкует положение вещей; она означает желание предоставить им возможность открыто проявлять своё инобытие, с условием, что при этом не будут ущемляться соответствующие возможности других» [293, с. 4].

Здесь важно понимать, что всякое преувеличение коллективного начала, в том числе абсолютизация суверенитета народа, чревато тоталитарными формами организации общества, подавлением инакомыслия, игнорированием прав и интересов меньшинства, прав и свобод человека.

В свою очередь, «выпячивание» индивидуального начала в организации общественной жизни способно инициировать анархическое своевластие (охлократию, по выражению Аристотеля), чреватое разрушением государственности и принятых в обществе норм человеческого общежития. Как пишет К. Шмид [293,с. 5] «демократия не является ареной для произвола толпы и необузданных действий; она является законодательно закреплённым порядком. До тех пор, пока действует конституция, невозможны никакие законодательные акты народа, выходящие за её рамки, даже если за них проголосуют все граждане. Любая акция, предпринятая вопреки или наперекор нормам конституции, стала бы государственным конфликтом или революцией. Законным путём конституции могут быть изменены и дополнены только в тех границах и при помощи тех методов, которые предписаны в конституции.

Но всё же никакая конституция не может отнять у народа элементарного права заново взять свою судьбу в свои руки; всякая конституция действительна с оговоркой революции: победного прорыва новых представлений об отношении народа к самому себе и своей роли в истории. Но тогда этот процесс переходит из сферы законности в сферу элементарного, чтобы таким образом определить новые рамки законности в этом своём новом положении».

Поэтому следует согласиться с позицией тех учёных [297, с. 360], которые придерживаются того взгляда, что суверенитет народа не тождествен свободе личности, а суверенные права народа нельзя отождествлять с правами граждан. В правах граждан они конкретизируются, обретают одну из юридически определённых форм своего выражения и реализации, а народный суверенитет выступает одним из оснований прав, их источником и вместе с тем выражает и природу этих прав, характер их действия и меру юридической обязательности для государственной власти.

Именно в соответствии с суверенной волей народа определяется вся система конституционных прав и обязанностей граждан, их характер и социальное, материальное, нормативное содержание. Очевидно, что осуществление суверенитета народа, его полновластия, верховенства и независимости невозможно без обеспечения прав и свобод личности.

Таким образом, соотношение между суверенитетом народа и правами граждан может быть выражено следующим образом: народ на может быть суверенным, если граждане не обладают определённым объёмом прав и свобод (достаточно сопоставить его со Всеобщей Декларацией Прав Человека). В свою очередь, свобода личности в широком социально-юридическом смысле гарантируется именно народным суверенитетом и ограничениями, накладываемыми им на государство. Итак, необходимое условие осуществления народного суверенитета представляет неукоснительное соблюдение членами общества основных обязанностей, а институт конституционных прав и обязанностей граждан – важнейший способ обеспечения суверенитета народа.

Суверенные права народа в результате их конституционного урегулирования приобретают качество юридических прав граждан, а это означает, что Основной Закон устанавливает пределы народного суверенитета и закрепляет границы распространения государственной власти. Только так можно определить масштаб верховенства суверенитета самого государства.

Можно сделать вывод, что идея самореализации человека в политике лежит в рамках такого понимания государства, согласно которому не только основные права и свободы личности касаются государства, но и оно кое-что значит для личности. Только будучи свободным и благодаря своей свободе, люди формируют государство, дают ему жизненные силы и поддерживают его существование. Тем самым преодолевается извечное разделение государства и общества.

Для понимания этого тезиса сошлёмся на мнение немецкого конституционалиста В. - Ш. Глезера [68, с. 84], который, давая общую характеристику основного права гражданина на участие в волеобразовании, особо подчёркивает, что при современной трактовке государства основа всего происходящего в политике рассматривается в аспекте постоянного взаимодействия общих усилий людей, в ходе которого многообразные и разносторонние идеи и интересы как бы выравниваются, сливаясь в целях формирования политического единства в один процесс. Таким образом исчезает альтернатива: общественный фактор – это государство, частный фактор – гражданин.

Разумеется, отмечает здесь же автор, следует отказаться и от другой крайности – отождествления государства и общества, что может привести в результате слияния частного и общественного к тоталитарному государству. В условиях свободы политическое единство может формироваться и сохраняться в конкретном современном государстве только в том случае, если, сознавая взаимозависимость и взаимопроникновение государства и общества, проводят их различение, которое увязывается с конкретным и дифференцированным установлением отношений, приводящих в конце концов к их специфической связи. Эта связь является проблемой политической формы, т. е. демократии, которая в современных условиях может в качестве единственной силы подняться до уровня решения задач сохранения свободы. При этом имеется в виду, конечно, что речь идёт о демократии в рамках правового государства и в форме, определяемой Основным Законом, причём в открытом политическом существовании свободного государства. Вот почему формирование политической воли общества в его отношениях с государством находится в центре внимания современных теорий о демократическом государстве.

Заканчивая рассмотрение этой проблемы, считаем необходимым сделать уточнение по поводу соотношения народного и государственного волеобразования. Эти процессы следует различать. Здесь действует неизбежно то же самое, что и в соотношении «государство – общество», т. е. отсутствует тождество, однако присутствует конкретное и дифференцированное подчинение, которое должно реализовывается в специфически и демократически оформленной связи.

Процессы народного и государственного волеобразования – части одного целого, т. е. единого процесса волеобразования в данном государстве. Это означает, во-первых, что принципиальное различие волеобразующих процессов служит предпосылкой свободы государства в ходе формирования воли народа и условием выполнения основной демократической идеи (ст. 1, 3 Конституции Республики Беларусь), согласно которой власть должна устанавливаться снизу вверх, а не сверху вниз. В соответствии с этим волеобразование должно совершаться по схеме: от народа к государственным органам, а не наоборот. В этом проявляется значение общества и его поддержки для государства.

Во-вторых, государственная власть осуществляется, за исключением выборов и референдумов, не прямо народом, а особыми органами, как то указано ч.1 ст. 3 Конституции Республики Беларусь. А это означает, что выраженный в этой статье принцип построения представительной демократии определяет соотношение процессов народного и государственного волеобразования и гарантирует самостоятельное формирование воли государства. Следовательно, государственные органы являются не просто исполнителями воли народа, и поэтому нередко оказывается необходимым принимать решения вопреки общественному мнению. Подобная независимость процесса государственного волеобразования, гарантируемая нормами Конституции, равно как и влияние народа на волеобразование государства, наглядно показывает переплетение и взаимодействие этих двух достаточно автономных систем.

Но следует особо подчеркнуть опасность коллективного видения свободы вообще и процесса волеобразования народа в частности. Носителем свободы является не коллектив или народ, а отдельно взятый гражданин. Демократия, согласно Конституции, - это не демократия народа, а демократия граждан, носителей индивидуальной, осознанной свободы. Вот что пишет по этому поводу У. Эко: «На самом же деле «народа» как выражения единой воли и чувства, как натуральной живой силы, воплощающей мораль и историю, не существует. Существуют граждане, и в демократическом режиме (который не идеален, но и другие режимы ещё менее идеальны) принято передавать власть тем, кто получил согласие от большинства сограждан. Не от «народа», а от большинства, и часто не в силу количественного перевеса, а вследствие особого расклада сил по одномандатной избирательной системе. […]. Воля народа – фикция; поскольку народа как такового не существует, популисты фабрикуют иллюзию народной воли. […]. Кто-то для создания иллюзии народного консенсуса подделывает данные опросов, кто-то адресуется к фантомному «народу». Действуя таким образом, популист приравнивает собственный замысел к народному волеизъявлению, после чего, в случае успеха (что нередко) – преображает в этот выдуманный им «народ» немалую часть сограждан, очарованных иллюзией и стремящихся с этой иллюзией отождествляться» [300, с. 229-231].

Итак, суверенитет народа неразрывно связан с демократической идеей, где важнейшее место занимает концепция прав и свобод человека, и именно в этом, подчёркивает М. В. Баглай, «его гуманистическая сущность. […]. Народ никогда не бывает един в своих целях, ибо различны интересы его социальных групп, поэтому отличать реализацию суверенитета народа от эгоистических устремлений к власти опытных демагогов часто бывает очень трудно, и юридические принципы здесь помогают лишь в небольшой степени.

Отсюда исключительная важность правовой детализации принципа народного суверенитета, создания надёжных гарантий для реализации этого принципа в жизни. Развитие и защита прав человека и гражданина – самая важная из этих гарантий» [11, с. 105]. Мнение этого учёного авторитетно и вряд ли нуждается в комментировании.

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: