Процесс анализа и описания результатов

В результате включенного наблюдения, интервьюирования, неформализованных бесед с информаторами социолог получает изрядное количество данных, которые следует каким-то образом организовать, описать и проанализировать. Было бы ошибкой полагать, что анализ и описание в этнографии — это искусство загонять «сырые» факты в упорядоченные аналитические категории. Скорее речь идет об искусстве создавать некий мета-текст, интерпретирующий тексты интервью и наблюдений. Это искусство ничуть не менее важно, чем умение добывать сведения в полевых условиях, завоевывать доверие, интервьюировать и т. п.

Более того, именно в процессе анализа данных и написания отчета или статьи результаты этнографического исследования приобретают общезначимость и валидность, т. е. становятся чем-то большим, чем совокупность «здесь-и-сейчас» сделанных наблюдений. Эксперименты, массовые опросы — благодаря статистическому методу — позволяют получать результаты, которые уже являются некоторыми эмпирическими обобщениями, тогда как уникальность записей бесед и других данных, полученных в ходе наблюдения, очевидна. Возможность их дальнейшего использования прямо зависит от наличия теоретической категоризации, интерпретации и т. п.

Известный культурный антрополог К. Гирц пишет: «Способность убедить читателей (большинство из которых — это люди науки и практически все участвуют хотя бы на полставки в той особой форме существования, которую мы уклончиво называем „современной") в том, что читаемый ими текст — это подлинное объяснение, данное кем-то, знающим как устроена жизнь в некотором месте, в некоторое время, в какой-то группе, — это фундамент, на котором в действительности держится все остальное, чем стремится заниматься этнография — анализировать, объяснять, развлекать, смущать, прославлять, наставлять, оправдывать, удивлять, ниспровергать»[63].

Анализу и описанию данных обычно предшествует их фиксация. Практически невозможно записать все данные, полученные в ходе полевой работы. Помимо возникающих здесь сугубо технических проблем, неизбежно существуют ограничения на способность исследователя осознать и словесно оформить свои «смутные впечатления», неявные догадки и подсознательные озарения. Однако существование таких ограничений не избавляет нас от необходимости максимально полно фиксировать и описывать все данные, на основании которых мы делаем определенные теоретические утверждения.

Нередко в ходе включенного наблюдения социологи используют видео- и аудио-технику, все большую популярность приобретает метод фотодокументального исследования[64]. Но основным источником эмпирического материала по-прежнему остаются полевые заметки. Их полнота и качество решающим образом зависят от использования некоторой заранее разработанной системы организации полевых заметок (записей). Важность использования такой заранее разработанной системы фиксации наблюдений усиливается тем обстоятельством, что при использовании этнографических методов исследования ученый, как правило, располагает значительно большими возможностями для «корректировки» полученных данных — с целью увеличения степени их соответствия теоретическим положениям,— чем при использовании более «жестких» методов.

Первая проблема организации данных — это проблема отбора. Если на предварительной стадии исследования ученый решает, что, где, когда и как наблюдать, то на полевой стадии ему нужно определить, что записывать, как записывать и когда записывать.

Методом записи чаще всего бывает письменный отчет, хотя во многих ситуациях предварительная запись осуществляется с помощью диктофона. Иногда используют также видеозапись и фотосъемку.

Не так просто принять решение о том, когда делать записи. Конечно, немедленная фиксация всех наблюдений предпочтительнее всего. На практике, однако, даже в случае открытого принятия исследовательской роли («наблюдатель-как-участник» либо «полный наблюдатель») социолог не решается использовать метод прямой фиксации наблюдений, чтобы не нарушить естественный ход событий и не подорвать доверие к себе со стороны участников. Человек, который постоянно что-то записывает, действует на нервы окружающим, даже если он получил предварительное согласие с их стороны. Таким образом, большая часть полевых заметок, которые наблюдатель делает на месте, носит очень сжатый и фрагментарный характер и служит, по сути, лишь неким каркасом для описания беседы или ситуации, делаемого исследователем позднее «по памяти». Желательно, чтобы, воссоздавая по памяти некоторую сцену или разговор, ученый не только стремился к максимальной полноте и достоверности, но и использовал специальные отметки, указывающие, в частности, на пропуск некоторых слов или событий в записи, либо на то, что какая-то часть описания воссоздана с чьих-то слов, а не фиксирует его личные наблюдения. Полученные записи могут быть более или менее детализированными, но почти никогда не бывают дословными. Как правило, степень детализации и точности обратно пропорциональна охвату, широте воссоздаваемой картины событий.

Очень важной проблемой является сохранение «естественного словаря» участников. Эта проблема тем острее, чем больше разница между жизненными мирами самого исследователя и тех, кого он изучает. Реальный, ситуативно-привязанный язык, используемый участниками взаимодействия, позволяет узнать, как члены данной группы или данной культуры категоризуют, описывают и воспринимают события повседневной жизни. Определяя социальную реальность, люди «конструируют» ее: используемые классификации, «ярлыки» и способы означивания задают смысловые горизонты действия для членов данной социальной группы или культуры. Ведя полевые записи, исследователь нередко «подчищает», исправляет или дополняет реплики участников. Это происходит даже в случае расшифровки фонограммы, сделанной с помощью диктофона. По сути, такая первичная интерпретация сказанного не только неизбежна, но и полезна, так как именно пояснения и дополнения, внесенные исследователем, делают более понятными контекст и эмоциональную тональность происходившего. Важно, однако, организовать записи таким образом, чтобы исходный текст и более поздние комментарии можно было различить.

При ведении полевых заметок важную роль играет также фиксация невербального поведения. Мимика, позы, жесты часто обнажают коммуникативные намерения участников взаимодействия даже лучше, чем слова. Во многих культурах значимым и подлежащим интерпретации является пространственное расположение участников взаимодействия. Речь здесь идет не только о том, что, скажем, для большинства традиционных культур порядок расположения гостей за столом отражает социальный статус последних. Пространственная организация взаимодействия встроена во многие институты и культурные коды современных обществ: достаточно упомянуть, например, школьный класс, университетскую аудиторию или приемную высокопоставленного чиновника, — где секретарь обычно организует разметку открытых, полуоткрытых и конфиденциальных зон с помощью журнала записи посетителей, табличек, стульев, цветочных горшков и реплик типа «Туда нельзя!», — чтобы увидеть, как много существенных вещей в повседневной жизни «говорится» без помощи слов и жестов.

Отметим, что многие современные компьютерные программы, предназначенные для организации и первичного анализа качественных данных («Ethnograph», «Ethno» и др.), позволяют вести дневник полевых наблюдений, в котором прямые цитаты отделены от сделанных исследователем описаний, аналитических ремарок и проясняющих дополнений. В этом случае при обращении к полевым данным реже возникают вопросы: «Кто из присутствовавших это сказал?» или «Действительно ли она явно признала это?»

Обычно исследователи фиксируют слова и действия таким образом, чтобы не оставалось никаких сомнений относительно того, где разворачивались события, в какое время, кто и при каких обстоятельствах в них участвовал?[65]. Своего рода контрольный лист для фиксации полевых наблюдений был предложен Дж. Спрэдли. Он включает девять ключевых признаков — «маркеров», фиксация которых дает возможность достаточно полно описать контекст происходящего[66]:

1) пространство: физическое местоположение или местоположения;

2) актор (деятель): люди, участвующие в происходящем;

3) деятельность: совокупность взаимосвязанных действий, совершаемых людьми;

4) объект: наличествующие физические предметы;

5) акт: отдельные действия, совершаемые людьми;

6) событие: множество взаимосвязанных деятельностей, ведущихся людьми;

7)время: временное упорядочивание происходящего;

Записывая или воссоздавая по памяти полевые наблюдения, исследователь нередко придумывает и тут же теряет гениальные гипотезы, объяснения и догадки. Поэтому ведение полевых записей требует отчетливой фиксации и выделения — по меньшей мере графического — не только реплик участников и сделанных наблюдателем описаний, но и аналитических примечаний. Аналитические примечания могут выделяться скобками либо выноситься на поля в качестве маргиналий.

Так как исследователь должен стремиться к сохранению и «сырых» данных полевого наблюдения, и аналитических примечаний, и смысловых категорий, использованных им при первичной фиксации и сортировке материала, возникает необходимость поиска компромисса между эпизодической и семантической организацией полевых данных. В первом случае доступ к полевым заметкам обеспечивается через указание места и времени наблюдения, тогда как сами первичные описания остаются «нетронутыми» и неклассифицированными. Во втором случае поиск нужных материалов в дальнейшем осуществляется через созданную исследователем систему смысловых категорий. Все эти категории становятся элементарными единицами аналитического указателя. Скажем, обратившись к аналитическому указателю социолог может найти все случаи (а при более дробной категоризации — даже отдельные реплики), относящиеся, например, к теме «Стратегии обмена комплиментами в женском коллективе». Каждое из найденных таким способом «сырых» описаний содержит какой-то материал, касающийся отношений обмена комплиментами между женщинами. При последующем анализе каждая категория может быть разбита на некоторое количество более дробных субкатегорий посредством введения дополнительных «измерений», т. е. дополнительных оснований для классификации[67]. Скажем, стратегии обмена комплиментами могут быть эквивалентными (т. е. рассчитанными на ответный комплимент или сходное вознаграждение) либо неэквивалентными и основанными на отношениях доминирования и зависимости. Обмен комплиментами может быть детерминирован стандартной социальной ситуацией или наоборот — спровоцирован нормативной неопределенностью и неясностью намерений и ожиданий другой участницы и т. д.

В принципе следует стремиться к максимальному числу первичных категорий. Даже самые странные и необычные способы категоризации могут оказаться неожиданно продуктивными при более глубоком анализе. Наименования категорий могут изобретаться исследователем, заимствоваться из специальной литературы или иметь своим источником ту систему обозначений, которую используют сами информанты.

Если исследователь предпочел использование аналитического указателя, он помечает каждую полевую запись словами или значками, позволяющими определить, какие из категорий имеют отношение к данному событию, наблюдению, разговору.

Другой способ заключается в физической сортировке первичных записей по разным аналитическим категориям. В последнем случае каждая полевая запись может быть неоднократно скопирована, разрезана на более мелкие фрагменты, включена в разные разделы отчета и т. п. Иными словами, физическая сортировка требует почти неограниченных возможностей копирования. Наилучшим выходом является использование уже упоминавшихся компьютерных программ анализа текстовых этнографических данных, позволяющих производить комментирование, сортировку и фрагментирование без использования клея и ножниц, да и безо всякого ущерба для «сырых» данных.

Собственно анализ данных этнографического исследования часто неотделим от фиксации результатов и их описания. В отличие от эксперимента или опроса включенное наблюдение редко предваряется явной формулировкой гипотез, признаков, типологий. Последние возникают и уточняются и на стадии полевого наблюдения, и на стадии описания результатов.

В качестве примера мы можем обратиться к одному из подходов в анализе социальной интерпретации — анализу разговора (conversation analysis). Этот подход вырос из этнометодологической традиции, придающей центральное значение тому, как повседневное общение между людьми организует и определяет социальную реальность. В анализе разговора очень большое значение придается точной и детальной фиксации коммуникативного поведения. Для того, чтобы выводы одного аналитика могли быть проверены другими, используется тщательно разработанная методика записи высказываний, включающая в первую очередь сложную систему обозначений. В частности, используются следующие знаки[68]:

1) одновременно подаваемые реплики — двойная либо одинарная левая квадратная скобка ([[). Например,

2) высказывания, частично накладывающиеся друг на друга, — начало отмечается левой квадратной скобкой, конец взаимонакладывающихся реплик отмечается правой квадратной скобкой. Пример:

С.: Я привыкла рассчитывать только [на себя] и дома, и на работе.

3) если реплики участников следуют друг за другом непрерывно — но не накладываясь друг на друга, — их связывают в записи знаком равенства:

Знак равенства используется также при продолжении записи высказывания на следующей строке либо при соединении непрерывного речевого потока, перебитого репликой другого участника:

4)паузы, возникающие в ходе разговора, измеряются в секундах и десятых долях секунд и отмечаются в круглых скобках внутри высказывания одного участника или между высказываниями. Например:

5) знаки пунктуации обычно используются не столько для разделения синтаксических единиц, сколько для характеристики интонационно-мелодического рисунка речи. В частности:

• двоеточие (:) характеризует удлинение звука или слога, после которого оно стоит;

• точка (.) отмечает завершающее понижение тона, не всегда совпадающее с окончанием предложения;

• запятая (,) указывает на продолжающую, «соединяющую» интонацию (необязательно между подчиненными и сочиненными частями сложного предложения);

• вопросительный знак (?) характеризует восходящую интонацию, в том числе и вопросительную;

• восклицательный знак (!) обозначает эмоционально насыщенный тон, необязательно собственно восклицание;

• тире (—) указывает на разрывы, запинки, внезапные обрывы и т. п.

Для обозначения восходящей и нисходящей интонаций используются направленные вверх либо вниз стрелки (¯), смысловое ударение передается подчеркиванием, громко произнесенные слова выделяются прописными буквами.

Отчетливо слышимые вдохи и выдохи также фиксируются (ххху' — выдох, 'уххх — вдох):

Неанализируемые внеречевые звуки заключаются в двойные круглые скобки: ((чихает)).

Одинарными скобками отмечают сомнительные места в транскрипции, в том числе альтернативные версии расшифровки.

Иногда используют также обозначения направления взгляда (подчеркивание над строкой говорит о том, что взгляд говорящего направлен на слушающего, под строкой — взгляд слушающего направлен на говорящего). Аплодисменты обозначают последовательностью латинских букв «X»: строчные указывают на умеренные аплодисменты, прописные—на громкие. Их длительность также может быть указана в круглых скобках.

Знакомство с этой системой обозначений необходимо нам для того, чтобы проиллюстрировать ранее высказанное положение: теоретические представления, используемые при анализе данных качественного исследования, не только определяют процесс фиксации данных и их истолкование, но и «производятся», явно или неявно оформляются в этом процессе. Так, этнометодологический анализ разговора направлен на выявление тех методов, которые обычные люди (люди-с-улицы) систематически используют для организации и совместного упорядочения своего общения. Эти методы, с точки зрения этнометодологов, не просто могут быть описаны формально с какой-то внешней точки зрения. Они сами представляют собой множество формальных процедур, устойчиво используемых обычными людьми для достижения взаимопонимания и создания возможности для взаимодействия[69]. Существуют, в частности, устойчивые способы (методы) для взаимного согласования предмета беседы, для гарантированного получения ответа, способы неявного выражения несогласия через смену предмета обсуждения, способы провоцирования аплодисментов при публичном выступлении и т. п. Вот, например, некоторые образцы данных, используемых для анализа «устройств» и техник для постепенного выхода из разговора о неприятностях[70]. Помимо резкого прекращения беседы как радикального средства выхода из неприятного или неловкого разговора люди часто используют менее радикальные средства. Например, переход к завершающим фразам нередко позволяет не только постепенно уйти от неприятной темы, но может служить и для подкрепления ранее достигнутых соглашений, и для отсылок к будущей совместной деятельности:

4. = следующий выходной Вы с Фредди зайдете»[72].

Иной прием — это «перезапуск разговора», когда разговор каким-то образом начинается заново, либо происходит переключение на новую тему:

Наш пример показывает, что для иллюстрации некоторых теоретических представлений в анализе разговора используются лишь определенные «куски» данных, отпрепарированные в согласии с некими правилами. Этнометодолог, стремящийся доказать, что существуют устойчивые методы выхода из неприятного разговора, в действительности сам использует такие способы фиксации и анализа данных, которые предполагают и привносят искомую характеристику в его данные. Он игнорирует какие-то обстоятельства контекста (скажем, присутствие наблюдателя), осуществляет скорее произвольную временную разметку (как «обычные люди» мы знаем, что к прежнему разговору можно вернуться и на следующий день, и через год), не производит систематических сравнений между разными фрагментами разных разговоров о разных неприятностях. Эмпирический материал, с которым он имеет дело, безусловно обнаруживает некую упорядоченность. Однако эта упорядоченность не существует сама по себе, как некий «факт».

Важный вывод, следующий отсюда, таков: данные естественного наблюдения, результаты использования этнографического метода не следует считать «более естественными», натуральными, чем данные, получаемые в эксперименте или опросе. Они в той же мере подвержены влиянию теоретических (и не только теоретических) представлений социолога. Столь же сильно зависит от теоретических убеждений и истолкование «фактов» в ходе анализа. Применительно к культурной антропологии эта мысль точно формулируется Н. Томасом: «Нельзя предполагать, что существует какая-то определенная вещь типа „человеческой культуры", содержащая головоломки, которые попросту составлялись различными антропологическими школами по-разному. Та вещь, о которой идет речь, и те виды головоломок, которые имеют значение, производятся и производились интеллектуальными и политическими интересами. Вновь возникающая совокупность интересов будет переопределять объект и устранять некоторые старые головоломки. От споров чаще отказываются, чем разрешают их. Те же, кто затевают пересмотры или более радикальные концептуальные изменения, предположительно верят, что это приведет к более правильным объяснениям либо истолкованиям — в зависимости от их интересов,— ведущим к более совершенной науке или к более совершенному пониманию, если их субъективные предубеждения являются соответственно позитивистскими или релятивистскими»[74].

Возможности теоретического анализа в этнографическом исследовании определяются двумя крайними подходами:

1) проверка определенных гипотез о причинных связях и влияниях, поиск подтверждения неких априорных представлений о существовании устойчивых закономерностей;

2) поиск интерпретации, стремление понять смысл событий с точки зрения их участников.

Реальная исследовательская практика, как уже говорилось, обычно находится между этими крайними позициями.

Первый из очерченных подходов (иногда называемый «априорным», так как гипотезы и предположения формулируются заранее) ориентирован на максимальное приближение к идеальной модели каузального вывода. Эта идеальная модель причинного вывода, как мы увидим позднее, полнее всего воплощена в эксперименте. Выборочные обследования достигают приближения к экспериментальной модели с помощью принципа рандомизации и статистического вывода.

При использовании данных включенного наблюдения для создания таких условий используют метод аналитической индукции, позволяющий исследователю формулировать обобщения, приложимые ко всем эмпирическим случаям, относящимся к данной теоретической проблеме. Аналитическая индукция предполагает систематические сравнения между группами, подвергавшимися и не подвергавшимися воздействию интересующих исследователя причинных факторов. У. Робинсон описал последовательность процедур, необходимых для осуществления аналитической индукции[75]:

«1. Формулировка приблизительного определения того явления, которое надлежит объяснить.

2. Формулировка гипотетического объяснения этого явления.

3. Изучение одного конкретного случая с целью проверки соответствия гипотезы фактам.

4. Если гипотеза для данного случая не соответствует фактам, то следует либо переформулировать гипотезу, либо так переопределить изучаемое явление, чтобы опровергающий случай оказался исключенным из теоретической выборки.

5. Достаточная для практических целей степень подтверждения может быть достигнута в результате проверки небольшого числа случаев, однако обнаружение негативных (опровергающих гипотезу) случаев доказывает ошибочность данного объяснения и требует его переформулировки.

6. Эта процедура проверки случаев, переопределения изучаемого явления и переформулировки гипотез продолжается до тех пор, пока универсальное отношение не установлено, при том что каждый негативный пример требует дальнейшего переопределения или переформулировки».

Легко видеть, что в обосновании метода аналитической индукции решающую роль играют именно негативные случаи, не подтверждающие исследовательскую гипотезу. А. Линдсмит, одним из первых использовавший этот метод в изучении наркомании, развил эту идею: «Руководящим принципом отбора случаев для проверки теории должна быть максимизация шансов для обнаружения решающего негативного примера. Исследователь, располагающий рабочей гипотезой, которая относится к его данным, начинает осознавать, какие конкретные области критически важны. Если его теория ошибочна или неточна, он знает, что ее слабые места будут выявлены отчетливее и скорее при переходе к исследованию этих критических областей»[76].

Исследуя механизмы наркотической зависимости от опиатов, сам Линдсмит поначалу выдвинул гипотезу о том, что эта зависимость формируется как собственно психологическая, и те пациенты, которые не знают о том, что получают наркотикосодержащие препараты, не станут от них зависимы. И наоборот, люди становятся зависимыми, если знают, какие препараты принимали, и принимают их достаточно долго, чтобы ощутить признаки «синдрома отмены» (абстиненции) при лишении их наркотиков[77]. Однако почти сразу были обнаружены случаи довольно длительного осознанного приема морфиносодержащих препаратов, не приведшие к возникновению зависимости.

Линдсмит уточнил исходную гипотезу, предположив, что для формирования зависимости важно также осознание дискомфорта, связанного с отменой наркотикосодержащих препаратов, как собственно «синдрома отмены». И в этом случае были обнаружены негативные случаи — люди, переживавшие «синдром отмены» вполне осознанно, однако не использовавшие наркотики для снятия физического дискомфорта. В конечном счете Линдсмит пришел к следующему объяснению: 1) зависимость возникает в результате «синдрома отмены», а не в результате физико-химических изменений, вызванных приемом наркотика; 2) условием формирования зависимости является использование наркотикосодержащих препаратов для снятия абстинентного синдрома, причем последний осознается и явно интерпретируется как таковой и связывается с культурными образцами наркозависимого поведения.

В некоторых отношениях метод аналитической индукции дает приемлемое приближение к идеальной модели причинного вывода. Однако систематическая оценка метода аналитической индукции с точки зрения этой модели обнаруживает его существенные недостатки.

Во-первых, предлагаемая методом аналитической индукции стратегия подразумевает, строго говоря, введение все новых объясняющих переменных для каждого негативного наблюдения. Как мы увидим далее при обсуждении логики статистического вывода (гл. 8), такой подход может, конечно, объяснить «свыше 100%» разброса наблюдений, однако он делает бессмысленным само понятие «опровержение». Даже самая нелепая первоначальная гипотеза имеет хорошие шансы уцелеть в результате исследования, если для того, чтобы подогнать ее к уже добытым данным, будет принято как угодно много вспомогательных гипотез — более или менее правдоподобных,— которые, собственно, не были сформулированы в качестве априорных и подлежащих самостоятельной проверке. Так как изначальные предположения могут совершенствоваться и дополняться как угодно долго, исследователь просто не имеет никаких оснований — кроме здравого смысла — после какого-то случая счесть рабочую гипотезу окончательно опровергнутой и принять другую.

Второй из недостатков аналитической индукции связан с первым.

Модель причинной взаимосвязи, полученная в результате исследования, должна содержать в себе некие предсказания относительно того, когда найденное отношение будет выполняться либо не выполняться. Но процедура аналитической индукции, как мы уже видели, не требует явной формулировки такого рода теоретических предсказаний (хотя и не исключает их). Так, в исследовании Линдсмита не проверялись теоретические прогнозы о том, кто станет и кто не станет принимать наркотики, или о том, как «синдром отмены» будет переживаться разными группами пациентов. Поэтому социолог, использующий аналитическую индукцию, должен особое внимание уделить разработке теоретических прогнозов, которые подлежат проверке.

Наконец, третья проблема, возникающая при использовании аналитической индукции, — это преимущественная ориентация на описание качественных механизмов взаимосвязи, создающая, по выражению Н. Дензина, «проблемы, когда изучаемые процессы включают в себя непрерывные переменные, проявляющиеся лишь до какой-то степени»[78]. Указание на то, какие количественные значения теоретических переменных являются «пороговыми» или «достаточными», чтобы изучаемые отношения наблюдались, обычно отсутствуют.

Включенное наблюдение, как и другие методы социологического исследования, сталкивается с проблемами внешней и внутренней валидности, т. е., как и в случае эксперимента или выборочного обследования, социолог должен каким-то образом определить, могут ли его результаты быть обобщены и перенесены на другие подобные группы (внешняя валидность). Он должен также убедиться в том, что его результаты не являются побочным продуктом самого процесса наблюдения (внутренняя валидность), т. е. следует учесть возможные источники смещений, детально обсуждаемые в последующих главах: историческое развитие, «созревание» респондентов в ходе исследования, реактивные эффекты и т. п. (Здесь в значительной мере применимы те подходы к валидации, о которых говорится в главах 4 и 6.)

Выше мы упомянули другой, интерпретативный, подход к теоретическому анализу результатов включенного наблюдения. Этот подход ориентирует исследователя на поиск смысла социального поведения с точки зрения самих деятелей, на создание наблюдателем теории, отражающей собственные «теории» наблюдаемых. Если воспользоваться формулировкой К. Гирца, целью здесь является «не экспериментальная наука, ищущая закон, а интерпретативная наука, нацеленная на поиск смысла»[79]. Обсуждая подходы к определению теоретической проблемы включенного наблюдения, мы уже говорили о том, какой смысл здесь придается этнографическому пониманию. Теперь нам достаточно будет рассмотреть, каким способом понимание смысла человеческого действия может достигаться в ходе теоретического анализа результатов включенного наблюдения.

Отказ от абстрактных, формальных теорий не означает отказа от теоретических понятий и перехода к прямой фиксации обыденного опыта. Интерпретация осмысленных социальных действий также не требует от исследователя какой-то сверхъестественной способности сопереживания и «вчувствования» в чужой опыт. Смыслы и нормы социального действия по своей сути интерсубъективны, т. е. не могут быть сведены к неповторимым индивидуальным состояниям, переживаниям или мнениям. Они изначально ориентированы на возможность понимания, коммуникации и сотрудничества и неотделимы от языка, используемого для их описания. Исследователь имеет дело с совокупностью значений и символов, используемых людьми для самоописания и самоанализа своих поступков, и обладает возможностью их понимания, поскольку сам постоянно включен в этот процесс производства смыслов. Выбирая из нескольких возможных интерпретаций верную, он анализирует наблюдаемую социальную практику приблизительно так же, как комментатор анализирует текст. Альтернативных интерпретаций текста много, но не бесконечно много. Последнее верно и для социальной практики, и для социальных институтов, порождаемых этой практикой и ее воплощающих. Они открыты для понимания, поскольку с самого начала нацелены на понимание, ориентированы на других людей.

Если представить данное исследователем описание символической формы и смысла каких-то событий как «внешнее» описание, а то описание своего видения ситуации, которое дают участники, как «внутреннее», возникает вопрос о соотношении теоретических и обыденных понятий, используемых в этих двух типах описания. Для решения этого вопроса сторонники интерпретативного подхода обычно используют разграничение «отдаленных-от-опыта» и «близких-к-опыту» понятий.

«Близкими-к-опыту», в формулировке К. Гирца, можно назвать те понятия, которые сам исследуемый (субъект, информант) мог бы «естественно и без специальных усилий использовать для определения того, что он сам или его ближние видят, чувствуют, думают, представляют себе и т. п., и которые он мог бы без труда понимать, когда эти понятия сходным образом применяются другими»[80]. «Отдаленными-от-опыта» являются те понятия, которые «разного рода специалисты — психоаналитик, экспериментатор, этнограф, и даже священник либо идеолог, — используют в достижении своих научных, философских или практических целей. „Любовь" — это близкое-к-опыту понятие; „фиксированность либидо на определенном объекте" — отдаленное-от-опыта. „Социальная стратификация" и, возможно, для большинства людей даже „религия" (не говоря уж о „религиозной системе") являются отдаленными-от-опыта, тогда как „каста" или „нирвана" — по крайней мере, для буддистов и индуистов — это близкие-к-опыту понятия»[81].

Исследовательская роль имеет определенные преимущества: хотя ученый и не может «влезть в шкуру» других людей, он может попытаться упорядочить и подвергнуть более глубокому и систематическому анализу те слова, символы и культурные формы, посредством которых изучаемые им люди описывают и передают свой опыт, делая это зачастую непоследовательно, случайно или не вполне осознанно. Сравнительно абстрактные, отдаленные-от-опыта понятийные конструкции позволяют ученому превратить живой опыт и изменчивые культурные формы в предмет собственно теоретического анализа, сделать еще один шаг к увеличению достоверного, доступного коллективному пониманию и проверяемого научного знания. Возникающие здесь возможности и границы теоретического понимания в науках о человеке могут быть очерчены одной меткой фразой: «В стране слепых, которые не так ненаблюдательны, как кажутся, одноглазый — не король, а зритель»[82].

Девятко И. Ф. Модели объяснения и логика социологического исследования. М.: ИСО РЦГО-TEMPUS/TACIS, 1996.

Ионин Л. Г, Основания социокультурного анализа. М.: Изд-во РГГУ, 1995.

Козина И. М. Особенности применения стратегии исследования и случая (case study) при изучении производственных отношений на промышленном предприятии // Социология: 4М. 1995. № 5—6.

Маслова О. М. Качественная и количественная социология: методология и методы (по материалам круглого стола) // Социология: 4М. 1995. № 5—6.

Никишенков А. А. Из истории английской этнографии: Критика функционализма. М.: Изд-во МГУ, 1986. С. 48—90. Гл. 2.

Ольшанский В. Б. Личность и социальные ценности // Социология в CCCР. М.: Наука, 1966. Т. 1. С. 242—251.

Ряжский И. А. Опыт использования включенного наблюдения для изучения жизни производственного коллектива // Социологические исследования. 1975. № 3. С. 92—99.

Ядов В. А. Стратегии и методы качественного анализа данных // Социология: 4М. 1991. № 1. С. 14—31.

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: