Только при очень ненастной погоде

Ленин жил для народа, и об этом хорошо сказал Алексей Максимович Горький: "Я знаю, что он любил людей, а не идеи, вы знаете, как ломал и гнул он идеи, когда это требовали интересы народа..." Действительно, было так. А Иосиф Виссарионович (тоже ничего не желая для себя), жил прежде всего для идей, ради них, и чем дальше, тем сильнее верил, что разбирается в практике коммунистического строительства лучше всех современников. Люди, с их разнообразными требованиями, поисками, сомнениями, житейскими заботами порой даже мешали ему осуществлять задуманные планы, четкие и грандиозные. Не все люди, а те, кто возражал, спорил и вообще проявлял самостоятельность, то есть поступал так, как было при Ленине. А Сталину, у которого нарастала раздражительность и подозрительность, казалось, что это выпады и козни лично против него. Много развелось противников и оппонентов, от них проще и надежней избавиться, чем переубеждать.

Эпигоны всегда правоверней основоположников. Хотя бы потому, что основоположник живет поисками, сомнениями. Он борется, ошибается, созидает. Он не мнит себя святым. А эпигоны лишь хранят и развивают достигнутое, причем развивают, как правило, то, что понятней и выгодней им. На фундаменте, который в муках исканий создает основоположник, последователи строят дворцы собственного благополучия или крепости для ведения своей борьбы. Особенно заботятся о целости и сохранности фундамента те, что ведут роскошную жизнь во дворцах. И чем бездарней эпигон, чем меньше в нем истинной веры, тем яростней цепляется он за каждую букву основоположника, видя в этом поплавок, удерживающий на поверхности политического потока.

При Иосифе Виссарионовиче и после него было много подобных людей. Он боролся с ними, но они ловко маскировались и словами, и делами. В отличие от них, Сталин был честным и добросовестным учеником Ленина, он видел смысл своей жизни в осуществлении идей марксизма-ленинизма. Курс намечен был верный. А ошибаться человек может и на самом правильном пути, особенно если шагает первым, прокладывая дорогу в будущее.

В феврале 1931 года я прочел в газете речь Иосифа Виссарионовича на конференции производственников. Он говорил об экономической неразвитости нашей страны, о том, что советская страна отстала "от передовых капиталистических стран на 50-100 лет. Мы должны пробежать это расстояние в десять лет. Либо мы сделаем это, либо нас сомнут".

Правильно было сказано, ибо страна, разрушенная войнами, гражданской междоусобицей, раздираемая внутрипартийной борьбой, слишком медленно восстанавливала и развивала свое хозяйство. Однако меня до глубины души возмутили такие слова Сталина: "История старой России состояла, между прочим, в том, что ее непрерывно били за отсталость. Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били польско-литовские паны. Били японские бароны. Били все - за отсталость..."

Я подчеркнул эти фразы красным карандашом, показал Сталину и произнес с резкостью, которая в общем-то не свойственна мне:

- Почему? - Иосиф Виссарионович удивился моей запальчивости.

- Охаивать, очернять то, что было до нас, уже само по себе скверно.

- В любой борьбе нельзя унижаться до клеветы! (Сталин побледнел, но смолчал). А здесь - ложь! - ткнул я пальцем в напечатанное. - За тысячу лет своего существования государство Российское, начав с маленького княжества, раздвинуло свои пределы до Балтики на западе и Тихого океана на востоке, от Северного полюса - до границ Индии, стала самой большой страной мира и, позволю себе заметить, самой сильной и самой просвещенной. У нас даже в глухой деревне двое из пяти мужиков знали грамоту. Мы, между прочим, и Аляской, и западом Америки владели. По глупости дешево отдали их торгашам, охмурялам из Вашингтона. И не нас били, а мы били и в конечном счете победили всех, кто посягал на нас, кого вы перечислили. И шведов, и французов, и турок, и немцев. Разве что перед японцами один раз, в пятом году, сплоховали. А вы, Иосиф Виссарионович, походя, между прочим, ради эффекта, ради красного словца зачеркнули все это. И уж если быть справедливым, то как раз советская власть, которую вы представляете и возглавляете, умудрилась за короткий срок растерять то, что было нажито столетиями, от наших богатств, от нашего золотого запаса, до территории. Это ведь после революции мы утратили Бессарабию и Польшу, Прибалтику и Финляндию, не считая концессий и контролируемых территорий вроде КВЖД в Манчжурии.

- Не моя вина, - нахмурился Сталин. - Вы знаете мою точку зрения на этот счет.

- Речь не о конкретных виновниках, меня поражает: как же у вас повернулся язык возводить такую напраслину? Даже в полемическом пылу нельзя топтать и пачкать то, что свято. Вы оскорбили, унизили наше прошлое, всю нашу историю, весь русский народ. Попробуйте спроецировать такую ситуацию на Грузию, сказать нечто подобное о грузинском народе, о его истории, и представьте себе, как это воспримут грузины!

Иосиф Виссарионович помрачнел. Злость была в карих глазах. Промах свой он сознавал, мои искренние слова больно кололи его. А я, разгорячившись, не мог остановиться:

- Вы отталкиваете от себя массы. Можно понять, когда наши враги-троцкисты всерьез обсуждают, а не лучше было бы, если бы Наполеон победил в двенадцатом году, и Россия присоединилась бы к европейской цивилизации, а не встала бы над ней, диктуя свои условия. Для сионистов, действительно актуальный вопрос.

- Не передергивайте, Николай Алексеевич. Идет борьба, и у меня было обычное политическое выступление в защиту быстрейшего экономического развития нашей страны.

- Разумею, чем диктовались ваши слова. Но это оскорбительно для русского народа. Наши предки поставили замечательный памятник национальным героям Минину и Пожарскому, мы чтили и чтим свято их имена, а те, кто стремится испохабить, уничтожить нашу историю, истребить национальное самосознание русских, жалеют о том, что этот памятник, как и вообще все наше прошлое, не удалось сравнять с землей. Знаете, как поэт Джек Алтаузен во всеуслышанье призывает расплавить памятник Минину и Пожарскому? Стихи сочинил:

Чувствуете, какая наглая подлость! Дожили, допустили, чтобы сионисты так рассуждали о нашей истории! Не Россия им нужна, а наша территория, населенная серыми мужиками. Это что, классовый подход, как вы говорите?

- Это спекуляция на классовом подходе, - резко ответил Сталин.

- Где грань? Попробуйте разобраться сами, - сказал я и, круто повернувшись через левое плечо, ушел от Иосифа Виссарионовича.

Не люблю ссор, не люблю стычек с людьми, которые мне дороги. Бывало так: скажу что-нибудь в повышенном тоне, а потом совесть мучает - зачем лишняя трата нервов? Но в тот раз я нисколько не раскаивался. Есть нечто такое, чего нельзя прощать даже лучшим друзьям, иначе утратить себя, свое место в этом большом и шатком мире.

К затронутой теме, одинаково неприятной, кстати, как для Иосифа Виссарионовича, так и для меня, мы возвращались потом, в середине тридцатых годов, еще несколько раз. Обстоятельства заставляли. Гнев, боль душевную мне приходилось сдерживать. Сталин чем дальше, тем больше ценил не столько эмоции, сколько неопровержимые факты. И я, разумеется, учитывал это. Старался быть спокойным, докладывая ему о надругательствах над военными, погибшими в Бородинском сражении. Начал с перечисления: уничтожены барельефы на памятнике Кутузову, надписи на памятниках кирасирам, лейб-гвардейцам и матросам гвардейского экипажа. Разрушен памятник герою сражения Уварову. С согласия вышестоящих организаций, Можайский райисполком продал артели каких-то дельцов собор бывшего Колочского монастыря, построенного на Багратионовских флешах. А ведь это не просто собор, на просто исторический памятник, там погребены многие тысячи русских солдат. Раньше это место было святым, а теперь там свалка мусора.

Иосиф Виссарионович слушал меня с обычной внимательностью, но я чувствовал, что мои слова не очень задевают его. Ну что же, главный заряд, который не мог оставить его равнодушным, был прибережен напоследок:

- Вам известно, конечно, что князь Багратион Петр Иванович, замечательный полководец и мужественный воин, был торжественно погребен со всеми почестями на Бородинском поле, как раз там, где пролилась его кровь, где получил смертельную рану. Благодарные потомки воздвигли монумент, поставили памятник, там был склеп.

- А вот так: был и нет его! Монумент разрушен. Могильный памятник продан на слом организации под названием Рудметаллторг. Склеп взорван и разграблен. Исчезли все реликвии: награды героя с золотом и драгоценными камнями, его боевая шпага, украшенная алмазами. В поисках ценностей алчные грабители выбросили из гроба останки Петра Ивановича, топтали его кости... Я побывал там. Большей мерзости я не видел. Загаженная гробница, осколки костей, клочья мундира, - голос выдал мое возмущение.

Сталин долго молчал, набивая трубку. Пальцы его на этот раз плохо слушались его, табак сыпался на пол. Заговорил, четко отделяя слово от слова:

- Генерал Багратион - великий сын грузинского народа, и мы...

- Растоптаны не останки сына грузинского народа, а одного из тех полководцев, кто одержал победу над Наполеоном, принес славу государству Российскому, укрепил и возвысил общую Родину нашу! Поймите же, на Бородинском поле уничтожают не памятники, а саму память, пытаются вычеркнуть из наших умов, из нашей истории одну из славных вех.

- Вероятно, это глупая самодеятельность местных властей или происки алчных грабителей, - успокаивающе произнес Иосиф Виссарионович, но у меня и на это было что возразить.

- Нет! Все делалось и делается по согласованию с Наркомпросом, который, как известно, отвечает за сохранение исторических памятников.

- Беззакония творятся на вполне идейной основе, - горько усмехнулся я. - На уцелевшей еще стене Колочского монастыря, над поруганными могилами русских солдат крупными буквами выведен лозунг: "Довольно хранить наследие проклятого прошлого!". Вот так расценивают теперь нашу победу над Наполеоном и спасение России от иностранного нашествия.

- Кто? - резко спросил Сталин. - Кто отвечает за это?

Одним из недостатков советской власти я считаю то, что она никогда не заявляла о своей борьбе за могущество нашего Российского государства. Странная, страусиная тактика! Ясно, что не будь России, мощного притягательного ядра, все объединение рассыплется на мелкие, незначимые и поработимые крупными соседями части. Зачем же умалчивать об этой реальности?! Объяви мы, к примеру, в годы гражданской войны, что боремся за свободную, единую Россию, в которой все равны, так и сражений бы ожесточенных не произошло, во всяком случае накал их был бы значительно слабее. Кому охота биться против своих... Думаю, что отсутствие четких общенациональных лозунгов и призывов было на руку Троцкому: в расплывчатой космополитической стихии ему с соратниками легче было воду мутить, власть держать.

А Иосиф Виссарионович в тот раз сам явился ко мне с извинениями. Редко, очень редко такое случалось с ним: он признал собственную неправоту! Произнес проникновенно:

- Дорогой Николай Алексеевич, я допустил промах. Понимаю основательность и верность ваших суждений.

Возможно, именно тогда начался поворот в сознании Иосифа Виссарионовича, который со временем привел его к совершенно противоположной трактовке русской истории. Особенно это проявится у Сталина в военные годы. Вспомним его призывы гордиться военной славой Александра Невского, Дмитрия Донского, Богдана Хмельницкого, Александра Суворова, Михаила Кутузова. Он восхищался мастерством Ушакова и Нахимова, чтил Ивана Грозного и Петра Первого, узрел в себе их продолжателя в деле возвеличивания Российского государства.

Он прочитал почти все серьезные книги по русской истории: он гордился славным наследием россиян и с конца тридцатых годов говорил с любой трибуны, и внутренней и международной, не иначе как "мы, русские", подчеркивая тем самым непосредственную связь с прошлым, преемственность. Иосиф Виссарионович сумел подняться до понимания, что он представляет великую, огромную, многонациональную, единственную в своем роде Россию. Он осознал сие, преодолев жесткие рамки своих политических убеждений, и это делает ему честь!

Будучи несогласным с поступками Сталина в период коллективизации и последовавшего затем голода, а также видя, что слова, советы мои не оказывают на него заметного влияния, не приносят пользы, я расстался бы с Иосифом Виссарионовичем, и, найдя спокойную службу, занялся бы воспитанием своей дочки. Лишь одно обстоятельство не позволяло уйти. Простая порядочность говорит о том, что нельзя покидать товарища, когда ему худо. А Сталин переживал далеко не лучшие дни... Жестокость, торопливость и непродуманность при создании колхозов, страшная, растянувшаяся на несколько лет голодовка, выкосившая население целых уездов, статья "Головокружение от успехов", поставившая под удар работников низового и среднего руководящего звена, расплатившихся карьерой и жизнью за чужие ошибки, - все это привело к тому, что авторитет Иосифа Виссарионовича в партии резко упал. Открыто говорилось: Сталин становится диктатором, дальше так продолжаться не может, партии нужен другой, более разумный, справедливый руководитель, свободный от груза допущенных ошибок. Иосиф Виссарионович не мог не знать об этом и с особой тревогой ждал предстоящего съезда партии, как всегда интригуя, готовя в делегаты нужных людей. Но беда в том, что нужных и послушных становилось все меньше: колебались даже давние приверженцы Сталина.

И в семье опять было скверно. Собственно, семьи-то уже не существовало, одна видимость, внешняя форма, соблюдавшаяся ради детей, ради престижа. Еще в тридцатом году Иосиф Виссарионович и Надежда Сергеевна окончательно перестали быть мужем и женой в общепринятом понимании этих слов. Решительно отказалась от супружеских обязанностей Надежда Сергеевна. У нее имелась отдельная комната, где она и спала. А Иосиф Виссарионович отдыхал, как придется. На диване в маленькой комнатке рядом со столовой или в домашнем кабинете на кушетке, если долго засиживался за работой. Довольно часто оставался на нашей обшей квартире, где заботами Власика всегда застлана была узкая железная конка с жесткой пружиной, стояла в буфете бутылка вина, имелась непортящаяся закуска. Мы разговаривали по ночам. Иосиф Виссарионович не жаловался, но выглядел плохо.

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: