Глава 31. Губернский депутат

К началу ноября 1848 года в чернозёмных губерниях России уже лежал снег. Санный путь, правда, ещё толком не установился, поскольку, снег частенько подтаивал, но из Москвы и Твери Алексею Леонтьевичу сообщали о прекращении распутицы и установлении обычного зимнего сообщения с Петербургом. Так что Илья Иванович решил отправляться: до Рязани — хоть бы и верхами, а уж потом — на почтовых.

— Всецело рассчитываю на успех вашей миссии, Илья Иванович, — почтительно, едва ли не услужливо говорил Хлопушин, когда они втроём с ним и Алексеем Леонтьевичем обсуждали линию поведения Несиделова в столице. — Надеюсь, государь соизволит подтвердить тот порядок управления, который, ввиду бурных, но благополучно завершившихся событий этого года, установился в нашей губернии, как, своего рода, благонамеренное народоправство, не посягающее на незыблемую самодержавную власть, но сугубо её укрепляющее, совсем как старинные русские Земские соборы! А возможно, и повелит распространить таковой порядок на иные губернии, дабы милостиво даровать народу права…

«Не надеешься ты на это, — подумал про себя Илья Иванович, сохраняя, однако, совсем милое и благожелательное выражение лица. — Не надеешься, ваше чинодральное высокородие, или кто ты теперь у нас по рангу и обращению! Потому что тебе с твоими прожектами любое народоправство — хоть земский собор, хоть английский парламент, хоть испанские кортесы! — будут острым ножом в чёрном и чёрством сердце, если только представителями не окажутся сугубо купцы да те помещики, что ведут коммерческие операции! Любое иное представительство живо подрежет тебе пёрышки, когда ты снова решишь обращать губернию в капиталы — и не убеждай меня, что эти капиталы сугубо для пользы отчизны, и ты от них ничего не имел и иметь не намеревался! Господин Адам Смит в своём высокоучёном и в общем-то разумном труде о богатстве народов утверждает, будто коммерция требует народной свободы, а свобода открывает лучшие пути для коммерции, — какое там! Много народной свободы было в Британии времён Оливера Кромвеля, правившего после ихней революции железной рукой? — а торговля цвела, и Британия как раз тогда перешла от пиратства на морях к установлению на них прочного господства! Что, богата народной свободой была Франция при кардинале Ришелье и при Людовике, Короле-Солнце? А стала одной из первых стран в Европе по торговле и ремёслам! И теперешняя Англия — что, сидит там в парламенте кто-то, кроме коммерческих людей? — Да они даже заводчиков туда со скрипом пустили по недавней парламентской реформе, а так там и заседали одни помещики да купцы! Так что — знаю я, чего ты хочешь, и не убеждай меня в своём благожелательстве. Но — худой мир лучше доброй ссоры… пока что».

«Не надеетесь вы на благожелательство государя к нашим делам, ваше высокородие, — думал и Алексей Леонтьевич. — Или вы не знаете, столь же хорошо, сколь и я, что теперь, после европейских потрясений, в России о каких бы то ни было свободах и думать не придётся! Или вам ваши корреспонденты из столиц не сообщали об усилении надзора, о том, что сочинитель Белинский, не умри вовремя от чахотки, сейчас занимал бы уютную квартирку с зарешеченным окном в каком-то из бастионов Петропавловской крепости? И о странном, полутайном — но какие могут быть тайны для меня, да, верно и для вас! — расследовании о пятничных собраниях у столичного чиновника Петрашевского, где читают не вполне благонадёжные доклады? Был я пару раз на этих пятницах — по мне так розовая водица, болтовня о возможной свободе и социальном идеале, никакой опасности для порядка. Но если жандармы взялись за них, значит, во сто крат сильнее возьмутся за господ, высказывающих действительные предложения о народоправстве и изменении существующего порядка. Напротив, вы рассчитываете, что этими идеямиИлья, если выскажет их напрямую, заведомо погубит свою репутацию в глазах государя — и уж наверняка отправили в столицу нужным людям предваряющие донесения о его неблагонадёжности. Нужно немедля навести справки и поднять других, «своих» «нужных людей»!»

Но в общем и целом, как мы уже сказали, разговор шёл с полным взаимным уважением и доброжелательными улыбками. Обсудили все отчётные материалы, которые в огромном количестве, в особых сумках, Илья Иванович и его слуги везли в столицу. В нескольких моментах даже поспорили о точности приводимых цифр по поступлениям от каких-то мелких сборов и по ущербу хозяйству от волнений — но договорились, что, в любом случае, недоимок за «мятежное» лето стало существенно меньше, общая сумма от сборов — значительно больше, главным образом, благодаря новым промыслам и предприятиям, а ущерб оказался столь незначительным, что в спокойные годы от бесхозяйственности он выходил больше. Дальше, обговорили, какую линию Илье Ивановичу держать при разговоре в Министерстве внутренних дел, Министерстве государственных имуществ, возможно, в Третьем отделении и, скорее всего, на приёме у государя, и по каждому случаю — как себя держать со служилым людом различных рангов, вплоть до министров, и с самим монархом.

— Вы уж там помягче, Илья Иванович! — тем же почтительно-услужливым тоном упрашивал его Хлопушин. — Как вы там сами изволили говорить, флотской терминологией: «Тяни, тяни, да и отдай!» Вот золотые слова — большому человеку уступите и польстите, со средним подружитесь и заведите хлеб-соль, мелкой сошке покажите, что ей выгодно вам подслужиться. А уж перед государем…

— А с государем я знаю, как говорить, — вежливо, но весьма холодно прервал его Илья Иванович. — Имел честь быть близко знаком с ближайшим его величества родственником, и оказал этому родственнику известные услуги.

— А-а… — Хлопушин постарался сделать вид, что не поражён данным известием, и что как же, многие отставные флотские офицеры, выслужившиеся дворяне, оказывали ценные услуги лицам из императорской фамилии, дело житейское; вышло это не слишком убедительно. — Ну, тогда вам и море по колено. Но всё же — там бы не надо в лоб атаковать, там бы тихой сапой и подкопами, подкопами, шажок за шажком, просьба за просьбой, и добьётесь нужного! Капля, она камень точит.

— Не премину воспользоваться вашей методой, ваше высокородие, Александр Григорьевич! — Илья Иванович улыбнулся так широко и доброжелательно, что в этом сразу прочиталось: «Без сопливых обойдёмся, сами решим, когда в дрейф лечь, когда ветер поймать, а когда поворот оверштаг сделать!»

— И — Илья Иванович, — Хлопушин совсем просительно, не по-губернаторски на него посмотрел. — Если сбудутся ожидания, которые многие в губернии питают, что государь вновь призовёт вас на службу Отечеству и назначит губернатором, то будьте добры, похлопочите и за меня. Вряд ли его величество станет понижать чин и должность, но губернии в нашей державе весьма разнятся между собой, так чтобы…

— Не премину похлопотать, чтобы вас назначили в наиболее богатую и многообещающую с точки зрения торговли и промыслов, — посулил Илья Иванович. — Мне кое-кто из бывших сослуживцев пишет, что сибирские губернии, за Обью, сулят в этом смысле большие ожидания, и ведь каждая — побольше больших европейских держав, ежели их брать без колоний, и там теперь добывают золото. Так что похлопочу за ваше сибирское назначение, если, конечно, государь вовсе решит вас куда-либо перемещать.

— Буду до гроба признателен! — от всей души произнёс Хлопушин и скривился, будто у него разом болело пять зубов в разных концах рта.

Когда уже шли по площади перед губернаторским домом, Алексей Леонтьевич хмуро сказал:

— Поменьше бы ты шутил с этим лисом, да поменьше напоминал, кто он есть на самом деле.

— А что мне бояться? — усмехнулся Илья Иванович. — Он себя уже показал во всей красе, и наш жандармский полковник про его глупую выходку с юродивым певцом, вновь возбудившую утихший было бунт, в столицу отписывал точно, он сам мне это письмо показывал.

— Не то важно, что отписал, а то важно, кто и как прочитал, — поморщился Алексей Леонтьевич. — И комар коня свалит, коли волк пособит. А за господином Хлопушиным стоят кое-какие волки, я проверял. Его дядюшка с генералом Клейнмихелем хлеб-соль водит да еженедельно ему в карты крупные деньги проигрывает, за что и получает подряд за подрядом на новой чугунной магистрали между столицами. И ещё покровители имеются. Ну, у меня против них тоже силы найдутся, но вот с Клейнмихелем я уже не совладаю, тут только ты своё влияние на государя можешь употребить. Да и то — осторожнее: ведь влияние-то это государю не весьма приятно! Недавно тут Колобков докладывал об одном убийстве, богатого купца и просто прохожего офени…

— Нашли убийц? — быстро, по сложившейся за лето деловой привычке, спросил Илья Иванович.

— Колобков-то — и не нашёл бы! — усмехнулся Алексей Леонтьевич. — В три дня сыскал и к суду представил. Но купца-то убили и обчистили, а у офени даже единого платка из короба не взяли. Я было: «Как так, не офеня ли подельник, с которым главный злодей не поделил добычу?» А Колобков: «Да Бог с вами, Алексей Леонтьевич, этот бедолага просто мимо шёл. Но — он всё видел и потому слишком много знал!»

— И к чему сей анекдотец? — спросил Илья Иванович.

— Да к тебе, к тебе, — сердито ответил ему друг. — Ты тоже слишком много знаешь, и пока за это знание государь тебе многое позволяет, а перейдёшь грань дозволенного — и сделает то же, что разбойник с офеней-свидетелем.

— Бог не выдаст — свинья не съест! — отмахнулся Несиделов.

— Ты пословицы тоже… осторожнее применяй, — посоветовал ему Георгиев. — Ты вот в каком смысле о свинье сейчас сказал, и кого оною свиньёю, которая не съест, обозначил? Вернее — как о сём могут подумать, принимая в рассуждение наш предыдущий разговор? Ну, то-то же! И давай-ка, возьми с собой хотя бы Никиту! Я не могу, у меня и свои обязанности по службе, которых никто иной не исполнит, и за губернатором присмотреть придётся. А он, как и ты, птица вольная. Он тебя, если забудешь осторожность, остережёт.

— Пожалуй, ты прав, — поразмыслив, согласился Илья Иванович. — Только согласится ли Никита? Да он и сам горяч. Вот ты бы точно подсказал, провёл по этим казённым дебрям, как кормщик по фарватеру.

— Нельзя мне, говорю же! Я бы даже и дела оставил на подчинённых, всё же они теперь у меня толковые, да Колобкова попросил кой-где присмотреть, — но губернатору никто лучше меня, пока тебя нету, окорота не даст! Разве что твои детушки?

Тут оба, не сговариваясь, рассмеялись, представив, как Юрка и Надя, закутав слона в неимоверную шубу и изобретя ему валенки, силами сельской ребятни и животных, штурмуют губернаторский дом, и как слон, извлеча оттуда Хлопушина своим хоботом, несёт его к проруби для лёгкого охлаждения.

— Нет, — отсмеявшись продолжил Алексей Леонтьевич, — такой окорот нашему делу выйдет хуже всяких губернаторских происков. Так что давай думать об ином попутчике.

Тут они, увлекшись разговором, чуть не натолкнулись на кузнеца Архипа Сергеева, уже одетого в тулуп и собачью ушанку.

— А, господа! — обрадовался кузнец. — А я думал, вы где-то в присутственных местах. Ведь я к вам и направляюсь.

— Просто повидаться, или с делом? — улыбнулся Илья Иванович.

Они зашли в тихий переулок, где никто бы не подсмотрел и не подслушал. Архип вынул из-за пазухи запечатанный пакет.

— Вот, — он почтительно протянул его Илье Ивановичу. — Это мы с иными деликатами от мужиков и от уездных городов, да с выборными людьми от наших слобод, составили прошение к государю-батюшке, в собственные ручки. Ты, Илья Иванович, с ним, как мы смекнули, будешь о деле толковать, вот и наше слово вверни. Пусть государь знает, что трон его не одним дворянством держится, а случись худое дело, простой человек, который сам своим горбом да руками пропитание снискивает, не оставит в беде царя-надёжу. Но только и эти простые и обыкновенные люди от государя подмоги и милости ждут.

— Передам, — твёрдо сказал Илья Иванович. — Но, чтобы не распечатывать до срока вашего письма, расскажи, что там сказано и о чём просите. Чтобы и мне об этом сперва упомянуть в докладе.

— Да как, — вдруг смутился Архип. — Обыкновенно, о том самом, о чём мы всё лето здесь толковали да воевали. Чтобы подати сбавить. Чтобы дать мужикам полную волю выкупаться из крепостного состояния, и чтобы установить твёрдую цену такого выкупа, дабы барин не мог перечить и не запрашивал невозможных денег. Чтобы изволил произведения наши, которые теперь мы по почину твоему работаем и тем надеемся разбогатеть, закупать для войска и для казны, и для пользования своей… ну, словом, дворни, — во, вспомнил, они зовутся придворными! Чтобы воспретил купечеству разорять мещанство, да и вовсе — богатому человеку плутовать и плутнями сводить бедняка в нищее состояние. Ну а со временем чтобы вовсе — уничтожил крепостную неволю, вернул Юрьев день, повелел мастеровым самим торговать в больших городах и для этого дал бы денег на баржи, речные пароходы и конные обозы, да слышь ты, не навеки дал, а заимообразно, из казны. И полицию в сёлах и слободах чтобы велел выбирать самим, из трезвых и уважаемых хозяев. А уж самая заветная мечта — да про неё и сказать боязно…

— А ты скажи, не томи! — понудил его Алексей Леонтьевич.

— Ну, о том, чтобы повелел государь отставить от правления чиновников — крапивное семя, да помещиков — козье племя, и вообще уничтожил бы дворянское и мужицкое звания, и всех судил одинаково и велел бы управляться сообща, выбирая из себя лучших людей, невзирая на род и племя, а только на учёность и дельность. Вот как мы тебя избрали — ты уже прости, что, случилось, не поверили, ан и у тебя не всё вышло гладко, да ведь конь о четырёх ногах, и то спотыкается! Лучше тебя — не надо нам губернатора, а, не дай Бог, испортится у тебя нрав, станешь казнить и миловать без стыда и правды, чтобы и тебя было можно убрать и заменить на толкового человека. Вот какое наше мечтание.

Илья Иванович и Алексей Леонтьевич молчали.

— Умно, — выговорил наконец Алексей Леонтьевич. — Только государь умнее. И он сразу смекнёт: если удовлетворить во всём ваше прошение, то ведь когда-нибудь вы и большего пожелаете — не только худого губернатора менять на хорошего, а и худого царя!

— Уж это так, — помолчав, согласился Архип. Казалось, ни тени сомнения не было у него в том, что царь может оказаться в чём-то худым. — Но покамест такого мечтания у нас нет.

— А сам-то ты веришь, — прямо, в лоб спросил его Илья Иванович, — что государь ваше прошение удовлетворит.

Архип смотрел на него открыто, улыбаясь, почти как ребёнок. «И глаза у него синие, — некстати подумалось Илье Ивановичу. — Вот оказия, никогда прежде этого не замечал, а ведь они совсем как летнее небо».

— Нет, Илья Иванович, — прямо сказал кузнец. — И прежде не очень верил, а теперь и вовсе думаю: нет такого, чтобы государь да не знал о проделках своих слуг и всего дворянства, и если ничего он не делает, то не сделает ничего и по нашему запросу.

— Так к чему ты его тогда подаёшь? — фыркнул Алексей Леонтьевич.

— Да в народе всё-таки многие верят, — развёл руками Архип, — вот и решили писать, а я против мира не ходок. Если просят пособить да складно изложить — что же, оставлять их, чтобы над их косными речами — не по их вине, а по их темноте косными! — ещё в столице и посмеялись? А я думаю: откажет нам государь — ну, будем до конца знать, что не эдак нужно добиваться правды, соблаговолит сделать по нашей просьбе — тут тебе и царство Божие на земле случится!

— А если не так добиваться правды, то как? — спросил Илья Иванович, уставясь в землю.

— Про то думать надо, — несколько уклончиво улыбнулся Архип. — Ну, доброй вам дороги, Илья Иванович, а я пойду, у меня пока подмастерье с молотобойцем управляются, да всё равно — заказов на целую ночь работы!

— Постой! — Илья Иванович ухватил кузнеца за плечо. — Давай-ка ты со мной в Петербург поедешь, и сам там расскажешь государю про народные печали и народную просьбу! Мне как раз нужен попутчик и верный советчик.

— Илья, побойся Бога, да он яростнее твоего в драку кинется! — отчаянно прошипел Алексей Леонтьевич в ухо другу.

— Не, Илья Иванович, поклон тебе за доверие, — и он поклонился в пояс, — да только это выйдет отлучка на месяцы, кабы не на год. Подмастерья кузницу спалят по неумелости, а что не спалят, то растащат, семья по миру пойдёт.

— Я тебе денег дам! — не отставал Илья Иванович. — Ни в чём семья не будет нуждаться, пока ты не вернёшься! И подмастерьям с молотобойцем заплатишь, чтобы калачи ели, квасом запивали и тебя ждали!

— И это не дело, — развёл руками Архип. — Вернусь я — и чего? Все заказы надолго вперёд другие расхватают, заказчики обо мне забудут. Ремесленное предприятие — оно непрерывное должно быть.

— Прости, что эдак оставляю, подвожу, а только и пользы от меня тебе большой не выйдет. Ну кто я такой? — только что не деревенщина! Балакаю по-простому, сморкаюсь в кулак, кроме щей и каши, да холодца в праздник, другой еды и не знаю. А тебе нужно будет с господами говорить, да такими, что не нашим чета, которые жемчужной икрой завтракают, а райской птицей обедают. Нет, я тебя там опозорю, Илья Иванович!

Несиделов понял, что Архип по всем статьям прав.

— Не проси прощения, всё ты сказал верно, — ответил он кузнецу. — Давай с тобой попрощаемся по-русски!

И они от души, по-мужски, обнялись за плечи и троекратно поцеловались.

— Вернёшься, — посулил Архип, уходя, — я тебе саблю откую, такую, что за меч богатырский сойдёт, да ещё кортик, какие вы, моряки, носите. Чтобы был ты, Илья Иванович, совсем как твой тёзка, Илья Муромец!

Архип уходил по переулку в сторону проспекта и далее — своей небольшой кузницы, а Илья Иванович с Алексеем Леонтьевичем смотрели ему вслед, поминутно переводя глаз с крепкой, надёжной спины в тулупе на чёрные ямки следов, которые он оставлял после себя на свежем снегу. Несиделов вспомнил, что так и не спрятал пакет с прошением царю от народа и поспешно убрал его за пазуху.

— Ты его действительно хочешь предъявить государю? — вскинул брови Алексей Леонтьевич.

— Да, хочу, — просто ответил Илья Иванович. — Как бы там ни было, а все господа сочинители из благонадёжных, и все профессоры и гимназические учителя сейчас твердят: триединая-де основа нашего порядка, это «самодержавие, православие, народность», и государь таковую формулу открыто одобряет. А народность — вот она, здесь! — и он похлопал себя по груди, по тому месту, где под шинелью был спрятан пакет.

— Ну, пускай, — проворчал Алексей Леонтьевич, — там виднее будет, а всё-таки — кого с тобой направить, чтобы ты пока больше на православие и самодержавие упирал, а народность оставил бы на закуску?

В самом деле — кого? Остановились столбами, уже выйдя на проспект, и соображали, невзирая на неудобство экипажей и саней, вынужденных объезжать вокруг двух оживлённо толкующих господ, между прочим — в новеньких форменных шинелях. Предположили Анатолия Петровича Катарцева — и быстро отвергли, ввиду того, что уж больно прост и бесхитростен, а эти качества сам Илья Иванович в себе старался изжить, начиная с получения первого офицерского чина, когда приобрёл понятие: «С волками жить — по-волчьи не выть, а на зуб не попадаться!» Предположили доктора Миронова — и отвергли также: во-первых, как ему оставить службу хоть и на неделю, когда кроме него в уезде только старательный, но туповатый фельдшер да пара вовсе неграмотных, хоть и истовых служителей; во-вторых, служба по медицинской части, когда без гибкости позвоночника страдал не только врач, но и все возможные больные, лишавшиеся медикаментов и самых коек в больнице, приучила доктора к известному соглашательству, а это в столице было похуже страсти идти напролом.

— Кто бы меня и направил нужным курсом, если собьюсь, и дал острастку, если начну буйствовать, — задумчиво проговорил Илья Иванович, — так это былой мой начальник, капитан второго ранга Владимир Алексеевич Пёрышкин, а ныне он уже до первого ранга дослужился. Вот кто был холоден, как лёд, при страшнейшей буре, и деятелен, как ртуть, когда у всех от отчаяния руки падали, и спокоен, даже если берег отказывал в любых поставках, и умел-таки найти способ, чтобы эти поставки заполучить, притом, без криков и без махания кортиком. Да куда там его с собой выманить…

— Он, видать, и вовсе в дальнем походе сейчас, — сочувственно кивнул Алексей Леонтьевич.

— Знаешь, как раз нет, — покачал головой Несиделов. — Еще месяц назад мне от него пришло письмо, в котором он обозначал намерение вконец оставить военную службу и принять давнее предложение к нему от Российско-Американской компании, по начальствованию в торговом флоте. А что — российские колонии на Аляске ему, да и мне, довольно знакомы, по давнему походу адмирала Лазарева, в те поры — капитан-лейтенанта. И теперь он, должно быть, едет в Петербург, выправить дела по отставке, получить необходимые бумаги и средства в правлении компании, после чего — приступить к исполнению новых обязанностей.

— Эге, так и поезжайте вместе! — крикнул Алексей Леонтьевич, притом, так запальчиво, что какая-то извозчичья лошадка шарахнулась к тротуару и за то получила вожжами от хозяина. — Поехали ему наперехват!

— Да куда! — махнул рукой Илья Иванович. — Во-первых, он уже, может, на какой-нибудь быстрой тройке, или вовсе верхами, приблизился к Москве, а то и промчал её. Знаешь, какой он был прыткий, наш капитан Пёрышкин! Лучше него никто не мог повернуть судно на ветер, ни сделать легчайший манёвр, после которого, противник оказывался прижат к скалам и принуждён либо безнадёжно отстреливаться, либо сдаваться! А во-вторых — путь-то его лежит от Николаева, через Харьков, а далее…

— Через Курск, — согласно кивнул Алексей Леонтьевич. — Солидно западнее от нас. Точно, не перехватим!

И снова совещались, и снова ни к чему не пришли…

— Ладно, — махнул рукой Алексей Леонтьевич. — Всё же, и у тебя голова умная, а воля — разумная; справились в нашем чаду этого лета — справятся и в петербургских болотных испарениях. Пусть при тебе будет кто-то, кому душу сумеешь излить — а дальше с холодным разумом и чистым сердцем ты всё равно на два шага обойдёшь всех… кого требуется.

— Ну, стало быть — осталось уговорить Никиту? — спросил Илья Иванович.

— Уж точно, — вздохнул Георгиев. — У тебя как, остались ещё дела перед отъездом?

— Да вроде нет, — пожал плечами Илья Иванович. — Документы готовы; с кем следовало, с тем дела обсудил; повестку дворянского собрания мы с графом Усовым тоже на время моего отсутствия затвердили.

— Тогда что мешкать! — тряхнул головой Алексей Леонтьевич, глянул на солнце и снова кивнул. — Если через час-полтора выедем, к десяти пополудни будем у Никиты! Чего время терять, лучше брать его тёпленького и с вечера! Я сейчас домой, предупрежу Лизаньку, расцелую Леночку, дам распоряжения слугам, да и твои вещи подхвачу, — а ты пока не теряя времени беги в винный погреб, хотя бы и к господину Жане, возьми там сколько-нибудь бургундского. А то без него трудно будет Никиту вытащить из его берлоги!

— Бургундского? — усомнился Илья Иванович. — Помилосердствуй, откуда у Жане такая роскошь? Чай, не в Москве живём, не в Питере. Хорошо, если мозельское отыщется.

— Это похуже, — оценил Алексей Леонтьевич, — но в общем-то тоже подойдёт. Но тогда не бери меньше ящика.

— Ну, там погляжу, я тоже Никитины вкусы знаю! — отрезал Илья Иванович и, не теряя время, крикнул очередного «ваньку», чтобы ехать в погреб мсье Жане — чуть ли не единственный магазин хороших вин в тогдашнем губернском городе Воронове.

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: