|
Партизан спасли смелость и бесстрашие Володи
Однажды во время разведки Володя обнаружил тяжело раненного советского моряка и помог перенести его в каменоломни. В другой раз, когда Володя возвращался в отряд, оказалось, что немцы уже замуровали отверстие, из которого он выполз несколько часов назад. Долго ползал мальчуган по заминированным камням в нескольких шагах от немецких часовых, прежде чем отыскал другую лазейку.
Потом случилось так, что он, выбравшись на поверхность, разведал коварный план гитлеровцев, собиравшихся затопить каменоломни морской водой. Рискуя жизнью, Володя под самым носом фашистских часовых ухитрился проползти обратно в каменоломни и успел предупредить подземных партизан о страшной, гибельной опасности. Партизаны бросились спешно возводить плотины в галереях. Был объявлен подземный аврал.
Всех свободных от дежурств и караулов партизан срочно направили в верхний ярус каменоломен. В полной тишине, стараясь не привлечь внимания немцев, которые орудовали над самой головой у партизан, устанавливая трубы, шланги и насосы, чтобы вода пошла в недра каменоломен, партизаны начали возводить из камня-ракушечника внутренние стены и перегораживать ими коридоры, которые вели к опасному сектору.
И вовремя! Каменные перегородки еще не были окончательно сложены, когда сверху через один из стволов, размурованных гитлеровцами, хлынула, шумно бурля, вода. Она быстро затопила верхнюю галерею, ударила струйками сквозь щели еще не зацементированных каменных стен. Высоко держа над головами шахтерские лампочки, по колена, а кое-где и по грудь в студеной воде, партизаны заделывали отверстия в подземных плотинах. Всю ночь шла работа. К утру вода уже не проникала в нижнюю галерею. Но так как враги могли каждую минуту пустить воду через другие шурфы, партизаны продолжали возводить водонепроницаемые каменные преграды на всех подозрительных участках верхних галерей.
За двое суток все эти коридоры были наглухо заделаны камнем и замазаны цементом.
Когда опасность быть затопленными в каменном мешке миновала, партизаны — а их было свыше девяноста человек — вспомнили, что своим спасением они обязаны сметливости и бесстрашию Володи. Он подвергался смертельной опасности, когда днем, почти на виду у фашистов, пробрался назад в каменоломни, чтобы предупредить командование отряда о смертельной опасности, нависшей над людьми.
В последние часы тяжелого 1941 года, под самый Новый год, Володя Дубинин выбрался на поверхность, чтобы по приказу командира связаться с партизанами, засевшими в Аджимушкайских каменоломнях, расположенных далеко от Старого Карантина.
Выйдя наверх, Володя неожиданно натолкнулся на красноармейцев и матросов, которые только что высадились десантом и освободили Керчь от фашистских захватчиков.
Эту ошеломляющую, радостную весть, которую партизаны под землей ждали, как земного света, как глотка свежего воздуха, принес в подземелье юный разведчик Володя Дубинин.
Советские солдаты и моряки помогли черным от копоти, полуосветившим от постоянной темноты людям выбраться на поверхность.
Володя отправился к матери, прицепив к поясу почти цеый десяток гранат. Ему хотелось показаться матери и сестре во всей партизанской красе. Но когда прошла первая радость свидания, мать велела чумазому, закопченному герою прежде всего раздеться и хорошенько вымыла его в горячей воде.
После освобождения Керчи Советское правительство наградило юного разведчика пионера Володю Дубинина орденом Красного Знамени. В списке награжденных партизан он идет вторым — вслед за погибшим командиром отряда Александром Зябревым.
4 января 1942 года Володя добровольно вызвался помочь саперам, взявшимся за расчистку заминированных фашистами подступов к каменоломням. Здесь бесстрашного мальчика настигла смерть. Вместе с одним из саперов он подорвался на мине.
Володя Дубинин похоронен в партизанской могиле, неподалеку от каменоломен.
Вот чье имя носят школа в городе Керчи и улица, ведущая от горы Митридат к морю.
Саша Козак — связной ЦК
В. Сыромятникова. Из книги «Дети-герои».
Автор этого рассказа — Зинаида Васильевна Сыромятникова — в годы Великой Отечественной войны была связной Центрального Комитета Коммунистической партии Украины. Пешком, а порой и на самолете не раз пересекала она линию фронта, неся в тыл врага — подпольщикам и партизанам — важные задания партии.
Связными ЦК были коммунисты и комсомольцы, но среди них был и пионер — четырнадцатилетний Саша Козак. О юном герое — связном ЦК партии — рассказывает бывшая учительница, ныне персональная пенсионерка 3. В. Сыромятникова.
Саша был отчаянным футболистом и первым забиякой на Шулявке. Поэтому Киевская школа № 71, где он учился в шестом классе, не очень им гордилась. Правда, отметки у мальчика были неплохие, переходил он из класса в класс без троек. Но главным его увлечением был футбол. Саша без памяти гонял мяч. Мальчики каждой улицы — команда. Улица против улицы — матч. Возможно, Саша Козак стал бы известным футболистом, но началась война.
…Холодно. Суровая первая военная зима. Кроме холода, донимает и голод. А все в доме еще и ругают Сашку, потому что из-за него, разбойника, семья осталась в захваченном фашистами Киеве.
В начале сентября, когда родители собрали вещи, чтобы ехать с детьми на восток, Саша куда-то исчез. Без сына ведь не поедешь! Когда вернулся домой, измученный, ободранный, ехать уже было поздно: Киев захватили немцы. Родители впоследствии узнали, что их Сашка блуждал с такими же, как он сам, сорвиголовами по лесам, разыскивая партизан, чтобы вместе с ними бить чужеземных захватчиков.
Вздыхает отец — рабочий завода «Большевик» Сергей Серафимович Козак, плачет мать — Матрена Федоровна. Томится и Саша, сидя целыми днями дома. А куда пойдешь? Уже оббегал, пока снега не было, все леса и овраги, где шли бои. Сколько трофеев тайком от родителей в сарай понатаскал: и винтовки, и патроны. Даже автомат немецкий принес.
Уже насмотрелся Саша и на то, как расстреливали людей в Бабьем яру. И самого Сашку тогда чуть не убили. Видел на улицах мертвых рабочих с «Большевика». Всего насмотрелся. Когда вдруг товарищ, украдкой сообщил, что его хочет видеть тот высокий футболист из команды «Большевика», который лучше всех забивал голы.
Бывший футболист — начальник цеха завода «Большевик» Виктор Игнатьевич Хохлов встретил мальчика приветливо.
— Здорово, форвард! — сказал и, как равному, пожал Саше руку.
А потом у мальчика совсем голова кругом пошла. Такое сказал ему футболист, такое!.. Он попросил пионера Сашу перейти линию фронта, добраться до ЦК партии Украины и кое-что передать. Его просят! До сих пор Сашку еще никто не просил, все только командовали…
Саша, понятно, с радостью согласился. И узнал в этот вечер, что подпольщики Киева оказались в очень тяжелом положении, что им нужны рация, деньги, шрифт для подпольной типографии. И все это они просят немедленно прислать. Саша несколько раз разыскивал место на карте Киевской области, где подпольщики каждую ночь будут ждать самолет с Большой земли. И мальчик отправился в дальний путь.
В кармане пиджачка — метрика на имя Козака Александра Сергеевича, родившегося 18 сентября 1927 года в селе Степа-новке Киевской области. Это был его единственный подлинный документ. А все остальное, что мальчик должен рассказывать, если его задержат в дороге, станут проверять документы, спрашивать, куда он идет,— будет «легендой» связного киевских подпольщиков, которую придумал Виктор Игнатьевич Хохлов.
По этой «легенде», он, Сашка,— воспитанник детского дома, у него никого нет на белом свете, кроме сестры Ольги, которая живет в Курской области. Мальчик идет к ней, чтобы не умереть с голоду.
Саше везло. Приобретал в дороге опыт, как находить подход к людям. Все жалели голодного, но веселого мальчика. Вскоре он добрался до Конотопа. Уже и Путивль позади, а там и Сумы, где-то правее Белгород… На каждом шагу немецкие патрули, солдаты. Чувствуется: фронт недалеко.
Спросил одного прохожего:
— Дяденька, как пройти на Прохоровку?
Тот удивленно глянул на тоненького, измученного мальчика в стоптанных валенках.
— А чего тебе там надо? Там бои, фронт.
— К сестре иду. Кушать хочется…— заплакал Саша, да так непритворно, будто уже и сам верил в свою «легенду», что где-то поблизости находится его родная сестра.
Ой, смотри, убьют…
Двадцать — семь дней прошло с тех пор, как Саша вышел из Киева, и вдали замаячили хаты Прохоровки.
Но тут не повезло: Сашу задержал патруль, повел в комендатуру.
— Большевистский выродок! — закричал на мальчика комендант и не захотел слушать про сестру, не поглядел и на метрику. Приказал бросить Сашу за решетку.
Сидит в подвале посланец Киевского подпольного горкома партии. Не жизни своей жаль, а того, что не сумел выполнить задания Виктора Игнатьевича. Сидит и горькую, не детскую, думу думает: как на волю вырваться!
Рядом с Сашкой — такой же, как он, мальчишка. Только Сашу почему-то не таскают на допросы, не бьют. А того пытают, добиваются, чтобы признался, почему крутился возле немецких окопов, кто послал?..
Залитого кровью после допросов вбрасывают в камеру мальчишку, а он молчит. И только когда понял, что не выйти ему из застенка, доверился Сашке: он советский разведчик, послал его командир узнать о расположении вражеских укреплений, но вот не удалось, попался.
— Запомни, Сашка, Мазалов моя фамилия, Анатолием звать. Расскажи товарищам, как погиб Толька Мазалов, погиб, но не предал…
Как родные братья, пролежали мальчики последнюю ночь на холодном полу. Не спали — рассказывали о своей короткой жизни, о друзьях, о мечтах, которые не успели осуществить. Утром пришел в камеру полицейский, скрутил проволокой Анатолию руки за спиной и потащил на улицу…
Ох, Толик, Толик! В эту ночь, в это утро будто на двадцать лет повзрослел Сашка. Понял, что ему теперь во что бы то ни стало надо вырваться на волю, заменить Анатолия Мазалова, выполнить и его, и свое задание. Словно настоящий актер, начал Сашка приставать к охранникам:
— Дяденька, не привык я даром хлеб есть. Передайте начальникам, что прошу послать меня на работу, пусть на самую трудную….
Прошел день, другой, и Сашу действительно погнали с военнопленными на работу.
Работает Сашка, а в голове одна мысль — о побеге. Удалось. Старик, который на кухне работал, помог. Бежал мальчик. А когда проходил через город Обоянь, увидел посреди площади развесистое старое дерево, все в весеннем цвету. А на ветке Толя Мазалов, друг, висит! Рядом с ним дед качается, который с ними в одной камере сидел.
Кончался март. Больше месяца просидел Саша в тюрьме. Надо спешить. Старик не только бежать помог, но и рассказал, как через линию фронта перейти…
Вовек этого не забудет Сашка: овраги, прифронтовые овраги, наполненные трупами! Среди мертвецов полежит Сашка, будто убитый, пока трассирующие пули над головой пролетят, а затем снова бежит или ползет по-пластунски к лесу, где свои. Там он должен сказать пароль, который дал ему товарищ Хохлов: — Я — «пропуск номер десять». Передайте в политотдел армии, что пришел «пропуск номер десять»…
Дожил Сашка до желанной минуты, когда он смог прошептать человеку с красной звездочкой на фуражке слова пароля.
Наконец добрался Саша Козак до ЦК Компартии Украины и доложил все, о чем просил Виктор Игнатьевич Хохлов. По адресам, которые сообщил Саша, в Киев была послана помощь, а сам Саша остался на некоторое время в Ворошиловграде, где тогда находился ЦК Компартии Украины. Мальчик отдыхал и готовился к новому заданию.
5 сентября 1942 года на оккупированной территории, вблизи села Юрчевка на Харьковщине, самолет с красными звездами на крыльях сбросил двух парашютистов. Одним из них был Саша Козак, которого в ЦК партии теперь величали Александром Сергеевичем.
Документ, полученный Сашей,— ленточка, зашитая в подкладке,— свидетельствует: Александр Козак — связной ЦК КП(б)У, доверенный начальника Украинского штаба партизанского движения Тимофея Амвросиевича Строкача.
В руках у Сашки наган. Пусть только сунется хоть один фашист!
Приземлился благополучно: не испугало Сашу, что он очутился один среди черного поля. Товарищ, с которым он прыгал с самолета, приземлился где-то в другом месте. Друг друга не искали, так как задания у них разные и путь лежал в разные стороны.
Мальчик спрятал в яму парашют, забрался под стог сена и заснул. Хорошо выспавшись, на рассвете поел хлеба с колбасой, которые не забыл захватить в Москве, вынул из кармана наган. Теперь держать его при себе было, конечно, опасно. Разобрал на части, разбросал по полю. На всякий случай Саши оставил себе только нож и направился в село, видневшееся вдалеке.
И вот он на платформе немецкого эшелона. Последняя платформа — пустая, ее никто не охраняет. Вскочил на нее, забился в уголок. Едет. Местечко укромное. Даже задремал. Вдруг увидел, что прямо к нему направляется железнодорожный жандарм. Откуда он взялся во время движения на пустой платформе?..
— Документ! — крикнул жандарм.
— Ой, дяденька! — завопил Сашка не своим голосом.— Хорошо, что вы пришли. Вон там что-то треснуло. Беда… Как бы аварии не случилось…
— Показывай! — и жандарм направился за мальчиком.
— Вот, посмотрите!
Жандарм наклонился к краю. Сашка размахнулся, будто предстояло ему бить пенальти. Удар — и только ноги в воздухе мелькнули. Даже вскрикнуть не успел… Недаром Сашку считали лучшим нападающим в команде Шулявки!.. После этого уже без всяких приключений он добрался до Киева.
Золотом переливалась под теплым осенним солнцем листва киевских парков, когда Александр Козак опять появился на родной Третьей Дачной. Но передать задание ЦК было некому. К тому времени уже погиб Виктор Игнатьевич Хохлов. Прошло немало дней, пока удалось мальчику напасть на след Киевского подпольного горкома партии.
…Учитель истории Николай Степанович Король, которого трудная военная судьба забросила в оккупированный фашистами Киев и сделала подпольщиком, с волнением шел в скверик на улице Чкалова на встречу с представителем ЦК партии, прибывшим с Большой земли.
Король на месте встречи. А представителя ЦК почему-то нет. Николай Степанович волнуется: «Неужели опять предательство, опять провал?»
В скверике безлюдно. Только на одной скамейке дремлет худенький мальчик. Время от времени он поднимает голову и рассматривает Короля, который в одиночестве прогуливается по аллее. «Что нужно здесь этому голодранцу? — думает Король.— Не иначе—шпик».
Но мальчик вдруг встал и подошел к нему.
— Дяденька, вы не скажете, какой сегодня день? Случаем, не среда?
— Ты что, не выспался? Сегодня пятница, — ответил на пароль удивленный Николай Степанович.
— А как пройти на Крещатик, не покажете?
— Тебе кланялась Валя, — механически ответил Король и не выдержал, с тревогой спросил: — А где же представитель ЦК? С ним что-нибудь случилось?
— А что могло с ним случиться? Это я сам и есть,— лукаво улыбнулся Сашка и облегченно вздохнул.
Николай Степанович растерянно смотрел на мальчика. Может быть, и вправду все это гестаповская ловушка? Но как же пароль?!
Тем временем представитель ЦК взял взволнованного учителя под руку, посадил на скамейку, сел рядом и по-взрослому заговорил:
— У меня времени в обрез, я должен уже возвращаться в ЦК партии. Слушайте, что мне поручено передать киевским подпольщикам. Вы должны немедленно заняться организацией партизанского отряда. Свяжитесь с Житомирским, Черниговским, Каменец-Подольским и Винницким подпольем. Пусть дадут людей, оружие, все, что необходимо для партизанского отряда. Запомните адреса, пароли… — и начал медленно диктовать.
Когда Король несколько раз тихо все повторил, Саша продолжил:
— Задание: чтобы через станцию Шепетовка не прошел ни один немецкий эшелон. Товарищи также просили активизировать действия, в частности, разбрасывайте как можно больше листовок. Население должно знать, что делается на Большой земле, на фронтах. Если у вас нет рации, укажите место, куда ее сбросить с самолета.
Король внимательно и удивленно слушал Сашу. В руках у мальчика появилась миниатюрная топографическая карта.
— Карандаш есть? Отметьте места, где у вас есть свои люди, куда лучше всего сбросить рацию… Вы не беспокойтесь, я понимаю… Только разберусь — и сразу уничтожу…
Николай Степанович внимательно рассмотрел карту.
— Вот тут, наверное… В сорока километрах от Киева по направлению к Житомиру, вблизи села Нежиловичи высотка, у речки, в стороне от дороги… Наши там рыбачат ночами. Заметят самолет — разожгут костер. И оружия нам немного не помешало бы сбросить…
За оградой сквера появились два полицейских.
— Пошли! — весело похлопал по плечу представителя ЦК Николай Степанович.— Дольше здесь оставаться опасно.
…Через несколько месяцев, когда Александру Козаку удастся снова перейти линию фронта и добраться до Москвы, где тогда находился ЦК Компартии Украины, он обо всем этом доложит секретарю ЦК КП(б)У Демьяну Сергеевичу Ко-ротченко, который руководил подпольной борьбой на Украине.
За успешное выполнение заданий Киевского подпольного горкома партии и ЦК КП(б) У и проявленные при этом героизм и отвагу пионер Саша Козак был удостоен ордена Отечественной войны II степени, а за активное участие в 1945 году в разгроме японских милитаристов 18-летнего сержанта Александра Козака наградили орденами Красного Знамени и Красной Звезды.
Мастером «золотые руки» называют Александра Сергеевича Козака в Киевском производственное объединении «Точэлектроприбор», где бывший связной ЦК КП(б)У трудится уже не один десяток лет.
Мультфильм «Скрипка пионера», про подвиг Муси ПинкензонаИнтернационал.
В. Великанов. Из книги «Дети-герои».
На Кавказской шла посадка. В вагон входили транзитники из Ставрополя, местные станичники, командированные, которых в эту хлопотливую уборочную пору немало бывает в кубанских станицах. Мимо нашего купе проплывали огромные чемоданы, сетки с душистыми яблоками, озабоченно сновали пассажиры, потому что невозможно проехать мимо Кавказской, чтобы не купить огромный арбуз или ароматные дыньки.
В дверях нашего купе показался инвалид. За плечами у него — армейский вещмешок, в руке — новенький чемодан.
— Вот что, товарищи,— усаживаясь рядом с нашим попутчиком-студентом, сказал мужчина,— уж не взыщите. Кого-нибудь из вас я побеспокою. Неловко мне на верхней полке своей культей махать.
— Пожалуйста, папаша! — засуетился студент и начал перекладывать свои пожитки.
Поезд тронулся. Пассажиры угомонились. Проводница постелила инвалиду постель, и он, покончив со своими дорожными делами, заскучал.
— Ты, молодой человек, никак студент? — повернулся инвалид к нашему спутнику.
— Студент.
— Домой или из дому путь держишь?
— Из дому. К старикам в Туапсе ездил.
— А учишься где?
— В Москве.
— В Москве — это хорошо! — одобрил инвалид.— Вот я тоже в Москву еду. Хоть рассмотрю ее по-настоящему. А то в сорок первом, когда эта самая петрушка со мной приключилась,— он показал на деревянную ногу,— что там можно было увидеть? Эвакопоезд, вокзал. На автобусе два раза по каким-то улицам провезли. Вот и все. А потом дальше, в Горький. Ну, теперь-то я свое возьму!
Мужчина расстегнул пиджак, отколол от бокового кармана булавку и достал сложенную втрое бумагу.
— Вот, по путевке еду. От артели. На Всесоюзную сельскохозяйственную выставку. Все как полагается.
Он принялся рассматривать документы.
В купе стало тихо. Ровно стучали колеса.
За окном до самого горизонта дрожало в мареве иссушенное солнцем и ветрами жнивье. Курились пылью степные дороги. Только изредка на желто-серой равнине горбились огромные скирды прошлогодней почерневшей соломы.
Инвалид щелкнул прокуренным ногтем по путевке и, словно продолжая давно начатый разговор, сказал:
— Электростанциями интересуюсь. Моторист я.— И, помолчав, обратился к студенту: — А ты, молодой человек, если не секрет, какой специальности обучаешься? Не по моторам, часом?
— Да нет, редкая у меня специальность,— почему-то смутился студент.— Я в консерватории учусь. По классу кларнета. Это такая труба… вроде рожка…
— Так ты же, сынок, хорошему делу учишься, а будто стыдишься. Людям без музыки никак нельзя. Эх ты, чудак-человек! Я-то всюду свою музыку вожу.— Мужчина проворно повернулся к новенькому чемодану.— Если, конечно, не возражаете…
В чемодане рядом с домашними ватрушками и банкой масла, завернутая в пеструю ситцевую тряпицу, лежала скрипка. Мужчина развернул ее, обтер и приложил к подбородку.
— Вот, скажем, вальс у меня любимый,— произнес он мечтательно и занес смычок.
По вагону поплыли, заплескались «Дунайские волны». В наше купе уже заглядывали пассажиры. Инвалид преобразился: его лицо то хмурилось, то освещалось улыбкой.
Вдруг он опустил смычок и обернулся виновато к проводнице:
— Может, нельзя? Беспокойство пассажирам?
— Играйте, пожалуйста! Какое же от музыки беспокойство. Мы слушали «Лунную сонату», «Жаворонка», «На сопках Маньчжурии».
— А инструмент-то у вас старенький,— заметил студент, когда попутчик опустил скрипку на колени.— Вот в Москву едете, новую бы купили.
— Нет, парень, я её ни на что не променяю. Это о человеке память. Видишь, пулей пробита. Залатал, зашпаклевал…
Все по очереди рассматривали раненую скрипку.
— С сорок второго года она у меня.
И наш новый знакомый рассказал историю этой скрипки.
— Вот в таком виде,— рассказчик кивнул на свою деревяшку,— выписали меня из госпиталя. А родом я из-под Усть-Лабинска. А тут враг под Миллеровом прорвался. Да как стал жать! Через Шахты, через хутор Веселый, через Пролетарскую на Краснодар да на Кавказскую как повалит!.. Места ровные. Нашим зацепиться негде. Сушь. Дороги накатаны. Вражьи танки так и пылят.
У нас в Лабе эвакуация началась. А мне-то как на одной ноге от танков прыгать? А они тут как тут. На броне львы да слоны намалеваны. Пехота ж вступила — срам один. Солдаты в коротких штанишках. Волосатые ноги так и мелькают. Из Африки войска-то были. Как по ихнему радио передавали, «доблестного фельдмаршала Роммеля». Глядим, свеженькие. Видно, не шибко давал им англичанин «прикурить» в этой самой Северной Африке.
Сразу приказов на заборах понаклеивали: большевикам, дескать, комиссарам и командирам явиться на сборные пункты, евреям — на регистрацию. Много еще всякого понаписывали: больше трех человек не собираться, после десяти часов на улицах не появляться. И что ни приказ — все словом «расстрел» кончается.
Ну и, конечно, началось. Что ни день, только и видишь: то одного, то другого в гестапо волокут. По станице пальба идет. Уцепится баба за своего гуся, не дает мародеру, а тот чесанул иа автомата и пошел. Да что там! Один мальчонка змея из ихней листовки склеил, так и мальчонку, и мамашу на месте убили.
Много горя повидал я за время войны. Но об этой самой скрипке, которая принадлежала Мусе Пинкензон и будет мой рассказ, сказал инвалид.
Война.
Мусик помогал матери укладывать вещи в чемодан.
— Мама! А мы вернемся обратно?..
— Конечно, вернемся! — Феня Моисеевна посмотрела на сына. Как он вырос… Еще вроде совсем недавно ему было четыре года, когда она впервые повела его к учителю музыки…
Как-то на прогулке с отцом Мусик в одном из окон дома услышал скрипку. Невидимый скрипач играл пьесу Паганини.
Мусик остановился и застыл. Музыка словно зачаровала его.
Владимир Борисович посмотрел на сына и увидел, как губы его повторяли услышанную мелодию.
Потом, дома, Мусик разыскал во дворе две палочки и стал «наигрывать» на палочках запомнившуюся мелодию, напевая ее. За этим занятием и застала его мать.
Вечером, когда Владимир Борисович пришел из больницы, она все ему рассказала.
Он подозвал к себе Мусика.
— Купить тебе скрипку, сынок? Будешь играть?
— Буду, буду! — радостно запрыгал Мусик.
И вот первый урок…
Учитель музыки, маэстро Эккельринг, увидел в своем маленьком ученике очень одаренного ребенка и уделял ему много внимания…
Пяти лет Мусик впервые выступил в концерте, и в газете города Бельцы отметили игру пятилетнего вундеркинда…
Это было тогда…
Феня Моисеевна смотрела на сына, и в глазах ее были слезы. Теперь надо уезжать из города.
Все чаще и чаще гудели фашистские самолеты над Бельцами. Где-то на границе, на берегах Прута, шли ожесточенные бои…
«Срочно эвакуировать из города женщин, детей!» — такое решение приняли в городском комитете партии.
— Мама, ты зачем плачешь?
— Я не плачу, — Феня Моисеевна нагнулась к раскрытому чемодану и стала продолжать укладывать вещи.
В комнату вбежал Владимир Борисович.
— Через час уходит последний поезд. Собирайтесь. Я получил направление в военный госпиталь в Усть-Лабинскую. Бабушку и дедушку я уже отправил на вокзал.
— Папа, а скрипку брать?
Отец не успел ответить, его опередила Феня Моисеевна.
— И скрипку, и пижамку тоже…
Мусик утомленно опустился на стул. Скрипичные концерты Баха, Паганини, Чайковского никак не могли уместиться в его нотной папке. Неужели придется их оставить? И вдруг его осенило. Дождавшись, пока мать вышла в другую комнату, он незаметно для отца вытащил из чемодана свою пижамку, свитер и уложил на самое дно, под отцовские брюки, пачку нотных тетрадей. А на полках еще оставались пьесы Сен-Санса, Дворжика, Моцарта…
Моцарт… Сколько сил было затрачено, пока он вместе с маэстро разучил его Второй концерт. Как он мечтал сыграть эту интереснейшую вещь на олимпиаде в Кишиневе. Всю ночь перед выступлением Мусик провел без сна, у открытого окна гостиницы, где остановилась делегация бельцких школьников. Рядом, на столике, отдыхала скрипка, уставшая, как и ее хозяин после трудных, но радостных часов репетиций.
— Моцарта, как и Баха, нельзя играть небрежно, — говорил ему маэстро.
Но сыграть моцартовский концерт Мусику не удалось. 22 июня 1941 года не состоялось торжественное открытие первой республиканской олимпиады художественной самодеятельности школьников Молдавии. В то утро пришла война.
Они торопливо шагали по улицам города, Мусик еле-еле поспевал за отцом.
На улицах не горел ни один фонарь. Город словно притаился, замер. В темноте трудно было различить дома. Все слилось в ночь. Только изредка вспыхивали фары машин и освещали мостовые и тротуары, по которым торопились люди на вокзал. Поскрипывали тачки и детские коляски, нагруженные домашним скарбом. Повсюду слышались крики — кто-то кого-то терял и вновь находил в этой суматохе и темноте…
— Мусик! Му-усик! — вскрикивала Феня Моисеевна, боясь потерять сына…
— Здесь я, ма-ма! И папа тоже здесь, рядом…
На вокзале они с трудом втиснулись в переполненную теплушку, на которой мелом было выведено: «До Усть-Лабинской».
Поезд ушел поздно ночью.
Мусик проснулся и услышал, как стучат о рельсы колеса: «Про-щай! Про-щай!..»
Все дальше увозил поезд его, маму, папу, бабушку, дедушку от родного города, где осталось столько хорошего, радостного, незабываемого…
Мелькали станции, полустанки с незнакомыми названиями, и все тяжелее и тяжелее было на сердце.
Вторую неделю они в пути. Сколько еще ехать — неизвестно, а поезд все идет и идет… идет медленно, с перебоями, останавливаясь по нескольку раз в день. А навстречу им проносятся военные эшелоны, из теплушек глядят красноармейцы, на платформах замаскированные танки, орудия…
На одной из станций во время длительной стоянки Владимир Борисович побежал за кипятком.
Мусик подошел к двери теплушки, чтобы подышать свежим воздухом — в теплушке было душно.
Мальчик сделал несколько шагов, и ноги его подкосились.
Феня Моисеевна подскочила к сыну, удержала его.
— Мама, дай скрипку… Я поиграю…
Феня Моисеевна отошла и тут же вернулась.
Мусик взял скрипку, дотронулся смычком до струн. Смычок прошелся по струнам, и скрипка ответила легким неуверенным звуком. Пересилив слабость, Мусик снова поднял руку со смычком и коснулся струн. Скрипка запела.
Ее звуки привлекли внимание пассажиров в теплушке и на перроне станции.
Люди останавливались, смотрели на маленького музыканта и слушали. Они словно забыли, что позади была трудная дорога и что впереди еще неизвестно, сколько ехать, и неизвестно, что ожидает на новом месте.
Люди слушали музыку, и она уводила их из теплушки, с перрона станции куда-то в иной мир, в их светлую и радостную жизнь, о которой они теперь только могли вспоминать.
Все кругом говорило о войне, о большом несчастье, которое обрушилось на их родину, а музыка пела о том, что счастье будет, будет…
Мусик играл, и звуки лились легко и свободно. Вот последний взмах смычка, и звуки повисли в воздухе, словно застыли. Застыли и слушатели.
Мусик закончил играть. Никто не расходился. Все молчали. Каждый думал о своем: о том, что где-то далеко идут бои и чей-то отец или сын борется с гитлеровскими захватчиками, отдает свою жизнь, чтоб вновь вернуть свободу своей родине. — Мальчик, мальчик! — послышался голос.
Мусик обернулся — солдат из соседнего воинского эшелона махал ему рукой и звал к себе.
Феня Моисеевна ухватила сына за рукав курточки.
— Что вы испугались, мамаша, — сказал солдат, подходя к их вагону. — Пусть малец сыграет нам…
Мусик спрыгнул на перрон и подошел вместе с солдатом к воинскому эшелону.
Около одного из вагонов стояли полукругом красноармейцы и ждали.
— Сыграй, мальчик! На фронт едем!..
И Мусик заиграл. Скрипка то пела о девушке Сулико, то о широком полюшке-поле, то о веселом ветре.
Владимир Борисович с чайником в руках остановился у вагона и смотрел на сына.
Внезапно отрывистый гудок паровоза заглушил мелодию скрипки.
— По вагонам! — раздалась команда.
— Живи, малец! Играй? — бросил на ходу солдат и сунул мальчику буханку хлеба и кусок сахара.
Мусик глядел вслед уходящему эшелону. Вот последний вагон скрылся за кирпичным зданием станции, увозя солдат на войну.
«Возвращайтесь скорее, — подумал Мусик, — и обязательно с победой!»
На двадцатый день поезд с эвакуированными остановился на станции Усть-Лабинская.
Эвакуированных разместили на телегах и повезли степью. В станице всех распределили по домам станичников.
Феня Моисеевна на новом месте стала разбирать свое хозяйство и устраиваться, а Владимир Борисович Пинкензон сразу же тем же вечером пошел в госпиталь. И стал работать в станичной больнице хирургом. Все говорили, что он хороший человек, прямо оказать, безотказный. В ночь-полночь приходи — примет. Все его знали в станице. Кому язву желудка вылечил, кому аппендицит. А сколько мальчишек через его руки прошло! Не счесть! Один на бутылочное стекло напоролся, другого ногу сломать угораздило, третий рогаткой добаловался. А скольких раненых на ноги поставил и не счесть.
Был сентябрь месяц, и Мусик пошёл учиться в пятом классе местной школы.
Когда Мусик вошел в свой класс, ребята весело закричали:
— Галина Васильевна, это Мусик Пинкензон! Он из Молдавии приехал. У него папа работает в госпитале, где мы выступали. Они живут у Полины Ивановны Каленовой.
— Тише, ребята! Мы сейчас познакомимся,— она ласково посмотрела на нового ученика. — Проходи, Мусик, садись. Не стесняйся. Проходи. Ребята у нас дружные, не обидят.
На перемене ребята окружили Мусика:
— Ты в каком городе жил?
— А ты с нами пойдешь в госпиталь, к раненым?
— Мы там выступаем!
— Пойдешь? А что ты умеешь играть?..
Вечером ребята принарядились и, собравшись в школе все вместе, отправились в госпиталь к раненым.
В сопровождении медсестры они вошли в палату.
Раненые собирались на концерт охотно. Они размещались на койках друг у друга, приносили, кто мог, табуретки.
Когда все расселись, вышла ведущая концерта Ира Семеникина и объявила первый номер:
— Дорогие товарищи раненые, защитники нашей Родины! Начинаем концерт пионеров нашей школы. Выступает Муся Пинкензон. Он приехал со своими родителями из Молдавии. Его папа работает врачом-хирургом в этом госпитале.
Вышел Муся и стал играть и петь. Песня сменялась песней, а раненые просили еще и еще.
Вместе с ребятами Муся переходил из одной палаты в другую, и концерт продолжался до позднего вечера. Усталые и довольные, ребята расходились по домам.
Так началась новая жизнь. В школе Мусик проводил целые дни, а под вечер он шел в госпиталь, где допоздна играл раненым Чайковского, Паганини, «Катюшу» и «Сулико»…
Владимир Борисович все дни пропадал в госпитале. Он никак не мог выбраться домой, чтобы повидаться с семьей.
Однажды он пришел поздно и попросил Мусика срочно пойти с ним в госпиталь.
— Понимаешь, сынок, ты мне должен помочь! Сегодня привезли к нам тяжелораненого летчика. Он все время кричит от диких болей. Поиграй ему.
Когда Мусик вошел с отцом в палату, летчик стонал. Стоявшая рядом с ним медсестра старалась его успокоить, но летчик не слышал ее уговоров.
Мусик тронул смычком струны, и раненый летчик обернулся в сторону звуков, удивленно посмотрел на появившегося в палате скрипача и затих.
Мелодия сменялась мелодией. Мусик играл, а раненый лежал и слушал.
Когда мальчик кончил играть, летчик подозвал его к себе и сказал:
— Спасибо, сынок. Я потерплю. Я буду жить! Я обязательно буду жить, и буду бить фашистов…
Фронт приблизился к станице Усть-Лабинской.
Все чаще стали слышаться разрывы снарядов где-то со стороны Кубани.
Осень 1942 года была для советской армии тяжёлым временем. Немцы стремительно развивали наступление, и госпиталь, где трудился военврач Пинкензон, готовили к эвакуации.
Однако прорыв немцев был столь стремителен, что ни госпиталь, ни многие жители не успели никуда выехать.
Среди оставшихся в станице семей была и семья Пинкензонов, Владимир Пинкензон оставался со своими пациентами.
Когда солдаты вошли в палату, Владимир Борисович делал операцию раненому советскому солддату.
Офицер, говоря по-русски, бросил:
— Прекратите операцию, доктор. Все равно мы расстреляем вашего пациента. У нас много своих раненых, и они нуждаются в вашей помощи.
— Я не могу приостановить операцию,— ответил хирург,— и прошу вас выйти из палаты…
— Вы большевик?
— Нет…
— Тогда почему?..
— Я врач, — перебил его Пинкензон.
— И все-таки я советую вам хорошенько подумать. Это может сохранить вам жизнь.
— Нет!..
Офицер дал знак солдатам, они подскочили к Владимиру Борисовичу и оторвали его от операционного стола.
— Даю вам на обдумку сутки.— Офицер достал пистолет и выстрелил в раненого, лежащего на операционном столе.
Владимир Борисович вздрогнул и двинулся к офицеру.
Фашист навел пистолет на хирурга, но остановился…
— Вас я еще успею пристрелить, — бросил он Пинкензону и, кивнув солдатам следовать за ним, вышел из палаты.
Владимир Борисович постоял немного и пошел, не снимая халата, домой.
Увидев его, идущего по улице в халате и операционных перчатках, Феня Моисеевна догадалась, что призошло что-то страшное. Она разрыдалась. Муся подскочил к ней со стаканом воды.
— Мама! Мамусенька! Не надо так. Успокойся…
Владимир Борисович вошел в комнату и, снимая перчатки, сказал, что теперь можно ждать всего.
И вот по станице слух прошел, что арестовали Пинкензона.
За Владимиром Борисовичем пришли на другой день. Офицер повторил свой вопрос.
— Мне нечего обдумывать, — ответил Владимир Борисович и пошел к выходу. Муся кинулся было к отцу, но Феня Моисеевна удержала его.
— Феня, береги сына!..
Солдат толкнул Пинкензона в спину к двери. Его отвели к зданию бани, где немцы держали всех арестованных.
Говорили, что водили доктора в штаб и требовали, чтоб он их немецких солдат. Грозили ему расстрелом, но Владимир Борисович был непоколебим и отказался. «Не буду,— говорит,— у вас доктора есть.А у меня своих больных полно».
Тогда его стали выгонять вместе со всеми арестованными на работы — рыть окопы. Когда он возвращался с работ, офицер снова вызывал Пинкензона и снова предлагал работать в госпитале, но Пинкензон уже ничего не отвечал, лишь только отрицательно кивал головой на предложение гитлеровца.
Вскоре арестовали Феню Моисеевну, Мусика. Говорили, будто пришли мать забирать, увидели мальчишку и загалдели немцы: «Этого щенка Пинкензона тоже по
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
