Почему не стоит быть банкиром

Работа – прибежище людей, у которых нет лучшего занятия.

Густой туман окутал парк у здания нью-йоркской мэрии на рассвете 2 февраля 1968 г.[261]Здесь собрались 7000 городских дворников, готовых взбунтоваться. Представи- тель профсоюза Джон ДеЛери обращается к собранию, стоя на крыше грузовика. Когда он объявил, что мэр отказывается идти на дальнейшие уступки, гнев толпы приблизился к точке кипения. Увидев, что люди начали бросаться тухлыми яйцами, ДеЛери осознал, что время компромиссов кончилось. Настало время выйти за рамки закона – но этот путь дворникам заказан по той простой причине, что выполняемая ими работа слишком важна.

На следующий день в Большом Яблоке мусор остался не убран. Почти все бригады дворников города не вышли на работу. «Нас никогда не уважали, и меня это не волновало, – цитирует одного дворника местная газета. – А теперь волнует. Люди обращаются с нами как с грязью».

Два дня спустя, когда мэр решил посмотреть, что происходит, город был уже по колено завален мусором и отбросы продолжали прибывать по 10 000 тонн в сутки. По улицам заструилась мерзкая вонь, крысы стали появляться даже в самых престижных районах. Всего за несколько дней один из самых привлекательных городов мира стал похож на тру- щобы. Впервые с эпидемии полиомиелита в 1931 г. городские власти объявили чрезвычай- ное положение.

И все же мэр отказывался уступать. Его поддерживала местная пресса, которая изоб- ражала бастующих жадными нарциссами. Лишь через неделю начало приходить понимание того, что победа за мусорщиками. «Нью-Йорк беззащитен перед ними, – в отчаянии заявляли авторы передовиц в New York Times. – Величайший из городов вынужден сдаться либо уто- нуть в нечистотах». На девятый день забастовки, когда мусора накопилось уже под 100 000 тонн, уборщики добились своего. «Недавний шаг Нью-Йорка к хаосу показал, что бастовать выгодно»[262], – писали позже в Time.

Возможно, это так, но не для каждой профессии.

Вообразите, например, что все 100 000 вашингтонских лоббистов завтра начнут басто- вать[263]. Или что дома решат остаться все налоговые бухгалтеры Манхэттена. Кажется мало- вероятным, что мэр объявит чрезвычайное положение. На самом деле вряд ли какой-то из этих сценариев чреват большими неприятностями. А о забастовке, скажем, консультантов по продвижению в соцсетях, телемаркетологов или специалистов по высокочастотной тор- говле даже в новостях вряд ли объявят.

То ли дело когда речь заходит о дворниках. Как ни посмотри, они делают то, что нам необходимо. А неприятная правда в том, что все больше людей выполняют работу, без кото- рой мы запросто обошлись бы. Перестань они вдруг трудиться, мир не станет ни беднее, ни уродливее, ни как-либо еще хуже. Возьмите скользких торгашей с Уолл-стрит, набива- ющих карманы за счет очередного пенсионного фонда. Возьмите ушлых юристов, способ- ных затянуть корпоративное судебное разбирательство до скончания дней. Или талантли- вого рекламного борзописца, чей слоган года навсегда выводит конкурента из игры.

Вместо того чтобы создавать богатство, эти люди всего лишь перераспределяют его. Конечно, четкой грани между теми, кто создает блага, и теми, кто их перераспределяет,

нет. Нельзя отрицать того, что финансовый сектор вносит вклад в наше благосостояние и при этом смазывает шестерни остальных секторов. Банки помогают разделять риски и под- держивают людей с перспективными идеями. И все же ныне банки стали столь велики, что во многом попросту перетасовывают богатство, а то и разрушают его. Вместо того чтобы увеличить размер пирога, взрывное расширение банковского сектора увеличило долю, кото- рую он оставляет себе[264].

Или возьмем профессию юриста. Само собой разумеется, что закон необходим для процветания страны. Сегодня в США в 17 раз больше юристов на душу населения, чем в Японии; делает ли это американский закон во столько же раз более эффективным, чем япон- ский?[265]Стали ли американцы в 17 раз более защищенными? Вовсе нет. Некоторые адво- катские конторы даже завели обыкновение скупать патенты на продукты, которые они не собираются производить, только ради того, чтобы иметь возможность подавать иски о нару- шении их патентных прав.

Причем оказывается, что именно те виды деятельности, которые нацелены на перерас- пределение денег и практически не создают прибавочной стоимости, оплачиваются лучше всего. Это удивительное, парадоксальное положение дел. Как получается, что проводникам процветания – учителям, полицейским, врачам – платят так мало, в то время как у малозна- чащих, избыточных и даже разрушительных посредников дела идут так хорошо?

Когда праздность еще была правом по рождению

Возможно, пролить свет на эту головоломку поможет история.

Вплоть до эпохи, начавшейся несколько веков назад, почти все население планеты тру- дилось в области сельского хозяйства. Из-за этого богатый высший класс был волен без- дельничать, жить на свои личные средства и воевать – все эти хобби не создают богатства; в лучшем случае перераспределяют его, а в худшем – разрушают. Всякий дворянин голубых кровей гордился своим образом жизни, дающим немногим счастливчикам наследственное право набивать карманы за счет других. Работа? Это для крестьян.

В те дни, до промышленной революции, забастовка фермеров парализовала бы всю экономику. В наши дни различные графики, диаграммы и схемы указывают на то, что все изменилось. Доля сельского хозяйства в экономике ничтожна. Действительно, в США финансовый сектор в семь раз больше сельскохозяйственного сектора.

Значит ли это, что забастовка фермеров поставит нас в менее затруднительное поло- жение, чем забастовка банкиров? (Нет, совсем наоборот.) И, кроме того, разве производство сельскохозяйственных продуктов не выросло в последние годы? (Да, конечно.) И что, зара- батывают ли сегодня фермеры как никогда много? (К сожалению, нет.)

Видите ли, при рыночной экономике все работает с точностью до наоборот. Чем больше продукции производится, тем ниже цена. В том-то и загвоздка. На протяжении последних десятилетий поставки продовольствия значительно выросли. В 2010 г. американ- ские коровы дали вдвое больше молока по сравнению с 1970 г.[266]За то же время урожаи пшеницы также удвоились, а помидоров – утроились. Чем лучше чувствует себя сельское хозяйство, тем меньше мы хотим за него платить. Сегодня еда на наших столах дешевле грязи.

В этом и заключается экономический прогресс. С ростом эффективности ферм и заво- дов их доля в экономике падала. И чем производительнее становились сельское хозяйство и обрабатывающая промышленность, тем меньше работников им требовалось. В то же время это изменение приводило к росту сектора услуг. Но прежде чем получить работу в этом новом мире консультантов, бухгалтеров, программистов, советников, брокеров и юристов, нам сначала следовало приобрести соответствующую квалификацию.

Как ни странно, он также породил систему, в которой все больше людей могут зара- батывать деньги, не внося ощутимый вклад во всеобщее благосостояние. Назовем это пара- доксом прогресса: здесь, в Стране изобилия, чем богаче и умнее мы становимся, тем проще без нас обойтись.

Такая заметка появилась 4 мая 1970 г. в Irish Independent. После долгих, но бесплодных переговоров о заработной плате, не поспевающей за инфляцией, сотрудники ирландского банка решили объявить забастовку.

Внезапно 85 % запасов страны оказались недоступны. Все указывало на то, что заба- стовка может затянуться, и предприятия по всей Ирландии начали придерживать налич- ность. Через две недели после начала забастовки Irish Times сообщила, что половина из 7000 банкиров страны уже забронировала авиабилеты в Лондон, где они собираются искать новую работу.

Поначалу эксперты предсказывали, что жизнь в Ирландии остановится. Сначала иссяк- нут запасы наличности, затем остановится торговля и наконец ударит безработица. «Вооб- разите себе, что все вены в вашем теле вдруг стали сжиматься и разрушаться, – так описывал царящие страхи один экономист, – и тогда вы поймете, что видят экономисты в закрытии банков»[267]. На пороге лета 1970 г. Ирландия готовилась к худшему.

А затем произошло нечто странное. Или, точнее, не произошло вообще ничего.

В июле лондонская Times сообщила, что «доступные цифры и тенденции указывают на то, что этот конфликт пока не оказал неблагоприятного влияния на экономику». Несколь- кими месяцами позже Центральный банк Ирландии составил баланс. «Ирландская эконо- мика продолжила функционировать достаточно продолжительное время с закрытыми для бизнеса основными банками», – заключил он. Более того, экономика продолжила расти.

В итоге забастовка длилась ровно полгода – в 20 раз дольше забастовки нью-йоркских мусорщиков. Но если по ту сторону Атлантики уже через шесть дней было введено чрезвы- чайное положение, то Ирландия без банкиров прекрасно продержалась целых шесть меся- цев. «Я толком ничего не могу вспомнить о забастовке банкиров прежде всего потому, что она не оказала ощутимого влияния на повседневную жизнь»[268], – рассказывал ирландский журналист в 2013 г.

Но чем же они пользовались вместо денег, без банкиров-то?

Все просто: ирландцы стали выпускать собственные наличные. После закрытия бан- ков они продолжили, как обычно, выписывать друг другу чеки, которые, однако, больше было нельзя обналичить в банке. Пустующее место занял другой торговец ликвидными акти- вами – ирландский паб. Во времена, когда ирландец по меньшей мере трижды в неделю заходил в местный паб выпить пинту, все – и особенно бармен – прекрасно понимали, кому можно доверять. «Управляющие этими розничными точками и общественными заведениями были хорошо осведомлены о материальном положении своих клиентов, – объясняет эконо- мист Антуан Мерфи. – В конце концов, нельзя годами подавать человеку напитки и ничего не узнать о его ликвидных средствах»[269].

Люди мгновенно создали полностью децентрализованную денежную систему с один- надцатью тысячами пабов в качестве ключевых узлов и с обычным доверием в качестве основополагающего механизма. К моменту открытия банков в ноябре ирландцы напеча- тали невероятные £5 млрд самодельной валюты. Часть чеков была выпущена компаниями, иные были нацарапаны на тыльной стороне сигаретных пачек, а то и на туалетной бумаге. Согласно историкам, ирландцы смогли обойтись без банкиров благодаря своей сплоченно- сти.

Нет, конечно, они были. Возьмите парня, купившего скаковую лошадь в кредит, а затем уплатившего долг деньгами, которые выиграл, когда его лошадь пришла первой, то есть по

сути сыграв на чужие деньги[270]. Это очень похоже на то, чем сегодня занимаются банки, только в меньшем масштабе. Во время забастовки ирландским компаниям было труднее раз- добыть капитал для крупных инвестиций. В действительности сам факт, что люди начали самостоятельно проводить банковские операции, ясно показывает, что они не могли обой- тись без какого-то рода финансового сектора.

Но они смогли прекрасно обойтись без лапши на ушах, рисковых спекуляций, сверка- ющих небоскребов и огромных бонусов, выплачиваемых из карманов налогоплательщиков.

«Возможно, очень возможно, – предполагает писатель и экономист Умар Хак, – люди нужны банкам гораздо больше, чем банки нужны людям»[271].

Как разителен контраст между этой забастовкой и той, что прошла двумя годами ранее за три с половиной тысячи километров. Ньюйоркцы в отчаянии смотрели, как их город пре- вращается в свалку, ирландцы же стали сами себе банкирами. Нью-Йорк заглянул в бездну уже через шесть дней, а в Ирландии все шло своим чередом и через полгода.

Давайте только сначала кое-что уточним. Делать деньги, не создавая ничего ценного, ни в коем случае не просто. Это требует таланта, амбиций и мозгов. Мир банковской дея- тельности переполнен умными людьми. «Гений великого спекулятивного инвестора в том, чтобы увидеть то, чего другие еще пока не видят, – объясняет экономист Роджер Бутл. – Это навык. Как и способность стоять на мыске одной ноги c полным чайником на голове, не теряя равновесия и не проливая ни капли»[272].

Иными словами, тот факт, что нечто является сложным, не делает это автоматически ценным.

В последние десятилетия умники изобрели самые разнообразные комплексные финан- совые продукты, не создающие богатство, а уничтожающие его. По сути, эти продукты являются для всего остального населения налогом. Как вы думаете, кто платит за все эти костюмы индивидуального пошива, просторные имения и роскошные яхты? Если банкиры не создают добавочную стоимость сами, она должна браться откуда-то (у кого-то) еще. Не только правительство перераспределяет блага. Финансовый сектор тоже этим занимается, только общество не дает ему таких полномочий.

Итог в том, что богатство может быть где-то сосредоточено, но это не означает, что оно там же и создается. Это одинаково верно в отношении и феодального землевладельца былых времен, и нынешнего исполнительного директора Goldman Sachs. Единственная разница в том, что банкиры порой на минуту забываются и воображают себя великими создателями всего этого богатства. Лорд, который гордился тем, что живет трудом своих крестьян, не питал подобных иллюзий.

А ведь все могло быть совсем не так. Помните предсказание экономиста Джона Мей- нарда Кейнса о том, что мы будем работать всего 15 часов в неделю уже в 2030 г.?[273]Что уровень нашего процветания превзойдет все ожидания и мы обменяем внушительную долю нашего богатства на свободное время?

В действительности случилось по-другому. Наш достаток существенно вырос, но сво- бодного времени у нас вовсе не море. Совсем наоборот. Мы работаем как никогда много. В предыдущей главе я описал, как мы возложили свое свободное время на алтарь культа потребления. Кейнс определенно этого не предвидел.

Но есть еще один фрагмент пазла, который никак не встает на место. Большинство людей не участвуют в производстве разноцветных чехлов для iPhone, экзотических шампу- ней с растительными экстрактами или кофе со льдом и толченым печеньем. Наше пристра- стие к потреблению удовлетворяется по большей части роботами и полностью зависимыми от зарплаты рабочими третьего мира. И хотя производительность в сельском хозяйстве и обрабатывающей промышленности в последние десятилетия бурно росла, занятость в этих отраслях упала. Так правда ли то, что наша перегруженность работой обусловлена стремле- нием к бесконтрольному потреблению?

Дэвид Грэбер, антрополог из Лондонской школы экономики, убежден, что дело не только в этом. Несколько лет назад он написал замечательную работу, в которой возложил вину не на вещи, которые мы покупаем, а на работу, которую мы делаем. Она метко озаглав- лена «О феномене бесполезных работ»[274].

Из анализа Грэбера следует, что бесчисленное количество людей проводят всю свою трудовую жизнь, выполняя бессмысленную, на их взгляд, работу в качестве специалиста по обзвону клиентов, директора по персоналу, специалиста по раскрутке в социальных сетях, пиарщика или же одного из администраторов в больницах, университетах и правитель- ственных учреждениях. Именно такую работу Грэбер называет бесполезной. Даже люди, ее выполняющие, признают, что эта деятельность по сути излишня.

Первая статья, которую я написал о данном явлении, вызвала поток признаний. «Лично я предпочел бы делать что-нибудь по-настоящему полезное, – ответил один биржевой маклер, – но я не могу смириться со снижением дохода». Он также рассказал о своем «потря- сающе талантливом бывшем однокласснике с кандидатской степенью по физике», разраба- тывающем технологии по диагностике рака и «зарабатывающем настолько меньше меня, что это подавляет». Конечно же, то, что ваша работа служит важным интересам общества и требует немало таланта, ума и настойчивости, еще не гарантирует, что вы будете купаться в деньгах.

И наоборот. Разве является совпадением то, что распространение высокооплачивае- мой бесполезной работы совпало с бумом высшего образования и развитием экономики зна- ний? Помните, зарабатывать деньги, ничего не создавая, непросто. Для начала вам придется освоить весьма высокопарный, но бессмысленный жаргон (совершенно необходимый при посещении стратегических межотраслевых симпозиумов для обсуждения мер по усилению благотворного эффекта кооперации в интернет-сообществе). Убирать мусор может каждый; карьера в банковской сфере доступна немногим избранным.

В мире, который становится все богаче и где коровы дают все больше молока, а роботы производят все больше продукции, есть и больше места для друзей, семьи, общественной работы, науки, искусства, спорта и прочих вещей, делающих жизнь достойной. Но еще в нем появляется больше места для всякого вздора. Покуда мы одержимы работой, работой и еще раз работой (даже при дальнейшей автоматизации полезной деятельности и передаче

ее на внешний подряд), количество излишних рабочих мест будет только расти. Совсем как число менеджеров в развитых странах, выросшее за последние 30 лет и не сделавшее нас ни на цент богаче. Напротив, исследования показывают, что страны с большей численностью менеджеров на деле менее производительны и инновационны[275]. Половина из 12 000 про- фессионалов, опрошенных Harvard Business Review, заявила, что их работа «бессмысленна и незначима», и столько же респондентов сообщили, что не чувствуют связи с миссией своей компании[276]. Другой недавний опрос показал: целых 37 % британских работников считают, что занимаются бесполезной работой[277].

И совсем не все новые рабочие места в секторе услуг бессмысленны – вовсе нет. Взгля- ните на здравоохранение, образование, пожарные службы и полицию, и вы обнаружите массу людей, которые каждый вечер идут домой, зная, несмотря на свои скромные зара- ботки, что они сделали мир лучше. «Как будто им сказали: "У вас есть настоящая работа! И помимо всего этого вам хватает наглости требовать такого же уровня пенсий и медицинского обслуживания, как у среднего класса?"» – пишет Грэбер.

Все это особенно шокирует потому, что происходит в рамках капиталистической системы, основанной на таких капиталистических ценностях, как эффективность и произво- дительность. Политики без устали подчеркивают необходимость сокращения государствен- ного аппарата, но при этом по большей части молчат о том, что бесполезные рабочие места продолжают множиться. В результате правительство, с одной стороны, урезает количество полезных рабочих мест в сферах, связанных со здравоохранением, образованием и инфра- структурой (что приводит к безработице), а с другой – вкладывает миллионы в индустрию безработицы – обучение и наблюдение, которые уже давным-давно не рассматриваются как эффективные инструменты[278].

Современному рынку одинаково безразличны и полезность, и качество, и инновации. Единственное, что для него важно, – прибыль. Иногда это приводит к восхитительным про- рывам, иногда не приводит. Создание одного бесполезного рабочего места за другим, будь то работа для телемаркетолога или налогового консультанта, имеет прочное обоснование: можно сколотить состояние, не произведя вообще ничего.

В такой ситуации неравенство только усугубляет проблему. Чем больше богатства сосредоточено наверху, тем выше спрос на корпоративных юристов, лоббистов и специа- листов по высокочастотной торговле. В конце концов, спрос существует не в вакууме: он формируется в результате постоянных переговоров, определяется законами и институтами страны и, конечно, людьми, управляющими финансовыми ресурсами.

Возможно, этим также объясняется то, почему инновации последних 30 лет – времени растущего неравенства – не вполне соответствуют нашим ожиданиям. «Мы хотели летаю- щих автомобилей, а вместо них получили 140 символов», – шутит Питер Тиль, описавший себя как интеллектуала из Кремниевой долины[279]. Если послевоенная эпоха дала нам такие замечательные изобретения, как стиральная машина, холодильник, космический челнок и оральные контрацептивы, то последнее время мы имеем улучшенную версию того же теле- фона, что мы купили пару лет назад.

На самом деле все выгоднее становится не внедрять инновации. Только представьте себе, сколько открытий не было сделано из-за того, что тысячи ярких умов растратили себя на выдумывание сверхсложных финансовых продуктов, в итоге принесших только разру- шение. Или провели лучшие годы своей жизни, копируя существующие фармацевтические препараты так, чтобы их отличие от оригинала оказалось незначительным, но все же доста- точным для того, чтобы мозговитый юрист мог написать заявку на выдачу патента, после чего ваш замечательный отдел по связям с общественностью запустит совершенно новую кампанию по продвижению не столь уж и нового лекарства.

Вообразите себе, что все эти таланты были вложены не в перераспределение благ, а в их создание. Кто знает, может быть, у нас уже появились бы реактивные ранцы, подводные города и лекарство от рака.

Давным-давно Фридрих Энгельс описал «ложное сознание», жертвой которого по сей день является рабочий класс, или «пролетариат». Согласно Энгельсу, заводской рабочий XIX в. не восставал против землевладельческой элиты потому, что его мировоззрение было затуманено религией и национализмом. Возможно, сегодняшнее общество застряло в похо- жей колее, только на этот раз это касается вершины пирамиды. Возможно, взгляд этих людей затуманен количеством нулей в их зарплате, весомостью бонусов и замечательными пенси- онными программами. Возможно, толстый бумажник становится причиной аналогичного ложного сознания: убежденности в том, что ты производишь нечто очень ценное, ведь ты так много зарабатываешь.

В любом случае сейчас дела обстоят не так, как должны бы. Для того чтобы наша способность к инновациям и творчеству не пропала зря, экономику, налоги и универси- теты стоит изобрести заново. «Нам не следует терпеливо ждать медленного изменения в культуре», – заявил более 20 лет назад экономист-одиночка Уильям Баумоль[280]. Нам не надо ждать, пока азартные игры на чужие деньги перестанут быть выгодными; пока двор- ники, полицейские и медсестры начнут нормально зарабатывать; пока математические гении вновь будут мечтать о строительстве колоний на Марсе, а не об основании собственных хедж-фондов.

Мы можем сделать шаг в направлении другого мира, и начать, как это часто бывает, с налогов. Налоги нужны даже в утопиях. Например, первым шагом может стать обуздание финансовой индустрии с помощью налогообложения транзакций. В 1970 г. период владения американскими акциями в среднем составлял пять лет; 40 спустя – всего пять дней[281]. Если мы введем налог на транзакции – обязательную уплату налога при каждой покупке или про- даже акции, – высокочастотным трейдерам, практически не приносящим пользу обществу, будут больше не выгодны мгновенные покупки и продажи финансовых активов. На самом деле мы сэкономим на легкомысленных расходах, поддерживающих финансовый сектор. Возьмем оптоволоконный кабель, проложенный для ускорения передачи сообщений между финансовыми рынками Лондона и Нью-Йорка в 2012 г. Его стоимость – $300 млн. Разница в скорости – целых 5,2 миллисекунды.

Но важнее то, что эти налоги сделают нас всех богаче. Они позволят не только более справедливо разделить пирог, но и увеличить его в размерах. Тогда талантливая молодежь, стремящаяся на Уолл-стрит, сможет снова захотеть стать учителями, изобретателями и инже- нерами.

В последние же десятилетия произошло прямо противоположное. Гарвардское иссле- дование показало, что снижение налогов во времена Рейгана подтолкнуло большинство луч- ших умов страны к изменению профессии: учителя и инженеры переквалифицировались в банкиров и бухгалтеров. Если в 1970 г. мужчин, окончивших Гарвард и занимающихся исследованиями, было вдвое больше, чем тех, кто выбирал банковское дело, то 20 лет спу- стя соотношение изменилось: в финансовой сфере трудилось уже в полтора раза больше выпускников этого учебного заведения.

В результате все мы стали беднее. На каждый заработанный банком доллар приходится примерно 60 центов, уничтоженных в другой части экономической цепочки. И напротив, на каждый доллар, заработанный исследователем, как минимум пять долларов – а зачастую гораздо больше – вбрасываются обратно в экономику[282]. Высокие налоги на самые высо- кие доходы послужат, как сказали бы в Гарварде, «переходу талантливых индивидов из про- фессий с отрицательным внешним эффектом, в профессии, оказывающие положительное внешнее влияние».

Теперь переведем на нормальный язык: высокие налоги заставят больше людей делать работу, которая полезна.

Если есть на свете место, с которого следует начинать поиски лучшего мира, то это – классная комната.

Хотя образование, возможно, и способствовало появлению бесполезных работ, оно было также источником нового и осязаемого процветания. Если мы составим список десятка самых влиятельных профессий, педагогическая деятельность окажется среди лидеров. Не потому, что учителю достаются награды вроде денег, власти или положения, а потому, что учитель во многом определяет нечто более важное – направление человеческой истории.

Может быть, это звучит пафосно, но возьмем заурядного учителя младших классов, у которого каждый год новый класс – 25 детей. Значит, за 40 лет преподавания он повлияет на жизнь тысячи детей! Более того, учитель воздействует на личность учеников в их наи- более податливом возрасте. Они же, в конце концов, дети. Педагог не только готовит их к будущему – он еще и напрямую формирует это будущее.

Поэтому наши усилия в классной комнате принесут дивиденды для всего общества. Но там почти ничего не происходит. Все значимые дискуссии, связанные с проблемами обра- зования, касаются его формальных аспектов. Способов преподавания. Дидактики. Образо- вание последовательно представляется как помощь в адаптации – смазка, позволяющая с меньшими усилиями скользить по жизни. В ходе телефонной конференции, посвященной вопросам образования, бесконечный парад специалистов по тенденциям предрекает буду- щее и то, какие навыки окажутся существенными в XXI в.: основные слова – «креатив- ность», «адаптируемость», «гибкость».

В фокусе внимания неизменно компетенции, а не ценности. Дидактика, а не идеалы.

«Способность решать задачи», а не проблемы, требующие решения. Неизменно все крутится вокруг одного вопроса: какие знания и навыки нужны сегодняшним учащимся для того, чтобы преуспеть на рынке труда завтра – в 2030 г.?

В 2030-м высоким спросом будут пользоваться смекалистые бухгалтеры без проблем с совестью. Если сохранятся нынешние тенденции, страны вроде Люксембурга, Нидерландов и Швейцарии станут еще более крупными налоговыми гаванями, где транснациональные корпорации смогут эффективнее уклоняться от уплаты налогов, оставляя развивающиеся страны в еще более невыгодном положении. Если цель образования – принимать эти тен- денции как они есть, вместо того чтобы переломить их, то ключевым навыком XXI в. обре- чен быть эгоизм. Не потому, что этого требуют законы рынка и технологий, но лишь по той причине, что, очевидно, именно так мы предпочитаем зарабатывать деньги.

Нам следует задать себе совершенно другой вопрос: какими знаниями и навыками наши дети должны обладать в 2030 г.? Тогда вместо предвосхищения и приспособления мы поставим во главу угла управление и создание. Вместо того чтобы размышлять о том, что нам нужно, чтобы зарабатывать на жизнь той или иной бесполезной деятельностью, мы можем задуматься над тем, как мы хотим зарабатывать. Ни один специалист по тенденциям не сможет ответить на этот вопрос. И как бы он смог это сделать? Он просто следит за тен- денциями, но не создает их. Сделать это – наша задача.

Для ответа нам необходимо исследовать себя и свои личные идеалы. Чего мы хотим? Больше времени на друзей, например, или на семью? На волонтерство? Искусство? Спорт? Будущее образование должно будет готовить нас не только для рынка труда, но и для жизни. Мы хотим обуздать финансовый сектор? Тогда, наверное, нам следует поучить пода- ющих надежды экономистов философии и морали. Мы хотим большей солидарности между расами, полами и социальными группами? Введем предмет обществознания.

Если мы перестроим образование на основе наших новых идей, рынок труда радостно последует за ними. Представим себе, что мы увеличили долю искусств, истории и фило- софии в школьной программе. Можно биться об заклад, что возрастет спрос на художни- ков, историков и философов. Это подобно тому, как Джон Мейнард Кейнс представлял себе 2030 г. в 1930-м. Возросшее процветание и усилившаяся роботизация наконец-то позволят нам «ценить цель выше средств и предпочитать благо пользе». Смысл более короткой рабо- чей недели не в том, чтобы мы могли сидеть и ничего не делать, а в том, чтобы мы могли проводить больше времени за теми делами, которые для нас подлинно важны.

В конце концов, именно общество – а не рынок и не технологии – решает, что дей- ствительно ценно. Если мы хотим, чтобы в этом веке все мы стали богаче, нам необходимо освободиться от догмы, будто любая работа имеет смысл. И раз уж мы об этом заговорили, давайте избавимся и от того заблуждения, что высокий заработок автоматически отражает нашу ценность для общества.

Тогда мы, возможно, осознаем, что с точки зрения создания ценностей банкиром быть не стоит.

Спустя полвека после забастовки Большое Яблоко, видимо, выучило урок. «В Нью- Йорке все хотят быть мусорщиками», – гласил недавний газетный заголовок. Сегодня те, кто убирается в огромном городе, имеют завидную зарплату. За пять лет можно заработать $70 000 плюс сверхурочные и премии. «Эти люди обеспечивают жизнь нашего города, – объ- ясняет в статье представитель департамента санитарного контроля. – Если они перестанут работать, даже ненадолго, жизнь в Нью-Йорке попросту остановится»[283].

Было в газете и интервью с городским уборщиком. В 2006 г. 20-летнему Джозефу Лер- ману позвонили из городской администрации и сообщили, что он может начать работать сборщиком мусора. «Я почувствовал себя так, как будто сорвал джекпот», – вспоминает он. Сегодня Лерман ежедневно встает в четыре утра и таскает мешки с мусором не менее 12 часов подряд. Для других ньюйоркцев вполне логично то, что он получает за свой труд хоро- шие деньги. «Честно говоря, – говорит официальный представитель мэрии, – эти мужчины и женщины не просто так слывут героями Нью-Йорка».

Цель будущего – безработица, чтобы мы могли играть.

Такое случается уже не в первый раз. В начале XX в. эти старые добрые работники начали уступать место машинам. В 1901 г. в Англии их насчитывалось более миллиона, но уже через несколько десятилетий они практически исчезли[284]. Их заработки медленно, но верно таяли с приходом моторизированного транспорта – до такой степени, что перестало хватать даже на еду.

И у жителей Страны изобилия тоже есть все причины бояться за свои рабочие места, учитывая головокружительное развитие роботов, способных водить машины, читать, гово- рить, писать и – самое главное – вычислять. «Роль человека как важнейшего фактора произ- водства обязательно будет падать, – писал нобелевский лауреат Василий Леонтьев в 1983 г., – точно так же, как роль лошадей в сельскохозяйственном производстве сначала снизилась, а затем вовсе свелась к нулю с появлением тракторов»[285].

Роботы. Они стали одним из наиболее веских доводов в пользу сокращения рабочей недели и введения универсального базового дохода. В самом деле, если нынешние тен- денции сохранятся, альтернатива всего одна: структурная безработица и рост неравенства.

«Машинное оборудование… – вор, который ограбит тысячи людей, – гневался английский ремесленник Уильям Лидбитер на встрече в Хаддерсфилде в 1830 г. – Мы увидим, как они разрушат эту страну»[286].

Все началось с наших зарплат. В Соединенных Штатах реальный размер заработной платы среднестатистического работника, занятого с 9:00 до 17:00, снизился с 1969 по 2009 г. на 14 %[287]. В других развитых странах, от Германии до Японии, заработная плата в боль- шинстве профессий не менялась годами, невзирая на рост производительности. Главная при- чина проста: рабочей силы становится все больше. Технологические прорывы заставляют обитателей Страны изобилия напрямую конкурировать с миллиардами трудящихся по всему миру и с машинным производством.

Очевидно, люди не лошади. Лошадь обучаема лишь до определенной степени. Люди же способны учиться и расти. Поэтому вольем деньги в образование и трижды крикнем

Но только остается одна проблема. Даже у обладателей бумажки в рамке на стене есть причины для беспокойства. В 1830 г. механизированный ткацкий станок уничтожил профес- сию Уильяма Лидбитера, которой тот хорошо владел. Дело не в том, что Лидбитер не имел образования, а в том, что вдруг его навыки стали не нужны. В будущем подобный опыт пере- живут многие и многие люди. «Рискну сказать, что в конце концов это приведет к крушению вселенной», – предупредил Уильям.

Люди против машин… Добро пожаловать на гонки!

Весной 1965 г. Гордон Мур, влиятельный инженер и будущий сооснователь Intel, полу- чил письмо из журнала Electronics Magazine с просьбой написать статью о будущем компью- терного чипа в честь 35-летия издания. В те дни даже лучшие опытные модели содержали всего 30 транзисторов. Транзисторы – основные строительные кирпичики любого компью- тера; тогда транзисторы были большими, а компьютеры – медленными.

Мур начал собирать данные и обнаружил нечто, его удивившее. Количество транзисто- ров в чипе удваивалось ежегодно с 1959 г. Естественно, он задумался: а что, если эта тенден- ция продолжится? К 1975 г., осознал он, в каждом чипе будут невообразимые 60 000 тран- зисторов. Вскоре компьютеры смогут выполнять арифметические вычисления лучше всех умнейших ученых-математиков вместе взятых![288]Статья Мура так и называлась: «Увели- чение числа компонентов в интегральных схемах». Эти набитые транзисторами чипы пода- рят нам «такие чудеса, как домашние компьютеры», а также «портативные средства связи» и даже, возможно, «автоматическое управление автомобилем».

Мур знал, что он говорит наобум. Но 40 лет спустя крупнейший производитель чипов – компания Intel – предложит $10 000 любому, кто откопает оригинальный выпуск того номера Electronics Magazine. Эта догадка вошла в историю как закон – закон Мура.

«Несколько раз я думал, что мы достигли предела, – признался Мур в 2005 г. – Разви- тие замедлилось»[289]. Но оно не остановилось! В 2013-м новая игровая консоль Xbox One базировалась на чипе, содержащем невероятные пять миллиардов транзисторов. Никто не может сказать, сколько это продолжится, но пока что закон Мура остается в силе[290].

Точно так же, как транзисторы стали стандартной единицей в информационной индустрии, транспортные контейнеры когда-то стали стандартной единицей в транспорти- ровке[291]. Конечно, прямоугольный стальной ящик не выглядит столь же революционным, как чипы и компьютеры, но подумайте вот о чем: до появления транспортных контейнеров товары грузили на корабли, поезда и фургоны по одному. Вся эта погрузка, разгрузка и пере- грузка удлиняла каждый этап пути на целые дни.

И напротив, уложить и разгрузить транспортный контейнер нужно всего один раз. В апреле 1956 г. из Нью-Йорка в Хьюстон отправилось первое ко<

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: