Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 23. Говорят Сталинские наркомы





Вот кто, казалось бы, должен достоверно ответить на интересующий нас вопрос. Ведь как не им, работающим бок о бок со Сталиным в течение большого периода, тем более военного, не составит большого труда ответить на простой вопрос: «Что делал Сталин в первые часы и дни войны?» Историк Г.Куманев посвятил теме «Сталинские наркомы» большое количество времени и взял интервью у многих лиц, бывших в ту пору теми, кого мы привыкли называть коротким, но емким словом - нарком. Не все интервью удалось опубликовать, на то были разные причины, которые Георгий Александрович не счел нужным приводить. Итак, понятно, что высказывания определенных персоналий не попадали в русло установок ЦК КПСС и Министерства обороны. Но те, которые были опубликованы, вызвали определенный интерес не только у читающей публики, но и привлекли особое внимание историков и публицистов, специализирующихся на исследованиях о Великой Отечественной войне. Можно ли найти в этих интервью ответ по интересующей нас теме, как-никак, Сталин был председателем Совнаркома СССР, а они, в то время, являлись его подчиненными? Вот так прямо вопрос: «Был ли Сталин в Кремле 22 июня?», конечно, им не был задан и понятно почему. Разговор с ними велся в русле того, как данный человек, занимающий такой высокий правительственный пост, встретил начало Великой Отечественной войны, и какая реакция была в связи с этим? Разумеется, разговор касался и личности Сталина. Конечно, рассматривать все интервью не представляется возможным из-за большого объема информации, поэтому ограничимся некоторыми из них, которые представляют для нас наибольший интерес и близки по теме.

 

 

М о л о т о в

Частично мы приводили воспоминания Вячеслава Михайловича. На вопрос о том, почему он не пишет мемуаров, Молотов ответил: «Трижды обращался в ЦК с просьбой допустить меня к кремлевским архивным документам. Дважды получил отказ, на третье письмо ответа вообще не было. А без документов мемуары – это не мемуары».

В этом ответе видна определенная честность Вячеслава Михайловича. Человеческая память, каким бы не был высокоодаренным человек, все же остается не вполне надежным биоматериалом для сохранения информации. Человек может помнить определенные моменты общения с другими людьми, но чтобы, вот так, абсолютно точно сказать об определенной дате, спустя тридцать с лишним лет, это очень сложно. Поэтому Молотов и хотел, видимо, подстраховаться архивными документами, где точно зафиксированы даты важнейших для него, как мемуариста, событий. А так, без документов, описание тех дней будет неопределенным по времени, что значительно снизит качество воспоминаний участника событий. В конце концов, попросил бы дать свое выступление по радио 22 июня 1941 года. Может, в этом не отказали бы? Да прокомментировал бы с позиции тех лет, глядишь, и нам бы работы было поменьше.

Но это одна сторона дела, а может быть и другая. Правду не напишешь, а врать не хочется. Можно, конечно, сослаться на отсутствие документов по тому или иному военному периоду или привести другие оправдательные ссылки, но факт отсутствия мемуаров Вячеслава Михайловича, имеется в наличии. Остались только небольшие реплики по ряду вопросов зафиксированные Ф.Чуевым. И это все!

Но, тем не менее, без внимания, Вячеслава Михайловича мы не оставим. Он еще много чего порассказывает нам по ходу наших исследований. Сохранился порох в его пороховнице! Это Георгию Александровичу Молотов поскромничает отвечать в полном объеме. Найдутся люди, с которыми «железный» нарком был более откровенен.

А нам, все же в дальнейшем, при рассмотрении интервью, которые опубликованы Г. Куманевым, нужно будет учитывать и возраст наркомов, и временной интервал с той давней военной поры. Ведь прошло более тридцати лет со дня начала Великой Отечественной войны. К тому же «не все вспомнишь», что захочешь?

К а г а н о в и ч

 

Г. Куманев спрашивает Л.Кагановича о том, что в «Журнале лиц, принятых Сталиным в Кремле» есть его фамилия от 22 июня 1941 года и просит вспомнить:

- «Каким Вы нашли Сталина в тот момент?

Л.Каганович: Собранным, спокойным, решительным.

Г.Куманев: Интересно, какие лично Вам он дал указания?

Л.Каганович: Очень много указаний я получил. Они показались мне весьма продуманными, деловыми и своевременными.

Г.Куманев: Вы пришли по своей инициативе или Сталин Вас вызвал?

Л.Каганович. Вызвал Сталин, он всех вызывал. Конечно, основной круг заданий мне был связан с работой железнодорожного транспорта. Эти поручения касались проблем максимального обеспечения перевозок: оперативных, снабженческих, народнохозяйственных, а также и эвакуационных».

Прервем пока интервью с Лазарем Моисеевичем. Выходит, что Сталин был в Кремле, коли давал указания лично Кагановичу и был на тот момент «собранным, спокойным и решительным». Не то, что в воспоминаниях у Жукова, «проявлял излишнюю нервозность». Это интервью Г.Куманев брал у Л.Кагановича в 1990 году, когда тому исполнилось, можете себе представить, 97 лет. Стоит ли распространяться на тему: «В каком состоянии находится память и умственная деятельность у человека в возрасте приближающимся к сотне лет?» Продолжим прерванное интервью.

Л.Каганович: Я ведь тогда был министром путей сообщения СССР. Кстати, в дарственной надписи в Вашей книге Вы меня почему-то называете наркомом?

Г.Куманев: Относительно периода войны?

Л.Каганович: Да.

Г.Куманев: Нет, министры в годы войны еще назывались наркомами, а будущие министерства – народными комиссариатами, т.е. наркоматами.

Л.Каганович: Наркоматами во время войны назывались гражданские министерства.

Г.Куманев: Нет, нет, Лазарь Моисеевич. Нарком путей сообщения – это послевоенный министр путей сообщения. Я Вам напомню, что наркоматы были переименованы в министерства в 1946 г. после первых послевоенных выборов в Верховный Совет СССР.

Л.Каганович: Да, да, вспоминаю. Возможно, возможно».

Грустные чувства вызывает это интервью. Если бы оно состоялось, хотя бы лет на тридцать раньше, тогда другое дело. А так, получается, что Каганович просто, что-то вспоминает про свою кипучую деятельность в те далекие сороковые годы, когда еще Сталин был «собранным, спокойным и решительным» и, о каком 22 июня, с ним можно говорить. Что можно требовать от памяти человека в возрасте 97 лет?

 

П е р е с ы п к и н

Интервью взято в 1978 году.

Г.Куманев. Каким для Вас оказался первый день войны, где Вы ее встретили?

И.Пересыпкин. «Накануне вероломного фашистского нападения на нашу страну, 19 июня 1941 г. около 10 часов вечера мне позвонил Поскребышев и сообщил, что меня приглашает к себе товарищ Сталин. По какому вопросу меня вызывают, Поскребышев, как обычно, не сказал. Такие вызовы случались довольно часто. И обычно до встречи со Сталиным было невозможно догадаться, с какой целью ты должен прибыть в Кремль. В кабинете, в котором я бывал уже не раз, Сталин находился один. Он поздоровался со мной, предложил сесть, а сам несколько минут прохаживался, о чем-то размышляя. Сталин показался мне несколько взволнованным. Подойдя потом ко мне, он остановился и сказал:

- У Вас не все благополучно, товарищ Пересыпкин, со связью и расстановкой кадров в Прибалтийских республиках. Поезжайте туда, разберитесь и наведите порядок.

После этого Сталин повернулся и направился к своему рабочему столу. Из этого я сделал предположение, что разговор, по-видимому, закончен…»

«Сложный» человек, этот Сталин. Как повернулся к своему столу, так и остался, наверное, стоять до нового посетителя? Слова, видимо, берег для другого разговора? Кроме того, плохо, товарищ Сталин знал географию. Не хуже Чеховского героя указал адрес убытия. Их ведь три республики, в Прибалтике-то? Да, но с другой стороны, всего – три. Как же Иван Терентьевич догадался начать проверку с Литвы? Может, Поскребышев подсказал?

«Из Кремля я поехал в Наркомат связи, где со своими заместителями мы наметили ряд сотрудников, которые должны были вместе со мной отправиться в командировку. Но наша поездка задержалась. На следующий день, в пятницу 20 июня, состоялось заседание правительства, на котором был и я. Председательствовал глава СНК СССР Сталин. В ходе обсуждения одного из вопросов повестки дня для подготовки проекта решения потребовалось создать комиссию. В ее состав по предложению Сталина был включен и я. Проект решения мы должны были подготовить 21 июня. Отсюда я сделал вывод, что моя поездка в Прибалтику откладывается на два дня.

Во второй половине дня 21 июня комиссия подготовила проект решения и документ был подписан. После этого я побывал в Наркомате связи и часа через два уехал за город. Был субботний вечер, и мне пришла в голову мысль, что выезжать в Прибалтику надо в конце следующего дня, т.к. в воскресенье все там отдыхают. Когда же я приехал к себе на дачу, мне вскоре позвонил Поскребышев и сказал, чтобы я срочно по такому-то телефону связался со Сталиным. Я тут же набрал указанный номер телефона.

- Вы еще не уехали? – спросил меня Сталин.

Я попытался объяснить, что по его же поручению работал в комиссии по проекту решения… Но он меня перебил:

- Когда же Вы выезжаете?

Я вынужден был поспешно ответить:

- Сегодня вечером.

Сталин положил трубку, а я стал лихорадочно думать, как нам в названный срок выехать из Москвы».

Очередное сочинение на тему: «Как я провел день, когда на нас напала фашистская Германия». Как всегда кроссворд повышенной сложности. Я, никоим образом, не имею желание обидеть такого уважаемого человека, как Иван Терентьевич. Прекрасно понимая, что данное интервью подверглось жесточайшей цензуре, делаю на него ссылку, как на кроссворд. Будем разгадывать! Такое ощущение, что здесь описаны три Сталина. Один – посылает Пересыпкина в Прибалтику, другой – заставляет готовить проект решения в Совнаркоме СССР, а третий – после всего этого, разговаривает с ним по телефону. Из трех «Сталиных» самый «тупой» - последний. Спрашивать абонента: «Вы еще не уехали?», когда с ним по телефону разговариваешь? Это надо полагать, уровень «товарища Бывалова» из к/ф «Волга-Волга». А выяснять «почему не уехал?», значит признаться в том, что правое полушарие в голове не в ладах с левым. Разбираться с вопросом: «Какой из них настоящий Сталин, первый или второй?», тоже малопривлекательное занятие.

Если первый, то сомнительно, чтобы после отдания приказа о приведении войск в полную боевую готовность 18 июня, посылал бы Пересыпкина в Прибалтику разбираться с кадрами и связью? Раньше это надо было делать. Кроме того, высылать из Центра наркома Пересыпкина, это фиктически блокировать руководство наркоматом связи, важнейшим органом управления

по началу военных действий.

Если второй, то, что же он не помнит, что накануне послал Пересыпкина в Прибалтику? К тому же, неясно, кто же пригласил Ивана Терентьевича на заседание Совнаркома? Конечно, эти вопросы лучше всего было бы задать тому, кто редактировал эти мемуары, да где ж его, родного, возьмешь теперь за давностью лет?

Но приближаемся к кульминационному моменту, началу войны. Она застала Ивана Терентьевича в пути. Он был в поезде под Оршей, когда узнал, что Германия напала на нашу Родину.

«Я размышлял, как мне поступить дальше: продолжать ли следовать в Вильнюс или возвращаться в Москву. Из кабинета начальника вокзала я позвонил в Наркомат связи своему заместителю Попову и попросил его срочно переговорить с маршалом Ворошиловым, который тогда курировал наш наркомат, и получить ответ, как мне поступить дальше».

Ну, вот туман неопределенности начинает рассеиваться. Значит, командировочка была, конкретно в Литву, а не в абстрактную Прибалтику, и не задержись в Москве товарищ Пересыпкин, то 22 июня он был бы уже в зоне боевых действий с непредсказуемыми для него последствиями.

Думаю, что настоящий Сталин, до такого не додумался бы, чтобы отправить Пересыпкина из Москвы. Ксчастью, как всегда, в нужный момент возникает Климент Ефремович, который помогает «рулить» в нужном направлении. Опять фигурирует заместитель председателя Комитета Обороны при СНК Ворошилов, но никак не Сталин. К тому же, обратите внимание, что Пересыпкин сразу обратился в Комитет Обороны, так как доподлинно знал, что именно он решает вопросы военного характера уровня наркомов. Куда же, в случае отсутствия Сталина, должен был звонить Пересыпкин, если не сюда?

Теперь по поводу телефонных звонков. Можно с уверенностью сказать, что задание «по связи и кадрам» в Прибалтике, Пересыпкину было дано в Наркомате обороны. Но на следующий день, ему, видимо позвонил или Поскребышев, или, например, Вознесенский, и пригласил на заседание Совнаркома. Как Пересыпкин мог отказаться, если тот же зампред СНК Вознесенский, вполне мог дать указание и Иван Терентьевич не мог отказаться, по должностному соответствию, так как был одним из наркомов. На заседании, где «председательствовал… Сталин» он получил задание «подготовить проект решения» поэтому и задержался с выездом из Москвы. Вполне возможно, что председательствовал, все тот же Вознесенский, так как он будет часто выступать в этом качестве. Третий «тупой» телефонный звонок был, видимо, опять из Наркомата обороны. Товарищ «оттуда» поинтересовался, выехал ли Пересыпкин в Прибалтику или нет? Отсюда и вопрошающий тон при разговоре. Разве, мог настоящий Сталин, так глупо вести телефонный разговор с Пересыпкиным: почему тот не уехал? Далее, война застает Пересыпкина в дороге и тут, надо полагать ему не до командировки, а стоит вопрос «Что делать дальше?». Он позвонил к себе в наркомат и попросил своего заместителя выяснить обстановку в Кремле у Поскребышева, по степени своей подчиненности. Разумеется, объяснил причину своей поездки в Литву заданием Наркомата обороны.

Если бы Сталин был в Кремле, то зачем привлекать Ворошилова? А вот отсутствие Сталина, сразу переложило все его обязанности на заместителей, среди которых был и Климент Ефремович, и замперед Вознесенский. Так как командировка была по заданию военных, то разобраться, с этим делом и было, видимо, предложено Ворошилову, который как раз и был в Комитете по обороне при Совнаркоме СССР по связям с военными. Кому, как не ему решать военные дела? Поэтому Ворошилов, особенно не вдаваясь в суть дела, просто дал указание Пересыпкину, через его заместителя: «Немедленно возвратиться в Москву» и, разумеется, приступить к своим прямым обязанностям наркома. И неудивительно, как вспоминает Иван Терентьевич, что «в наркомате связи нас ожидало много чрезвычайно важных и сложных дел. Вот так я встретил первый день войны, так она началась для меня. К этому еще добавлю, что днем 24 июня я был вызван к Сталину».

Итак, подводим, пока, предварительный итог. О 22 июня и 23 июня, в отношении Сталина, Пересыпкин ничего не сказал, так как не мог видеть вождя, а вот 24 июня, якобы, был вызван в Кремль к нему лично. Значит, что же, можно поверить Ивану Терентьевичу и согласиться, что Сталин мог быть в Кремле и ранее? Перефразируя, не безызвестного персонажа из «Кавказской пленницы», товарища Саахова, так и хочется сказать: «Э-э, здесь торопиться не надо. Общество должно получить полноценные сведения. Если, Иван Терентьевич что-либо и подзабыл, наша задача помочь ему. Вах-вах, ведь столько лет прошло!».

Действительно, разве товарищ Пересыпкин не мог просто подзабыть некоторые, ничего незначащие для него, даты. Возраст, однако. Да и редакторы издательства, совокупи с рецензентами из Института истории СССР, что не могли разве направить не только мысль нашего дорогого товарища не туда, куда надо, а, и отредактировать воспоминания так, что появились три Сталина. Но, прервем на время воспоминания Ивана Терентьевича Пересыпкина.

Давайте обратимся за помощью к товарищу А.И Микояну. Уж, он-то, все знает! Тем более, книгу воспоминаний написал «Так было».

Открываем запись беседы Г.Куманева с Анастасом Ивановичем Микояном.

М и к о я н

 

Воспоминания Микояна приведенные в нашем исследовании о наркомах, надо выделить особо. Это «апофеоз» всего того, о чем мы рассуждали, предполагая отсутствие Сталина впервые дни войны в Кремле. Эта такая смесь фантазий, нелепостей и лжи, что порой удивляешься, неужели такой человек занимал руководящий пост в правительстве и Политбюро? Или что, других, отличных от него, не могло быть там, в принципе? Впрочем, он вполне соответствует поговорке: «От Ильича до Ильича, без инфаркта и паралича». Итак, предлагаем к рассмотрению воспоминания «верного ленинца» Анастаса Ивановича Микояна.

«В субботу, 21 июня 1941 г., поздно вечером мы, члены Политбюро ЦК партии, собрались у Сталина на его кремлевской квартире. Обменивались мнениями по внутренним и международным вопросам. Сталин по-прежнему считал, что в ближайшее время Гитлер не начнет войну против СССР».

Ну, «тупой», Сталин, – что с ним поделаешь! К тому же очень упрямый человек, никак не переубедишь. Верит, понимаешь, какому-то Гитлеру, а своих боевых товарищей, по Политбюро, которые ему правду говорят, не хочет слушать. Понятно, что все, кроме Сталина – умные.

«Затем в Кремль приехали нарком обороны СССР Маршал Советского Союза Тимошенко, начальник Генерального штаба Красной Армии генерал армии Жуков и начальник Оперативного управления Генштаба генерал-майор Ватутин. Они сообщили: только что получены сведения от перебежчика – немецкого фельдфебеля, что германские войска выходят в исходные районы для вторжения и утром 22 июня перейдут нашу границу»

Эта неизменная троица, так и кочует из одних мемуаров в другие и что интересно: они всегда втроем. Как персонажи из популярного кинофильма, своеобразные «Трус, Бывалый и Балбес». Что, о немецком перебежчике надо было докладывать обязательно втроем, а то, если вдруг Нарком обороны забудет, найдется, кому напомнить? Хотя, и привел Микоян этих военных при полном параде и званиях в своих мемуарах, но «Балбеса», Анастас Иванович, почему-то понизил в звании? Наверное, правильно, по делу. Иначе, редакторы подправили бы?

«Сталин усомнился в правдивости информации, сказав: «А не подбросили ли перебежчика специально, чтобы спровоцировать нас?» Поскольку все мы были крайне встревожены и настаивали на необходимости принять неотложные меры, Сталин согласился «на всякий случай» дать директиву войскам, в которой указать, что 22-23 июня возможно внезапное нападение немецких частей, которое может начаться с их провокационных действий. Советские войска приграничных округов должны были не поддаваться ни на какие провокации и одновременно находиться в состоянии полной боевой готовности».

Опять все обеспокоены судьбой государства, один Сталин с трудом поддается уговорам. Можно, на самом деле усомниться, по поводу перебежчика. А что вся политика поведения Советского государства должна строиться на показаниях сдавшегося в плен немца? Неспроста запихали в нашу историю войны этого перебежчика. Как будто вся Красная Армия только и ждала, что какой-то немецкий Лисков переплывет реку и по секрету скажет, что с минуты на минуту Германия на нас из-за угла нападет?

На счет Директивы трудно сказать, что-либо определенное. Если эта та Директива, которую подготовила новоявленная Ставка, то Сталину, волей неволей, пришлось с ней «согласиться». Он же в ней «был» или планировался на правах рядового члена, а не председателя? С Тимошенко же, как с будущим Председателем Ставки, не поспоришь?

Эта приведенная Микояном фраза «не поддаваться на провокации» так бессмысленна в своей не конкретике, что невозможно представить себе, как это будет выглядеть на самом деле, на практике? Немцы что, будут хладнокровно расстреливать наших бойцов, а те еще крепче будут сжимать свои винтовки и, с еще большим презрением будут глядеть на беснующегося от безнаказанности врага?

«Мы разошлись около трех часов ночи, а уже через час меня разбудили: война! Сразу же члены Политбюро ЦК собрались в кремлевском кабинете у Сталина. Он выглядел очень подавленным, потрясенным. «Обманул – таки, подлец, Риббентроп», - несколько раз повторил Сталин».

Все время противопоставление: мы и Сталин. Мы – не верим, Сталин –верит. Мы - верим, Сталин – не верит. Мы – обеспокоены, Сталину – «до лампочки». И если здесь, в этом эпизоде, следовать данной логике Микояна то, если Сталин выглядел «подавленным и потрясенным», они-то все, наверное, «светились от счастья»! Получается, что члены Политбюро были у себя на Кремлевских квартирах, коли разошлись? Это Сталину, надо было ехать к себе на дачу, а затем, получается что вновь, возвращаться в Кремль? Молотов, уверяет, что все были у Сталина на даче. Им бы всем членам Политбюро, надо было, после смерти Сталина собраться вместе и определиться: как освещать начальный период войны? А то, получается один в лес, другой по дрова. Кстати, о Жукове, ни слова? А тот, так старался, названивая на дачу Сталину. Получается, что именно Жуков всех разбудил, а Микоян в его адрес доброго слова не отпустил? Почему? Может Жукова в Кремль ребята из НКВД не пустили? Позвонил, дескать, Сталину на дачу и хватит шум поднимать.

«Все ознакомились с поступившей информацией о том, что вражеские войска атаковали наши границы, бомбили Мурманск, Лиепаю, Ригу, Каунас, Минск, Смоленск, Киев, Житомир, Севастополь и многие другие города. Было решено – немедленно объявить военное положение во всех приграничных республиках и в некоторых центральных областях СССР, ввести в действие мобилизационный план (он был нами пересмотрен еще весной и предусматривал, какую продукцию должны выпускать предприятия после начала войны), объявить с 23 июня мобилизацию военнообязанных и т.д.».

Тут, очередная страшилка для наших граждан. Прямо «ковровое» бомбометание с севера на юг по всей Восточно-Европейской части Советского Союза, не хватило до кучи, только Москвы и Ленинграда. Вот бы эту информацию, да Молотову для речи по радио, глядишь, и сам бы, наверное, догадался бы позвонить в Генштаб насчет Западного округа. Ну, а по поводу, мобилизационных планов, то про это мы и без него знали. Лучше бы, этой информацией, в свое время, поделился бы с Институтом истории СССР Академии наук СССР, а конкретнее с сектором истории СССР периода Великой Отечественной войны и доверил бы эту «тайну» советским историкам. Глядишь, и не выдумывали бы в своих научных трудах о начальном периоде войны всякие глупости.

«Все пришли выводу, что необходимо выступить по радио. Предложили это сделать Сталину. Но он сразу же наотрез отказался, сказав: «Мне нечего сказать народу. Пусть Молотов выступит». Мы все возражали против этого: народ не поймет, почему в такой ответственный исторический момент услышит обращение к народу не Сталина – руководителя партии, председателя правительства, а его заместителя. Нам важно сейчас, чтобы авторитетный голос раздался с призывом к народу – всем подняться на оборону страны. Однако наши уговоры ни к чему не привели. Сталин говорил, что не может выступить сейчас; в другой раз это сделает, а Молотов сейчас выступит. Так как Сталин упорно отказывался, то решили: пусть Молотов выступит. И он выступил в 12 часов дня».

Снова противопоставление: мы и Сталин. Снова унижение Сталина, до тупого непонимания радио, как средства массового информирования населения по конкретному вопросу. С другой стороны – «чтобы авторитетный голос раздался»? Вообще, так трудно, уверяет нас Микоян, приходилось Политбюро, чтобы уломать капризного Сталина сделать что-нибудь хорошее, например, сообщить населению, что наступил «ответственный исторический момент» – началась война. Хорошо, что Молотов покладистым оказался и выступил по радио, а то народ, мог и не узнать, что Германия на нас напала. И как Микоян не пытался красиво врать Куманеву, а все же проговорился.

«Ведь внушали народу, что войны в ближайшие месяцы не будет. Чего стоит одно сообщение ТАСС от 14 июня 1941 г., уверявшее всех, что слухи о намерении Германии совершить нападение на СССР лишены всякой почвы! Ну а если война все-таки начнется, то враг сразу же будет разбит на его территории и т.д. И вот теперь надо признать ошибочность такой позиции, признать, что уже в первые часы войны мы терпим поражение. Чтобы как-то сгладить допущенную оплошность и дать понять, что Молотов лишь «озвучил» мысли вождя, 23 июня текст правительственного обращения был опубликован в газетах рядом с большой фотографией Сталина».

Микоян, в своем рассказе, все время дистанцируется от ранее принятых решений Политбюро. Какая не была бы личная инициатива Сталина по какому-либо вопросу, тот (вопрос) всегда проходил «обряд освящения» во время обсуждения всеми членами высшего партийного органа страны и Микояном, в том числе. А строить из себя «скромную девицу», из состава Политбюро и совращенную Сталиным, это не красит, не только, Анастаса Ивановича, но и других подобных ему, из числа единомышленников по партии.

А насчет «озвучил мысли вождя» – это в самую точку. Помнил, наверное, под чьей редакцией и, главное, когда, готовили проект выступления по радио. Рассказ Микояна о создании Ставки я решил опустить, так как об этом было рассмотрено ранее, в достаточно большом объеме. Переходим теперь к самому моменту, ради чего собственно и рассматриваем данное интервью.

«Вечером 29 июня, у Сталина в Кремле собрались Молотов, Маленков, я и Берия. Всех интересовало положение на Западном фронте, в Белоруссии. Но подробных данных о положении на территории этой республики тогда еще не поступило(?). Известно было только, что связи с войсками Западного фронта нет. Сталин позвонил в Наркомат обороны маршалу Тимошенко. Однако тот ничего конкретного о положении на Западном направлении сказать не смог. Встревоженный таким ходом дела, Сталин предложил всем нам поехать в Наркомат обороны и на месте разобраться с обстановкой».

Значит, по воспоминаниям Микояна следует, что члены Политбюро во главе со Сталиным, целую неделю (!), начиная с 22 июня, интересовались положением на Западном фронте, но позвонить в Наркомат обороны догадался только один Сталин. А что же он не догадался позвонить туда в первый день и выяснить обстановку? Так связи не было, помните, уверял нас в этом, сам Жуков. А что же Сталин не позвонил на второй или третий день войны и не поинтересовался положением дел на Западном фронте? В конце концов, у него что, нервы не выдержали от интереса, и он решил позвонить в Наркомат обороны лишь на седьмой день (!) войны? Более того, никто другой, а именно он, Сталин, «встревоженный таким ходом дела и предложил» товарищам по партии поехать туда. А вот такая простая мысль о поездке, почему-то, не посетила головы товарищей Сталина по Политбюро. Почему? Трудно сказать. Да им в голову, действительно, не пришла еще более «оригинальная» идея, просто напросто, взять телефонную трубку и дозвониться до Наркомата обороны самостоятельно. Опять просматривается противостояние: Сталин – Политбюро. Сталин – встревожен положением на Западном фронте, а члены Политбюро с Микояном – только заинтересованы. Только человек с «отмороженными мозгами» может поверить в такую чушь, что Сталин за семь дней ни разу не позвонил из Кремля военным и не захотел узнать о положении дел в одном из важнейших в стратегическом плане округе.

Здесь, явная нестыковка с Жуковым. Помните, мы рассматривали приезд Георгия Константиновича в Кремль 26 июня. Сталин, якобы, бросил на стол карту Западного фронта. Для чего же тогда Жуков просил сорок минут, а затем еще пять минут прибавил, чтобы подготовиться? Он ведь, по мысли тех, кто писал за него мемуары, должен был разъяснить обстановку, именно, на Западном фронте. Микоян-то, видимо, точно знал, что никаких карт не было, как не было никакого отчета Жукова. Поэтому и были «встревожены» положением на Западном фронте.

Но вот, наконец, все товарищи из Кремля вместе со Сталиным приехали в Наркомат обороны.

«В кабинете наркома были Тимошенко, Жуков и Ватутин. Сталин держался спокойно, спрашивал, где командование фронта, какая имеется с ним связь. Жуков докладывал, что связь потеряна и за весь день восстановить ее не удалось. Потом Сталин другие вопросы задавал: почему допустили прорыв немцев, какие меры приняты к налаживанию связи и т.д. Жуков ответил, какие меры приняты, сказал, что послали людей, но сколько времени потребуется для восстановления связи, никто не знает. Очевидно, только в этот момент Сталин по-настоящему понял всю серьезность просчетов в оценке возможности, времени и последствий нападения Германии и ее союзников. И все же около получаса поговорили довольно спокойно».

Хочется возразить дорогому Анастасу Ивановичу, этому «верному ленинцу» из Политбюро. Уважаемый! У вас концы с концами не сходятся. Сам же утверждаешь, – знали, что «связи с войсками Западного фронта нет», а Жуков уверяет, и как следует из его объяснения, связь, как минимум вчера была, но «за весь день восстановить ее не удалось». Сталин сразу понял игру военных, и их явный саботаж вывел его из себя. Он не позволил водить себя за нос, как Молотова!

«… Сталин взорвался: что за Генеральный штаб, что за начальник Генштаба, который так растерялся, что не имеет связи с войсками, никого не представляет и никем не командует. Раз нет связи, Генштаб бессилен руководить. Жуков, конечно, не меньше Сталина переживал за состояние дел, и такой окрик Сталина был для него оскорбительным. И этот мужественный человек не выдержал, разрыдался, как баба, и быстро вышел в другую комнату. Молотов пошел за ним. Мы все были в удрученном состоянии. Минут через 5-10 Молотов привел внешне спокойного, но все еще с влажными глазами Жукова».

Вспоминается, «Из записных книжек» Ильфа и Петрова: «В комнату, путаясь в соплях, вошел мальчик».

Смотрите, как Микоян выгораживает Жукова, рисуя того в розовых тонах. Опять мы наблюдаем противостояние, теперь уже Сталин – Жуков. Сталин – взорвался, а Жуков – просто растерялся. Сталин – груб, незаслуженно оскорбил «мужественного человека», а Жуков – сентиментален, разрыдался, правда, как баба, но хорошему человеку это дозволительно. Правда, представить эту картину – плачущий Жуков, крайне сложно. Однако Анастас Иванович очень старается «обелить» Георгия Константиновича, – чем же ему, так Жуков мил стал? Уж, не из одной ли компании?

Вообще, у антисталинистов, а Микояна вполне можно отнести к этой категории лиц, своеобразное понятие человеческих качеств. У них всегда то, что принято считать положительным качеством у человека, оценивается со знаком минус и наоборот: отрицательные качества, почему-то, приобретают положительную окраску. Вот и в нашем случае. Что мужественного увидел Микоян в действиях начальника Генштаба Жукова? Отсутствие необходимого усердия и должностной подлог – это что ли, считать мужеством? В данном варианте воспоминаний, при описании произошедшего инцидента в Наркомате обороны, Жуков еще выглядит паинькой, а вот в воспоминаниях Молотова, пересказанных писателем Иваном Стаднюком, эта сцена выглядела не так сентиментально-плаксивой:

«Ссора вспыхнула тяжелейшая, с матерщиной и угрозами. Сталин материл Тимошенко, Жукова и Ватутина, обзывал их бездарями, ничтожествами, ротными писаришками, портяночниками…. Тимошенко с Жуковым тоже наговорили сгоряча немало оскорбительного в адрес вождя. Кончилось тем, что побелевший Жуков послал Сталина по матушке и потребовал немедленно покинуть кабинет и не мешать им изучать обстановку и принимать решения. Изумлённый такой наглостью военных, Берия пытался вступиться за вождя, но Сталин, ни с кем не попрощавшись, направился к выходу….»

Тем не менее, для Микояна Жуков будет всегда мужественным. Это Сталину отказано во всем.

Продолжим рассмотрение. Чем же закончилось эта поездка в Наркомат обороны, якобы, 29 июня? По Микояну следует, что «главное тогда было – восстановить связь». Да вот незадача. Каждый ее, видимо, понимал по-своему. По Микояну – послали на фронт курьеров с большими звездами на погонах, вот и будет связь. Разумеется, если им на плечо еще повесить катушку с полевым проводом, – тогда уж точно будет! Но так ли понимал связь, товарищ Сталин. Что ему следовало сделать, согласно логике развития событий? Думаю, что 100% читателей согласятся со мной. Сталину надо было срочно вызвать к себе на прием наркома связи И.Т.Пересыпкина!

И мы снова возвращаемся к воспоминаниям Ивана Терентьевича Пересыпкина, которые прервали на том, что он вернулся из несостоявшейся командировки к себе в наркомат связи и был вызван 24 июня (?) днем (!) на прием к Сталину.

«Необычность вызова(?) заключалась в том, что чаще всего мне приходилось являться в Кремль в вечернее время или поздно ночью. Сталин подробно расспросил меня о состоянии связи с фронтами, республиканскими и областными центрами, поинтересовался относительно нужд Наркомата связи».

Тут вот какое дело. Во время беседы со Сталиным Пересыпкин рассказал ему, что твориться в эфире: «На многих частотах лилась страшная антисоветчина, звучали фашистские бравурные марши, слышались крики «Зиг, Хайль!» и «Хайль, Гитлер!». Гитлеровские радиостанции на русском языке выливали на нашу страну, на советских людей потоки злобной и гнусной клеветы. Враг хвастливо сообщал, что Красная Армия разбита и через несколько дней германские войска будут в Москве».

Чтобы не подумалось, что Иван Терентьевич, мог ввести Сталина в заблуждение, прочитаем, что написал сам Геббельс по этому поводу:

«Работа наших секретных передатчиков – образец хитрости и изощренности… Мы работаем тремя секретными передатчиками, направленными против России. Тенденции: первый передатчик – троцкистский, второй – сепаратистский и третий – национально-русский».

Разумеется, Сталин не мог отнестись к этому сообщению равнодушно и заставил подготовить соответствующий документ. Обратите внимание на оперативность, с которой работал Сталин. Взял в руки подготовленный Пересыпкиным проект документа, «просмотрел и написал резолюцию: «Согласен». Потом сказал, чтобы я отправился к Чадаеву (управляющий делами Совнаркома СССР), и пусть тот выпускает закон». Следовательно, в этот же день и было выпущено Постановление Совнаркома СССР от 25 июня 1941 года «О сдаче населением радиоприемников и передающих устройств». Думается, были приняты еще дополнительные меры, так как уже 27 июня Геббельс взвыл от досады: «Большевики не из трусливых. Москва имеет более сильные радиостанции». Щелкнули, значит, отъявленного немецкого пропагандиста по носу.

Но, а мы продолжаем тему. Уточняем, что 25 июня Сталин был в Кремле и вел беседу с наркомом связи Пересыпкиным и тот, разумеется, дал ему подробный отчет «о состоянии связи с фронтами».

Действительно, в этот раз «Журнал посещений кабинета Сталина», вроде бы, не соврал. Пересыпкин был у Сталина, правда, ночью –1.10 – 1.40, т.е., практически 25 июня. Что, вроде бы, соответствует Постановлению СНК. А редакторы Политиздата и Воениздата все пытаются заполнить пробел в днях, чтобы создать видимость работы вождя. Взяли и перетянули дату посещения на 24 июня.

В нашем случае, логика неумолимо подталкивает нас к выбору ответа на вопрос о Сталине, что не мог тот находиться в Кремле ранее 25 июня. В противном случае, это был бы не Сталин, а кто-то другой.

Вот до какого безобразия доведены наши архивы, и какой подлой оказалась партноменклатура хрущевско-брежневско-горбачевского разлива, что невозможно верить документам, которые они (разумеется, архивы) представляют для открытой печати. А можно ли, абсолютно точно быть уверенным, что и дата указанного выше Постановления соответствует действительности?

Но продолжим воспоминания Микояна. П<







ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.