О НАЧАЛАХ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ЗНАНИЯ

ЧАСТЬ I *

1. Очевидно для всякого, кто окинет взглядом пред­меты человеческого знания, что они суть отчасти идеи, действительно запечатленные в наших ощущениях, отчасти идеи, воспринятые через наблюдение над со­стояниями и действиями души, отчасти идеи, образован­ные при помощи памяти и воображения, наконец, идеи, возникающие через соединение, разделение или про­сто представление того, что было первоначально вос­принято одним из вышеуказанных способов. Через зрение я имею идеи света и цветов с их различны­ми степенями и изменениями. Посредством осязания я воспринимаю твердое и мягкое, теплое и холодное, движение и сопротивление, и притом более или менее всего этого в отношении как количества, так и степе­ни. Обоняние снабжает меня запахами, рот — вкусами, слух проводит в душу звуки во всем их разнообразии

* Это обозначение сохранено в тексте второго издания (но не на заглавном листе), хотя вторая часть трактата в свет не выходила.

по тону и составу. И так как многие из этих идей на­блюдаются как сопровождающие друг друга, то они означаются одним названием и вследствие этого при-, знаются за одну вещь. Так, например, если наблю­дается, что некоторые цвет, вкус, запах, фигура и кон­систенция даны вместе, то они принимаются за одну отдельную вещь, обозначаемую названием «яблоко». Другие собрания идей составляют камень, дерево, кни­гу и тому подобные ощущаемые вещи, которые, смотря по тому, приятны они или неприятны, вызывают стра­сти ненависти, радости, горя и т. п.

2. Но рядом с этим бесконечным разнообразием идей или предметов знания существует равным обра­зом нечто познающее 'или воспринимающее их и про­изводящее различные действия, как-то: хотения, вооб­ражения, воспоминания. Это познающее деятельное существо есть то, что я называю умом, духом, душою или мною самим. Этими словами я обозначаю не одну из своих идей, но вещь, совершенно отличную от них, в коей они существуют, или, что то же самое, коею они воспринимаются, так как существование идеи со­стоит в ее воспринимаемости.

3. Все согласятся с тем, что ни наши мысли, ни страсти, ни идеи, образуемые воображением, не суще­ствуют вне нашей души. И вот для меня не менее очевидно, что различные ощущения или идеи, запечат­ленные в чувственности, как бы смешаны или соеди­нены они ни были между собою (т. е. какие бы пред­меты они не образовывали), не могут иначе существо­вать, как в духе, который их воспринимает. Я полагаю, что каждый может непосредственно убедиться в этом, если обратить внимание на то, что подразумевается под термином существует в его применении к ощущае­мым вещам. Я говорю: стол, на котором я пишу, су­ществует, — это значит, что я вижу и осязаю его; если бы я находился вне моего кабинета, то также бы сказал, что стол существует, разумея тем самым, что, находясь в моем кабинете, я мог бы воспринять его, или же что какой-либо другой дух действительно вос­принимает его. Здесь был запах — это значит, я его обонял; был звук — значит, его слышали; были цвет

или фигура — значит, они были восприняты зрением или осязанием. Это все, что я могу разуметь под таки­ми или подобными выражениями. Ибо то, что говорит­ся о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно. Их esse есть percipi, и невозможно, чтобы они имели какое-либо существова­ние вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей.

4. Правда, существует поразительно распространен­ное между людьми мнение, будто дома, горы, реки, од­ним словом, все ощущаемые предметы имеют естест­венное или реальное существование, отличное от их воспринимаемости умом. Но с какой бы уверенностью и общим согласием ни утверждалось это начало, вся­кий имеющий смелость подвергнуть его исследованию найдет, если я не ошибаюсь, что оно заключает в себе явное противоречие. Ибо что такое вышеупомянутые предметы, как не вещи, воспринимаемые нами в ощу­щениях? И что же мы воспринимаем, как не наши соб­ственные идеи или ощущения? И не будет ли полным противоречием допустить, что какое-либо из них или какое-либо их сочетание существует, не будучи вос­принимаемым?

5. При тщательном исследовании этого предполо­жения, может быть, окажется, что оно в конце концов зависит от учения об отвлеченных идеях. Ибо может ли быть более тонкая нить отвлечения, чем различение существования ощущаемых предметов от их воспри­нимаемости так, чтобы представлять их себе как су­ществующие невоспринимаемыми? Свет и цвета, тепло и холод, протяжение и фигуры, словом, все вещи, ко­торые мы видим и осязаем, — что они такое, как не разнообразные ощущения, понятия, идеи и чувствен­ные впечатления? И возможно ли даже мысленно от­делить которую-либо из них от восприятия? Что касает­ся меня, то мне было бы также легко отделить какую-нибудь вещь от себя самой. Правда, я могу мысленно разделить или представлять себе отдельными одну от другой такие вещи, которых я, может быть, никогда не воспринимал чувственно в таком разделении. Так,

я воображаю туловище человеческого тела без его чле­нов или представляю себе запах розы, не думая о са­мой розе. В таком смысле я не отрицаю, что могу отвлекать, если можно в точном значении слова назы­вать отвлечением деятельность, состоящую только в представлении раздельно таких предметов, которые и в действительности могут существовать или восприни­маться раздельно. Но моя способность мыслить или* воображать не простирается далее возможности реаль­ного существования или восприятия. Поэтому, как я не в состоянии видеть или осязать нечто без действи­тельного ощущения вещи, точно так же я не в состоя­нии осуществить в моей мысли ощущаемые вещь или предмет независимо от их ощущения или восприятия (стр. 60—64).

9. Некоторые делают различие между первичными и вторичными качествами. Под первыми они подразу­мевают протяжение, фигуру, движение, покой, вещест­венность или непроницаемость и число; под вторыми— все прочие ощущаемые качества, как, например, цвета, звуки, вкусы и т. п. Они признают, что идеи, которые мы имеем о последних, не сходны с чем-либо сущест­вующим вне духа или невоспринятым; но утверждают, что наши идеи первичных качеств суть отпечатки или образы вещей, существующих вне духа в немыслящей субстанции, которую они называют материей. Под ма­терией мы- должны, следовательно, разуметь инерт­ную, нечувствующую субстанцию, в которой действи­тельно существуют протяжение, фигура и движение. Однако из сказанного выше ясно вытекает, что протя­жение, фигура и движение суть лишь идеи, сущест­вующие в духе, что идея не может быть сходна ни с чем, кроме идеи, и что, следовательно, ни она сама, ни ее первообраз не могут существовать в невоспринима­ющей субстанции. Отсюда очевидно, что самое поня­тие о том, что называется материей или телесной суб­станцией, заключает в себе противоречие (стр. 66).

11. Далее, большое и малое, быстрое и медлен­ное, несомненно, не существуют вне духа, так как они совершенно относительны и меняются сообразно изменению строения и положения органов чувств.

Следовательно, протяжение, существующее вне духа, ни велико, ни мало, движение ни быстро, ни медленно, т. е. они суть совершенно ничто. Но, скажете вы, они суть протяжение вообще и движение вообще; тут мы ви­дим, в какой мере учение о протяженной, подвижной субстанции вне духа зависит от странного учения об отвлеченных идеях. И я не могу не указать в этом случае, как близко смутное и неопределенное описание материи или телесной субстанции, к которому приво­дят новых философов их собственные основания, похо­дит на то устаревшее и много осмеянное понятие Ό materia prima, с которым мы встречаемся у Аристоте­ля и его последователей. Без протяжения не может быть мыслима вещественность, поэтому если доказано, что протяжение не может существовать в немыслящей субстанции, то то же самое справедливо и о вещест­венности. [...]

13. Мне известно, что иные полагают, будто еди­ница есть простая или несложная идея, сопровождаю­щая в нашем духе все прочие идеи. Я не нахожу, что­бы у меня была такая идея, соответствующая слову единица, и полагаю, что я бы не мог не найти ее, если бы она была у меня; напротив, она должна бы была быть наиболее сродной уму, если она, как утверждают, сопровождает все прочие идеи и воспринимается все­ми путями ощущения и рефлексии. Словом, это отвле­ченная идея (стр. 68—69).

17. Если мы исследуем, что именно, по заявлению самых точных философов, они сами разумеют под вы­ражением материальная субстанция, то найдем, что они не связывают с этими словами никакого иного смысла, кроме идеи сущего вообще, вместе с относи­тельным понятием о несении им акциденций. Общая идея сущего представляется мне наиболее отвлеченной и непонятной из всех идей; что же касается до несе-' ния акциденций, то оно, как было сейчас замечено, не может быть понимаемо в обыкновенном значении это­го слова; оно должно, следовательно, быть понимаемо в каком-нибудь другом смысле, но в каком именно — этого они не объясняют. Поэтому, рассматривая обе части или ветви значения слов «материальная субстан-

5ί6

ция», я убеждаюсь, что с ними вовсе не связывается никакого отчетливого смысла. Впрочем, для чего нам трудиться рассуждать по поводу этого материального субстрата или носителя фигуры, движения и других ощущаемых качеств? Разве он не предполагает, что они имеют существование вне духа? И разве это не есть прямое противоречие, нечто совершенно немыс­лимое? (стр. 72).

23. Но, скажете вы, без сомнения, для меня нет ничего легче, как представить себе, например, деревья в парке или книги в кабинете, никем не воспринимае­мые. Я отвечу, что, конечно, вы можете это сделать, в этом нет никакого затруднения; но что же это зна­чит, спрашиваю я вас, как не то, что вы образуете в своем духе известные идеи, называемые вами книгами и деревьями, и в то же время упускаете образовать идею того, кто может их воспринимать? Но разве вы сами вместе с тем не воспринимаете или не мыслите их? Это не приводит, следовательно, к цели и показы­вает только, что вы обладаете силой воображать или образовывать идеи в вашем духе, но не показывает, чтобы вы могли представить себе возможность суще­ствования предметов вашего мышления вне духа. Что·' бы достигнуть этого, вы должны были бы представить себе, что они существуют непредставляемые и немыс­лимые, что, очевидно, противоречиво. Прибегая к са­мому крайнему усилию для представления себе суще­ствования внешних тел, мы достигаем лишь того, что созерцаем наши собственные идеи. Но, не обращая внимания на себя самого, дух впадает в заблуждение, думая, что он может представлять и действительно представляет себе тела, существующие без мысли вне духа, хотя в то же время они воспринимаются им или существуют в нем. Достаточно небольшой доли внима­ния для того, чтобы убедиться в истине и очевидности сказанного здесь и уничтожить необходимость настаи­вать на каких-либо других доказательствах против существования материальной субстанции. [...]

25. Все наши идеи, ощущения, понятия или вещи, воспринимаемые нами, как бы мы их ни называли, очевидно, не активны, в них нет никакой силы или

деятельности. Таким образом, идея или объект мышле­ния не может произвести или вызвать какое-либо из­менение в другой идее. Нам стоит лишь наблюдать за своими идеями, чтобы убедиться в истине этого поло­жения. Ибо из того, что они сами и каждая их часть существуют лишь в духе, следует, что в них нет ни­чего, кроме того, что воспринимается. Но кто обратит внимание на свои идеи, получаемые путем как ощуще­ния, так и рефлексии, тот не воспримет в них какой-либо силы или деятельности; следовательно, в них и не заключается ничего подобного. Немного внимания требуется для обнаружения того, что самое бытие идеи в такой мере подразумевает пассивность или инерт­ность, что невозможно допустить, чтобы идея делала что-нибудь или, употребляя точное, выражение, была причиной чего-нибудь; точно так же она не может быть изображением или отпечатком какой-либо активной вещи, как это доказано в отделе 8-м. Из этого, очевид­но, следует, что протяжение, фигура и движение не могут быть причинами наших ощущений. Поэтому, не­сомненно, ложно утверждать, будто последние произ­водятся силами, исходящими от фигуры, числа, дви­жения и величины телесных частиц.

26. Мы воспринимаем постоянную последователь­ность идей; некоторые из них возникают заново, дру­гие изменяются или совсем исчезают. Следовательно, существует некоторая причина этих идей, от которой они зависят и которой они производятся или изменя­ются. Из предыдущего отдела ясно видно, что эта при­чина не может быть качеством, или идеей, или соеди­нением идей. Она должна, следовательно, быть суб­станцией; но доказано, что не существует телесной или материальной субстанции; остается, стало быть, признать, что причина идей есть бестелесная деятель­ная субстанция, или дух (стр. 76—79).

35. Я не отрицаю существования ни одной вещи, которую мы можем воспринять посредством ощуще­ний или рефлексии. В том, что вещи, которые я вижу моими глазами или осязаю моими руками, действи­тельно существуют, я отнюдь не сомневаюсь. Единст­венная вещь, существование которой мы отрицаем,

есть то, что философы называют материей или телес­ной субстанцией. От этого отрицания прочие люди не потерпят никакого вреда, так как я вправе сказать, что они никогда не испытывают в ней нужды. Атеис­ты, правда, утратят красивую оболочку пустого слова, служащего для поддержки их нечестия, а философы найдут, может быть, что лишились сильного повода для пустословия (стр. 84—85).

43. Но для достижения большей ясности в этом пункте следует рассмотреть, каким образом мы boq-принимаем посредством зрения расстояния и отдален­ные от нас вещи. Ибо то, что мы действительно видим внешнее пространство и действительно существующие в нем тела, одни ближе, другие дальше от нас, по-ви­димому, несколько противоречит сказанному выше, что они не существуют нигде вне духа. Соображения об этом затруднении именно и породили мой недавно из­данный Опыт новой теории зрения, в коем доказывает­ся, что расстояние или внешность сама по себе не вос­принимается непосредственно зрением, равным обра­зом не схватывается или оценяется на основании линий и углов или чего-нибудь необходимо связанного с нею; но что она лишь внушается нашим мыслям некоторы­ми видимыми идеями и ощущениями, сопровождаю­щими зрение, которые по своей собственной природе не имеют ни сходства, ни отношения с расстоянием, ни с вещами на расстоянии; но посредством связи, которую мы узнаем на опыте, они означают и вну­шают их нам так же точно, как слова какого-нибудь языка внушают идеи, для замены которых они состав­лены. Таким образом слепорожденный, приобретший впоследствии зрение, первоначально не думает, что видимые им вещи находятся вне его духа или на ка­ком-либо расстоянии от него (см. отд. 41 упомянутого трактата) *.

* «Из того, что было изложено выше, очевидно, следует, что слепорожденный человек, ставший зрячим, первоначально не будет иметь зрительной идеи расстояния: солнце и звезды, отдаленнейшие предметы, как и ближайшие, будут казаться ему все в его главу, или, правильнее, в его духе. Предметы его зрения будут казаться ему (как оно и действительно есть) не

44. Идеи зрения.и осязания составляют два совер­шенно разнородных и раздельных вида. Первые суть знаки вторых и предуведомления о них. Мы указали в том трактате, что предметы собственно зрения не существуют вне духа и не составляют изображения внешних вещей. Правда, также предполагается за ис­тину противоположное относительно осязаемых пред­метов, но не потому, чтобы предположение этого вуль­гарного заблуждения было необходимо для обоснова­ния высказанных там взглядов, а только потому, что выходило за пределы моего намерения рассматривать и опровергать это заблуждение в трактате о зрении. Таким образом, строго говоря, идеи зрения, коль ско­ро мы при их посредстве познаем расстояние и отда­ленные от нас вещи, не свидетельствуют нам о ве­щах, которые действительно существуют на расстоя­нии, ниже означают их, но лишь внушают нам, какие осязательные идеи возникнут в нашем духе через та­кой и такой-то промежуток времени и впоследствии таких и таких-то действий. Это, говорю я, очевидно после того, что было сказано в предыдущих частях этого сочинения, а также в отделе 147 и других «Опы­та о зрении», а именно что идеи зрения суть язык, посредством коего верховный дух, от которого мы за­висим, уведомляет нас, какие осязательные идеи он намерен запечатлеть в нас в том случае, когда мы производим то или другое движение нашего собствен­ного тела. Желающих ближе ознакомиться с этим во­просом я отсылаю к самому «Опыту»* (стр. 89—91).

чем иным, как новым рядом мыслей или ощущений, каждый столь же близкий ему, как восприятия страдания или удоволь­ствия или самые внутренние состояния его души» (см. An Essay toward a new theory of vision, отд. 41).

* «Вообще, я полагаю, что мы можем сделать тот вывод, что предметы собственно зрения составляют всеобщий язык природы, научающий нас, как управлять нашими действиями для достижения тех вещей, которые необходимы для сохра­нения и благосостояния наших тел, равно как для избежания всего того, что может быть болезненно и разрушительно для них. Именно таким указанием мы главным образом и руковод­ствуемся во всех случаях и отношениях жизни. И способ, коим оно означает и отмечает в нас предметы, находящиеся на рас-

51. В-седьмых, по этому поводу спросят, не пока­жется ли нелепостью упразднять естественные при­чины и приписывать все непосредственному действию духов. Следуя нашим началам, мы не должны более говорить, что огонь греет, вода охлаждает, но что дух греет и т. д. Разве не станут смеяться над человеком, который будет выражаться таким образом? Я отвечу: «Да, он будет осмеян; о таких вещах мы должны мыс­лить, как ученые, а говорить, как толпа». Люди, убе­дившиеся на основании доказательств в истине систе­мы Коперника, тем не менее говорят: «Солнце встает», «солнце заходит», «солнце достигает меридиана»; если бы они употребляли противоположный способ выраже­ния в обычной речи, это показалось бы, без сомнения, весьма смешным. Некоторая доля размышления о том, что здесь сказано, ясно покажет, что обычное слово­употребление не претерпит никакого изменения или расстройства от принятия наших мнений (стр. 97—98). 58. В-десятых, возразят, что установляемые нами понятия не согласуются с некоторыми здравыми фило­софскими и математическими истинами. Так, напри­мер, движение Земли ныне общепризнано астрономами за истину, основанную на самых ясных и убедитель­ных доказательствах. Но согласно вышеизложенным началам, ничего подобного не может быть. Ибо если движение только идея, то оно не существует, коль ско­ро оно не воспринимается, а движение Земли не вос­принимается в ощущениях. Я отвечаю, что это пред­положение, если оно верно понято, оказывается не противоречащим изложенным началам, ибо вопрос, движется ли Земля или нет, сводится в действитель­ности только к тому, имеем ли мы основание вывести из наблюдения астрономов то заключение, что если бы мы были помещены в таких-то и в таких-то обстоятельст­вах и при таком-то и таком-то положении и расстоя­нии как от Земли, так и от Солнца, то мы восприняли

стоянии, таков же, как и условных человеческих языков и зна­ков, которые не сообщают нам об означаемых вещах посред­ством природного сходства или тождества, но лишь чрез при­вычную связь между ними, наблюдать которую побуждает нас опыт» (New theory of vision, 147).

бы первую как движущуюся среди хора планет и пред­ставляющуюся во всех отношениях сходной с ними; а это по установленным законам природы,, которым не доверять мы не имеем причины, разумно выводится из явлений.

59. Мы можем на основании.опыта, который имеем о ходе и последовательности идей в нашем духе, часто делать, не скажу, сомнительные предположения, но вер­ные и хорошо обоснованные предсказания относительно тех идей, которые будут у нас после большого ряда действий, и быть в состоянии составить правильное суждение о том, что явится нам в случае, если бы мы находились в обстоятельствах, совершенно отличных от тех, в которых мы теперь находимся. В этом состоит знание природы, пользу и достоверность которого легко согласовать с вышесказанным. То же самое легко при­менить ко всем возражениям этого рода, которые мо­гут быть основаны на величине звезд или других от­крытиях в области астрономии (стр. 102—104).,

65. На все это я отвечу, во-первых, что связь между идеями заключает в себе отношение не причины и дей­ствия, а только отметки или значка и вещи означаемой. Видимый мною огонь есть не причина боли, испыты­ваемой мною при приближении к нему, но только пре­достерегающий меня от нее значок. Равным образом шум, который я слышу, есть не следствие того или иного движения или столкновения окружающих тел, но их значок. Во вторых, основание, по которому из идей образуются машины, т. е. искусственные и правильные соединения, то же самое, что и для соединения букв в слова. Для того чтобы немногие первоначальные идеи могли служить для обозначения большого числа дейст­вий, необходимо, чтобы они были разнообразно соче-таны вместе, а для того чтобы их употребление было постоянно и всеобще, эти сочетания должны быть сде­ланы по правилу и с мудрым соответствием. Таким пу­тем мы снабжаемся обилием указаний относительно того, чего мы можем ожидать от таких-то и таких-то действий и какие методы пригодны к употреблению для возбуждения таких-то и таких-то идей, в чем в действительности и заключается все, что представляется

мне отчетливо мыслимым, когда говорится, что через различение фигуры, строения и механизма внутренних частей тел, как естественных, так и искусственных, мы можем достигнуть познания различных употреблений и свойств, зависящих от них, или природу вещей.

66. Отсюда очевидно, что те вещи, которые при предположении причины, содействующей произведению действий, совершенно необъяснимы и вовлекают нас в большие нелепости, могут быть очень естественно объяснены и имеют собственно им принадлежащую яв­ную пользу, если они рассматриваются, только как от­метки или значки, служащие нам для указаний. Именно в отыскании и попытках понимания этого языка (если можно так сказать) творца природы должна заклю­чаться задача естествоиспытателя, а не в притязании объяснить вещи телесными причинами, каковое уче­ние, по-видимому, слишком отклонило умы людей от того деятельного начала, того высшего и премудрого духа, «в коем мы живем, движемся и имеем бытие» (стр. 109—110).

80. Наконец, вы скажете: а если мы откажемся от материальной субстанции и подставим вместо нее ма­терию как неизвестное нечто, ни субстанцию, ни акци­денцию, ни дух и ни идею, косную, не мыслящую, неделимую, неподвижную, непротяженную и не сущест­вующую ни в каком месте? Ибо, скажете вы, какое-либо возражение против субстанции или повода или какого другого положительного или относительного по­нятия материи вовсе не имеет места, коль скоро мы примыкаем к этому отрицательному определению ма­терии. Я отвечу: вы можете, если это нравится вам, употреблять слово «материя» в том смысле, в каком другие люди употребляют слово «ничто», и таким обра­зом делать эти термины однозначущими в вашем спо­собе выражения. Ибо в конце концов таким мне пред­ставляется результат этого определения, части кото­рого, когда я внимательно рассматриваю их как в совокупности, так и в отдельности одна от другой, не производят, как я нахожу, на мой дух какого-либо дей­ствия или впечатления, отличного от вызываемого тер­мином ничто (стр. 119).

84. Но могут возразить, что чудеса по крайней мере утратят много силы и значения вследствие наших на­чал. Что мы должны думать о жезле Моисея? Не пре­вратился ли он действительно в змея, или это было бы лишь изменением в духе зрителей? И можно ли пред­положить, что наш спаситель на брачном пиршестве в Кане ограничился таким воздействием на зрение, обоняние и вкус гостей, что вызвал в них видимость или лишь идею вина? То же самое может быть сказано о всех прочих чудесах, которые, согласно вышеизложен­ным началам, должны быть рассматриваемы каждое как обман или иллюзия воображения. На это я отвечу, что жезл был превращен в действительную змею, а вода — в действительное вино. Что это нисколько не противоречит сказанному мною в иных местах, оче­видно из отделов 34-го и 35-го. Но этот вопрос о реаль­ном и воображаемом был уже так ясно и подробно разъяснен, я так часто возвращался к нему, и все за­труднения относительно него так легко разрешаются на основании вышеизложенного, что было бы оскорбле­нием для понимания читателя резюмировать здесь эти разъяснения. Я замечу только, что если все присут­ствовавшие за столом видели, обоняли, вкушали и пили вино и испытывали его действие, то, по-моему, не мо­жет быть сомнения в его реальности; так что в сущно­сти сомнение касательно реальности чудес имеет место с точки зрения вовсе не наших, а господствующих на­чал и, следовательно, скорее подтверждает, чем отри­цает то, что было сказано. [...]

86. Из вышеизложенных нами начал следует, что человеческое знание естественно разделяется на две области — знание идей и знание духов; о каждой из них скажу по порядку, и, во-первых, об их идеях или немыслящих вещах. Наше знание их было чрезвычай­но затемнено и спутано, и мы были вовлечены в весьма опасные заблуждения предположением двоякого суще­ствования ощущаемых предметов — мыслимого в духе и реального вне духа; вследствие чего немыслящие вещи признавались имеющими естественное существо­вание сами в себе, отличное.от их воспринимаемости духами. Это мнение, неосновательность и нелепость ко-

торого, если я не ошибаюсь, была мною доказана, от­крывает прямой путь к скептицизму, потому что, пока люди думают, что реальные вещи существуют вне духа и что их знание реально лишь постольку, поскольку оно соответствует реальным вещам, до тех пор оказы­вается, что не может быть удостоверено, есть ли вообще какое-нибудь реальное знание. Ибо каким образом можно узнать, что воспринимаемые вещи соответст­вуют вещам невоспринимаемым или существующим вне духа? (стр. 122—124).

92. Ибо, как было показано, как учение о материи, или телесной субстанции, составляло главный столп и опору скептицизма, так же точно на том же основании воздвигались и все нечестивые учения систем атеизма и отрицания религии. Да, так трудно было для мысли понять, что материя создана из ничего, что самые зна­менитые из древних философов, даже из тех, которые признавали бытие бога, считали материю несозданною, совечною ему. Каким близким другом телесная суб­станция была атеистам всех времен — об этом было бы излишне говорить. Все их чудовищные системы нахо­дятся в такой явной и необходимой зависимости от нее, что, коль скоро будет вынут этот краеугольный камень, все здание должно неминуемо рухнуть до ос­нования, так что не стоит терять время на разбор, в частности, нелепостей каждой жалкой секты атеистов (стр. 129).

120. Мы уже рассматривали выше, в отделе 13-м, единицу в ее отвлеченном значении; из того, что ска­зано там и во введении, ясно следует, что такой идеи вовсе нет. Но так как число определяется как «сово­купность единиц», то мы вправе заключить, что если нет такой вещи, как отвлеченная единица, то нет и идей отвлеченных чисел, обозначаемых названиями цифр и фигур. Поэтому арифметические теории, если они мыслятся отвлеченно от названий и фигур, а также от всякого практического применения, равно как и от частных считаемых вещей, могут быть признаваемы не имеющими никакого предметного содержания, из чего мы можем усмотреть, насколько наука о чис­лах всецело подчинена практике и в какой мере она

становится узкой и пустой, когда рассматривается как предмет только умозрительный (стр. 153).

131. Не вправе ли мы отсюда заключить, что и те и другие ошибаются и что в действительности нет та­кой вещи, как бесконечно-малые части или бесконечное число частей, содержащееся в конечной величине? Вы, однако, скажете, что если принять это мнение, то ока­жется, что самые основания геометрии будут подо­рваны и что те великие люди, которые возвели эту науку на такую изумительную высоту, все в конце кон­цов строили лишь воздушные замки. На это можно возразить, что все полезное в геометрии и способст­вующее пользам человеческой жизни остается прочным и непоколебимым и при наших началах, что наука, рассматриваемая с точки зрения практической, извле­чет больше пользы, чем вреда, из того, что сказано. Но верное освещение этого.вопроса и обнаружение того, каким образом линии и фигуры могут быть измеряемы и их свойства исследуемы без предположения беско­нечной делимости конечного протяжения, может соста­вить надлежащую задачу особого исследования. В конце концов если бы даже оказалось, что некоторые из са­мых запутанных и утонченных частей умозрительной математики могут отпасть при этом без всякого ущер­ба для истины, то я не вижу, какой вред произойдет от того для человечества. Напротив, было бы, я полагаю, в высшей степени желательно, чтобы люди (великих дарований и упорного прилежания) отвратили свои мысли от этих забав и употребили их на изучение та­ких вещей, которые ближе касаются нужд жизни и оказывают более прямое влияние на нравы.

132. Если говорить, что некоторые, несомненно ис­тинные, теоремы были открыты при помощи методов, в коих применяются бесконечно-малые величины, что было бы невозможно, если бы существование последних заключало в себе противоречие, то я отвечаю, что при тщательном исследовании окажется, что ни в каком случае не необходимо пользоваться бесконечно-ма­лыми частями конечных линий или вообще количеств или представлять их себе меньшими, чем minimum sensibile (наименьшее ощущаемое); скажем более: оче-

видно, что иначе никогда и не делается, ибо делать это невозможно* (стр. 163—164).

152. Но нам следовало бы, далее, принять во вни­мание, что самые пятна и недостатки природы не ли­шены известной пользы, внося приятное разнообразие и возвышая красоту прочего мироздания, подобно тому как тени на картине служат для выделения более яс­ных и светлых ее частей. Мы поступили бы также хо­рошо, если бы рассмотрели, не есть ли наша оценка расточения семян и зародышей и случайных поврежде­ний растений и животных, прежде чем достигнут пол­ной зрелости, как неосмотрительности творца природы, последствие предрассудка, возникшего от привычки вращаться среди бессильных и бережливых смертных. Несомненно, что в человеке экономное обращение с та­кими вещами, которых он не в силах достать без боль­шого труда и прилежания, может считаться мудростью. Но мы не должны воображать, что невыразимо тонкий механизм животного или растения стоил великому творцу более труда или заботы, чем создание камешка; так как ничто не может быть очевиднее того, что все­могущий дух может одинаково создать любую вещь простым актом своей воли: «fiat» или «да будет»! От­сюда ясно, что 'роскошное изобилие вещей природы должно быть истолковываемо не в смысле слабости или расточительности создавшего их деятеля, но скорее дол­жно считаться доказательством полноты его могуще­ства.

153. Что касается существующей в мире, согласно общим законам природы и действиям конечных несо-

* В первом издании «Трактата» Беркли далее шли слова: «И что бы математики ни думали о флюксиях, дифференциаль­ном исчислении и т. п., небольшого размышления достаточно для убеждения в том, что, следуя этим методам, они не пред­ставляют себе или не воображают линии или поверхностей меньших, чем воспринимаемые в ощущениях. Они, конечно, если им угодно, могут называть эти малые и почти неощущае­мые количества бесконечно-малыми или бесконечно-малыми частями бесконечно-малых; но в конце концов этим все и исчерпывается, так как эти количества в действительности ко­нечны, и решение задач не требует какого-либо иного предпо­ложения. Но об этом будет более ясно сказано впоследствии».

вершенных духов, примеси страдания и неприятности, то она в нашем, теперешнем положении, безусловно, необходима для нашего блага. Но кругозоры наши слишком тесны. Мы мыслим, например, идею некото­рого частного страдания и отмечаем ее как зло; между тем если мы расширим свой взгляд так, чтобы обнять им различные цели, связи и зависимости вещей и сооб­разить, по каким поводам и в каких пропорциях мы испытываем страдание или удовольствие, равно как природу человеческой свободы и цель, ради которой мы помещены в мир, то мы будем принуждены признать, что те единичные вещи, которые сами по себе кажутся нам злом, обладают свойством добра, если мы станем рассматривать их в связи со всей системой сущего (стр. 180-181).

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: