Или соло для последнего звонка

Два года пролетели как два дня. Казалось, только-только звенел сентябрьский звонок, зовущий нас в девятый класс… И на тебе – последний звонок. Момент, которого мы все так ждали, наконец-то настал, но почему-то уже не хотелось, чтобы все кончилось так быстро. Во взрослую жизнь пока не хотелось, но время было неумолимо.

- За шестьдесят лет существования нашей школы я не припомню такого плохого выпуска, – Суло Иванович снял очки и многозначительно протер их носовым платком: - Это просто фантастика! Четыре человека из восьмидесяти окончили школу на «4» и «5», девять человек не допустили до экзаменов, пятеро экзамены провалили! Вы, товарищи, сделали все, чтобы войти в историю школы в качестве худшего выпуска!

Мы сидели в актовом зале школы, замерев от обиды и тоски. Все было в прошлом. Отзвенел последний звонок, отмучили нас экзаменами, отменили выпускной бал. Все самое плохое давно свершилось, наша любимая школа освобождалась от нас с плохо скрываемым восторгом. Во всяком случае, об этом говорили многие. Впрочем, далеко не все учителя разделяли мнение директора школы. Хотя были и такие, кто провожал нас во взрослую жизнь с явным удовольствием. Вот, например, наша математичка Наталья Олеговна. Она возненавидела меня, когда я просто в шутку нарисовал ее портрет в жанре дружеского шаржа. С тех пор Наталья Олеговна валила меня при любом удобном случае, что ей удавалось не так уж часто, потому что в математике я все-таки немного соображал, не смотря на свой явно гуманитарный уклон.

- Ну, что, Алексей, доигрался? Схватил «трояк» по алгебре в аттестат?

- Наталья Олеговна! Мне ваш трояк – по барабану!

- Ой, не ври! Ты же в мореходку собираешься, а там алгебра – профилирующий предмет! Без экзаменов тебя не возьмут! Будешь сдавать! А вдруг завалишь?

- Наталья Олеговна, о чем вы говорите? Какие экзамены? У меня в кармане направление от Беломорско-Онежского пароходства, меня зачисляют как продолжателя семейной морской династии в третьем поколении! А вы тут лепите про алгебру! Кому она нужна ваша алгебра?

- Вот так всегда! – вскипела Наталья Олеговна: - Нормальные ребята не могут поступить, а эти везде по блату проходят!

- Ну, вы не очень-то горячитесь. Как раз нормальные поступают, а «любимчики» на первых экзаменах рубятся. Кстати, я в этом году и не собираюсь поступать. Мне в армию через три месяца…

- Скажи еще, что ты в армию пойдешь! Никогда не поверю!

- А мне ваша вера не больно нужна. Только в армию я все равно пойду.

Мы устроили себе выпускной вечер с помощью наших родителей и лояльных учителей. Было, может, не так весело, зато душевно вдвойне. Мы не употребили ни капли спиртного, хотя руководство школы с ужасом ждало, что мы упьемся вдрызг и разнесем полпоселка. А мы просто гуляли до утра, пели песни под гитару у костра на окраине поселка и грустили. Все-таки, что бы там ни говорили, наши классы были не только самыми плохими, но и самыми дружными. Хотя так говорят по окончании школы абсолютно все… Впрочем, время нам такое выпало – не самое радостное и не самое легкое. На дворе стояло лето 1985 года, Горбачев уже издал антиалкогольный указ, в воздухе пахло перестройкой, самые смелые говорили, что социализм в СССР не слишком-то удался. Так что нас можно было смело назвать последним выпуском эпохи застоя. Или первым – эпохи Перестройки.

- Знаешь, Леха, ненавижу эту школу… Ноги моей там больше не будет, - Игорь злобно швырнул в озеро свою потрепанную рыжую папку. Она жалобно хлюпнула, выпустила пузырь и пошла ко дну. Надо же! А такая была живучая! Семь раз ее Игорь под «КрАЗ» бросал, бил, пинал нещадно – выжила. А тут с первого раза ко дну пошла. Да, наверное, Игорь уж точно в школу больше не зайдет…

Пацаны лежали на краю речного обрыва и грелись на солнцепеке, лениво подставляя горячему июльскому светилу, то левый, то правый бока: худые, ребристые, как стиральная доска, загорелые и без того до темно-коричневого цвета. Они были одинаково оборваны, худы и стрижены «под ноль». Вейкко, старший из братьев, вздохнув глубоко, повернулся на живот, отщипнул травинку и, задумчиво пожевывая ее, произнес:

- Через две недели морошку можно будет собирать…

- Ага, - отозвался средний – Вилхо, – Если снова градом не побьет.

- Не каркай. Не должно побить. – Вейкко задумчиво посмотрел на безоблачное небо, будто там искал подтверждение своей правоты.

Вилхо тоже перевернулся на живот и без особого энтузиазма обратился к брату:

Пошел уже третий год, как братья вернулись вместе с матерью и младшим братом Тойво из архангельской эвакуации в родную деревню; вот уже два года, как война закончилась, а голод все не отступал, шел следом за людьми, косил слабых, больных и немощных, а остальных заставлял думать только о том, где и как раздобыть хлеб насущный. Вейкко шел тринадцатый год, Вилхо был на три года младше, а Тойво только что исполнилось восемь. А вот, кстати, и он, несется, шлепая босыми ногами по утоптанной тропе, и придерживает на ходу штаны.

- Пацаны! Эй, где вы там? Пацаны! – кричал Тойво, задыхаясь от быстрого бега.

- Что ты орешь, как резаный? – сурово урезонил младшего брата Вейкко, поднимаясь с земли, - Что опять стряслось?

- Там… Юркки… Юркки притащил миномет… Собирается рыбачить… Это… Рыбу стрелять…

- Глушить что ли? – Вилхо вслед за Вейкко подскочил с земли.

«Ух!» - только и сказал восхищенно Вейкко и рванул по тропе. Братья понеслись следом. Тойво, чувствуя, что не поспевает за старшими, на ходу кричал, куда следует бежать.

Юркки деловито пристраивал взводный немецкий миномет на небольшом взгорке, как раз вблизи того места, где река, делая крутую дугу, образовывала большую, тихую заводь, сплошь поросшую тростником и кувшинками. Излюбленное место толстобоких щук, плотвиной мелочи и жирных окуней.

Юрки – ровесник Вейкко – при появлении братьев и бровью не повел: некогда, мол, по пустякам отвлекаться, есть дела поважнее. Некоторое время братья молча наблюдали обалдевшими глазами за приготовлениями Юркки, затем Вейкко, не выдержав, спросил:

- Где взял – там уже нет, - последовал незамедлительный ответ.

Юркки молча кивнул в сторону. Поодаль на траве лежали четыре ящика цвета хаки, с какими-то непонятными желтыми и черными надписями и цифрами.

- А ты стрелять-то умеешь? – с последней надеждой спросил Вейкко.

Юркки обвел братьев медленным взглядом, сплюнул смачно и усмехнулся так, будто он стреляет из минометов всю свою сознательную жизнь, а тут какие-то молокососы позволяют себе в этом усомниться. Наглость!

- Уж не ты ли меня учить собрался? – это было сказано так, будто Вейкко брался за самое неблагодарное в своей жизни занятие.

Видя, что Вейкко проваливает дипломатическую миссию, в разговор вступил Вилхо:

- Юркки, а можно мы посмотрим? Если что надо – можем помочь…

- Чего смотреть-то… Тащите вон ящики, тут дел на всех хватит.

На этом «политические» диалоги закончились, Юркки, как обладатель такого богатства, был безоговорочно признан лидером, а братья приняты в общество минометчиков. Предвкушая славную рыбалку, пацанва, засучив рукава, принялась за работу. Это вам не крючками мелюзгу на червя тягать, тут как жахнешь, так ведро рыбы! Как жахнешь снова – так два ведра!

Юркки, не смотря на столь юные годы, был в Вокнаволоке личностью знаменитой. В отличие от Вейкко, Вилхо и Тойво он не успел эвакуироваться из родной деревни. В то памятное июльское утро, когда пограничники чуть свет заявились в избу, где Юркки жил вместе с двумя сестрами и матерью (отца арестовали еще в 38-м) и едва не пинками выгнали их во двор – эвакуироваться – Юркки удалось улизнуть и спрятаться на заднем дворе. Пограничники хотели было увести остальных, но мать так стала причитать, что те плюнули и отправились восвояси, взяв у матери клятвенное обещание, что она с детьми отправится в путь на своей лодке.

Пока собирались, все остальные жители, кого выловили военные, были уже в пути. Оставшиеся начали выходить из леса, погребов и сараев. На какое-то время в Вокнаволоке установилась тишина и полное безвластие. Только чадившие то тут, то там пожарища колхозного имущества, которые никто не думал тушить, свидетельствовали о том, что случилось нечто страшное. Горели конюшня и сеновал, сельсовет. Школа, сельпо и клуб уцелели только потому, что школьница, которую пограничники отправили поджигать строения, вернулась вся в слезах, сетуя на то, что уронила спички в лужу и ничего не смогла поджечь. Военные плюнули – пора было уходить – вот-вот финны нагрянут. В спешке и суматохе никто даже не поинтересовался, где девчушка воду нашла, ведь уже две недели стояла необычайная жара, и луж в деревне не было в помине…

Безвластие длилось недолго. Через некоторое время на дороге появились три человека на конях. Они постояли на краю деревни, посовещались о чем-то и снова уехали. На сельсовете по-прежнему лениво колыхался красный флаг, в воздухе пахло гарью пожарищ и созревающей на лугах травой, не было слышно ставшей как будто привычной далекой стрельбы.

Мать Юркки собрала детей, погрузила в лодку продукты, летнюю одежонку, оттолкнулась от берега, перекрестилась на дорожку и тронулась в путь. Так же не спеша по водной глади озера скользили еще четыре лодки.

Вдруг, как из ниоткуда вынырнул самолет и на бреющем полете облетел лодки. Он сделал один круг, помахал крыльями с голубыми свастиками, снова облетел лодки, опять помахал, затем, уйдя далеко вперед, дал очередь из пулеметов по воде. Что это означало, все разом поняли, лодки развернулись и направились к деревенскому берегу. Юркки с восхищением и страхом смотрел на самолет, раньше ему их не приходилось видеть, а сестры орали в голос. Им вторили бабы и девки с соседних лодок. Прикрикнув, по праву старшего мужчины в семье, на девчонок, Юркки с нетерпением стал дожидаться развития событий.

Самолет, покружив еще немного, улетел в сторону Ухты, и больше ничего интересного за целый день не случилось. Ночью тоже было тихо, только где-то далеко снова слышна была автоматная и винтовочная стрельба, а ранним утром выяснилось, что финны, окружив деревню со всех сторон, взяли ее без боя и всю разом. Правда, ночью кто-то снял с сельского совета флаг, и к моменту пробуждения Юркки обнаружил, что там уже полощется белое полотнище с голубым скандинавским крестом.

Юркки занимался дровами, когда во двор вошли два финских солдата, остановились, поздоровались и вежливо осведомились, есть ли кто дома.

- Значит, ты за хозяина будешь? – спросил один из солдат, званием, видно, постарше.

- Значит, так и будет, - подтвердил гордо пацан.

- Можем ли мы, хозяин, пройти в дом и поговорить с матерью?

Солдаты поднялись на крыльцо, разули ботинки, прислонили к стене винтовки и, постучавшись, вошли в дом. Юркки задержался у порога. Так хотелось рассмотреть поближе настоящие винтовки, аж чесалось во всех местах. Однако, долго задерживаться он не мог – хозяин ведь, и зашел в дом спустя минуту.

Солдаты сидели на лавке у входа и спокойно, как ни в чем ни бывало, разговаривали с матерью. Сестры выглядывали с печи испуганно-любопытными глазенками.

- Не надо ничего бояться. Военные не причинят вам никакого вреда. Живите так же, как жили раньше. Мы не тронем ваше хозяйство и припасы, напротив, если хотите, правительство Финляндии может помочь вам приобрести скот или заработать деньги. Нам нужны рабочие руки. Однако, предупреждаем, что сотрудничество с Советами будет расцениваться, как действие против нас и соответственно наказываться. Это пока все. Ничего не бойтесь, мы ваши друзья. Через некоторое время на сходе села вам все расскажут и объяснят.

Мать молча кивнула головой и пригласила солдат перекусить. Те вежливо отказались, сославшись на то, что им еще надо обойти несколько домов.

Так началась жизнь в оккупации. Присутствие финнов особо не тяготило, и к осени к ним все уже привыкли. Конечно, было страшно, но не страшнее, чем при советской власти, когда за одно неосторожное слово (а то и просто так) можно было попасть под расстрел. Неприязнь к оккупационным силам пришла к Юркки осенью, когда финны объявили об открытии школы. Этого еще не хватало! Юркки был просто счастлив от мысли, что школа из-за войны отменяется, а тут – на тебе! Снова!

Учится, было неинтересно. Тем более, что никто не снимал с Юркки хлопот по хозяйству, а их всегда – хоть отбавляй, ведь с сестер толку пока не было, по хозяйству им ничего не поручишь, разве что мелочь какую…

То, чему учили в школе, Юркки пережевывал с трудом. Какие-то никому не нужные глупости о Великой Финляндии от моря до моря, о священной войне и прочее, и прочее. В математике он и вовсе плохо разбирался, а потому любимым предметом Юркки стало рисование. Рисовать он умел и любил. Именно случай на уроке рисования сделал из Юркки героя легендарного…

Учитель рисования, швед по происхождению, был человеком весьма уравновешенным. Во всяком случае, он не запрещал детям рисовать то, что им нравится и то, что с войной и политикой никак не связано. Но на одном из уроков рисования ему пришлось обратить внимание на Юрки, который старательно, соблюдая симметрию, выводил синим карандашом на чистом листе бумаги свастику. Учитель внимательно проследил за точными и старательными движениями подающего надежды художника и ласково потрепал его по голове. Юркки учтиво улыбнулся.

Велико же было изумление и негодование учителя, когда в конце урока парень сдал законченное произведение, на котором, кроме свастики, красовался бесстыжий зад костистой пегой коровы, которая производила выделение навоза аккурат на ровненькую голубую свастику – гордый символ финских ВВС.

Педагог просто онемел от нахлынувших на него чувств, и чувства эти были отнюдь не положительного толка, судя по тому, как он резво схватил Юркки за шиворот и потащил к директору школы. Тот был человеком военным, и патриотические чувства карельского парня ему были, в общем-то, понятны. Без особых церемоний он освободил Юркки от школьной повинности и наградил на удивление малой порцией плетей. Получив свое, Юркки удовлетворенно отправился домой, радуясь, что на этом его страдания в ненавистной школе закончились. Но он жестоко ошибался.

Слух разнесся по деревне с оглушительной скоростью. Вслед за сельчанами о проделке школьника узнали власти и военные. Вскоре дома у Юркки стали появляться разные чины, которые подолгу беседовали с его матерью. В конце концов, они так перепугали бедную женщину, что та слезно умоляла сына вернуться в школу и просить прощения. В школу Юркки вернулся, но извиняться так и не стал. Впрочем, его простили и без этого. Но до конца оккупации он числился в числе неблагонадежных, что, впрочем, не сильно сказывалось на самолюбии подростка. А среди сверстников и, тем более, малышни, он стал, чуть ли не национальным героем…

- Вроде все готово, - Юркки придирчиво осмотрел изготовленный к стрельбе миномет и деловито покрутил рычажки наведения.

- Отойдите подальше, заткните уши и откройте рты, - распорядился «командир» расчета.

- А рот-то зачем открывать? – осведомился Вейкко, подозревая, что Юркки просто издевается над ними.

- Чтоб не оглохнуть. Уши как ни затыкай, все равно звук пройдет, а через открытый рот он и выйдет хорошо, - пояснил Юркки на полном серьезе и, видя, что ему не верят, добавил: – Мне один финн говорил. Артиллерист…

Это был железный аргумент. Юркки прожил всю войну вблизи фронта и знал об оружии гораздо больше, чем пацаны из эвакуации.

Вейкко, Вилхо и Тойво не стали медлить, отошли метров на десять, залегли в траву и дружно раскрыли рты на всю ширину, заткнув при этом уши так, что пальцы вошли в них по второй сустав.

Юркки опустил мину в ствол и зажмурился. Миномет жахнул довольно сильно. Юркки обдало тугой волной воздуха, в ушах зазвенело, выстрел эхом отдался в груди. Через несколько секунд раздался отдаленный вой и хлопок взрыва за дальней излучиной реки. Но Юркки не обращал внимания на то, куда летят мины. Он так увлекся стрельбой, что очнулся только после пятого или шестого выстрела, когда понял, что миномет бьет не только не по реке, а по берегу, но еще и километром ниже того места, которое планировалось обстрелять.

После поправки и корректировки положения орудия, взрывы сместились ближе к заводи, пара мин попала и в реку, вызвав бурный восторг у минометчиков. Пацаны уже сгрудились у миномета и только открытые рты да блестящие глаза говорили об остатках страха.

- Надо его дальше отнести, - горячо доказывал Вейкко. – Тогда как раз в заводь попадем.

- Зачем тащить, надо ствол выше поднять и почти прямо поставить, - возражал Вилхо. – Тогда мина вверх полетит, а потом вниз и попадет в заводь.

Юрки тем временем настраивал положение ствола.

- Разойдись, - рявкнул он и послал в ствол очередную мину.

На этот раз взрыв шарахнул прямо в заводи так, что пацанов обдало мелкими брызгами водяной пыли. Под дружное «Ура!» еще четыре мины подняли ил и грунт со дна реки. Рыбалка кончилась, потому что кончились мины.

- Все. Больше нету, - огорченно вздохнул Юркки. – Пошли рыбу смотреть?

Немного огорченные скорым завершением веселья пацаны отправились к берегу реки. Их радости не было предела, когда на поверхности мутной воды они увидели с десяток крупных щук, огромное количество окуней, плотвы и щучек поменьше. Опять дружное «Ура» огласило округу, и пацаны, скинув портки, ринулись в воду собирать улов.

Они не сразу увидели, как из-за поворота реки выплыла лодка. Дед Теппана, сидевший на веслах, своим единственным глазом смотрел на пацанов, и его взгляд ничего хорошего не предвещал. Ах, если бы они знали, какие страшные мгновения пережил дед Теппана всего пятнадцать минут назад, они бы не собирали так весело эту проклятую рыбу, а бежали бы домой во все лопатки, пока никто не пронюхал про рыбалку с минометом.

Дед Теппана был личностью незаурядной. Его незаурядность выражалась в том, что он вечно попадал в анекдотичные ситуации, и о нем говорила вся округа. Как и Юркки, дед в эвакуацию не поехал. Отказался наотрез, заявив, что у него больная поясница. Свой дом он обязался защищать от супостата до последней капли крови, но такой жертвы от него никто не потребовал. Лишь на пятый день оккупации, когда Теппана уже устал мерить с берданкой на плече свой двор шагами, к нему заявился какой-то финский полувоенный чинуша. К несчастью он был безоружным и правила приличия заставили деда пригласить супостата в дом. Впрочем, последнего интересовали дела совсем не военные: как дед живет, кем был при советах, не жалуется ли на произвол новых властей, не нужно ли ему чего от оных? Дед от услуг отказался, честно рассказал, что до войны работал в колхозе пастухом и конюхом, а теперь сидит себе дома и ухаживает за двумя лошадьми, списанными из колхоза, как и он, по старости. Чиновник что-то записал, вежливо откланялся и был таков.

Следующая встреча с финскими властями чуть не перешла в военное столкновение. В один прекрасный летний день два солдата вошли во двор к Теппана и в ультимативном порядке потребовали лошадей, объяснив, что конная сила им нужна для того, чтобы вытащить из грязи машину высокого военного начальника. Теппана воспринял это как издевательство и произвол, и с помощью своей берданки буквально выпинал солдат со двора. Те, к своему стыду, были без винтовок, а потому не могли ответить даже на ржавую дедову берданку более вескими аргументами.

Отбив первую атаку Теппана изготовился к долгой битве. И не ошибся. Через двадцать минут у дома стояло отделение финских автоматчиков под началом бравого капрала, который вновь потребовал у деда лошадей. Теппана грязно выругался из сеней, выбрав самое непристойное финское выражение, поминающее черта, его родственников и процесс продления чертовского рода, и выстрелил в чугунок, что висел, правда, на другом конце двора. Чугунок, жалобно, квякнув, разлетелся на куски, сраженный круглой, катанной лично дедом, пулей. Автоматчики залегли, и Теппана явственно услышал лязг передергиваемых затворов.

К счастью капрал оказался парнем не только бравым, но и битым, а еще уважающим старость. Он резко скомандовал солдатам отставить и завел с Теппана разговор о том, стоит ли его упрямство той жертвы, которую он намерен заплатить? Ведь лошадей у него никто не отнимает, а просто просит на временное пользование, и сегодня же обе парнокопытные твари будут возвращены законному владельцу.

Теппана гордо вышел на крыльцо и заявил громогласно, что добровольно он лошадей не отдаст, а если господа из Финляндии хотят пользоваться колхозным имуществом, даже списанным по состоянию здоровья и души на пенсию, пусть принесут соответствующую бумагу от председателя колхоза, который нынче в эвакуации. Если еще не посадили или не расстреляли по пути.

Капрал понял, что перешибить маразм деда ему не удастся, и пошел на хитрость. Он ответил что, может быть, пока финские войска не поймали председателя колхоза, подойдет какая-нибудь оправдательная бумага от финских властей? Теппана подумал и ответил, что подойдет. Пусть только там будет написано, что скот у деда отобран насильно и без его на то согласия и обязательно, чтобы стояла печать.

Через четверть часа бумага была составлена. Теппана вдохновлено продиктовал текст, капрал старательно написал, с трудом сдерживаясь от смеха, вынул из полевой сумки печать и тщательно прилепил ее к бумаге. Дед придирчиво осмотрел бумагу, попросил еще одну печать – в другом углу, и аккуратно свернул листок.

Капрал поинтересовался, все ли он правильно написал, на что Теппана ответил: «Сойдет. Я все равно читать не умею. Мне главное, чтобы печати красивые были». Обалдевшие вконец финны взяли лошадей, и ушли по своим делам. Только на следующий день, когда гужевой транспорт был давно возвращен деду, до солдат дошло, как красиво он над ними поиздевался. Долго еще по округе ходила, обрастая легендами, история о том, как дед Теппана весь вокнаволокский гарнизон поставил в ружье и остался-таки при своих интересах. Наказывать старика никто не решился, да и не желал, наверное, больно уж красиво он обвел солдат вокруг пальца.

Еще более смешная история произошла в конце войны, когда на постой к Теппана направили финского офицера. Тот пришел с уже заготовленной бумагой с жирными печатями, и потому деду не пришлось вытаскивать из чулана свою берданку.

Офицер вел спартанский образ жизни, был неприхотлив в быту, не болтлив и не любопытен, чем снискал некоторое уважение деда. Как-то раз офицер попросил Теппана поставить сети – рыбки свежей захотелось, пообещав к столу мясных консервов. Дед, конечно, рыбы наловил, но весь вечер потом жаловался на ноги. Болят они в лодке, потому как босой дед, а в его годы босым на озеро никак нельзя выходить. Офицер сжалился над дедом и разрешил ему надевать свои сапоги на время рыбалки, добавив, что предварительно деду следует ноги-то вымыть и портянками замотать. Так и пошло дело: как Теппана на рыбалку, так сапоги офицерские одевает. Жаль только финн попался больно уж экономный – никак не дарил старику сапоги, хотя у него была и вторая пара, и ботинки еще…

В один прекрасный момент деду надоело такое положение дел. Сапоги требовали срочного решения своей судьбы: ведь, судя по слухам, не сегодня, так завтра финны пойдут домой. Неужто и сапоги отправятся в Финляндию? Этого Теппана допустить не мог, больно уж свыклась нога с добротной обувью! И пошел Теппана на хитрость. По возвращении с рыбалки взял, да и зачерпнул сапогами воды, и штаны заодно промочил. Пришел домой, и давай перед офицером катятся. Прости, мол, меня старого дурака, загубил я сапоги по дурости старческой. Не догреб до берега, так писать хотел, что описался прямо в лодке. А встать, да за борт нужду сделать не могу – старый больно и ноги дрожат… Вот и описал сапоги офицерские… Ну да ничего, это дело поправимое, сейчас Теппана их помоет в озере и они, скорее всего, не будут пахнуть. Хотя моча у старика, ох, вонючая…

Офицер замахал руками и почти криком заорал, чтобы Теппана вынес вон сапоги и в дом не вносил. Пусть делает с ними, что хочет – хоть моет, хоть в огне палит, лишь бы в доме этой дряни больше не было. Этого Теппана и добивался. Он еще извинялся некоторое время, слезу даже пустил. Знал бы офицер, что это слезы радости… Но финн лишь махнул рукой, дескать, что поделать, бывает, возраст ведь.

Сегодня Теппана решил-таки навести порядок на мельнице. Она досталась ему в наследство от отца, а тому – от деда. Ввиду своей ветхости мельница не представляла большой материальной ценности, и потому советская власть у Теппана ее не отняла – кому нужен этот хлам, к тому же неработающий? Однако, нет-нет да напоминали деду то председатель колхоза, то парторг о его частнособственничестве, о подкулачничестве и не слишком лояльном отношении к советской власти.

Теппана же использовал родовую мельницу как мастерскую, да сарай для хранения рыбацких снастей. На большее она уже не годилась.

Теппана жил бобылем, его жена давно померла от легочной горячки, а детей им Бог не дал. Дед не очень-то жаловал порядок, особенно в подсобных помещениях, а потому на мельнице кавардак был страшный. Вот и решил дед немного прибраться, а ближе к вечеру кинуть сети.

Равномерно распределив мусор и хлам по всему помещению, Теппана посчитал, что, в общем и целом, порядок наведен, и занялся переборкой сетей. Даже в тени навеса чувствовалась жара. Кузнечики и те перестали стрекотать, только оводы да слепни носились в воздухе, ошалев от духоты. Время от времени в знойной тишине раздавались смачные хлопки челюстей собаки по кличке Рякки, которая пыталась на лету ловить назойливых насекомых. Рякки – старый пес с давним славным прошлым лайки, чудом затесавшейся в его род, - был единственным спутником жизни Теппана. Пес и дед сильно походили друг на друга: оба ходили как-то боком и не обращали внимания на неинтересных им людей и собак в деревне. И у того, и у другого были одинаково хриплые голоса и тяжелый взгляд, правда, Рякки, в отличие от хозяина, имел в наличии оба глаза. Теппана же левого лишился еще в первую Мировую войну, куда его угораздило-таки попасть. Воевал Теппана во Французском батальоне, в одном из боев потерял глаз и попал в плен к немцам. После войны вернулся в родную деревню с Георгием на груди и изуродованным лицом, за что быстро получил кличку Репалех Теппана (Рваный Теппана). О своих военных приключениях дед никому не рассказывал, но достаточно было сходить с ним на охоту и посмотреть, как Теппана стреляет, чтобы понять, почему у деда такой тяжелый взгляд и за что он получил Георгиевский Крест…

Услышав противный, свистящий шелест мины на излете, Теппана не поверил своим ушам. Зато ему пришлось поверить взрыву, ударной волной которого деда зашвырнуло прямо в сети. Пока дед, чертыхаясь и искусно ругаясь, пытался выбраться из сетей, прилетела вторая мина. Она шлепнулась возле самого берега и рванула в воздух кашу из тростника, воды и суглинка. Третий взрыв Теппана уже почти не слышал: в ушах стоял невообразимый звон, но зато он прочувствовал его тротиловый эквивалент своей грудной клеткой.

Собака металась по двору, не зная, куда бежать от обстрела. Всякий раз, когда Рякки выбирал какое-либо направление, на его пути вырастал сноп пламени, дыма и земли. Теппана бегать не мог, и потому, тихо ругаясь, лежал на земле, уткнув нос в траву и доверив свою душу господу.

После короткой паузы обстрел сместился в сторону, потом совсем прекратился. Потихоньку и дед начал приходить в себя. Рякки, воспользовавшись передышкой, рванул в деревню, до которой было всего километра полтора.

Теппана понимал, чьих рук это дело. Еще утром он видел Юркки, который деловито сновал по тому берегу. Решив разобраться, в чем дело и всыпать пацанам по первое число, Теппана столкнул на воду лодку и поплыл вверх по течению. В это время обстрел возобновился. «Пристрелялись, однако», - подумал дед, подивившись тому, как быстро пацаны сладили с грозным боевым оружием. Для чего им понадобилось палить из миномета, Теппана догадывался, так как сам не раз «рыбачил» найденными в лесу гранатами.

Подплыв поближе к пацанам, которые в азарте рыбной ловли в упор не заметили лодки, Теппана рявкнул так, что его открывшиеся было уши вновь заложило от собственного крика.

Первым от ступора очнулся Тойво. Он рванул к берегу так шустро, что остальные пацаны догнали младшего уже метрах в двухстах от места событий. В деревню неслись молча. Только теперь до них дошло, что в зону обстрела попала дедова мельница, да и в деревне наверняка слышали минометную канонаду. Теперь уж точно не миновать грандиозного скандала с привлечением общественности, а может быть и милиции. От одной такой мысли прошибал холодный пот.

На окраине деревни братья расстались с Юркки и огородами пробрались домой. Матери дома не было. Братья взобрались на печь и замерли в ожидании развязки.

- Не хнычь. Молчи – и все тут. С тебя спрос маленький. Мы сами что нужно скажем. Главное – слезы не пускай раньше времени, - поучал брата Вейкко.

Вилхо нервно крутил головой, и все время выглядывал с печи. Где же мать? Что ее так долго нет?

По тому, как мать входила в сени, братья поняли, что развязка близка.

- А-вой-вой! Вы меня со свету сживете, в могилу загоните! Что же вы опять удумали? Позор-то, позор-то какой – на всю деревню прославились!

Этой тирады было достаточно, чтобы Тойво на печи завыл в голос и сдал с потрохами всю артиллерийскую команду.

Мать долго причитала, сетуя на то, как ей трудно воспитывать трех сорванцов без мужа, который еще в 41-м погиб под Вязьмой. На то, что жизнь такая тяжелая, а тут еще и это горе на нее свалилось, на то, что никак пацаны взрослеть не собираются, что старшему пора уже девкам подолы задирать, а он все по оборонам скачет, всякое страшное железо в дом тащит, от которого потом одни неприятности.

Закончила она тем, что утерла фартуком глаза и сказала притихшим на печи сыновьям:

- Ждите теперь военных гостей. Что вы им говорить будете – не знаю, но лучше правду говорите.

Военные как будто ждали этой фразы. После громкого, требовательного стука в дверь на пороге возник крепко сложенный лейтенант-пограничник.

- Здравия желаем, хозяйка! Ну, где твои артиллеристы?

Пацаны, ни живые, ни мертвые, спустились с печи. Лейтенант сурово переводил взгляд с одного на другого. Два солдата мрачно переминались с ноги на ногу за спиной офицера. Вейкко отметил про себя, что солдаты без автоматов, значит, арестовывать их сегодня не будут.

- Выходите во двор, там поговорим, - распахнул лейтенант двери в сени.

Велико же было удивление братьев, когда во дворе они увидели не кого иного, а Юркки. Тот сидел на чурке и мрачно косился на еще двух солдат, приставленных к нему, как бы для охраны.

- Ну, что, бродяги, теперь весь расчет в сборе? Рассказывайте, где миномет раздобыли, где мины нашли, как стрелять научились?

- Они тут ни при чем. Это я миномет нашел и мины тоже. Там еще есть. А они просто рядом проходили и посмотреть остались…

- Рассказывай сказки! А как же ты этот миномет один из лесу притащил, да еще с минами? – расхохотался лейтенант.

- А зачем его с лесу тащить, если я его на берегу реки и нашел. Я же говорю – там еще семь штук этих минометов лежит, разобранных, в ящиках и мин в коробках железных полно. Никуда и тащить не надо – собирай, да пали.

- Постой, постой, как это – на берегу? – лейтенант стал совсем серьезным. Он судорожно стал рыться в полевой сумке в поисках карты. – На карте сможешь показать, где это?

- Вот тут, - ткнул Юркки в карту. – Там вход в блиндаж замаскированный. Его в иван-чае не видно, надо со стороны леса смотреть. Дверь не заперта. Там растяжка была, я ее снял. И на ящиках еще одна была.

Лейтенант аж присвистнул от удивления. Теперь он смотрел на Юркки почти с уважением. Лейтенант не глядя протянул карту одному из солдат:

- Шишкин, все слышал? Бегом с картой в часть, пусть высылают на место взвод с машиной и саперами. Бегом, Шишкин! – звонко крикнул лейтенант, видя, что солдат побежал не слишком резво.

- Да, ребята, наворотили вы дел! Чуть человека не убили! Кто же это вас надоумил – рыбу глушить? – задал лейтенант вопрос, который даже ему самому показался глупым.

- Ну, что ж, будем теперь проводить демилитаризацию всей деревни. Знаете, что такое демилитаризация?

- Это, ребятки, разоружение. Так что сдавайте сами свои арсеналы, пока есть возможность сделать это мирным путем. Если не сдадите так, будем говорить по-плохому – через милицию и сельсовет…

На второй день пограничники и сельские власти собрали жителей Вокнаволока на сход. Мероприятие проходило у старых амбаров, где собралась почти вся деревня. Председатель сельсовета предоставил слово пограничному начальнику, который для начала провел политинформацию и рассказал о ситуации в мире. Затем он плавно перешел к теме мирного урегулирования жизни на освобожденных территориях. Для этого, как отметил командир, всем жителям Вокнаволока необходимо сдать военным все оружие, которое они собрали в лесу. И боеприпасы тоже. Времени на все отводится неделя. Дальше будет хуже и тех, кто не сдаст оружие добровольно, будут наказывать.

Начальник не сказал, каким образом накажут ослушавшихся, но никто особо не сомневался, что накажут жестоко. Это у нас работает исправно.

Председатель утер пот большим, как газета «Правда» платком, и громко высморкавшись в него же, сказал просто:

- Мужики, тащите оружие в сельсовет и у пацанов поотбирайте, иначе не миновать беды. Вчера вон «минометчики» чуть Теппана не подорвали. Хватит уж воевать-то. Настрелялись, на хрен, за четыре-то года!

Оружие понесли. Тем более что каждый ствол и килограмм патронов обменивали на американскую тушенку. Но пограничники не учли, что сельчане понесут и тяжелое вооружение, потому нормы обмена пришлось срочно пересматривать.

- Ну, ни хрена себе – за ствол банку тушенки! А если это ствол от пушки? – возмущался фронтовик Игнат, списанный с фронта по ранению в правый глаз.

- За пушку пять банок с ходу дадим, - хохотнул лейтенант-пограничник, сидевший на приемке огнестрельного «товара».

- Не, я так не согласен. Давай ящик – притащу пушку и восемь ящиков снарядов к ней.

Лейтенант присвистнул и отправил посыльного к командиру за нормой отпуска тушенки в обмен на артиллерию. Сам же стал вяло торговаться. Впрочем, он быстро сдался и Игнат отправился за своим трофеем.

Через три часа у сельсовета показалась запряженная в «сорокапятку» лошадь, которую вел под уздцы гордый Игнат. Пушка выглядело вполне сносно, только щиток побит пулями да осколками. К лафету были привязаны и ящики со снарядами.

- Стреляет, стреляет, я пробовал, - рассказывал Игнат удивленным пограничникам, окружившим пушку. – Только не все снаряды приволок, надо второй рейс делать.

Озадаченный сообщениями посыльного, на приемный пункт явилс

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: