Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







ГЛАВА ТРЕТЬЯ. УГОЛОВНОЕ ПРАВО





I. Преступление

Понятие о преступлении в древнее время существенно отличается от нашего. Теперь на преступление установился формальный взгляд: под преступлением разумеется действие, нарушающее установленный государством порядок, а так как порядок этот определяется законом, то преступление есть нарушение закона. Понимаемое в таком смысле преступление есть понятие формальное. Внешняя форма преступного деяния есть всегда насилие или обман. По отношению к человеку, против которого преступное деяние направлено, преступление является всегда с характером принуждения. В насилии принуждение очевидно; обман есть также принуждение воли, но замаскированное. Преступление вменяется человеку в вину; вменение имеет место тогда, когда нарушение закона является результатом сознательной воли совершившего, когда человек хотел достигнуть именно тех преступных целей, которых достиг, когда у него было предвидение последствий совершаемого. Среди нарушений закона различают уголовные правонарушения и гражданские. Человек, напр., может не заплатить долга своего, не сделать того, к чему он по договору обязался. Это тоже нарушение права, но оно не рассматривается как преступление; это гражданское правонарушение. Уголовное правонарушение ведет к наказанию, которое и составляет предмет уголовного права; а гражданские правонарушения к наказаниям не ведут, а только к вознаграждению убытков. Где же, спрашивается, граница между уголовным и гражданским правонарушением? Этот вопрос в науке очень спорный. Один из весьма распространенных взглядов на этот предмет, высказанный первоначально Гегелем, состоит в следующем: уголовное правонарушение отличается от гражданского качеством воли человека. В гражданском правонарушении человек не отвергает правового порядка в принципе. Тут, собственно, спор идет о понимании права. Я не плачу потому, что в мою пользу говорят такие-то и такие-то обстоятельства и такие-то законы (по крайней мере, как я их понимаю); а противник мой говорит, что я должен заплатить на основании таких-то обстоятельств и при таком-то понимании закона. Спорят о праве собственности: один говорит, что известные вещи принадлежат ему по завещанию, а другой, что это завещание незаконно и что он собственник этих вещей на основании наследования по закону. Оба опираются на правовой порядок. Такова особенность гражданских правонарушений. В уголовных правонарушениях дело идет о непризнании правового порядка в принципе. Человек украл, убил, ограбил кого-нибудь, - ни на какой закон сослаться он не может, тут порядок, установленный государством, нарушается в принципе.

В древнее время встречаемся с совершенно иным взглядом на преступление, а именно, преступление рассматривалось как материальное зло. Самое слово "преступление" не было еще известно. На языке Русской Правды преступление носит наименование "обиды". В этом наименовании отражается взгляд на преступление, как на материальный вред. Кто-нибудь "обижен" - т.е. претерпел нечто неприятное, это и есть преступление. При формальном же воззрении - преступление может быть деянием никому не обидным. Статья 6-я I ред. обидой называет нанесение ран.

Уголовные и гражданские правонарушения в древности не различались; всякое правонарушение, как убийство, так и неплатеж долга, одинаково называлось обидой. Статья 20-я I ред. обидой называет неплатеж долга и полагает за это наказание.

Принимался ли во внимание в древности момент сознательной воли? Вопрос этот является весьма спорным. По отношению к нему существуют два воззрения, из которых одно ведет свое начало от немецкого писателя Рогге, автора сочинения под заглавием: Ueber das Gerichtswesen der Germanen. 1820. Этим сочинением он произвел в свое время сильное впечатление. По его мнению, древний человек обращал свое внимание исключительно на материальный вред, а не на участие в деянии воли преступника; пострадавшему от преступления вовсе не было дела до того, хотел ли виновный совершить преступное действие или нет. Это воззрение применяют и к состоянию нашего права эпохи Русской Правды; говорят, что в эту эпоху совершенно не различались преступления, совершенные с сознанием цели совершаемого и без такого сознания; а также не различались преступления, совершенные малолетними и совершеннолетними, умалишенными и людьми, находящимися в здравом рассудке; кем бы ни было совершено обидное деяние и при каких бы то ни было условиях, оно одинаково влекло за собой наказание.

Противоположное этому воззрение высказал Вильда в чрезвычайно важном для истории права сочинении: "Das Strafrecht der Germanen". 1842. Возражая против изложенного мнения Рогге, Вильда говорит, что нельзя отрицать того, что чем ниже человек стоит в своем развитии, тем он более похож на ребенка; при недостаточном умственном развитии он может выражать свое неудовольствие даже по отношению к камню, на который нечаянно наткнулся. Но, продолжает Вильда, все-таки невозможно допустить, чтобы было время, когда человек вовсе не различал деяний по характеру участия в них воли. На какой бы низкой ступени человек ни стоял, он не мог совершенно смешивать деяния случайные и неслучайные. Вильда, однако, не всех убедил, и после издания его сочинения некоторые ученые продолжают высказываться в смысле Рогге; сюда принадлежат: Миттермайер в изданном им учебнике Фейербаха, Бернер и др. Действительно, Рогге совершенно прав, но только его мнение верно по отношению к самой глубокой древности. Некоторые сведения, собранные путешественниками о дикарях, прямо указывают на то, что первоначально человек вовсе не различал случайных деяний от деяний неслучайных. Так, напр., о некоторых дикарях рассказывают, что они мстят не только людям, но животным и даже неодушевленным предметам. Если тигр разорвет человека, то семейство его считается отверженным до тех пор, пока оно не отомстит за смерть родственника и не убьет тигра. Если дерево упадет и убьет кого-нибудь, оно считается виновным и подвергается наказанию, состоящему в том, что его раскалывают в щепки. Следы таких воззрений сохраняются и при некоторой степени развития общественной жизни. Царь Кохинхины выставил к позорному столбу ладью за то, что она плохо исполняла свою обязанность и плывшие в ней потонули. По законам Зороастра собака за укушение лишается правого уха, за повторение - левого, а потом - хвоста, лапы и, наконец, жизни. Указания на остатки таких же воззрений находят и в священных книгах евреев. По законам Моисея, бык, который забодал кого-нибудь, побивался камнями и мясо его не шло в пищу. По этому поводу возникал даже спор о том, как казнить быка: может его убить каждый или следует его судить, а потом подвергнуть наказанию. Ученые талмудисты пришли к тому убеждению, что прежде должен состояться суд. Следы подобных воззрений встречаются и в германских законах. В законах салических франков приводится такой случай: животное забодало кого-нибудь. От хозяина требовалась уплата почти полной виры, как за убийство: он должен был уплатить 3/4 виры или 1/2, а, кроме того, отдать самое животное. В новых списках Салического закона эта статья уже изменена, а именно, хозяин подвергался штрафу только в том случае, если он знал, что животное опасно, и не принял мер, чтобы предотвратить несчастный случай. Во Франции в 1313 г. бык, поколовший человека, был судим и приговорен к повешению. Там же в XVI в. духовные суды приговаривали гусениц, истреблявших посевы, к удалению в течение 6 дней, а в случае неповиновения им угрожали проклятием. У англичан еще не так давно был такого рода случай: лет 70 или 80 тому назад боевой петух ранил полуторагодовалого ребенка, который и умер от раны; петух за это был казнен. Так же в начале прошлого (XVIII) века в Англии состоялась отмена обычая, по которому ответственности известного рода подвергались даже неодушевленные предметы, причинившие человеку какой-нибудь вред. По этому обычаю, напр., колесо, причинившее смерть, отдавалось Богу, т.е. конфисковывалось и продавалось в пользу бедных. Это - факты переживания, запоздалый остаток очень древнего быта, корень которого один с приведенными выше обычаями дикарей. Итак, должно признать, что человек начал с совершенного безразличия между умышленными и случайными деяниями. Объяснение этому надо искать в недостаточном умении первобытного человека анализировать наблюдаемые им явления. Он одухотворял все, его окружающее: и животных, и растения, и воду, и даже камни. По его мнению, они были способны к таким же действиям, какие совершал он, а потому он и их считал виновными. Понятия же умышленности и случайности были совершенно вне сферы его понимания. Но будет неправильным переносить во всей строгости этот взгляд в исторические времена, от которых сохранились древнейшие юридические памятники. В Германии в эпоху, к которой относятся варварские законы, появляется уже анализ деяний с точки зрения воли, хотя еще в очень слабой степени. В Русской Правде также видна уже попытка различать деяния по степени участия в них злой воли. Так, ст. 5,9 и 10-я III ред., говоря об убийстве, соединяют разные последствия с убийством, смотря по тому, какое это убийство. В этих статьях говорится о двух видах убийства, а именно - об убийстве "в разбое" и об убийстве "на пиру", "в сваде", т.е. в ссоре (ст. 1-я II ред. говорит об убийстве "в обиду" в противоположность к убийству "в разбое", о котором идет речь в ст. 2-й). Под убийством в разбое, без всякой ссоры, разумелось умышленное убийство, совершенное с корыстной целью. Такое убийство считалось в эпоху Русской Правды более тяжким преступлением и влекло за собой более важные последствия, чем убийство на пиру ив сваде. В это древнее время пиры сопровождались неумеренным употреблением горячительных напитков. Разгоряченные вином пирующие нередко вступали в драку, которая иногда оканчивалась смертью. Такое убийство влекло за собой более легкое наказание, чем убийство в разбое, потому что убийца не имел намерения совершить убийства, а, будучи в возбужденном состоянии, подрался и нечаянно убил, неосторожно ударив. Есть и еще статьи в Русской Правде, указывающие на различие преступных деяний по степени участия злой воли, - это статьи, относящиеся к кражам домашних животных (ст. 53 и 54-я III ред.). Русская Правда различает кражу из закрытого помещения от кражи "в поле". В первом случае кража наказывается строже, так как, надо думать, здесь обнаруживается больше злонамеренности, воля преступника была упорнее, чем во втором: вору приходилось одолеть некоторые препятствия для того, чтобы украсть из клети (быть может, ломать замок, дверь и т.д.), между тем как во втором случае вор угнал коня с поля, потому что не было к тому препятствий.

Материальный взгляд на преступление начинает изменяться с принятием христианства. Духовенство вносит новое воззрение - формальное, преступление становится нарушением предписаний, именно предписаний церковных. Этот формальный взгляд на преступление нашел свое выражение сначала только в церковных уставах Владимира св. и Ярослава. В уставе Владимира запрещаются многие деяния только потому, что они не допускаются церковными законами, напр., моление у воды, волшебство и проч. Преступлением считалось отправление обрядов языческого богослужения. Эти обряды не причиняли, конечно, никому материального вреда, но исполнение их воспрещалось и наказывалось потому, что они были не согласны с учением церкви. Благодаря тому же влиянию духовенства к воззрению на преступление начинает примешиваться чисто религиозный оттенок: преступление называется "грехом", а преступник "забывателем страха Божия".

Перемена взгляда на преступление совершилась далеко не разом. Формальный взгляд стал обнаруживаться еще в древнейших памятниках, но далеко не успел вытеснить народных воззрений, которые еще слышатся в первых законодательных сводах Московского государства. В Судебниках еще заметен материальный взгляд; преступление носит наименование "лихого дела". Судебники говорят: татьба, душегубство и иное лихое дело. В этом слышится указание на материальный вред. Преступники носят наименование "лихих людей", в этом опять проглядывает материальная точка зрения. Но в позднейших памятниках взгляд на преступление получает чисто формальный характер; под преступлением начинают разуметь "непослушание царской воле", нарушение предписаний власти. В воеводских наказах, после перечисления запрещенных деяний, о преступниках говорится: "А за их непослушание чинить им жестокое наказание, чтобы, смотря на то, другим ослушаться не повадно было". В Уложении читаем: "А буде кто, забыв страх Божий и царское повеление, учнет ему, Государю, в церкви о каких своих делах бити челом, и того челобитчика за то вкинута в тюрьму" (I. 9). Всякое ослушание царской воле есть преступление.

Отношение памятников к деяниям случайным, неосторожным и умышленным. Чтобы понять то, что говорится в древних памятниках о преступном действии, необходимо выяснить состав преступления и указать те признаки, при наличности которых известное деяние считается преступным. Для состава преступления нужно: 1) субъект преступления, т.е. лицо, его совершившее; 2) объект преступления, т.е. предмет, по отношению к которому совершено преступление, а когда преступление получило формальный характер, то под объектом надо разуметь нормы нарушенного права, и 3) необходимо преступное действие. Это действие может быть рассматриваемо с двух сторон: а) со стороны внутренней, насколько в нем проявилась злая воля человека, направленная к достижению преступной цели, и б) со стороны внешней, насколько самое действие выразилось вовне (вполне ли человек совершил то, что хотел совершить, или же не довел своего намерения до конца). Этими тремя признаками определяется состав преступления, при отсутствии одного из них преступления не будет.

I. Остановимся, прежде всего, на внутренней стороне преступного действия. Деяние вменяется человеку в вину, если в нем участвовала его сознательная воля. Для признания человека виновным налицо должны быть два элемента: 1) способность человека понимать им совершаемое и 2) способность его к произвольным действиям. Уголовное право построено на том предположении, что страх уголовной кары может действовать на волю человека и воздерживать его от совершения преступных действий. Если человек, обладающий нормальными способностями, не воздержался от деяния, запрещенного под страхом наказания, это деяние рассматривается как продукт его преступной воли, и он может быть признан подлежащим ответственности. Способность анализировать действия человека, с точки зрения наличности в них преступной воли, в разные времена была различна. В юридических памятниках древнего времени анализ этот еще очень мало развит, в Уложении 1649 г. он делает сравнительно значительные успехи.

Деяния могут быть: 1) случайные; 2) неосторожные и 3) умышленные. Деяния случайные не признаются ненаказуемыми, так как они не составляют последствия проявления человеческой воли. Неосторожные деяния являются последствием неосмотрительности, небрежности. Человек вовсе не желал совершить правонарушение, но был неосмотрителен, т.е. не принял мер, чтобы из его действия не возникло какого-либо правонарушения. Кто-нибудь выстрелил в окно, вовсе не желая убить или ранить кого-либо, а между тем убил прохожего. Не желая совершить убийство, человек, однако, не принял всех мер, чтобы устранить возможные последствия своего действия. Так как при совершении неосторожных деяний человек виновен в том, что не принял всех мер, которые бы устранили возможность преступления, то наука признает подобные деяния наказуемыми, но наказуемыми в разной мере, смотря по роду неосторожных действий. Во-первых, человек может совершить действие, которое само по себе совершенно невинно, но которое имело последствием нарушение чьих-либо прав. Это самая меньшая степень неосторожности, которая граничит со случайностью. Такое деяние ведет сравнительно к наиболее легкому наказанию. Во-вторых, сильнее должна наказываться неосторожность, являющаяся последствием действий, которые сами по себе воспрещены как небезопасные. Стрельба из окна есть действие само по себе запрещенное в видах охранения общественной безопасности. Раны, являющиеся последствием такой стрельбы, наказуются строже, чем те, которые являются последствием невоспрещенных действий. Наконец, в-третьих, могут быть и такие неосторожные деяния, которые являются последствием преступных действий. Человек, напр., подрался и результатом драки была смерть. Это самый тяжелый вид неосторожных деяний, условливающий и наиболее тяжелую ответственность. Виновный в преступлении, совершенном по неосторожности, наказывается не за результат своего действия, ибо он этого результата не желал и не имел в виду, а за неосторожность. Надо еще заметить, что неосторожность возможна не при всех преступлениях: невозможно, наприм., неосторожно украсть или ограбить.

Последнюю категорию действий составляют действия умышленные. Умышленность состоит в том, что у человека было желание достигнуть той цели, которую он достиг; человек хотел убить, украсть и действительно убил, украл. Существенный признак такого рода действий есть полное соответствие между желанием и результатом деяния. Различают две категории умышленных деяний: просто умышленные и предумышленные. В первом случае человеку внезапно приходит мысль совершить преступление; во втором - он заранее обдумывает план преступления. Это различие должно влиять и на меру наказания. Деяния, совершаемые по внезапному умыслу, наказываются слабее, чем деяния предумышленные. В деяниях первого рода преступная воля имеет гораздо меньшее напряжение.

Русская Правда уже различает деяния по участию в них злой воли. Но анализ Правды очень груб. В основу различия она кладет чисто внешние признаки: совершение убийства в разбое и на пиру или в ссоре. Здесь можно видеть различие убийства умышленного и неосторожного: в разбое умышленное, на пиру неосторожное. Но в разбое могло иметь место неосторожное убийство, а на пиру - умышленное. Русская Правда этого не различает.

В первых законодательных памятниках Московского государства анализ преступного действия, по степени участия в нем воли, также еще очень слаб. Судебники различают деяния "нехитростныя" или "безхитростныя"; такие деяния ненаказуемы. Но никаких определений о том, что нужно разуметь под деяниями бесхитростными, в Судебниках нет. Надо, конечно, думать, что под бесхитростными деяниями разумеются деяния, совершаемые без злого умысла. Наказуемы же деяния, в которых есть злой умысел. Это видно из того, что Судебники называют преступников лихими людьми и ведомыми злодеями. Но и здесь способность к анализу составителей Судебников очень еще слаба и близко соприкасается с таковой же составителей Русской Правды. А Русская Правда знает обязательства, при которых преступление всегда подлежит высшей мере наказания, - это если оно совершено в разбое; и, наоборот, знает обязательства, при которых преступление всегда подлежит меньшей мере наказания. Это если оно совершено на пиру или в ссоре. Судебники знают людей, преступления которых всегда подлежат высшей мере наказания. Это - ведомые лихие люди. Они же называются и "ведомыми разбойниками": это значит, что в обществе они известны за разбойников, т.е. таковые признаны обыскными людьми; это близко к тому, что разумеет Русская Правда, говоря о людях, которые стали "на разбой" (III. 5). Таким образом, в Русской Правде и в Судебниках преобладает не индивидуальная оценка преступного деяния, а оценка его по некоторым общим признакам, которые предполагаются присущими известному роду людей. Это люди, которые живут разбоем. В первом Судебнике читаем: "А доведут на кого татьбу, или разбой, или душегубство, или ябедничество, или иное какое лихое дело, и будет ведомой лихой, - велети казнити смертною казнию" (8). Высшая мера наказания применяется потому, что преступник известен окольным жителям за лихого и облихован ими на обыске. Та же точка зрения держится еще и в Уложении: "А на которых людей языки с пытки в разбое говорят, а в обысках их многие люди назовут лихими людьми, и тех людей по язычным молвкам и полихованным обыскам казнити смертию" (XX. 41). Малая обеспеченность общественной тишины и спокойствия и наличность большой массы людей, которая существовала на счет чужой собственности и безопасности, и были, конечно, причиной, вызывавшей такую огульную оценку людей с преступной волей.

В уставных грамотах XVI в. находим совершенно ясное указание на ненаказуемость за последствия таких событий, в которых воля человеческая была ни при чем: никто не подвергается ответственности, если человек замерзнет, утонет, сгорит, убьется, падая с дерева, кого возом сотрет, или гром убьет, или зверь съест и пр. (А. Э. I. № 181, 234, 240, 324). Во всех этих случаях смерть одинаково называется "делом безхитростным". Термин не очень удачный. Бесхитростно - это неумышленно; в большинстве же перечисленных явлений не только не может быть умысла (за исключением поджога), но нет и неосторожности. Неосторожность можно допустить только в случае с возом, во всех других и виновного нет: смерть последовала от несчастной случайности. Уставные грамоты, следовательно, не могут различить неосторожности от чистой случайности. Терминология очень слаба, но попытка выделить ряд явлений, которые не должно смешивать с преступлениями, заслуживает внимания. Можно думать, что наместники и их тиуны и в этих случаях были не прочь взыскивать с общин плату за голову.

В Уложении встречается еще выражение "лихие люди", но в этом памятнике заметно уже стремление перейти к индивидуальной оценке преступной воли.

Оно различает случайные действия, неосторожные и умышленные, хотя в подробностях и частностях анализ его еще и не очень точен; терминология тоже не очень точная.

О преступлениях умышленных говорится так: "А кто кого убьет с умышления, казнити смертию" (XXI. 72). Но то же понятие обозначается и иначе: "А будет кто по недружбе нарядным делом для задору... кого убьет... казнити смертию". Убить нарядным делом значит убить умышленно. В связи с таким словоупотреблением в Уложении говорится о "нарядных письмах", т.е. о поддельных письмах: здесь тоже умысел (IV. 4). Но анализ умышленных деяний еще очень слаб. Уложение хорошо знает умысел, противополагает его небрежению (неосторожности) и деяниям бесхитростным (случайным), но незаметно, чтобы оно различало деяния предумышленные от просто умышленных. Трудно думать, чтобы практика не шла далее буквы Уложения.

Характер определений - казуистический. В ст. 18 гл. XXII дело идет о таком случае: лошадь изорвала узду, понеслась и задавила кого-нибудь; в этом, говорит Уложение, вины нет; это учинилось без хитрости, без умышления. Статья, судя по приведенному примеру, говорит о чисто случайном деянии, но называет это деяние бесхитростным и, следовательно, не строго различает его от неосторожных, ибо и те бесхитростные. И действительно, в ст. 20 той же главы можно видеть пример смешения неосторожного убийства со случайным. Статья говорит: "А будет кто, стреляючи из пищали или из лука по зверю, по птице или по примете, и стрелой или пулькой убьет кого за горой или за городьбою, или кто каким-нибудь обычаем убьет до смерти кого-нибудь деревом или камнем, или чем-нибудь не нарочным же делом, а никакой вражды у того, кто убьет, с тем, кого убьет, не было и сыщется про то до пряма, что такое убийство учинилось не нарочно, без умышления, и за такое убийство ни кого смертью не казнить и в тюрьму не сажать, потому что такое дело учинилось грешным делом без умышления". Статья заботится только о том, чтобы вражды не было, и совершенно не подозревает, что в описанных обстоятельствах может быть неосторожное убийство. Все, кроме умысла, статья считает случаем и признает ненаказуемым. Но, несмотря на это смешение, Уложение все-таки знает неосторожные деяния и объявляет их иногда наказуемыми. В ст. 223 гл. X читаем: "...а сыщется про то до пряма, что такой пожар от кого учинится нарочным делом или Пастуховым небрежением, и на тех людях за такое пожарное разорение взяти пеню и доправить убытки. А будет такое дело учинится без хитрости, и на нем пени и истцова иску не имати". Пастухове небрежение, от которого произошел пожар в лесу, очевидно, есть действие неосторожности. Виновный наказывается пеней и платит истцовы убытки. Здесь неосторожность (небрежение) отличена от случая (бесхитростно), но зато смешана с умыслом (нарочным делом): тому же наказанию, которому подвергается небрежный пастух, подвергается и тот, кто, по недружбе, нарочным делом зажжет лес. Но есть несколько статей, в которых небрежение ведет только к уплате убытков; даже тот, кто небрежением сожжет чужой двор, платит только убытки (227). Убийство в драке рассматривается как неосторожное, хотя и не названо убийством по небрежению. Что оно именно рассматривалось как преступная неосторожность, следует из того, что оно названо неумышленным, а между тем наказуемо. Наказуемо оно не по достигнутому результату. За убийство умышленное полагается смертная казнь, а за убийство в драке - кнут.

Деяния бесхитростные в Уложении противополагаются умышленным; оно часто приравнивает поступки, совершенные без умышления, к бесхитростным, а хитростными называет - умышленные (X. 224, XXII. 18). Но бесхитростные деяния не всегда признаются ненаказуемыми, как в вышеприведенной статье (X. 223). "Если судья обвинит кого-либо не по суду "без хитрости", он подлежит наказанию, что государь укажет" (X. 10). Это, впрочем, статья исключительная: судья наказывается не за вину, а за неспособность к делу. Бесхитростные деяния будут по Уложению - случайными, небрежные - неосторожными, хитростные, нарочные, по недружбе и нарядные - умышленными.

Рассматривая преступные деяния с внутренней стороны, необходимо обратить внимание на некоторые особенные условия, наличность которых или совершенно устраняет наказуемость совершившего правонарушения или только облегчает меру положенного за противозаконное деяние наказания. Эти условия могут лежать или во внешних обстоятельствах, под влиянием которых человек действовал, или в самом человеке, в состоянии его духа.

К первым будут относиться: 1) состояние необходимой обороны, когда человек, защищая себя, может даже убить другого, и это убийство ему не вменяется в вину. Под состоянием необходимой обороны разумеют защиту себя и других против всякого незаконного нападения. Необходимая оборона может иметь место тогда, когда есть противозаконное нападение. Следовательно, если судебный пристав подвергает правежу или продает имущество за долги, против него нельзя обороняться. Это первый признак необходимой обороны. Второй признак состоит в том, что должна быть наличность опасности, т.е. опасность должна висеть над головой, а не быть где-нибудь далеко. Если, например, кто-нибудь говорит другому, что он его когда-нибудь убьет, то для отражения такой опасности нельзя убить противника, потому что его угроза относится к неопределенному будущему. В разные времена вопрос о средствах обороны решался различно. В XVII и XVIII вв. положение обороняющегося западные законодательства делали очень стеснительным, ему предписывалось соображать свою оборону со средствами нападающего. Эти предписания перешли и в наши памятники XVIII в., составленные под влиянием западных образцов, каковы Воинский и Морской уставы. Наука допускает, что оборона может идти даже до причинения смерти нападающему, против чего бы нападение ни было сделано, т.е. не только тогда, когда нападение производится на жизнь человека, но и на его имущество, честь и т.п.

В древнее время при существовании начала мести не могло существовать необходимой обороны как особого юридического института, потому что месть как более обширное понятие заключала в себе и право необходимой обороны. Кто имеет право мстить, тот может и обороняться. Только с ослаблением мести могла развиться необходимая оборона как самостоятельный институт. Первоначально же месть поглощала в себе оборону. Это видно из ст. 3-й II ред.: "Аже оубьют огнищанина оу клети, или оу коня, или оу говяда, или оу коровье татбы, то оубити в пса место". Это убийство вора есть месть вору, а не оборона от вора, ибо при краже возможны случаи, когда убивать вора совершенно не нужно, напр., вор, увидав хозяина, оставляет украденную вещь и бежит. Статья дозволяет безусловное убийство вора, как собаки. Таково древнейшее русское право.

Статьи 27 и 28-я III ред.: "Аже кто кого оударит батогом, любо чашею, любо рогом, любо тылеснию, то 12 гривен; не терпя ли противо тому оударить мечем, то вины ему в том нетуть" - также не оборона, а месть. Она есть переделка более древней ст. 7-й I ред., по которой за удар батогом и проч. полагается плата в том случае, если обиженный "не настигнет" обидчика, т.е. не догонит его и не отомстит, причем может ударить мечом и даже убить. Удар мечом - не оборона от удара чашей, а месть за обиду.

По мере ознакомления наших предков с византийскими сборниками это безусловное право убивать вора стало подвергаться ограничению. Если хозяин овладел вором и сделал его безвредным, то не мог уже его убить безнаказанно. Такое правило встречается в Моисеевых законах: "Аще в подкопание застанется тать, ти язвнен умреть, несть ему убоя. Аще взыдет солнце нань, повинен есть умрети за него убивый его". Оно перешло в Русскую Правду в такой форме: "Аще оубьют татя на своем дворе, любо оу клети, ило оу хлева, то той оубит; аще ли до света держат, то вести его на княжь двор; а оже ли оубьют, а люди боудоут видели связан, то платити в нем" (II. 17 - 20, III. 49 - 51). На этой ветхозаветной основе русская практика стала выводить свои узоры. В некоторых списках Краткой Правды за приведенной статьей следует такая: "Оже убиен тать, а подымут ноги во двере, ино убит; оли подымут ноги за вороты, то ли платити в нем", т.е., человека, застигнутого во дворе и обратившегося в бегство, нельзя убивать. Признаком бегства служит то, где оказались ноги убитого: "за воротами" или "во двере", надо читать, может быть, "во дворе". Это уже не месть, не убийство во пса место, а оборона: убегающего нельзя убивать.

Уложение допускает оборону в весьма широком смысле; в этом отношении оно стоит на совершенно правильной точке зрения. По Уложению можно охранять всякого рода права: можно обороняться при нападении на жизнь (X. 201), имущество (XXI. 88), честь женщины (XX. 16), при нападении на дом (X. 200); оборона может идти до убийства нападающего не только в том случае, когда охраняется жизнь, но и в том, когда охраняется имущество. По Уложению не только может обороняться тот, против кого произведено нападение, но и другие люди могут помогать ему, а его люди и крестьяне обязаны помогать под страхом наказания. Совершивший в состоянии необходимой обороны убийство обязан был заявить об этом немедленно судье. Все это совершенно правильно. Но ст. 89 гл. XXI Уложения заходит очень далеко. Она предоставляет право хозяину сжатого кем-либо в поле хлеба, с намерением присвоить этот хлеб себе, убить этого человека, если он, застигнутый в поле, не даст себя взять. Это уже переходит границы необходимой обороны, так как вора нет необходимости преследовать, с точки зрения обороны, если он, оставивши взятые вещи, убежал. - Статья 88-я идет в этом отношении еще далее. Она дозволяет вора, схваченного с поличным, убить в доме, где его застали. Это узаконение является совершенным повторением статьи Русской Правды о праве убить огнищанина у коровьей татьбы. Влияние византийского права, ограничившее еще в XII в. право убивать вора на месте преступления, с течением времени исчезло без следа. Уложение возвращается к исконному русскому обычаю, в котором право обороны поглощается более широким правом мести. В этом виде месть доживает до XVII в. Тем более делается сомнительным учение об отмене мести еще в XII в. сыновьями Ярослава.

Новое, что представляет Уложение сравнительно с Русской Правдой, заключается в том, что по Уложению хозяин дома, убивший вора, должен немедленно заявить об этом окольным людям и просить о записке события в приказе.

Уложение ничего не знает и о древней практике относительно убегающего вора, развившейся на почве византийского права. Приведенная статья дозволяет преследовать вора и убить его вне дома, на дороге, на поле, в лесу, если он будет сопротивляться поимке и начнет драться.

2) Рядом с состоянием необходимой обороны известно и другое состояние, при котором совершенное преступление не вменяется в вину: это состояние крайней необходимости, в котором человек находится вынужденным для спасения себя или своего права нарушить чужое; например, для спасения своей жизни от голодной смерти человек крадет съестные припасы. Впервые в нашем законодательстве появляется это понятие только в Воинском уставе; но было высказано мнение, что даже в Русской Правде говорится уже о крайней необходимости. Под это понятие подводят ст. 66 и 67-я III ред. Русской Правды; в первой читаем: "Аже который купец где-либо шед с чужими кунами истопится, либо рать возмет, либо огнь, то не насилити ему, ни продати его; но како начнет от лета платити, тако же платить ему, занеже погуба от Бога есть". Если у человека, взявшего взаймы, деньги пропадут, то заимодавец не может обратить его в рабство, а должен удовольствоваться уплатой долга с рассрочкой. Этот случай есть не что иное, как гражданская несостоятельность по стечению несчастных обстоятельств. При состоянии крайней необходимости человек нарушает чьи-нибудь права своим действием, между тем как в приведенном случае купец не совершает никакого действия, нарушающего чужие права, он сам страдает от огня или вражеского нашествия, а потому и не может платить. Точно так же нельзя видеть крайней необходимости и в следующем случае, приводимом из Уложения: "Кого лошадь понесет, а удержать ее будет не можно, и он наскочит на кого-нибудь и задавит, наказания ему не чинить". Здесь все совершает лошадь, а человек бездействует, потому что не может действовать; в казусе Уложения у него даже уздечка изорвалась.

Ко вторым относится: 1) Опьянение. В наше время состояние опьянения подвергается тщательному анализу. Различают состояние полного и неполного опьянения. Под полным опьянением разумеется такое состояние, в котором напившийся совершенно теряет сознание о происходящем. Такое состояние признается невменяемым, ибо у человека отсутствует сознательная воля. При неполном опьянении человек хотя и находится в возбужденном и ненормальном состоянии, но не совершенно лишен сознания о происходящем. Преступное деяние, совершенное в таком состоянии, вменяется в вину, но наказывается слабее, чем преступление, совершенное в нормальном состоянии; неполное опьянение рассматривается как обстоятельство, смягчающее наказание. Но на этом анализ не останавливается; различают еще, при каких условиях человек напился. Может быть, он дошел до состояния опьянения по незнанию свойств вина; а с другой стороны, он мог напиться и для бодрости, сознавая, что без возбуждения вином он не может совершить преступления. Относительно первого рода случаев нет сомнения, что преступление не должно влечь за собой наказания, если опьянение было полное. Что же касается случаев второго рода, то здесь ученые очень расходятся. Одни думают, что если человек напился для бодрости, то хотя бы он напился до полной потери сознания, он все-таки подлежит наказанию, потому что между состоянием его опьянения и его преступным действием есть причинная связь: он сделал то, что хотел. Другие, напротив, находят, что если человек и совершил преступление, то благодаря тому бессознательному состоянию, в которое он пришел по причине опьянения. С этой точки зрения состояние намеренного опьянения рассматривается как обстоятельство, смягчающее наказание, ибо в трезвом виде человек не совершил бы преступления.

Переходя к древним памятникам, надо, прежде всего, заметить, что в древнее время нет указаний на то, чтобы различалось полное и неполное опьянение: есть полное основание думать, что в древнее время такого различия и не делали. Теперь признают его благодаря успех







Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.