НЕ МЫ ВЫБИРАЛИ СОЦИАЛИЗМ, А ОН НАС

Это неверно. Не мы выбирали, а нам деваться было некуда. Вы проследите тысячелетний путь России – мы же чудовищно отстали от Запада! Почитайте, что говорили декабристы, Герцен о свержении самодержавия. И вот в нашем веке уже империалисты втянули нас в мировую войну в собственных интересах. Россия стала бы в итоге полуколониальной державой. Керенский жаловался, что он столько сделал для союзников, а его не пригласили на Версальскую конференцию. Сейчас нигде не ругают империализм, все забыли, как они с нами поступали, какая интервенция была. Говорят, мы были жестоки. У нас была бескровная революция. Мы сотрудничали со всеми. У меня в транспортном наркомате работал бывший министр путей сообщения при Керенском, Ливеровский.

– А вы читали рассказ «Васька»? – спрашивает Каганович.

– Я смотрел кино. Вас играет Калягин. Ходит в расстегнутом френче. Когда докладывает по телефону Сталину, застегивается.

– Военные говорят, что скоро появится генерал Корнилов.

– Другие говорят: послушают, послушают эти выступления, придет матрос-партизан Железняк и скажет: «Караул устал». Люди сравнивают, как было при Сталине и как сейчас. Страна была бедная, а в магазинах что-то было. Говорят – за счет репрессированных. А когда сидело больше, тогда, или сейчас? По-моему, сейчас больше.

– А воровство – это не политика? – вопрошает Каганович?

– Запад не ожидал, что им все так на блюдечке поднесут. Думаю, началось это при Хрущеве, похоже, что в конце пятидесятых годов была задумана грандиозная акция ЦРУ, которая им сейчас блестяще удалась. И сейчас мы окружили себя кольцом враждебных государств и приближаемся не к гражданской, а к третьей мировой войне.

– Верно, – говорит, Каганович. – Гражданской не будет.

– Я считаю тоже. А империализм не ослабевает. Мы же в одностороннем порядке разоружаемся.

– Главное – разоружаемся идеологически! – говорит Каганович. – Я помню, выступал у меня один старичок-кулачок, спрашивает хитро: «Вы мне скажите, товарищ начальник, що це воно такэ социализм, и на хрен он нам сдался?»

Говорим о Румынии, о том, что под видом свержения диктатуры Чаушеску совершен антикоммунистический переворот. Говорят, Чаушеску и его жену закололи штыками, а генерала, председателя суда, убили и написали, что застрелился. Чаушеску тоже был жулик, но расплатился с внешними долгами и дал квартиры рабочим.

– Почему не провели совещание коммунистических и рабочих партий? Встретился наш президент с Хоннекером и Чаушеску, потом была странная встреча в Киеве с Миттераном, и за две недели Восточная Европа распалась.

– Что говорят в Политбюро? – спрашивает Каганович.

– Разные люди в Политбюро. Лигачев считает, что классовая борьба есть, продолжается, а вскоре в «Правде» выступает Яковлев: кто-то говорит о классовой борьбе – какая классовая борьба? Считается главным советником Горбачева.

Я был недавно в Грузии, разговаривал с писателями. Группа их, человек семь, встречалась с Шеварднадзе. Он им сказал: «На нас не надейтесь, сами решайте. Мы ничего не знаем».

Каганович просит дать ему почитать, когда выйдет в свет, мою книгу «Сто сорок бесед с Молотовым».

– У вас взгляды совпадают, – говорю я. – Он вас не раз упоминает: «Вот, наверно, Каганович и Маленков, они моложе, лучше помнят, когда нас Сталин собрал 22 июня 1941 года – в час или в три ночи?»

…– При Сталине не было дефицита бюджета, – говорит Каганович. – Сталин очень строго следил за этим. У него была книжечка, куда он постоянно записывал, сколько у нас золота, валюты… Дефицит у нас начался в семидесятые годы, а сейчас достиг больших размеров. Две тысячи тонн золота Сталин оставил – никогда Россия столько не имела!

Я уехал в 19.30, пробыв у Кагановича два часа пятнадцать минут.

Сегодня в 17.10 был у Кагановича на Фрунзенской – два с половиной часа. Я заранее передал ему четыре вопроса. Каганович сказал, что болен и не подготовился к ответу. Я застал его в обычной комнатной обстановке, только сидел он не у стены возле костылей, перед вращающимся столиком, а за письменном столом и держал в руках свою книгу «Партия и советы», изданную в 1928 году тиражом 45 тыс. экземпляров.

– Вы уже одеты по-ялтински, – говорит Каганович, глядя на мой светлый пиджак.

– Это моя книжка «Партия и советы». Довольно объемистая. В 1926 году издана.

– Это она переиздана. В двадцать шестом была издана. Единственный экземпляр у меня, подаренный жене, даже с надписью. Я как раз хотел спросить, это на тему дня «Партия и советы», это я написал по поручению секретариата ЦК партии. Я полемизирую с Зиновьевым, который говорил, что диктатура пролетариата есть диктатура партии.

Сталин ему возражал. И я здесь изложил позицию ЦК, позицию Сталина по этому вопросу, что диктатура пролетариата не есть диктатура партии, это неправильно. У нас партия руководит диктатурой пролетариата. Диктатура пролетариата осуществляется через советы, а партия через своих членов руководит советами.

Вот эта мысль здесь изложена. Она современна. Я хотел спросить вас. Я имею письма от ряда издательств, чтоб я дал им воспоминания, но я отвечаю, что у меня нет мемуаров, и не даю. Между прочим, есть письмо из издательства «Книга». Если бы я дал, напечатали бы, как вы думаете?

– Я думаю, они бы издали, да еще если бы вы дали что-то о сегодняшнем дне…

– Как Ленин думал, у меня есть. Повторять уже не нужно. Издадут?

– Мне кажется, да. Партия и советы – основной вопрос сейчас.

– Основной вопрос. Она современна. Здесь есть очень хорошие диаграммные приложения…

Смотрим диаграммы: «Число избирателей и лишенных избирательных прав», «Участие в выборах горсовета».

– А говорят, никакой демократии не было, – замечает Каганович.

– Я сейчас пишу книжку об Ильюшине и был недавно у Новожилова, его преемника, генерального конструктора самолетов. Он говорит: «Считают, что у нас раньше не было соревнования. А мы все время соревновались с бюро Туполева. И другие тоже».

Я принес журнал «Спутник» со статьей Роя Медведева о Кагановиче «Сталинист-долгожитель». Прочитал ее вслух. Каганович комментировал. Назвал все написанное враньем – даже по деталям.

1. Рой Медведев пишет, что отец Кагановича был сапожником, и сын тоже стал сапожником по наследству.

– Это не так, – говорит Каганович. – Мой отец работал на смоляном заводе. Лопнул котел, его обожгло, он долго болел, кашлял сильно.

– Это вранье. У меня есть мандат на мое имя, подписанный Лениным.

3. Каганович хотел снести храм Василия Блаженного, и если бы не Барановский, написавший письмо Сталину, так и было бы.

– Была такая обстановка в стране и в ЦК, такое настроение масс, что по-иному, иначе не мыслилось.

5. Пенсия 120 рублей и накопленные за время работы наверху богатства.

– Во-первых, на самом деле пенсия была сто пятнадцать рублей двадцать копеек. А богатства – вы сами видите, как я живу. Ничего не накопил.

– Пишут, что я был на спектакле Мейерхольда, мне не понравилось, и я ушел со спектакля, а Мейерхольд будто бы бежал за моим автомобилем… На самом деле у меня с Мейерхольдом были очень хорошие отношения. Он пригласил меня на спектакль. Пьеса, действительно, была неважная. А ко мне в театре подошли и сказали, что меня вызывают в ЦК. Я пошел, а Мейерхольд – ко мне, поинтересовался, как спектакль. Я сказал, что мне не понравилось. Но никто за мной не бежал, и уехал я не потому, что не понравилось, а потому, что вызвали в ЦК.

– Я не пил вообще, – говорит Каганович. – Не пил, не курил.

– Да, иногда. У Сталина когда бывали, заставлял.

– Сталин был очень чуток, – говорит Лазарь Моисеевич. – Ну, например, сидим за столом, ужинаем, выпиваем. Сам он пил воду с вином, воду с коньяком. Это неверно говорят, что он любил выпить и прочее. Но любил, чтоб у него выпивали. Ко мне иногда приставал Берия, как и к другим: «Выпей!» А я говорю: «Не хочу, не буду». Как так не хочу? «А вот не хочу, не могу, не буду». А я действительно не умел пить. Тогда Сталин ему говорит: «Ты к нему не приставай. Он не умеет пить. Евреи вообще не умеют пить. И поэтому не надо к нему приставать. Это ведь не грузин».

– Я за всю свою жизнь папу ни разу пьяным не видела, – говорит Мая Лазаревна.

– Тоже. Отец не пил. Редко, когда в праздник, мерзавчик купит. Это маленькая рюмка. Маленькая бутылочка. Придет в лавку: «Дай мне мерзавчик!» Три копейки стоил.

Мы жили в деревне Кабаны. Триста дворов. И еврейская колония – шестнадцать семей. Остальные украинцы, белорусы. Смешивались с белорусами. Про коня говорили не «кинь», как украинцы, а «кунь», вол был не «вил», а «вул»… Жили очень бедно – в хибаре, где раньше был сарай. Все семь человек спали в одной комнате на лавках. Брат отца приехал, дал денег: «Купи хату!»

Нас называли «мошенята», сыновья Мошки, Моисея.

Солдаты стояли в нашей деревне, городовые на конях, урядники, приставы.

Я крестьянам газеты читал, читал про Маркса. Их вызвали к приставу, они говорят ему: «У нас нэма керосину, газу нэма. А мы посыдым, побалакаем. Про политику мы нэ балакаем. А у их лампа есть. Вот мы до лампы и ходим». Их побили. Потом прислали батальон солдат, в нашей деревне разместили.

Нам передают: «Пойди скажи мошенятам, чтоб не боялись, я их не выдам». Был такой один. А соседям он говорил: «Хлопци у Мошки якись самократы (социал-демократы), якись воны… Шось будэ, а колы будэ, то воны и мэнэ будут захищать. А теперь я их захищу!» – «Ты, Мошка, не журись!» – говорил отцу.

Отец работал на смоляном заводе возле деревни. Километрах в восьми от деревни был большой сосновый лес. Когда дед приехал в деревню, им обещали всем землю дать. А землю не дали. Песчаная земля. Он здоровый, высокий, как я. Пошел лесорубом. С двенадцати лет отдал отца на смоляной, дегтярный завод и учил. Отец всю жизнь там проработал, обгорел, больной очень был. Мать научилась кроить, шить, красить.

Очень религиозная была. Богомольная книжка у нее была, где все молитвы, а читать не умела. Читая, говорит свои слова. «Где Бог? Куда он смотрит? Честные люди погибают от нищеты, а жулики живут лучше нас! Что за Бог, где он?» Каждый раз она так говорила. И этим нас подвигала против богатых.

Была школа, но меня не принимали – не сын земледельца. Но учитель со мной занимался отдельно.

Мать потом приезжала ко мне в Кремль, посмотрела: «Вы все тут безбожники!» – и уехала. Ей я достал квартиру в Киеве. В двадцать пятом году я приезжал в Киев, уже в ЦК работал.

Отец раньше умер – в двадцать третьем году. А в двадцать втором году я приехал из Туркестана в Киев – в форме. Расцеловался с отцом. «Кто ты теперь, какой начальник?» – спросил отец.

Он посмотрел на мои сапоги, гимнастерку, засмеялся: «Какой ты губернатор? Разве губернатор будет в таких сапогах ходить?»

До революции он говорил так: «Ничего у вас не выйдет! Ну, победите, возьмете власть, дадут тебе, может быть, должность городового. Больше ты ничего не получишь, потому что ты – еврей».

В период НЭПа мы жили в гостинице «Националь», в одной комнате, мы с женой и Мая. И племянник приехал. Есть бумажка: «Прошу выдать чаю и сахару, два куска хлеба, если есть». Напишу резолюцию: «Сахара нет, выдать осьмушку ландрина. Чаю нет». Жили так себе.

Я женился – ни отец, ни мать не знали. В двенадцатом году приехал к ним: «Вот моя жена!» Девятнадцать лет мне было. Один хороший парень был, говорит: «Я вас обвенчаю!» Я сшил костюм, парень зашел к попу, тот наложил резолюцию. Ну, отец не упрекал, пожелал нам счастья.

Если б я рассказал, как я учился во второй школе, после сельской школы!

Один из немногих дней нынешней осени, когда нет дождя. Прохладно, но все-таки более-менее солнечно.

Машина моя стоит, сломана, поехал на метро до Фрунзенской, и в 17.15 был у Кагановича – перед этим дважды звонил ему, договаривались о встрече.

Поднялся на лифте на шестой этаж. Каганович сидел за столом. За спиной – политическая карта мира, как у Молотова была на даче, потом мне досталась. По левую руку от него – телевизор, а на столе работал репродуктор.

Каганович сидел в домашнем темно-синем халате. За спиной, у карты – костыли.

– Так, знаете… Более-менее… Живу, живу. Пока…

– К дворцу ближе? В сторону чеховского домика или дворца Ливадии?

– Можно сказать, что в сторону Ливадии, но до дворца далеко.

– Я понимаю, что далеко. Я обычно жил в Алупке. Там завалы. Вы не видели их? Интересные такие… Сколько вы там отдыхали?

– Сибирь, Хакасия. Вас там помнят. Рассказывают, как вы там порядок наводили на железнодорожном транспорте.

– Я встретил поэта, который даже стихи писал по случаю вашего приезда.

– А здесь что нового? – спрашивает Каганович.

– Разваливаем страну. Вчера у нас был секретариат правления Союза писателей РСФСР, я выступил очень резко: «Никакой поддержки нынешнему руководству! Это предатели, они изменили делу социализма». Меня поддержали в целом, но сказали: «Выступи так на съезде!» Я сказал: «Выступлю». В декабре у нас будет съезд. Я выступлю.

– Да. Я выступлю против. Какой может быть переход к рынку без изменения строя? Это любой экономист скажет – отношение к собственности.

– Он уже изменился, – говорит Каганович. – Социальный строй.

– Уже изменен. Уже изменен, – настаивает Каганович. – Рыночная экономика – это псевдоним капиталистического строя. Псевдоним, иначе они должны дать объяснение, какая разница между рыночной экономикой капиталистической и экономикой нашей. Серьезный вопрос. Но они все-таки за социализм. Но объяснить должны.

– Пять лет продолжается обман. Ничего из обещанного не сделано, разваливается экономика, обострились национальные отношения. На три миллиарда не выполнила план промышленность за сентябрь. Но выступает наш президент и говорит, что все идет хорошо.

– То, что в Верховном Совете РСФСР происходит, это та же линия рыночной экономики, – говорит Каганович. – Я не пойму, кого называют правыми, кого левыми?

– При вас это было совсем другое. Левые – это полная демократия, как они говорят, Либерализация, социализм с гуманным лицом. И проговорились: то, что сейчас в Соединенных Штатах, это, оказывается, гуманный социализм! Напечатано в «Литературной России».

– Это пишет американский журналист русского происхождения, эмигрант.

– Напишите мне. Это очень важно. Видите ли, насчет рыночного дела. Вы должны это глубоко обдумать. Я был лично свидетелем, не свидетелем, а участником новой экономической политики. Когда Ленин провозгласил НЭП и сказал: чтобы перейти от прямого распределения типа военного коммунизма к торговле, сначала нужна торговля местная, не в масштабе страны.

Власть-то у нас рабочая. И твердо держать власть в руках рабочих. Фабрики, заводы, банки у нас, железные дороги у нас, и мы сумеем постепенно этот рынок в руки взять. Через год, на Одиннадцатом съезде партии, Ленин сказал: год мы отступали, это было отступление, а теперь мы начнем переходить в наступление. Это значит, что мы должны наряду с торговлей нэпмановской, торговлей частной организовать свою государственную и кооперативную торговлю.

Если мы, кооперативная торговля и государственная торговля да плюс наши заводы начнут оживляться и сумеют больше давать продукции, чем частные предприниматели, и торговать с крестьянами больше, чем частный торговец, то мы их побьем! Кто кого – мы их или они нас?! Поэтому сейчас коренной вопрос – учиться торговать коммунистам, чтоб мы торговали лучше, чем частный торговец, учиться производить товары, нужные для народа, – гвозди, спички и прочее, и тогда мы их побьем!

Но, если власть в руках рабочих, если фабрики и заводы в руках государства рабочих, железные дороги и банки да плюс массовое кооперативное население, то это все возможное и необходимое для построения социализма. Если мы это будем держать в руках…

Теперь говорят, что ленинская концепция НЭПа есть концепция вообще социализма. Это неправда. В самой постановке вопроса выходит, и Ленин говорил, что борьба идет между капиталистическими элементами и нашими. Выступая на Московском Совете – последнее его выступление в двадцать втором году после Одиннадцатого съезда, Ленин сказал, что капитализм с нами пошел на мировую, но надо быть бдительным. Но я уверен, что Россия нэповская будет Россией социалистической. Значит, Ленин Россию нэповскую еще не считал социалистической. А теперь говорят, что нэповская Россия по замыслу Ленина была уже социалистической.

Это абсурд. Это глупость. Были и коммунисты, которые говорили, что НЭП – это капут, это конец нам, никакого коммунизма не будет, это ведет к капитализму, Ленин только утешает нас. Больше этого, на конгрессе Коминтерна, когда Ленин выступал, я помню это хорошо, были среди делегатов Коминтерна люди, которые плакали. Считали, что нам капут. О нашей силе тогда в кавычках можно было судить по тому, что Ленин говорил: вот, товарищи, мы уже накопили двадцать миллионов рублей золотом, чтобы купить за границей оборудование для нашей промышленности. Настолько мы были слабы!

И я помню, что многие уходили из партии во время НЭПа. И говорили, что надо теперь рабочему классу бороться по-капиталистически. Это была организованная рабочая оппозиция Шляпникова, Коллонтай, Медведева. Они из партии не вышли. Наоборот, Ленин ввел Шляпникова кандидатом в ЦК. Я говорю об их платформе, об их позиции. Их позиция: у нас идет капитализм и никакого социализма не будет.

Троцкий занимал позицию, что социализм без помощи Западной Европы строить невозможно. Мировая революция провалилась, и у нас нет капиталов для восстановления промышленности. Красин, когда Ленин был уже болен, и, особенно, после смерти Ленина, занимал позицию струвистскую. Струве говорил: нам надо учиться у капиталистов.

Красин тоже говорил, что давайте, мол, отдадим концессии направо-налево, пусть хозяйничают, а страну мы на этом поднимем, промышленность.

Позиция Сталина и сталинцев была такова: нет, мы должны строить социализм собственными силами. Туго будет народу и крестьянству, но мы должны идти твердо. Захотят капиталисты – помогут, не захотят – не сдаваться же нам! Мы сплотились на этой основе. Я хочу сказать этими всеми моими воспоминаниями – это воспоминания чисто идейного характера. Я и вам немного отвечаю: нельзя бросаться словами, что у нас идет уже капитализм, что у нас уже полная капитуляция, что у нас социализм – к черту! Поэтому все эти так называемые марксисты- ленинцы должны серьезно думать над всем этим.

Можно, поддаваясь догматической и схематической логике, сказать, что все полегло, пропало.

Вспоминаю НЭП, когда коммунисты выходили из партии. Мы уговаривали: мы не погибли, у нас власть, мы будем жить, останемся Советской страной, не уходите из партии – так я сам агитировал.

Поэтому я не могу принять формулу крайних критических настроений, что все погибло, что от того, что провозгласили гуманный социализм, социализм перестанет быть социализмом. Пусть провозглашают, что угодно, а дело остается делом. Не так просто наши заводы приватизировать, не так легко, не выйдет! Не так легко рабочий класс и всю партию, все государство распродать, как в Польше. Мы не Польша!

– Я себя контролирую и проверяю свои установки во внутреннем оптимистическом настроении, что эти страны социализма, они же построены были на наших трупах, на войне. Нельзя их равнять с нами. Они не прошли той борьбы, которую прошла наша партия, не прошли Октябрьской революции. И ошибка руководства брежневского и даже хрущевского, что эти страны, которые при Сталине были странами народной демократии, их объявили социалистическими странами, системой социализма.

– Поторопились. Их надо было держать еще на уровне народной демократии. И равнять нас с Польшей, с Венгерской партией, с Чехословацкой партией, где соединились и социал-демократы, и всякая всячина, – равнять нашу партию с теми хищными партиями, куда всякая шушера влезла, нашу партию, которая прошла такую гору борьбы с меньшевизмом, с эсерством, с троцкизмом, с правым уклонизмом, со шляпниковцами, равнять нашу партию с ними, нет, извините, я не позволю!

Я не согласен с этим. Те пошли по буржуазному ладу быстро, легко, та-та-та, ля-ля-ля! А у нас не так просто, и наша партия не развалена еще! Наша партия имеет еще кадры. Если я кадровик старинный и уже дышу на ладан, неизбежно, хочешь-не хочешь, годы есть годы, но есть кадры в партии. Наш рабочий класс не так быстро повернешь на лады капитализма, он еще сумеет показать свою силушку!

Я о забастовках не говорил ничего – они написали неправильно. («Советская культура» перепечатала из итальянской газеты «Република» пленку, данную итальянцам Н. Леонтьевым без согласия с Кагановичем). А в этих забастовках вижу и плохое, и хорошее. Плохое я вижу сегодня, когда они воспринимают еще свое государство как государство советское, не буржуазное, это плохо. Я воспринимаю нашу экономику как социалистическую. А я в этих забастовках вижу и какую-то решимость рабочего класса – я, мол, вам хочу показать кузькину мать!

Я в этом силу вижу. Я не поощряю это, но это меня отчасти и бодрит. Рабочий класс – это не так себе, это не мелочь какая-то! Это тебе не какая-то разболтанная, разношерстная интеллигенция!

– Это рабочий класс! Поэтому я лично не так пессимистически и крайне критически настроен. Это я вам и в порядке пропаганды, в порядке пояснения вам, как человеку хорошо мыслящему. Но я вам объясняю, как глубже надо подходить к процессу. Процессы не метафизические, нет, так не бывает. Нет, этот процесс сложнее. Не так просто нашу страну, наш гигант взять да повернуть. Наши металлурги, наши угольщики, наши железнодорожники, наши даже текстильщики… Прохоровскую мануфактуру, Красную Пресню повернуть на лады капитализма? Нет, дорогой, не выйдет!

– Значит, о чем речь может идти? Речь должна идти о том, чтобы была борьба – кто кого? Сейчас дело сложнее, чем при НЭПе, я это вижу. Я вам сейчас говорю и сам себя упражняю немного. Поэтому я так охотно говорю. Чем сложнее? Сложнее тем, что «кто кого?» становится не «кто кого?» с нашим доморощенным торговцем сермяжным, с нашим доморощенным ремесленником, который при НЭПе брал маленькие заводики. Сейчас зло – мировой капитал влезает к нам, банки, биржи, акции, деньги, совместные предприятия, кредиты – проценты им! Не будешь платить – банкротом будешь. Сейчас гораздо сложнее того, о чем Ленин говорил. Там было внутри, там были мелкие, русские, доморощенные, с ними мы должны были состязаться, а сегодня мы должны состязаться с Рокфеллерами, со Смитами, с Морганами и прочими.

– Подожди. Партии надо говорить прямо: поскольку мы так, мы должны объединяться по-другому. Что мы должны иметь? Мы должны иметь хребет в организме государства? Партия. Коммунистическая партия. И тот, кто говорит: советы без партии, государство без партии, тот контрреволюционер, тот наш враг. И мы должны не диалог с ним вести: «Та-та, нет голубчик, вы ошибаетесь!» – по телевизору иногда: «Я с вами не согласен!» Вот, едри твою бабушку! Ты сволочь! Ты враг!

Партия есть хребет государства советского, она его строила, она его строит, она его будет строить! За партию надо выступить так, чтобы все вот так дрожало! А не – ти-тю-тю, ти-тю-тю! А то наступают кулаком на тебя… Не все, не все. Трусят, боятся улицы сейчас. Румынские события напугали. То, что в Румынии, хуже, чем в Венгрии. Но у коммунистов внутренняя сила появляется. Это первое.

Второе. Государство ёсть государство. Подорвали авторитет государства всей этой критикой экономики. Авторитарно-бюрократическая… Тьфу!

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: