Роман «ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ»

Единственный завершенный роман Лермонтова не задумывался первоначально как цельное произведение. В «Отечественных записках» за 1839 г. были опубликованы «Бэла. Из записок офицера о Кавказе» и позже «Фаталист» с примечанием, «что М.Ю. Лермонтов в непродолжительном времени издаст собрание своих повестей, и напечатанных и ненапечатанных»; в 1840 г. там же печатается «Тамань» и следом выходит двумя частями-томиками «Герой нашего времени». Проблемное афористичное название предложил опытный журналист А.А. Краевский взамен первоначального авторского «Один из героев нашего века». «Собрание повестей», объединенных образом главного героя, оказалось первым в русской прозе социально-психологическим и философским романом, в жанровом отношении освоившим также многочисленные элементы драматического действия, особенно в самой большой и значительной повести — «Княжна Мери»¹.

«Герой нашего времени» — это «история души человеческой», одной личности, воплотившей в своей неповторимой индивидуальности противоречия целого исторического периода. Печорин— единственный главный герой (хотя «Евгений Онегин» назван именем одного героя, в нем чрезвычайно важен образ Татьяны, а также и Автора). Его одиночество в романе принципиально значимо. Освещены лишь отдельные эпизоды биографии Печорина; в предисловии к его журналу офицер-путешественник сообщает о толстой тетради, «где он рассказывает всю свою жизнь», но, в сущности, читатель и так получает представление о жизненном пути героя от детских лет до смерти. Это история тщетных попыток незаурядного человека реализовать себя, найти хоть какое-то удовлетворение своим потребностям, попыток, неизменно оборачивающихся страданиями и потерями для него и окружающих, история утраты им могучих жизненных сил и нелепой, неожиданной, но подготовленной всем рассказанным смерти от нечего делать, от его ненужности кому бы то ни было и себе самому.

Большинство читателей и критиков только что вышедшего романа восприняли Печорина как героя вполне отрицательного. Этот уровень понимания проявил и император Николай I. Знакомясь с первой частью произведения, он решил, что «героем наших дней» будет непритязательный, честный (и недалекий) служака Максим Максимыч. Содержание второй части и отнесение заглавной формулы к Печорину вызвали у императора (в письме к жене) раздраженные сентенции: «Такими романами портят нравы и ожесточают характер». «Какой же это может дать результат? Презрение или ненависть к человечеству!» [7, с. 394]. Сам Лермонтов несколько поддался общему настроению и в предисловии ко второму изданию «Героя нашего времени» (1841) заявил, что Печорин — «это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии». Но в предисловии к журналу Печорина он был назван именно героем времени. Другое дело, что каково время, таков и герой. Ответ на предполагаемую реакцию читателей — «Да это злая ирония!» — лишь многозначительное «Не знаю». Как и в «Думе», Лермонтов не отделяет себя от своего поколения со всеми свойственными ему пороками. Другие акценты сделал В.Г. Белинский, обратившийся к публике еще суровее, чем автор в общем предисловии. Он сказал о Печорине: «Вы предаете его анафеме не за пороки, — в вас они больше и в вас они чернее и позорнее, — но за ту смелую свободу, за ту желчную откровенность, с которою он говорит о них» [1, с. 235]. Смелая свобода во времена отсутствия свобод и смелости — это ли не признак истинного героя?

Социально-историческая проблематика. Из монологов Печорина мы узнаем, что он испорчен светом, что ему с детства не верили, видели в нем несуществующие пороки, которые поэтому и появились. По-своему он тянется к людям. Ему интересны жизнь и обычаи горцев, его влечет таинственный мирок «честных контрабандистов», он рад иметь хорошего приятеля — доктора Вернера, поддерживает с другими порядочными людьми его «упавший кредит» и даже с Грушницким при встрече в Пятигорске обнимается, а потом, после того как Грушницкий стрелял в него, безоружного, стоявшего на краю пропасти, готов сохранить ему жизнь, если тот откажется от своей клеветы: «Тебе не удалось меня подурачить, и мое самолюбие удовлетворено; — вспомни, — мы были когда-то друзьями...» Но всегда все складывается так, что лучшие порывы Печорина не находят ответа.

И Печорин, и многие другие персонажи романа демонстрируют такую моральную безответственность и такое поведение, которое было бы немыслимо для персонажей «Евгения Онегина». Невозможно вообразить Онегина на балконе чужого дома подглядывающим в окно Татьяны, а Печорин, выбираясь таким путем от Веры, чужой жены, удовлетворяет свое любопытство, заглянув в комнату Мери. Двое офицеров четыре часа караулят его в кустах, палят в него холостым патроном, вызывая переполох во всем городе. Спрыгнувший с балкона аристократ сбивает одного из них на землю ударом кулака по голове и, добежав до дому, юркнув в постель, лжет через дверь припозднившимся преследователям, что у него насморк. Драгунский капитан, предложивший Грушницкому сначала провести фарсовую дуэль на незаряженных пистолетах, а затем зарядить только пистолет Грушницкого (что не пришло бы в голову Зарецкому, хотя он описан Пушкиным с насмешкой), когда Печорин напоминает ему о «неловком» ударе по голове, не требует удовлетворения, а после разоблачения жульничества с пистолетами прямо уклоняется от предложенной Печориным дуэли на тех же условиях. В конечном счете Грушницкий, как и предполагал Вернер, оказывается «поблагороднее своих товарищей» и умирает с ненавистью к Печорину, но и с презрением к себе.

Убив бывшего приятеля и попав в маленькую крепость, Печорин ищет еще менее невинных развлечений, чем игра с княжной Мери. Украл девушку-горянку, погубив тем самым целое семейство; украл руками ее собственного брата, заплатив конем, да не своим, а чужим; соблазнил ее с помощью трагической сцены; потешился любовью «дикарки» — и дальше уже добрейший Максим Максимыч, отечески полюбивший Бэлу, считает: «Нет, она хорошо сделала, что умерла!» В «Фаталисте» Печорин заключает смертельно опасное для Вулича пари. Но остальные не лучше, они только мельче. Пари можно было ликвидировать: «...кому угодно заплатить за меня двадцать червонцев?» — спрашивает Вулич. «Все замолчали и отошли». Разбредаясь по домам, они, как предполагает Печорин, в один голос называли его эгоистом. Мужчины из «водяного общества», в круг которых попадает Мери, «все прескучные». Печорин своим шампанским легко отваживает от княжны ее поклонников. Когда во время бала компания драгунского капитана, чтобы угодить толстой даме и «проучить» княжну, напускает на нее пьяного господина «во фраке, с длинными усами и красной рожей», «один адъютант, кажется, все это видел да спрятался за толпой, чтоб не быть замешану в историю», и только Печорин проявил благородство; правда, в данном случае это совпало с его намерениями.

«За что они все меня ненавидят? думал я. За что? Обидел ли я кого-нибудь? Нет. Неужели я принадлежу к числу тех людей, которых один вид уже порождает недоброжелательство?» Предположение Печорина недалеко от истины. Не один Николай I после 14 декабря невзлюбил истинных аристократов. Лермонтовский драгунский капитан, призывающий «проучить» на сей раз Печорина, заявляет: «Он думает, что он только один и жил в свете, оттого что носит всегда чистые перчатки и вычищенные сапоги». Компанию возмущает и его «надменная улыбка». Человек, который держится с достоинством, в самом деле одним своим видом «порождает недоброжелательство». Ярко одаренная личность в кругу ничтожеств обречена на непонимание и одиночество, а если ведет себя по «нормам» этого общества, то и на постепенное самоуничтожение. Лермонтов увидел в этом страшную социально-историческую закономерность. Дело не только в николаевской политической реакции, способствовавшей падению нравов, но вообще в наступлении «прозаической» действительности, нивелирующей людей [11, с. 46—47], уничтожающей или извращающей ум и высокую духовность, подавляющей личную одаренность, тем более исключительность.

Печорин — человек действительно редкостно одаренный, волевой, активный, деятельный, но направляющий свою деятельность, за неимением достойной сферы приложения сил, отнюдь не на благо. По словам Белинского, «бешено гоняется он за жизнью, ища ее повсюду; горько обвиняет он себя в своих заблуждениях» [1, с. 266]. В «Тамани» (хронологически это начало рассказанных событий) после трех бессонных ночей в дороге он не спит еще две ночи, ища новых впечатлений. Все пережитое Печорин повторяет, вновь переживая, в журнале, полагая, что записанное со временем будет для него «драгоценным воспоминанием». А в повести «Максим Максимыч», всего лет через пять после его приключений на Кавказе, он абсолютно равнодушен к брошенным у штабс-капитана запискам, потому что равнодушен к себе самому и воспоминания больше не считает драгоценными. Максим Максимыч, ошарашенный даже не холодностью, а сдержанностью бывшего приятеля («Благодарю, что не забыли...» — говорит Печорин ему, хотя с точки зрения штабс-капитана сам все забыл в отличие от него: «Забыть! — проворчал он; — я-то не забыл ничего...»), не понимает, что человеку, которому не хочется жить, не до разговоров о прошлом за бутылкой кахетинского. При напоминании о Бэле Печорин «чуть-чуть побледнел и отвернулся...

— Да, помню! — сказал он, почти тотчас принужденно зевнув...» В двух авторских многоточиях отразилась недоговоренность о переживаниях, которые лучше не провоцировать. В «Княжне Мери» Печорин признается: «Всякое напоминание о минувшей печали или радости болезненно ударяет в мою душу и извлекает из нее все те же звуки... Я глупо создан: ничего не забываю, — ничего!» Потом появляется немаловажное уточнение: «... радости забываются, а печали никогда...»

Печорин «не угадал» своего «назначения высокого», которое предполагал, и не сваливает вину за это на время и общество, хотя все основания для того есть и ему понятны. Душевные силы и вкус к жизни постепенно уходят от него с годами. Он далеко не стар, в улыбке его сохранилось даже «что-то детское», однако портрет героя в «Максиме Максимыче» поражает возможностью весьма различных впечатлений от него. «С первого взгляда на лицо его, я бы не дал ему более 23 лет, хотя после я готов был дать ему 30», — отмечает офицер-путешественник. Печорин «в первой молодости... был мечтателем», предавался беспокойному воображению. Результат этого — «одна усталость, как после ночной битвы с привидением, и смутное воспоминание, полное сожалений». Воспоминания же Печорина о реальной жизни отнюдь не смутны: «Как все прошедшее ясно и резко отлилось в моей памяти!» Печорин растратил себя еще и на воображаемую борьбу, на мечтания. «В этой напрасной борьбе я истощил и жар души и постоянство воли, необходимое для действительной жизни...» — пишет Печорин о себе юном. «О моя юность! о моя свежесть!» — это восклицание автора «Мертвых душ», которого волновал не столько процесс омертвения души, сколько его неотвратимость, вырвалось у него примерно в лермонтовско-печоринском возрасте. Проблема внутренних человеческих утрат, связанная с проблемами соотношения действительной жизни и мечтаний, памяти как блага и как несчастья, — одна из многих философских, вечных проблем, поднимаемых Лермонтовым.

В «Фаталисте» Печорин рассуждает о ненапрасной борьбе предков, веривших в судьбу. В отличие от них нынешние люди не имеют «ни надежды, ни даже того неопределенного, хотя истинного наслаждения, которое встречает душа во всякой борьбе с людьми, или с судьбою...». Вопрос о том, существует ли предопределение, хотя близок к положительному разрешению, остается все-таки открытым, однако Печорин (как и мцыри), пока не утратил душевных сил, готов бороться с судьбой, испытывая от этого «истинное наслаждение» даже при скептическом отношении к надежде, «Желать и добиваться чего-нибудь — понимаю, а кто ж надеется?» — еще по-приятельски говорит он в «Княжне Мери» Грушницкому.

Печорин не выносит покоя как человек действенной идеи: «...идеи — создания органические, сказал кто-то: их рождение дает уже им форму, и эта форма есть действие; тот, в чьей голове родилось больше идей, тот больше других действует; от этого гений, прикованный к чиновничьему столу, должен умереть или сойти с ума, точно так же, как человек с могучим телосложением, при сидячей жизни и скромном поведении, умирает от апоплексического удара». Жизнь Печорина подтверждает это умозаключение. Для Лермонтова оно имеет универсальный смысл, хотя судьба героя, как и его характер и способности, исключительна. Это человек противоречивый. «Да-с, с большими был странностями...» — говорит о нем Максим Максимыч. У Печорина «врожденная страсть противоречить», во многом определяющая его поведение. В раздвоенной личности Печорина (не менее противоречив и Вернер) противостоят черты мыслителя-реалиста и романтика (романтика, изображенного Лермонтовым в основном реалистически), переплетаются добро и зло, которое, по словам Веры, «ни в ком... не бывает так привлекательно», и, как она пишет в том же прощальном письме, «никто не может быть так истинно несчастлив... потому что никто столько не старается уверить себя в противном».

Счастье получает в романе несколько определений. «Насыщенная гордость» — простейшее из них; «...если б я почитал себя лучше, могущественнее всех на свете, я был бы счастлив...» — это тоже «насыщенная гордость», но сугубо субъективная, результат самовнушения, самообмана (что для Печорина невозможно), в то же время этически окрашенного (желание быть «лучше» всех). «Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил...» — в этом признании самопожертвование понимается как условие счастья других. В познании, в науках счастья нет, «самые счастливые люди — невежды», но для Печорина невозможно счастье в неведении. При всем том он отлично сознает, что у него «несчастный характер», что, будь он другим, возможно, иным было бы и его понимание счастья, а возможно, было бы даже и само счастье. Самое главное для любого человека рассматривается в романе с разных сторон, и нет никаких сделанных раз навсегда, бесспорных выводов при всей любви Лермонтова к афоризмам, претендующим на утверждение неких истин, пусть зачастую парадоксальных.

В «Герое нашего времени» немало высказываний о женщинах, о любви и дружбе (при весьма нелестных оценках последней), о связи внешности человека с его характером, душевного состояния с физическим самочувствием и т.д. Много говорится о природе. «Удаляясь от условий общества и приближаясь к природе, мы невольно становимся детьми: все приобретенное отпадает от души, и она делается вновь такой, какой была некогда и верно будет когда-нибудь опять» — это рассуждение выражает веру Лермонтова в существование души до земного рождения человека и, уж конечно, после смерти. Окружающая природа вызывает восторг Печорина в начале повести «Княжна Мери», врачует его, привлекает к себе больше, чем любой женский взгляд, и особенно приковывает его внимание по дороге к месту дуэли. По мысли странствующего офицера в «Бэле», красота и величие природы еще сильнее, чем на Печорина и на него самого, действуют на простое сердце Максима Максимыча. На водах «преопасный воздух», располагающий к любви. Эти разбросанные в разных местах романа замечания, более или менее значимые, включают человека с его мыслями и страстями в большой и разнообразный мир.

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: