Так жизнь скучна, когда боренья нет.

Михаил Юрьевич Лермонтов — крупнейший поэт России, основоположник наряду с А.С. Пушкиным и Н.В. Гоголем русской классической прозы, а его драма в вольных ямбах «Маскарад» (1835) принадлежит к числу лучших русских стихотворных пьес. Воспитывался бабушкой, Е.А. Арсеньевой. Рано столкнулся со смертью самых близких людей, рос болезненным, что, вероятно, обострило в мальчике ощущение трагического несовершенства мира. Учился в Московском университетском благородном пансионе (1828—1830), Московском университете (1830-1832) и Петербургской школе гвардейских подпрапорщиков и кавалерийских юнкеров (1832—1834). Служил в гвардии. В 1837 и 1840—1841 гг. отправлялся в ссылки на Кавказ: первый раз за стихотворение «Смерть поэта», второй — за дуэль с сыном французского посланника Э. де Барантом. В 1840 г. отличился в боевых действиях, но наград не удостоен. Убит на дуэли своим бывшим однокашником Н.С. Мартыновым.

Писал стихи с 1828 г., но вошел в литературу сравнительно с Пушкиным поздно: начал отдавать произведения в печать на 23-м году жизни (первая подписанная публикация, осуществленная самим Лермонтовым, — «Бородино»). Систематически печатать стихи стал уже 25-летним. В 1840 г. вышли единственный прижизненный сборник «Стихотворения М. Лермонтова» (26 стихотворений и две поэмы) и роман «Герой нашего времени» (переиздание с предисловием — 1841). Раннее творчество (1828—1832, в юнкерской школе Лермонтов стихов писал мало), количественно намного превосходя созданное в 1836 — 1841 гг., качественно в основном резко ему уступает, хотя юный поэт мог создавать и шедевры («Ангел», 1831, «Парус», 1832). При весьма небрежном отношении Лермонтова к своим рукописям (в зрелый период тоже) до нас дошло около 300 его юношеских стихотворений, 23 оконченные и неоконченные поэмы, написанные до 1837 г. (причем «Демон» в пяти редакциях), три пьесы в прозе и две в стихах («Маскарад» был переработан в другую пьесу — «Арбенин», но она, как и исходный текст, не была допущена в печать и на сцену), два неоконченных романа: в первом, название которого не сохранилось, благородный злодей горбун Вадим готовится мстить разорителю своего отца, дожидаясь повстанцев-пугачевцев (пугачевскую тему Лермонтов открыл раньше Пушкина, предположительно в 1832-1834 гг.), во втором, «Княгиня Лиговская» (1836), показаны светские любовные похождения гвардейца Жоржа Печорина и его столкновение с благородным, шляхетской фамилии, но бедным и не имеющим возможности защитить свою честь чиновником Красинским.

Раннее творчество Лермонтова важно для понимания его мировоззрения, пройденной эволюции и в целом не уступает среднему уровню романтической литературы 20—30-х гг. Уже тогда была четко заявлена как основная для него идея деятельности:

К лирике Лермонтова больше, чем к пушкинской и вообще предшествующей, применимо понятие «лирический герой». Герой разных его стихотворений обладает некими, пусть абстрактными, биографическими чертами. Он уверен в своей избранности:

онсоотносит себя с Байроном и с океаном, заявляя:

То с каким-то удивительным подвигом, то с поэзией связывается право на бессмертие, приобщение к высшему, небесному миру здесь, на земле. Небо мыслится неизмеримо совершеннее земли, но знакомые, понятные радости и даже страдания порой привлекают к себе больше, герой Лермонтова боится обезличивания души за гробом; в зрелом творчестве даже мертвец, не встретив любимую среди ангелов, не может забыть «любви безумного томленья» («Любовь мертвеца», 1841), а вместе с тем двое любящих, встретившись за гробом, не узнают друг друга («Они любили друг друга так долго и нежно...», 1841). Отсюда богоборчество Лермонтова, его приверженность к героям-бунтарям, в том числе небесным (поэмы «Азраил», 1831, «Демон», работа над которой началась в 1829 и в основном была завершена в 1838 г.), такие стихотворения, как трагически-ироническая «Благодарность» (1840) с вызовом к тому, кому обязан жизнью, полной несправедливости и страданий: «Устрой лишь так, чтобы тебя отныне / Недолго я еще благодарил» (по цензурным условиям нельзя было напечатать «Тебя»). Человек в стихах Лермонтова наделяется демоническими чертами, и контрасты в его душе служат оправданием страдающего «высокого зла» (как и в «Герое нашего времени»):

Лирический герой тяготеет к совершенству, и только побочным результатом этого становится слава («Слава», 1831). Фатальная обреченность человека не препятствует его героическому стремлению к высокому, он готов ради самого этого стремления и на неизбежное поражение, и на гибель.

Кроме философской темы у раннего Лермонтова представлены темы любовная (циклы, обращенные к Е.А. Сушковой, Н.Ф. Ивановой, В.А. Бахметевой) и гражданская — с апофеозом древнего Новгорода (о том же поэма «Последний сын вольности», 1831), интересом к народным восстаниям во Франции, как в стихотворении «30 июля. — (Париж) 1830 года», или в будущей России, как в стихотворении «Предсказание» («Настанет год, России черный год...», 1830). Лирика 1836—1841 гг., хотя ее гораздо меньше, намного разнообразнее, несводима к нескольким темам. Меньше стало любовных стихов, меньше авторского «я» (которое теперь соотносится с образом поколения), появляется ирония, разрабатывается иносказательная «повествовательная» лирика, внешний мир изображается в ней и в поэмах гораздо отчетливее и детальнее, без прежних штампов. Имитируется устное высказывание, обращенность к широкой аудитории; предполагается и некий отклик — либо враждебный, либо сочувственный. В стихотворениях «Валерик», «Завещание» (1840), «Родина», «Свиданье», стихотворной записи «Любил и я в былые годы...» в альбоме С.Н. Карамзиной (1841) очевидна реалистическая установка, так же как в поэмах «Сашка» (1835—1836), «Тамбовская казначейша» (1838), «Сказка для детей» (1840), романе «Герой нашего времени». Но преобладают у Лермонтова романтические лирика и поэмы, включая выросшие из раннего творчества «Демон» и «Мцыри» (1839). Даже в произведениях, бесспорно приближающихся к реализму, представлен романтический историзм, акцентирующий не закономерную связь, а разрыв, противопоставление эпох. Так и в «Бородине» (1837), основную идею которого ВТ. Белинский отождествлял с идеей «Песни про царя Ивана Васильевича...» («Да, были люди в наше время...»), и в «Думе», и в «Поэте» (оба — 1838), и в других социально-критических стихотворениях.

В зрелой лирике Лермонтова возникают мотивы умиротворенности, приятия жизни (даже умиленного). Однако они чередуются с прежними мотивами бунтарства, непримиримости (Д.С. Мережковский даже полагал, что «один-единственный человек в русской литературе, до конца не смирившийся, — Лермонтов» [10, с. 384]), трагической разобщенности разных миров: «умиротворенные» стихотворения 1837 г. «Ветка Палестины», «Когда волнуется желтеющая нива...», «Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...») написаны между страстной инвективой «Смерть поэта» (1837) и гражданско-обличительными «Думой» и «Поэтом» (1838), в 1841 г. после «Родины» написано «Прощай, немытая Россия...», а самые последние произведения Лермонтова — философски умудренное «Выхожу один я на дорогу...», баллада «Морская царевна» о столкновении разных миров, печальном для них обоих, и «Пророк», полемичный по отношению к «Пророку» Пушкина, — о пророке отвергнутом, гонимом и презираемом.

У Лермонтова завершается начатый Г.Р. Державиным и продолженный Пушкиным процесс ликвидации жанровых границ в поэзии. Большинство его поэтических текстов — «стихотворения» вообще, часто синтезирующие особенности разных жанров.

Стиль Лермонтова-поэта подчинен огромному эмоциональному напряжению и потому зачастую неточен даже в зрелом творчестве: мцыри «вслушиваться стал / К волшебным странным голосам» (вместо «прислушиваться»), Демон, произнося свою речь перед Тамарой, не «прикоснулся к», а «коснулся жаркими губами / Ее трепещущим губам», Терек в этой доведенной до совершенства поэме прыгает, «как львица / С косматой гривой на хребте». Но читатель, захваченный эмоциональной волной, как правило, не замечает подобных огрехов. В зрелом творчестве Лермонтова выработался во многом новый стиль («Валерик»; «Родина», «Спор», 1841), при котором слова взаимно освещают друг друга, достигается точность нового качества, несводимая к точности отдельных слов и выражений, определяемая сложным художественным единством целого.

Бесконечность поиска. До 1880-х гг. включительно издания стихов Лермонтова, как правило, открывались «Ангелом» (1831), написанным поэтом в 17-летнем возрасте. Из ранних произведений только он (в «Одесском альманахе» на 1840 г.) и «Русалка» (1832, вошла в «Стихотворения...») были напечатаны самим Лермонтовым. В записи, датированной 1830 г., он вспоминал: «Когда я был трех лет, то была песня, от которой я плакал: ее не могу теперь вспомнить, но уверен, что если б услыхал ее, она бы произвела прежнее действие. Ее певала мне покойная мать». Смутное воспоминание о нежной матери, умершей 22-летней, наверняка порождало в сознании мальчика ассоциацию с ангелами. По его убеждению, души людей существуют во внеземном мире до рождения человека и приносятся на землю ангелами, ими же уносятся после смерти («ангелы их души взяли» — в поэме 1838 г. «Беглец»).

Мария Михайловна была музыкальна и успела передать этот свой дар сыну. Он верил в то, что некие звуки содержат отголоски звуков прекрасных небесных сфер (об этом и стихотворение «Есть речи — значенье...»), звуков, роднящих человека с вечностью, соединяющих его с теми, кого уже нет. Известный литературовед И.Н. Розанов считал, что сохранившееся в черновике первоначальное заглавие стихотворения Лермонтова — «Песня Ангела» — «было гораздо точнее» [13, с. 159]. Там же после второй строфы была еще одна, опущенная:

Вероятно, строфа была отброшена потому, что Лермонтов отнюдь не считал мир чуждым ему. Но признание всемерного превосходства небесного мира над земным здесь остается. Душа томилась, «желанием чудным полна, / И звуков небес заменить не могли / Ей скучные песни земли». Слово «скучные» в последнем стихе противостоит описанию песни ангела в первых двух строфах. Передать ее земным языком невозможно, поэт лишь сообщает, о чем и какая это была песня. Композиция четырехстрофного стихотворения симметрична, вторая его половина — уже не об ангеле, а о душе (она названа в одной строфе младой и молодой — условное романтическое клише, противоречащее идее вечности души). Синтаксис стихотворения прост, сложноподчиненных предложений нет, сочинительный союз «и», употребленный девять раз, напоминает о стиле славянского перевода Библии. Как бы намеком на необычность песни ангела является нестандартная строфа: одинаковые неравнострочные двустишия, состоящие из 4- и 3-стопного амфибрахия с одними мужскими рифмами, соединены в четверостишия.

Вечная неудовлетворенность поэта воплощена и в другом его юношеском шедевре — «Парусе» (1832). Он не был напечатан Лермонтовым, во-первых, из-за неоговоренной цитаты, составившей первый стих («Белеет парус одинокой» — из поэмы «Андрей, князь Переяславский» А.А. Бестужева, известного как прозаик Марлинский), и, во-вторых, из-за автобиографического подтекста. Лермонтов, оставив Московский университет и девушку, ответившую ему взаимностью после двух его тяжелых личных неудач, только что переехал в Петербург и резко изменил свою жизнь, решив пойти в военную службу. «Парус» был послан в письме сестре Вареньки Лопухиной вместе со строками воспоминаний о Москве: «...там я родился, там много страдал, и там же был слишком счастлив» Поэт бежал от счастья в противоположность своему лирическому персонажу, олицетворенному парусу, но, словно он, просил от жизни «бури, / Как будто в бурях есть покой!». Автор и персонаж все больше сближаются на протяжении трех строф стихотворения. В первой парус далеко, и автор только гадает о том, что он кинул и что ищет. Во второй мы уже как бы на корабле, слышим скрип мачты; теперь поэт уверенно восклицает: «Увы, — он счастия не ищет / И не от счастия бежит!» В этой фразе еще заключается скрытое противопоставление себя и паруса. Последняя же строфа — противопоставление ясной, тихой погоды и бури, которую предпочитают оба, и автор, и персонаж-парус. Оба предпочитают бурю не только покою, но и счастью («он счастия не ищет»), хотя это и тягостно («Увы»), буря им заменяет счастье. Таковы мятущиеся, романтические, всегда неудовлетворенные жизнью натуры.

В стихотворении два вопроса и два ответа-восклицания. Каждая строфа двучастна: пейзаж и лирическая реакция на него. Вторая строфа явно противостоит первой, а третья дает некоторый их синтез, включает противопоставление в себя. Интересно, что наиболее выделенные, рифмующиеся, слова в первой строфе являются прилагательными, важными для описаний, во второй — глаголами, обозначающими действия, а в третьей в основном существительными: здесь даже алогичное предположение («как будто...») звучит утверждением сущего [9, с. 130]. Таким образом, короткое стихотворение, написанное самыми распространенными, самыми обычными строфами (перекрестными четверостишиями) и размером (4-стопным ямбом), имеет сложную, изощренную структуру.

►? Ответьте на вопросы: какие важнейшие для Лермонтова проблемы проявились уже в его стихах начала 30-х гг.? Как биографические факты трансформировались в широкие обобщения? Назовите черты романтической поэтики, сказавшиеся в «Ангеле» и «Парусе». В чем своеобразие лермонтовских представлений о счастье?

Личность и толпа. Лермонтов сразу прославился получившим распространение в списках стихотворением «Смерть поэта» (1837).

Дважды заявив про «жажду мести» («мщенья») своего героя, Лермонтов воплотил, конечно, собственное представление о двух последних днях жизни Пушкина, но сущность общественного конфликта, завершившегося гибелью первого гения России, вскрыл со всей определенностью. Непосредственный убийца поэта, упоминаемый один раз, — ничтожество («что за диво?..»), жалкое орудие; «Свободы, Гения и Славы палачи» — это многоголовая светская толпа, толпа раболепствующая, для которой был нетерпим сам факт существования совсем другого невольника — «невольника чести» [12, с. 27, 30—31, 35]. В четырех словах первого же стиха концентрируются четыре важнейшие темы лермонтовского творчества: здесь и смерть (насильственная), и бессмертный поэт, и неволя, и честь.

Толпа в свою очередь является орудием судьбы, в которой отсутствует разумное начало. Бог не имеет отношения к этой судьбе. Он будет судить беспристрастным судом виновных. Поэт же напрямую соотносится с Христом: «...они венец терновый, / Увитый лаврами, надели на него...» Лаврами увенчивали в Риме выдающихся поэтов. В данном случае подчеркивается злобное лицемерие палачей Славы: лавры не мешают «иглам тайным» наносить поэту раны, тоже оказывающиеся тайными. Автор делает явной подоплеку убийства, дает убийцам социально-историческую, а не только нравственную характеристику: «надменные потомки / Известной подлостью прославленных отцов» — это новая, послепетровская знать, сделавшая карьеру в ущерб знатным родам, обиженным «игрою счастия», т.е. опять-таки судьбой, роковыми случаями. «Подлые» — значит не только морально низкие, но и люди низкого происхождения (здесь — относительно низкого). Николай I особенно не доверял независимой старинной знати, из которой вышли многие декабристы. Пушкин гордился своим шестисотлетним дворянством и светскую «чернь» оценивал весьма сурово. Но — редчайший случай в жанре оплакивания — Лермонтов упрекает и его, якобы доверившегося «клеветникам ничтожным». Пушкин погиб, однако противостояние поэта, независимой личности, и подлой толпы с этой смертью не прекратилось. Автор дважды обращается прямо к гонителям поэта («Не вы ль сперва так злобно гнали...» и заключительные 16 строк), говорит о них и в третьем лице. Мы видим продолжение неравного поединка — одного против всех. Пока Лермонтову он стоил только свободы. Припоминалось это ему и позднее.

«Смерть поэта» композиционно делится на три части. Инвективы первых 33 строк сменяются элегическим тоном следующих 23. Их меньше, но они длиннее: 4-стопный ямб вытесняется вольным с обилием 6-стопных стихов. Здесь судьбу Пушкина предваряет судьба его героя. В нем однозначно узнается Ленский, хотя вообще никаких имен в стихотворении нет. В финале строк еще меньше, чем во второй части, зато вернувшаяся обличительная интонация достигает особого накала. Последняя, вновь укороченная, строка определяет кровь жертвы дуэли как праведную в противоположность «черной крови» врагов поэта.

Слово «толпа» дважды использовано в стихотворении 1838 г. «Поэт», но по отношению к славному прошлому оно облагорожено: «Твой стих, как Божий дух, носился над толпой...» К прошлому отнесена и славная миссия поэта. Произведение построено на развернутом сравнении. Составляющая большую его часть (шесть строф из одиннадцати) история кинжала имеет и самостоятельное значение. Кинжал наделен человеческими чертами: беспорочностью, верностью, бескорыстием и т.д.; он, слуга и спутник героя, теперь превращен в бесславную и безвредную игрушку на стене. Все это могло быть применено не только к поэту, перед нами не аллегория, а многозначный символ. Но благодаря ему размышления о современном поэте — обобщенной фигуре — насыщаются особым смыслом. Бесспорна перекличка между словами «Игрушкой золотой он блещет...» и «На злато променяв ту власть, которой свет / Внимал в немом благоговенье», между «молясь перед зарей» и «Как фимиам в часы молитвы». То, что поэт «воспламенял бойца для битвы», также находит соответствие в строках о кинжале; в первой части упоминались «забавы», во второй — «чаша для пиров». Эти аналогии усиливают и сопоставление и противопоставление. Язык поэта остается «гордым», но для современников он стал «скучен», их «тешат блестки и обманы», в которые, судя по общему смыслу (хотя прямо так не сказано), и превратилась поэзия. Теперь поэт — «осмеянный пророк», и неизвестно, «проснется ль» он. Последняя строфа, возвращая образность первой части, несколько изменяет ее. Прежде сам кинжал, лишенный «ножон», был «игрушкой золотой», поэт сопоставлялся непосредственно с кинжалом. Теперь кинжал — не сам поэт, а его оружие, «железный стих» будущего стихотворения «Как часто, пестрою толпою окружен...». В золотых ножнах он заржавел от «презренья» к нему, пренебрежения им. Вопросом о том, вырвет ли пророк из этих ножен свой клинок, стихотворение и кончается. Но это лишь по форме вопрос, а по существу призыв.

«Дума» (1838) мрачнее. В ней будто бы даже и нет поэта, который противостоит своему поколению. Автор не отделяет себя от современников, везде пишет «мы», принимая и на собственный счет все перечисляемые пороки и потери: бесцельное усвоение опыта «отцов» (их ошибки и «поздний ум» — это и общечеловеческая закономерность, то, что люди с возрастом «остепеняются», теряют задор молодости, и конкретно-историческая ситуация, общественная апатия после гражданского энтузиазма времен декабристов), бессмысленную работу ума, усталость от бездеятельной жизни, равнодушие к добру и злу (здесь оно у Лермонтова «постыдно»), отсутствие мужества и гордости (снятые при первой публикации строки «Перед опасностью позорно малодушны / И перед властию — презренные рабы»), вынужденную скрытность (современники таят «завистливо от ближних и друзей / Надежды лучшие и голос благородный / Неверием осмеянных страстей», как таит их в «Герое нашего времени» Печорин, в лучшие чувства которого окружающие не верили), быструю растрату «юных сил», способности к радостям, отсутствие «восторга» в отношении к искусству, ненужное сбережение «в груди остатка чувства» с чисто случайными его проявлениями («И ненавидим мы, и любим мы случайно, / Ничем не жертвуя ни злобе, ни любви»), дисгармоническую противоречивость внутреннего мира («И царствует в душе какой-то холод тайный, / Когда огонь кипит в крови», т.е. любое «воспламенение» заранее готово погаснуть).

Поколение Лермонтова заменило деятельность чтением, познанием, «наукою бесплодной» без практического приложения знаний, поэтому, считает автор «Думы», оно и не оставит векам «гением начатого труда». Это тем печальнее, что имеются в виду молодые люди.

«В начале поприща мы вянем без борьбы». А жизнь без борьбы (хоть с той же бурей) для поэта не жизнь. Однако порокам поколения все-таки противопоставляется некий идеал, и он, конечно же, авторский. Так что автор в «Думе» — и представитель своего поколения, и противостоящий «толпе угрюмой» обличитель ее. «Поэт» кончался вопросом, «Дума» — утверждением, апелляцией к умному и справедливому, но обделенному потомку, «обманутому сыну»: «И прах наш, с строгостью судьи и гражданина, / Потомок оскорбит презрительным стихом...» Фактически Лермонтов не дожидается суда потомков, как в «Смерти поэта» и других гражданских стихах не дожидался суда небесного или какого-либо еще, а судит сам, выносит приговор своим стихом.

Отчетливее, прямее это противостояние выражено в стихотворении «Как часто, пестрою толпою окружен...» (1840), также заканчивающемся упоминанием стиха, определенного эпитетом «железный». Поэта духовно поддерживали воспоминания о лучшем лично для него. Стихотворение построено на антитезе светского ритуализованного, бездушного развлечения, когда «затверженные речи» производят впечатление дикого шепота, а изящные танцы — шумной пляски, и воспоминаний забывшегося автора о детстве в родных местах, на лоне природы, куда он летит «вольной, вольной птицей» (слово повторено, хотя птица и так ассоциируется с вольностью). На маскарадном балу, предполагающем раскованное поведение, тем не менее господствует поведение условное, искусственное, несвободное. Изображение его занимает два шестистишия, составляющих одно длинное сложноподчиненное предложение, в котором «образы бездушные людей, / Приличьем стянутые маски» действительно «мелькают». Фигуры видятся «как будто бы сквозь сон». Воспоминаниям отведено вдвое больше стихов, четыре строфы, и в них предстают вполне конкретные картины. Но они включают и мечту в мечте. «Странная тоска» зародилась еще тогда, давно, когда к юному герою пришла мечта о чудесном создании. «Так царства дивного всесильный господин — / Я долгие часы просиживал один...» Мальчиком и юношей Лермонтов грезил далеко не только о прекрасной девушке. В «Отрывке» (1831) он признавался, что «в себе одном / Нашел спасенье целому народу». Теперь, однако, и куда менее амбициозная мечта оказывается живее и достойнее реальности, к которой героя возвращает последняя, седьмая строфа. Здесь сразу два «обмана»: самообман автора, надолго погрузившегося в прошлое, и обманная жизнь света, которая перед глазами. Этот второй «обман», ложную веселость поэту и хочется «смутить» своим стихом, «облитым горечью и злостью!..». Традиционно низкое в поэзии слово «злость» в самом ответственном месте стихотворения, концовке, уместно, ведь автору не до светского условного жаргона. Миражная атмосфера оправдывает запутанный, не везде правильный синтаксис (так, по речевой норме следовало бы после упоминания «толпы людской» употребить местоимения «ее», «ей», а не «их», «им»: «дерзко бросить им в глаза...»), блуждающее, «рваное» сознание делает естественными формальные несостыковки.

Более короткое стихотворение «И скучно и грустно» (1840) совершенно пессимистично. До пустой и глупой шутки низведена вся жизнь, в этой «шутке» нет ничего смешного. Скука и грусть — безотрадная норма. Бывает и хуже — «в минуту душевной невзгоды». Тогда «некому руку подать»: то ли ты не находишь достойного, то ли нет человека, который бы тебе подал руку. «Заглянешь», «посмотришь» — формы обобщенные, сказанное применимо к кому угодно. И притом проходят «лучшие годы». Теперь не могут поддержать человека ни любовь («сладкий недуг» страстей — нелепость, он должен исчезнуть «при слове рассудка»), ни воспоминания о своем прошлом, тоже в значительной степени о любви, — «все так ничтожно». Метрическое разнообразие стихотворения (уникальное сочетание 5-, 3- и 4-стоп-ного амфибрахия) строго упорядочено, «монотонизировано». Наплывы печальных мыслей заключены в строгую, «холодным» разумом выстроенную конструкцию.

Одно из последних произведений Лермонтова — «Пророк» (1841). Речь идет о приобщении человека к тайнам бытия. Стихотворение продолжает пушкинского «Пророка», но непохоже на него ни по содержанию, ни по стилю. Лермонтовский герой тщетно пытался «глаголом жечь сердца людей» («Провозглашать... любви / И правды чистые ученья»). Люди с ним не разговаривают, гонят его прочь, слушают его только звезды в пустыне, где ему покорна и «тварь... земная». Лермонтов вошел в литературу со словами «невольник чести», а ушел из жизни, занеся на бумагу слова злобных гонителей пророка: «...Как презирают все его!» Бог с ним также не говорит, но оставил не пророка, а людей, считающих его глупцом: «Он горд был, не ужился с нами: / Глупец, хотел уверить нас, / Что Бог гласит его устами!» Теперь он не горд, «через шумный град» пробирается «торопливо». Однако пророк остается пророком и тогда, когда ему не верят, ибо сам он верен себе и «завету предвечного». Потому и достоинство пророка, подвергаемого поруганию ничтожествами, для автора несомненно.

В лермонтовском «Пророке» гораздо меньше, чем в пушкинском, старославянизмов. Относительная нейтральность стиля — подчеркнутая, по словам литературоведа Л.Я. Гинзбург, «такими рифмами, как вас — нас, него — его,— придает теме пророка-поэта, судьбе пророка-поэта характер особой суровости. С особой значительностью звучат в этом контексте слова: угрюм, худ, бледен, наг, беден, — они не нуждаются в дополнении.

Отказ от стилизации имеет здесь и другое значение: он приглушает библейский план стихотворения и выдвигает вперед другой план, подразумеваемый, — современность»¹. Надо оговорить, что герой стихотворения не поэт, а именно боговдохновенный пророк, тут нет никакой аллегории. Но Лермонтов, безусловно, подразумевал и судьбу поэтов-пророков, не исключая своей. Пишет он тем самым и о современности тоже, однако прежде всего о типичной общечеловеческой ситуации.

►? Расскажите, какими представляются Лермонтову отношения яркой личности и «толпы» в общечеловеческом и социально-историческом плане. Как вписывается в этот тематический слой тема поэта? Каковы наиболее характерные, так или иначе повторяющиеся образы, мотивы, выражения лермонтовских стихов о личности и толпе?

В мыслях о родной душе. Из юношеских увлечений наиболее глубокий след в сознании и чувствах Лермонтова оставила Варвара Лопухина, в замужестве Бахметева. Она прототип Веры в «Герое нашего времени», ей посвящен ряд стихотворений, в том числе вторая из трех лермонтовских «Молитв» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...», 1837). Лирический герой молится о счастье дорогой ему женщины, хотя и сам нуждается в заступничестве («Не за свою молю душу пустынную, / За душу странника в свете безродного...»). Для него она осталась «девой невинной», за нее он молит не всегда сурового у Лермонтова Творца, а другую замужнюю деву, Матерь Божию, хочет «вручить» ее «теплой заступнице мира холодного». Герой просит для «девы» лишь «сопутников, полных внимания», простого душевного спокойствия и надежды на лучшее, светлой молодости, «покойной» старости (чему не было суждено сбыться: В.А. Бахметева умерла через десять лет после Лермонтова, 36-летней).

Размер стихотворения — 4-стопный дактиль с одними дактилическими окончаниями и многочисленными перебоями в схемных ударениях. Сбивчив не только ритм, но и обнимаемая им речь. Во многом из-за особенностей стиха очень часты инверсии, определения приходятся на конец строки, на рифму: пустынную— невинную, безродного— холодного и т.д. И внутри стихов слова переставлены так, что это затемняет смысл:

Лермонтов написал 29 законченных и незаконченных поэм, причем «Демон» имеет семь или, по мнению рада литературоведов, восемь редакций. Но в «Стихотворения М. Лермонтова» (1840) оказались включены лишь две поэмы: «Песня про царя Ивана Васильевича, молодого опричника и удалого купца Калашникова» (1837) и «Мцыри» (1839).

Первая из них — единственная в XIX в. удачная стилизация фольклора в большой эпической форме, в стихе, близком к речевой организации песенного «лада». В «Песне...» нет чисто отрицательных персонажей, облагороженное, возвышенное прошлое в целом противопоставляется (хотя и без прямого заявления об этом, как в «Бородине») измельчавшей современности. Сведения из «Истории государства Российского» Н.М. Карамзина о поощрении Иваном Грозным похищения его любимцами красивых жен знатных людей, дьяков, купцов, о том, что царь избрал некоторых похищенных женщин для себя (потом все они, обесчещенные, были возвращены по домам), в поэму не попали, как и то, что исторический Грозный конфисковывал имущество казненных, а не обеспечивал их семьи. Лермонтовский царь Иван Васильевич не знает, что Кирибеевич влюблен в замужнюю, и готов помочь лишь законным путем: «Как полюбишься — празднуй свадебку, / Не полюбишься — не прогневайся» (на Грозного!). «Лукавый раб» обманул царя, нарушил христианский закон, почти обезумев от любви. На пиру лишь на третий раз он, подавленный, замечает напряженное внимание к нему царя и обращается с просьбой только отпустить его «в степи Приволжские», чтобы там сложить «буйную головушку... на копье бусурманское», но становится жертвой собственного обмана. Царь ему жалует драгоценности, которые должны склонить девушку к «свадебке» при помощи «свахи смышленой». Именно драгоценностями пытается Кирибеевич прельстить Алену Дмитревну. Иван Грозный невольно подтолкнул его к нечестному поступку. «Как царицу я наряжу тебя, / Станут все тебе завидовать, / Лишь не дай мне умереть смертью грешною: / Полюби меня, обними меня / Хоть единый раз на прощание!» — упрашивает свою любовь почти невменяемый Кирибеевич. Страсть его так велика, что он, как потом мцыри, готов удовольствоваться несколькими мгновениями счастья. Этот «бусурманский сын», по определению Калашникова, все же христианин и умоляет Алену Дмитревну не дать ему покончить с собой — «умереть смертью грешною». Такое умение любить вызывает сочувствие к нему автора и даже условных повествователей-гусляров. Гибель Кирибеевича описана так, как в фольклоре описывается смерть традиционного «добра молодца»:

Кирибеевич осознает свою неправоту («побледнел в лице...»), но благородства в нем нет. Он «ударил впервой купца Калашникова» и, пусть ненамеренно, погнул висевший на его груди «медный крест / Со святыми мощами из Киева», буквально ударил по мощам. Удар таков, что Степан Парамонович мысленно апеллирует к судьбе, прилагая вместе с тем все силы, чтобы победить в правом деле: «Чему быть суждено, то и сбудется; / Постою за правду до последнева!» И Кирибеевич, и Калашников — типично лермонтовские волевые, деятельные герои, но весьма разного морального достоинства. Дело Калашникова правое. Однако с точки зрения абстрактного «закона» он вершит самосуд. О позоре его семьи известно «соседушкам», а значит, едва ли не всей Москве, но не царю: разговора поединщиков Иван Васильевич не слышал, для кулачного боя «оцепили место в 25 сажень». Царь спрашивает, «вольной волею или нехотя» Калашников совершил убийство. Тот не может сказать, что «нехотя», не только из-за своей честности и прямоты. В поэме кроме конфликтов «Кирибеевич — семья Калашниковых» и «Калашников — царь» есть и третий конфликт, романтический конфликт достойного человека и толпы, принявший в данном случае форму вполне исторической социальной психологии. То, что глава обесчещенной семьи убил обидчика «вольной волею», должно быть известно всем. Именно это смоет с семьи пятно позора. Но если царь о нем не знает, то Калашников ему и не скажет.

Царю нужен ответ «по правде, по совести», но скрытая угроза в его вопросе есть: убили не кого-нибудь, а «мово верного слугу, / Мово лучшего бойца Кирибеевича». Иван Васильевич казнит Калашникова и по неведению, и потому, что тот прямо отказался открыть причину убийства, об этом он скажет «только Богу единому». Как верно говорится в исследовании русского романтизма, «Грозный в поэме убежден в своей власти не только над жизнью и смертью, но и над душами своих подданных». Кирибеевич должен радоваться на пиру, раз веселится царь. И доброта Грозного к Кирибеевичу обусловлена, во-первых, тем, что веселье на пиру по царской воле должно восторжествовать, а во-вторых, тем, что верный слуга публично сознался по царскому приказу в своем интимном чувстве. Это тоже отсутствие того благородства, которым наделен простой купец. Личное достоинство в Калашникове неотрывно от народных нравственных представлений. Потому, несмотря на «позорную» казнь (что в данном случае отчасти означает и обставленную как зрелище), похороненный не совсем по христианскому обряду — не на кладбище — Степан Парамонович оставил по себе хорошую память в народе. По-своему отдают ему должное и «стар человек», и «молодец», и «девица», и гусляры, которые, проходя мимо его могилы, «споют песенку». Мажорным, подлинно песенным аккордом «Песня...» и кончается.

Так что идея поэмы не исчерпывается противопоставлением безгеройной современности и века незаурядных людей, отнесенного в прошлое (Печорин ведь тоже незауряден). И в XVI в., как он представлен Лермонтовым, человек из народа объективно мог оказаться морально выше царя, который не только становится — именно в силу своего самодержавного статуса — виновником чудовищной несправедливости, но и глумится над осужденным («Хорошо тебе, детинушка... Что ответ держал ты по совести»). Приговор еще не произнесен, а Иван Васильевич уже обещает пожаловать из казны «сирот» Калашникова. «Я топор велю наточить-навострить, / Палача велю одеть-нарядить, / В большой колокол прикажу звонить...» Обещая обставить казнь как торжество, царь вдруг, подобно скомороху, заговорил в рифму. Он хочет дать знать москвичам, что и Калашников «не оставлен» его «милостью». Это в высшей степени мрачная шутка.

Образы «Песни...» пластичны, представимы. Например, Калашников перед боем «боевые рукавицы натягивает, / Могутные плечи распрямливает, / Да кудряву бороду поглаживает». В поэме создан, при всей его условности, в целом убедительный образ Древней Руси. Никто из героев не боится смерти — ни Калашников, ни Кирибеевич (оба, признавая в разное время свою вину перед царем, даже просят их казнить), ни Алена Дмитревна. «Не боюся я смерти лютыя, / Не боюся я людской молвы, / А боюсь твоей немилости», — говорит она Степану Парамоновичу, хотя, как выясняется, молвы она очень боится. Калашников же, строгий муж, поначалу предполагает недостойное поведение жены и угрожает ей.

В поэме масса и других признаков исторического времени: от деталей одежды, вооружения, конской сбруи до форм поведения пое

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: