|
Дитрих засуетился, отправив меня мыться.
Я вытянулся в ванне, бездумно и лениво. Серо-зелёная солдатская форма лежала на стуле. На крючке висел махровый халат, такой лёгкий и уютный по сравнению с обмундированием. Когда я вышел, фон Шварц уже накрыл на стол. Меня ждал свиной студень, голландский сыр и чешская ветчина. И французское вино 1937 года, которое будет для меня не просто вином, а символом жизни без потерь и разрушений. Дитрих, как и любой светский человек, знал толк в вине. Он во многом знал толк, и в войне – тоже. Он оказался не безумцем, а мудрецом, гораздо мудрее, чем я сам.
- Это именно то, чего мне хотелось. Спасибо, Дит, - поблагодарил я, накладывая себе еды.
Я был уже гладко выбрит, расчёсан и снова похож на того Герхарда Ланду, который и запомнился Дитриху.
Сначала мы молча ели и оба не решались заговорить о главном. День за окном клонился к вечеру, золотой, как игристое вино.
Вино… Дитрих подал красное. Он помнил мои вкусы. Это было особенно приятно.
- Как ты выбрался? – осторожно спросил фон Шварц. Он понимал, что мне неприятно вспоминать фронт.
- По чужой справке о ранении, - ответил я, - Да, я стал хитрым и изворотливым, как..
- Как я, - Дитрих с теплотой улыбнулся, - Чего уж там? Говори всё, что ты думаешь. Я заслужил.
- Хочешь правду? Ты бы на фронте и дня бы не протянул, - ответил я с той же улыбкой.
Я приободрился после ванны, и теперь мог совершенно искренне шутить и смеяться. Виляя хвостом, ко мне подошёл Борг, любимая немецкая овчарка Дитриха, чёрный, как сама ночь, и, положив мне голову на колени, выпросил у меня кусок ветчины, при этом опасливо косясь на Дитриха, который явно был строг с ним.
- Смотри, разбалуешь его, - предупредил фон Шварц, - Хотя… Я его понимаю. Из твоих рук я принял бы и яд. Если бы ты только мог представить, как мне стыдно за всё…
- Ты не виноват, Дитрих. Я должен был сразу тебя понять.
- Ты мне ничего не должен. Совершенно ничего. Это я твой должник. Ты можешь просить у меня всё, что захочешь.
- Помоги мне перебраться в безопасное место. В Швейцарию, например, - я так и не утерял своей прямоты, - Ты ведь можешь сделать мне документы и перевезти через границу? Вряд ли кто-нибудь будет обыскивать машину такого офицера, как ты.
Дитриха снова повысили в звании. Теперь его форма выглядела точь-в-точь так же, как некогда моя.
- Без проблем, Герт, без проблем. Я даже могу снять жильё для тебя. И навещать. Хочешь, оставлю тебе Борга?
- Думаю, он будет не рад, если ты его бросишь.
- Думаешь, он не простит меня? – никакой иронии, напротив – самое искреннее волнение в голосе, по которому я сразу понял: речь идёт не о Борге.
- Может, и простит, но ему будет страшно, - ответил я, давая Дитриху понять, что его намёк истолкован правильно.
- Тогда я снова попытаюсь приручить его, буду терпеливым и ласковым…
Фон Шварц взял меня за руку.
- А как же… твоя.. Стефана?
- Она вышла замуж, - Дитрих вздохнул, однако сильно расстроенным он не выглядел, - Не так давно мне пришло письмо от неё. …За учителя испанского, к которому она ходила, чтобы освоить язык. На немецком там никто не разговаривает. Возможно, она обиделась на то, что я не поехал с ней, и решила быть счастливой с тем, кто всегда будет рядом. Судя по всему, этот Педро Альварес именно такой. Знаешь, я рад, что так сложилось. Хочешь правду? Мой брак с Гретэль и роман со Стефаной были такими же фиктивными, как и твой брак. Теперь ты понимаешь?
- Мы с Марком не находили себе места.
- Он будет очень рад тебе.
- Даже несмотря на смерть дяди Франсуа?
- Ты не виновен в его смерти, и он это знает. Кстати, Томас, твой пёс, сейчас у него. Так что ты так или иначе должен будешь с ним увидеться, пускай и после войны.
- А с тобой?
- Ты явно получил контузию на фронте, - Дитрих взъерошил мои волосы, как в старые-добрые времена, - Само собой. Кто же будет меня защищать?
Я много думал о нашем беспечном будущем по дороге в Швейцарию, когда меня везли в багажнике с двойным дном – чтобы проверка меня не обнаружила. У меня были новые документы на имя Хайнриха Штейнбреннера, деньги на первое время, 2 пачки сигарет и кое-что из одежды.
Для меня сняли жильё – небольшую квартиру в старой части Женевы, с окнами, выходящими на озеро, и уютной спальней под самой крышей. Дитрих регулярно навещал меня, привозил баварский шоколад и немецкие газеты, чтобы я был в курсе военных событий. Русские войска двигались всё ближе и ближе к Берлину.
Вскоре он перестал приезжать, и тогда я понял – дела в Берлине совсем плохи. Жив ли он? Ведь он должен был оставаться там. И спросить было не у кого. Оставалось лишь молиться, и с каждой молитвой во мне всё больше крепла уверенность: он не пропадёт.
Что касается меня, я твёрдо намерился вернуться в семинарию, как только всё закончится. Хотя бы в память об отце Андре.
Впрочем… он всё-таки удивил меня.
Раздался стук в дверь, и я, ожидая, что это будет Дитрих, бросился открывать. Но это был не фон Шварц, и всё же я не был разочарован. Совершенно живой и осязаемый, слегка небритый с дороги, передо мной стоял… отец Андре!
Его взор тут же упал на груду фолиантов на моём столе.
- Ты где их достал?
Я вскинул на него весело блеснувший взгляд.
- В библиотеке.
- Зачем ты? Я бы привёз. Тебе пока лучше не светиться. И вообще… Отдохни немного. Я сварю глинтвейна, если ты не против.
Я устраиваюсь поуютнее и любуюсь, как он хлопочет на кухне. Затем мы взяли кружки и переместились в комнату.
- Садись рядом.
Я накинул на его плечи шерстяной плед. Отец Андре положил голову мне на плечо. Я снова ощутил себя смущённым мальчишкой, как и тогда, несколько лет назад.
- Ты всё-таки хочешь стать священником?
- Всегда хотел.
- Правда? – Он запрокинул ко мне лицо, засиявшее, как свеча в лампаде: - Как я этому рад, мой мальчик.
Я в блаженстве закрыл глаза, смакуя каждый его вздох.
Как странно, но именно сейчас, живя в чужой стране по поддельным документам, я впервые почувствовал себя дома, и всё благодаря ему.
А что дальше? А дальше война закончилась. В Германии – полный разгром. Мы с нетерпением ждали хоть какой-то весточки от Дитриха. И вот он приехал, целый и невредимый. Повязки на левом глазу больше не было – её заменил стеклянный протез, сделанный на заказ. Почти как настоящий глаз! Разве что при близком рассмотрении становилось понятно, что он безучастно смотрит на собеседника, не выражая никаких эмоций. Правый же глаз взволнованно заблестел, когда фон Шварц озвучил нам хорошую новость. - На Нюрнбергском процессе его оправдали, как подпольщика, а вместе с ним и меня, как человека, прикрывавшего его, и теперь дело за малым – явиться туда лично, чтобы получить новые документы, и тогда я снова смогу спокойно откликаться на своё прежнее имя, не притворяясь кем-то иным.
Когда с этим было покончено, Андре повёз меня в монастырь, где он вырос, чтобы помочь мне подготовиться к восстановлению в семинарии. Мы ехали по ухабистой просёлочной дороге, две глубокие колеи которой, полосы тёмно-красной глины, разделяла широкая лента ярко-зелёной травы. А по обеим сторонам в высокой траве цвели в огромном количестве ромашки, клевер и прочие летние цветы. Луга спускались к зеленоватой речке, застывшей среди камышей и кувшинок. Над водой летали ласточки и тополиный пух. Высоко над рекой ветер раскачивал ветви тополей.
- Ну что, готов к жёсткой муштре, двоечник?
Андре зажмурился – лучи солнца били ему в лицо. Он выглядел одухотворённым.
- Куда же я денусь? – весело отозвался я.
- Вот и хорошо. Но сначала – Купаться! Иначе я сойду с ума от этой жары.
Вот, пожалуй, и всё, что я хотел рассказать.
Конечно же, я стал священником. Я помню день, когда впервые надел сутану – она, как оказалось, шла мне даже больше, чем военная форма. Андре поспособствовал, чтобы меня направили служить в тот же собор, где служил он, и таким образом, мы остались неразлучны.
Ах, да…
Забыл ещё кое-что.
Марк долго не решался увидеться со мной, вернув мне Томаса через Дитриха. Я ждал, когда он простит меня, и самое главное – самого себя, и вот однажды он пришёл ко мне на исповедь. Голос… Ни с чьим не спутать. На миг моё сердце упало в пятки. Любил ли я его? Скорее да, чем нет, однако мысль, что мы снова видим друг друга, приятно поразила меня, как поразила бы и любого, кто пережил войну и спустя годы встретил тех, кто был рядом в это беспощадное время.
- Герхард?
Мы вышли друг к другу из темноты исповедальной кабинки, и дневной свет открыл моему взору его лицо, ничуть не состарившееся.
- Прогуляемся? – предложил я.
На улице было ясно, и мы оба щурились от яркого солнца. Он улыбался.
- Прям как в том сне…
- В каком сне? – не понял я.
- Ещё давно, помнишь? Ты приснился мне в облачении священника.
- Как же не помнить? Ты ещё сильно сокрушался, что тронул мой молитвенник.
- Да уж, - он усмехнулся, - Я и сам поражаюсь собственной наглости.
- Я привык, - беспечно отозвался я.
Внезапно нас окликнул Дитрих. Мы обернулись и увидели его, спешащего к нам. На нём был белый костюм-тройка. Подумать только, как же ему шли светлые тона!
- Ах вот вы где! Отец Андре вас обыскался, - сказал он с шутливым укором, - Он просил уточнить, что вы хотите на обед.
- Он в своём репертуаре, - посетовал Марк, - Вечно озабочен тем, чтобы поплотнее накормить.
- И закормить, - добавил я.
- Как и в детстве. Ничего не изменилось.
…Так и есть, ничего не изменилось, за одним важным исключением: теперь всё точно будет хорошо.
Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|
