VII. Проблема интерпретации: центр и полутень

Необходимо убедиться в том, что мы настолько ясно, насколько это возможно, понимаем значение доктрины профессора Харта о «центре и полутени»,[36]поскольку я полагаю, что обычный читатель скорее всего истолкует его слова неправильно. Такой читатель может представить, что профессор Харт всего лишь описывает нечто, составляющее каждодневный опыт юриста, скажем, что в ходе интерпретаций правовых норм в порядке вещей (хотя и не всегда так) сталкиваться с ситуациями, которые более или менее точно подпадают под формулировку закона, в то время как в случае с другими есть какие-то сомнения. Тезис профессора Харта, однако, не так сух. Его развернутые рассуждения о центре и полутени — не просто сложный способ признания того, что некоторые случаи сложны, в то время как другие — просты. Взамен, основываясь на теории о языковом значении в общем, он предлагает теорию юридической интерпретации, которая, я полагаю, полностью нова, по крайней мере, она никогда прежде не формулировалась в такой бескомпромиссной форме.

Насколько я понимаю, тезис профессора Харта (если мы добавим несколько подразумеваемых им предположений, а также некоторые поправки, которые должны сделать его читатели, — я уверен, он сам хотел бы этого) в полном виде будет звучать примерно так: задача интерпретации, как правило, требует определения значений отдельных слов в правовой норме, подобно «транспортному средству» в норме, запрещающей перемещать его в парк. Более точно, задача интерпретации заключается в том, чтобы определить круг значений для слова или совокупность вещей, на которые оно указывает. Коммуникация возможна только потому, что слова имеют «стандартные значения», или «центр значений», который относительно постоянен, в каком бы контексте слово не использовалось. Кроме исключительных обстоятельств, всегда будет правильно рассматривать слово, подобное «транспортному средству», как использующееся в его «стандартном значении», т. е. совокупность предметов, которую оно будет обозначать во всех обычных контекстах, в рамках или за рамками права. Это значение слово будет иметь в любой правовой норме, какой бы ни была ее цель. Применяя слово в его «стандартном значении», судья не осуществляет творческую деятельность. Он просто применяет право, «какое оно есть».

Помимо стандартного центра, у слов также есть и полутень значений, которая в отличие от центра различается в зависимости от контекста. Когда обсуждаемый предмет (скажем, трехколесный велосипед) входит в область полутени, роль судьи вынуждена стать более творческой. Теперь он должен впервые предпринять интерпретацию нормы, принимая во внимание ее цель. Имея в виду то, к чему стремились, принимая правило в отношении парков, нужно определить, касается ли оно трехколесных велосипедов. Когда решаются вопросы такого рода, появляется «пересечение» между «сущим» и «должным», поскольку судья, решая, что «есть» норма, принимает во внимание и соображения о том, чем она «должна быть», чтобы осуществить цель, в ней заложенную.

Если я правильно истолковал теорию профессора Харта в той части, где речь идет о «твердом ядре», то я полагаю, что она в достаточной мере несостоятельна. Наиболее очевидный ее дефект заключается в предположении, согласно которому проблемы интерпретации, как правило, превращаются в проблему значений отдельных слов. Конечно, ни один судья, применяющий норму общего права, никогда не следовал процедуре, подобной той, что была описана (и, я думаю, предписана) профессором Хартом; разумеется, мы обычно даже не считаем эту проблему проблемой «интерпретации». Даже в случае со статутами мы в большинстве случаев должны определить значение не одного слова, а предложения, абзаца, или целой страницы, или даже всего текста. Ясно, что абзац не имеет «стандартного значения», которое остается неизменным в любом контексте. Если нам и кажется, что статут имеет «центральное значение», которое мы можем использовать без слишком тщательного исследования заложенных в этом статуте целей, это происходит потому, что мы видим: как бы ни формулировалась точная цель статута, этот случай всегда будет подпадать под него.

Даже в тех ситуациях, когда кажется, что все трудности в толковании сосредоточены вокруг одного слова, анализ профессора Харта, полагаю, не дает никакого объяснения того, что происходит на самом деле или должно происходить. В примере с «транспортным средством» он говорит о том, что это слово имеет основное значение, которое во всех контекстах недвусмысленно определяет круг объектов, охватываемых этим словом, однако не упоминает, о каких объектах может идти речь. Если норма, не позволяющая транспортным средствам находиться в парке, и кажется в некоторых случаях достаточно простой для применения, то это происходит, я полагаю, поскольку нам достаточно легко понять ее общую цель, чтобы мы знали: нам не нужно беспокоиться по поводу различий между «фордом» и «кадиллаком». Если нам и кажется, что в некоторых случаях норму можно применить, не задаваясь вопросом, какова ее цель, то это происходит не потому, что у нас есть основания относиться к ней как к не имеющей никакой цели. Скорее, это происходит по иной причине: например, если норма нацелена на соблюдение в парке тишины или на спасение случайных прохожих от травм, то мы знаем «не задумываясь», что шумный автомобиль следует исключить.

Что бы сказал профессор Харт, если бы группа местных патриотов решила бы возвести на пьедестал в парке грузовик, использовавшийся во время Второй мировой войны, в то время как другие граждане отнеслись бы к предполагаемому монументу как к уродству, поддерживая свою позицию нормой «запрета транспортных средств»? Будет ли данный грузовик в отличном состоянии подпадать в область центра правовой нормы, или он войдет в область полутени?

Профессор Харт, по-видимому, утверждает, что, если слова не имеют «стандартных значений», которые остаются неизменными вне зависимости от контекста, плодотворная коммуникация будет разрушена, и станет невозможно построить систему «авторитетных норм».[37] Если бы в каждом контексте слова принимали уникальное значение, характерное только для данного контекста, весь процесс интерпретации стал бы таким неопределенным и субъективным, что идеал правления права потерял бы свой смысл. Другими словами, кажется, профессор Харт говорит, что, если только мы не готовы принять его анализ интерпретации, мы должны оставить всякую надежду наделить идеал верности праву плодотворным смыслом. Это, без сомнения, очень мрачный прогноз для тех, кто, подобно мне, считает, что мы не можем принять эту теорию интерпретации. Я между тем полагаю, что будущее идеала верности праву не такое уж темное.

Одна иллюстрация поможет нам проверить не только саму теорию профессора Харта относительно центра и полутени, но и ее отношение к идеалу верности праву. Давайте представим, что, перелистывая статуты, мы обнаружили такое установление: «Тот, кто спит на железнодорожной станции, совершает проступок, наказуемый штрафом в размере пяти долларов». Нам не составит труда определить общую природу цели, преследуемой статутом. Конечно, нам, вероятно, сразу же придет в голову картина растрепанного бродяги, который в неприглядной манере растянулся на одной из скамеек, заставляя уставших пассажиров стоять и, слушая, как он сипло храпит, вдыхать алкогольные пары. Можно справедливо сказать, что эта картинка представляет «стандартное значение» статута, хотя она, конечно, далека от «стандартного значения» физиологического состояния, именуемого словом «спать».

Теперь давайте посмотрим, как этот пример связан с идеалом верности праву. Допустим, что я судья, и что передо мной предстали два человека за нарушение этого статута. Один их них — пассажир, который ждал в 3 часа утра опаздывающий поезд. Когда его арестовали, он сидел на скамейке прямо, но полицейский услышал, что он тихо храпел. Второй из них — человек, который принес на станцию одеяло и подушку и явно устроился на ночь. Его, однако, арестовали прежде, чем он успел заснуть. Какой из этих случаев представляет собой «стандартное значение» слова «спать»? Если я оставлю этот вопрос без внимания и решу оштрафовать второго человека, а первого отпустить, нарушу ли я обязанность верности праву? Нарушу ли я данную обязанность, если я проинтерпретирую слово «спать», использованное в данном статуте, примерно так: «устраиваться на скамейке или на полу для того, чтобы переночевать или как будто чтобы переночевать»?

Теперь о другом аспекте теории профессора Харта: действительно ли возможно истолковать слово статута без знания о цели этого статута? Представим, что мы встретили следующее незаконченное предложение: «Обо всех улучшениях следует незамедлительно сообщать...». Теория профессора Харта, как кажется, утверждает, что, даже если мы имеем только такой фрагмент, мы можем спокойно истолковать слово «улучшение» согласно его «стандартному значению», но при этом нам нужно знать оставшуюся часть предложения прежде чем мы возьмемся за «проблемы полутени» со знанием дела. Между тем ясно, что в моем усеченном предложении слово «улучшение» наполнено смыслом не больше, чем символ «Х».

Слово «улучшение» тут же обретет значение, если мы закончим предложение словами «главной медсестре» или «должностному лицу, занимающемуся вопросами городского планирования», хотя эти два пришедшие в голову значения очень непохожи друг на друга. Вряд ли можно утверждать, что эти два значения представляют собой что-то вроде дополнения в виде полутени к «стандартному значению» слова. И теперь можно мимоходом задать вопрос о том, насколько полезной теория о центре и полутени может оказаться, когда чиновник, занимающийся вопросами городского планирования, должен определить, включает ли слово «улучшение» уродство здания, из-за которого постройку нельзя заложить и которое понижает рыночную стоимость земли, на которой данное здание построено.

Будет показательно, я думаю, обратить внимание на последствия иных способов завершения предложения. Допустим, мы добавим к словам «Обо всех улучшениях следует незамедлительно сообщать...» слова «главе отдела аспирантуры». Здесь мы уже, как нам однажды казалось, не двигаемся наощупь в темноте; скорее, теперь мы попадаем в пустое строение. Нам будет немного легче ориентироваться, если в конце будет написано «директору школы» и совсем хорошо, если там будет «председателю комитета по отношениям с родителями учеников начальных классов».

Нужно отметить, что, решая вопрос о значении слова «улучшение» во всех этих случаях, мы не просто помещаем слово в некий общий контекст, такой как больничная практика, городское планирование или образование. Если бы мы поступили так, то в последнем случае речь могла бы идти об «улучшении», связанном как с учениками, так и с учителями. Скорее, мы спрашиваем себя: «Для чего предназначена эта норма? Какое зло она должна предотвратить? К какому благу она должна привести?». Когда отчет получает «главная медсестра», мы можем поинтересоваться: «Идет ли речь о недостатке больничного пространства, когда пациенты, которым стало лучше, могут быть отправлены домой или переведены в палату, где им будет уделяться меньше внимания?» Если «директор» говорит нам больше, чем «глава отдела аспирантуры», то это должно быть потому, что мы знаем что-то о различиях между начальным образованием и образованием на уровне аспирантуры. Нам нужно обладать минимальным знакомством с тем, как осуществляется руководство этими двумя образовательными учреждениями, и с проблемами, свойственными для каждого из них, прежде чем всякое разграничение между «директором» и «главой отдела аспирантуры» повлияет на наше толкование слова «интерпретация». Другими словами, мы должны быть способны поставить себя на место тех, кто создавал норму права, чтобы узнать то, что для них являлось «должным». И именно в свете этого «должного» мы должны решить, что «есть» правая норма.

Обращаясь теперь к явлению, охарактеризованному профессором Хартом как «озабоченность проблемами полутени», мы должны спросить себя, что в действительности способствует процессу интерпретации в ходе общей практики, которая допускает различные «пограничные» ситуации. Кажется, что профессор Харт говорит: «Ничего подобного, если только мы не работаем в области полутени». Если это то, что он и хотел сказать, то я нахожу его взгляд весьма загадочным, поскольку он не объясняет, почему, согласно его теории, если кто-либо имеет дело с одной проблемой полутени, было бы полезно подумать о других.

На протяжении всего своего рассуждения об интерпретации профессор Харт, кажется, предполагает, что эта процедура сродни составлению каталога. Судья, столкнувшийся с новой ситуацией, подобен сотруднику библиотеки, который должен решить, на какую бы полку ему положить новую книгу. Есть простые случаи: «Библия» относится к религии, «Богатство наций» — к экономике и т. д. Далее, есть сложные случаи, когда библиотекарю необходимо сделать творческий выбор, решая, например, к какой области относится «Капитал» — к политике или к экономике, или «Путешествия Гулливера» — к фантастике или к философии. Но вне зависимости от того, простым или сложным был выбор, все, что нужно совершить библиотекарю, как только выбор сделан, — поставить книгу на полку. И точно так же, вплоть до мелочей, дело обстоит с судьями, по-видимому, утверждает профессор Харт. Конечно, судебный процесс — это нечто большее, чем процедура каталогизации. Судья не отправляет свою функцию, когда наклеивает подходящий ярлык на дело. Он должен с ним что-то сделать, если угодно — как-то к нему отнестись. Именно эта бóльшая ответственность и объясняет, почему проблемы толкования практически никогда не сосредоточиваются вокруг одного слова, а также почему юристы на протяжении поколений считали выдуманные пограничные дела полезными не только для того, чтобы понять саму «полутень», но и для того, чтобы понять, где она начинается.

Все это, я полагаю, можно прояснить, если снова обратиться к нашему примеру фрагмента законодательной формулировки, согласно которой «Обо всех улучшениях следует незамедлительно сообщать...». Какой бы ни была заключительная фраза, судья не решит своей проблемы, если он просто определит, о каком улучшении идет речь. Почти все слова в этом предложении могут потребовать интерпретации, но с наибольшей очевидностью этого требуют слова «незамедлительно» и «сообщать». О каком виде «сообщения» идет речь: письменном сообщении, телефонном звонке на работу, записи в больничном регистрационном журнале? Насколько точным оно должно быть? Будет ли достаточным сказать «стало значительно лучше» или «большой дом с эркером»?

Теперь любому юристу, который интерпретирует слова, подобные «улучшению», «незамедлительно» или «сообщать», должно быть ясно, что от обращения к какому-либо неюридическому «стандартному значению» этих слов не будет никакого толка. Куда более важно, что, когда все эти слова входят в целостную структуру мысли, они в процессе интерпретации вступают между собой в отношения. «Что такое “улучшение”? Ну, это должно быть нечто, что может стать предметом сообщения. Так что, для целей данного статута, “улучшение” на самом деле значит “улучшение, подлежащее сообщению”. Какое “сообщение” должно быть сделано? Ну, это зависит от типа “улучшения”, информация о котором требуется, и от причины необходимости в такой информации».

Когда мы смотрим сквозь отдельные слова на весь статут в целом, становится ясно, как обращение к гипотетическим делам помогает интерпретации в общем. Устремляя наш ум сначала в одном направлении, затем в другом, благодаря этим делам мы можем понять структуру мысли, представшей перед нами. Эту структуру мы и стремимся распознать для правильного понимания того, чем она является на самом деле, но эту же структуру мы с необходимостью помогаем создать (согласно нашей обязанности верности праву), чтобы сделать статут связным, реальным целым.

Я посчитал бы все эти ремарки слишком банальными, чтобы обращаться к ним на этих страницах, если бы они не требовались как возражение на теорию интерпретации, предложенную профессором Хартом. С помощью этой теории он занимает позицию, согласно которой у нас не может быть осмысленного идеала верности праву, если только мы не будем готовы принять этот идеал. Может ли быть возможным, что позитивистская философия требует от нас оставить такой взгляд на интерпретацию, который усматривает сущность проблемы не в отдельных словах, а в цели и структуре? Если так, то ставки в этой битве школ действительно высоки.

Я озадачен тем, что профессор Харт считает новостью те уроки, которые я однажды попытался извлечь из примера Витгенштейна об обучении детей игре.[38] Я просто пытался показать ту роль, которую играет рефлексия в попытке определить должное. Я всего лишь пытался указать, что решения о должном становятся лучше при рефлексии, при обмене взглядами между теми, у кого одни и те же проблемы, и при представлении различных ситуаций, которые могут возникнуть. Все эти невинные и всем знакомые меры, думал я, могут обострить восприятие наших действий, а результатом всего процесса может быть не просто более подходящий выбор средств для целей, к которым мы стремимся, а прояснение цели как таковой. Я полагал, известный судья английского суда имел в виду нечто подобное, когда говорил о том, что общее право «постепенно очищается».[39] Если такой взгляд на судебный процесс больше не учитывается в стране своего происхождения [Великобритании. — Прим. пер.], я могу только сказать, что какими бы ни были превратности британской репутации Лорда Менсфилда, он всегда останется для нас в этой стране героической фигурой в юриспруденции.

Я отметил здесь недостатки теории профессора Харта в той степени, в которой она связана с судебной интерпретацией. Я полагаю, однако, что ее дефекты имеют более глубокие корни и в конечном счете происходят из ошибочной теории о значении языка в общем. Профессор Харт, по-видимому, соглашается с тем, что может быть названо «указательной теорией языка»,[40] теорией, которая игнорирует или сводит к минимуму влияние на значения слов целей говорящего и структуры языка. Что характерно, эта философская школа разделяет идею «обычного употребления». Причина здесь, конечно же, в том, что только опираясь на эту идею, можно получить искомую инертную данность значения, изолированного от влияния цели и структуры.

Попытаться предпринять длительный экскурс в лингвистическую теорию здесь будет недостаточно. Мне придется довольствоваться замечанием, что теория значения, к которой обращается в своем эссе профессор Харт, насколько мне известно, отвергается тремя ведущими современными представителями логического анализа: Витгенштейном, Расселом и Уайтхедом. Посмертно изданные «Философские исследования» Витгенштейна образуют последовательный комментарий к тому, как слова меняют и трансформируют свои значения от контекста к контексту. Рассел отвергает культ «обычного употребления» и спрашивает о том, какое «обычное значение», не учитывающее особого намерения в его употреблении, можно дать слову «слово».[41] Уайтхед объясняет привлекательность «обманчивой самобытности повторяемого слова» для современных философов; только предполагая наличие некой лингвистической константы (такой как «центральное значение»), можно признать общезначимость логических операций, которые по необходимости перемещают слово из одного контекста в другой.[42]

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: