Первое письмо. Комментарий-1.

В письме нет ясного тезиса о “другом начале цивилизации”, присущем России, но вполне определенно сказано о бесплодности попыток “нагонять” Запад – попыток, неизбежно сводящихся к пустому “подражанию” и “заимствованию”: “В чем заключается жизнь человека, говорит Цицерон, если память о прошедших временах не связывает настоящего с прошлым? Мы же... не храним в сердцах ничего из поучений, оставленных еще до нашего появления. Необходимо, чтобы каждый из нас сам пытался связать порванную нить родства... Наши воспоминания не идут далее вчерашнего дня; мы как бы чужие для себя самих... Это естественное следствие культуры заимствованной и подражательной. У нас совсем нет внутреннего развития, естественного прогресса”.

Стоит отметить, что в опубликованном в 1836 году переводе первого письма заключительная фраза была достаточно верно передана так: “У нас нет развития собственного, самобытного...”. Казалось бы, одно уже высказывание должно было заставить задуматься об истинном смысле “программы” Чаадаева. Ведь он и в других местах своего первого письма выразил ту же мысль. Так, он написал, что его угнетает “положение”, в силу которого русская мысль не останавливается “ни на одном ряде идей, развивавшихся в обществе одна за другой”, и принимает участие “в общем движении человеческого разума только слепым, поверхностным и часто дурным подражанием другим нациям” (я процитировал опять-таки перевод 1836 года). В другом своем сочинении, написанном еще в 1832 году (то есть за четыре года до появления в печати первого письма), но опубликованном впервые лишь в 1908 году, Чаадаев со всей определенностью утверждал: “Я полагаю, что на учебное дело в России может быть установлен совершенно особый взгляд, что возможно дать ему национальную основу, в корне расходящуюся с той, на которой оно зиждется в остальной Европе, ибо Россия развивалась во всех отношениях иначе, и ей выпало на долю особое предназначение в этом мире. Мне кажется, что нам необходимо обособиться в нашем взгляде на науку не менее, чем в наших политических воззрениях, и русский народ, великий и мощный, должен, думается мне, вовсе не подчиняться воздействию других народов”.

Согласитесь, что воистину нелепо хоть в каком-то смысле причислять к западникам мыслителя, выдвинувшего такую “программу”. Но ведь и в “злополучном”, как назвал его сам Чаадаев, первом письме было достаточно определенно сказано о “пороке” России: он состоит, по убеждению мыслителя, в том, что “у нас нет развития собственного, самобытного”, а вовсе не в том, что мы не идем по пути Запада. Почему же этого никто не увидел?

Есть все основания утверждать, что читателями опубликованного в 1836 году письма была воспринята (и полностью заглушила подлинный его смысл) одна только предельно резкая, прямо-таки беспощадная критика положения в России – критика, которую сочувственно или даже с восхищением встретили будущие западники и негодующе либо с прямыми проклятиями – будущие славянофилы.

“Опыт времен для нас не существует, – объявил Чаадаев, века и поколения протекли для нас бесплодно... мы миру ничего не дали... мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, что бы там ни говорили, мы составляем пробел в интеллектуальном порядке” и т.д. и т.п.

Как ни странно, этого рода суждения Чаадаева до сего дня служат поводом для причисления мыслителя к западникам; между тем нет сомнения – особенно если исходить из смысла письма в целом, – что Чаадаев ведет здесь речь об отсутствии в России именно собственной самобытной мысли, которая должна вырасти из “опыта веков и поколений” российского бытия, а не усвоена извне, с Запада.

С западниками Чаадаева сближает только очень “резкая” и очень “преувеличенная” (по позднейшему признанию самого мыслителя) критика положения в России. Однако при достаточно внимательном анализе существа дела выясняется, что перед нами весьма своеобразная критика. И прежде всего необходимо понять, что это в конечном счете критика не страны, называющейся “Россия”, а русского самосознания. Чаадаев усматривает в России отсутствие подлинной (имеющей, в частности, общечеловеческое значение) мысли (Россия – “пробел в интеллектуальном порядке”).

Как уже говорилось выше, чаадаевские обвинения относились, в сущности, не к России, но к ее национальному самосознанию, которое, по мнению мыслителя, заведомо недостойно такого народа, как “русский народ, великий и мощный”; преувеличивая, он утверждал даже, что русское самосознание еще не существует вообще.

И в чем уж Герцен и все, поверившие ему, были абсолютно неправы – в том, что для России, с точки зрения Чаадаева, “будущего вовсе нет”. Чаадаев исповедовал прямо противоположное убеждение.

Прежде чем цитировать его соответствующие высказывания, следует сделать одно существенное пояснение. Те, кто рассуждали о Чаадаеве, зная не только его первое письмо (таких, увы, было не столь уж много...), неизбежно сталкивались с всецело противоречащими общепринятой версии тезисами мыслителя. И чаще всего их пытались толковать как якобы позднейшие “отступления”, вызванные начавшимися в 1836 году гонениями, которые-де “сломили” Чаадаева и т.д. Чтобы исключить такого рода соображения, я буду основываться на сочинениях мыслителя, созданных до опубликования его письма.

Горделивый прогноз Чаадаева с несомненностью осуществился уже хотя бы в том, что вскоре начали свой творческий путь Достоевский и Толстой, действительно представшие в своем творчестве как “настоящий совестный суд перед великими трибуналами человеческого духа”, что давно признано всем миром.

Итак, Чаадаев говорит о нашей духовной деятельности, о самом возвышенном и полезном из происходящего в нас, – и вот это духовное, возвышенное и полезное происходит в нас, но производится вовсе не нами. Он говорит о нашей способности подчиняться неведомой силе, и только в результате этого подчинения мы совершаем благо.

В «Философических письмах» будущее России Чаадаев связывает с возможностью распространения и на Россию того процесса воспитания человеческого рода христианством, который совершился в Европе. Разберем фрагмент из первого письма, где рассматривается эта возможность.

«Если та сфера, в которой живут европейцы и которая одна лишь может привести род человеческий к его конечному назначению, есть результат влияния, произведенного на них религией, и ясно, что если слабость наших верований или несовершенство нашего вероучения удерживали нас вне этого всеобщего движения, в котором социальная идея христианства развилась и получила определенное выражение, а мы были отнесены к числу народов, которым суждено использовать воздействие христианства во всей силе лишь косвенно и с большим опозданием, то необходимо стремиться всеми способами оживить наши верования и дать им воистину христианское побуждение, ибо ведь там все совершило христианство. Так вот что я имел в виду, говоря о необходимости снова начать у нас воспитание человеческого рода».

Рассмотрим мысли, содержащиеся в этом фрагменте.

Во-первых, речь идет о том, что сфера, в которой живут европейцы, есть результат влияния христианской религии. И лишь эта сфера может привести человечество к его конечному назначению, т.е. к водворению на земле царства Божия. Причем далее идет важное уточнение, что под влиянием христианской религии в Европе понимается развитие социальной идеи христианства в ее определенном выражении.

Во-вторых, говорится о том, что Россия из-за слабости верований и несовершенства вероучения испытала воздействие христианства хоть и во всей силе, но лишь косвенно и с большим опозданием. Обратим внимание на то, что данная фраза звучит, вообще говоря, несколько противоречиво: если Россия все-таки испытала воздействие христианства «во всей силе», то что значит «косвенно» и почему остается существенным, что «с большим опозданием»?

Чтобы снять это противоречие, можно допустить, что слова «во всей силе» означают признание России вполне христианской страной; но в то же время, как мы уже выяснили, христианство в России характеризуется, по Чаадаеву, аскетизмом и созерцательностью, т.е. отсутствием прямого вмешательства в социальную жизнь страны, что в свою очередь связано с тем, что христианство было пересажено в Россию в период, когда она уже сформировалась как целый особый мир. По-видимому, с этими характеристиками и историческими обстоятельствами можно связать слова Чаадаева «косвенно и с большим опозданием». Конечно, встает вопрос, насколько правомерно вкладывать мысли более поздних работ Чаадаева в его высказывания периода «Философических писем». Но можно обратить внимание на то, что истолкование слов о лишь косвенном воздействии христианства на Россию как именно невмешательства в ее социальную жизнь, соответствует словам Чаадаева в данном фрагменте про Европу, – где это воздействие явно не было косвенным, – о развитии там социальной идеи христианства.

Итак, в России, несмотря на то, что она в целом может быть признана в качестве страны христианской, отсутствовало развитие социальной идеи христианства, или по-другому, – христианство так и не выступило в России социальной силой. Однако лишь выступление христианства в обществе в качестве социальной силы «может привести род человеческий к его конечному назначению» – к водворению на земле царства Божия.

В-третьих, слова о том, что необходимо всеми способами оживить наши верования и дать им воистину христианское побуждение, теперь можно истолковать как призыв не обходиться лишь косвенной (созерцательной и аскетической) ролью христианства в России, но обеспечить в ней развитие его социальной идеи, для этого превратить само христианство в социальный фактор российской жизни, т.е., если говорить максимально конкретно, – наделить православную церковь в России той же светской мощью и возможностью направлять социальные процессы, какой обладает католичество в Европе.

Можно сделать вывод, что решение Чаадаевым вопроса, каким образом могло бы произойти распространение и на Россию процесса воспитания человеческого рода христианством, состоит в том, чтобы православная церковь перестала присутствовать в России в качестве исключительно духовного фактора, но взяла на себя, по примеру католической церкви в Европе, роль организующего начала в видах социального развития общества. И, может быть, даже опиралась для этой цели на соответствующие средства, которые хотя и «можно осуждать», но главное, чтобы эти средства обеспечили свершение промысла божьего.

Настоящий, разобранный нами фрагмент из первого письма не исчерпывает размышлений Чаадаева о возможной будущей судьбы России. В этом же письме Чаадаев, как мы уже ранее отмечали, выражает надежду также на то, что само нынешнее пока рационально непостижимое положение России станет понятным, т.е. обретет разумный смысл, в дальнейшем, в исторической перспективе «отдаленных потомков». Приведем полностью соответствующие высказывания. «Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру. И конечно, не пройдет без следа то наставление, которое суждено нам дать, но кто знает день, когда мы вновь обретем себя среди человечества и сколько бед испытаем мы до свершения наших судеб?»

Комментарий-2

Я выбрала именно это письмо П.Я.Чаадаева, так как, на мой взгляд, в данном отрывке Чаадаев мировой философский опыт преломляет через опыт своего народа, своей нации, через особенности своего индивидуального восприятия. Чаадаев в своем «философическом письме» ярко и точно описывает всю проблематику современного исторического развития России, также в данном отрывке можно проследить всю сложность историко-религиозной мысли автора.

Петр Яковлевич Чаадаев является одним из ярких представителей философской мысли России западнического направления. Он всегда привлекал внимание историков. Чаадаев был первым, кто положил начало самостоятельному философскому творчеству в России. Оценка исторического процесса России и ее исторической миссии носит у него двойственный, и даже противоречивый характер. С одной стороны, он страстно обличает Россию и ее историческую роль; говорит о том, что само провидение как бы исключило ее из своего благодетельного действия, что она «заблудилась на земле», и мы живем одним лишь настоящим без прошлого и будущего, что «исторический опыт для нас не существует». Всячески превознося католический Запад, Чаадаев ставит его в пример православной России. Но, с другой стороны, он пишет, что в силу своего отличия от Запада Россия имеет особую, «вселенскую миссию», заключающуюся в осуществлении «интересов человечества».

Роль исторической концепции Чаадаева, как и сама эта концепция, противоречивы. С одной стороны, прославляя Запад, Чаадаев явился предтечей западничества в России. С другой стороны, оправдания исключительности России, ее особого предназначения послужило утверждением славянофильства. Сам автор, конечно, осознавал двойственность своей позиции и связывал ее с тем, что наш народ пока далек от «сознательного патриотизма» и любит отечество на манер тех «юных народов, которые еще отыскивают принадлежащую им идею, еще отыскивают роль, которую они призваны исполнить на мировой сцене».

Высокая оценка западного христианства определяется у Чаадаева всецело историсофскими, а не догматическими соображениями. Горячие и страстные обличения России у Чаадаева имеют много корней, - в них нет какой-либо одной руководящей идеи. Чаадаев не смог включить Россию в ту схему, какую навевала история Запада. Чаадаев откровенно признает какой-то странный ущерб в самой идее провидения: "Провидение исключило нас из своего благодетельного действия на человеческий разум..., всецело предоставив нас самим себе".

В развитии своего философского мировоззрения Чаадаев по-разному решал эту "загадку" России. В начале он пришел к выводу, что Россия предназначена для того, чтобы послужить уроком для остального человечества. Именно эта позиция выражена в первом из "Философических писем". Дальше эти мысли у Чаадаева приобретают большую определенность, он приходит к убеждению, что очередь для России еще выступить на поприще исторического действия еще не наступила. Дальше он развивает мысль: "Провидение сделало нас слишком великими, чтобы быть эгоистами. Оно поставило нас вне интересов национальностей и поручило нам интересы человечества".

Идеи, связанные с таинственным смыслом исторического процесса, с ролью России в судьбах всего человечества составляют главный стержень первого философического письма. При оценке философского построения Чаадаева нужно отодвинуть на второе место "западничество" Чаадаева, которое имеет значение лишь конкретного приложения его общих идей. Чаадаев весь был обращен не к внешней стороне истории, а к ее "священной миссии", тому высшему смыслу, который должен быть отражен и свершен в истории. В этом разгадка того пафоса "единства Церкви", который определил у Чаадаева оценку Запада и России, - но в этом же и проявление особого подхода к истории у него, где возможно многое подчинить своей воле. Человек обладает достаточной свободой, чтобы быть ответственным за историю, - и это напряженное ощущение ответственности, это чувство "пламени истории", которое переходило так часто в своеобразный историко-философский мистицизм у Чаадаева, роднит его (гораздо больше, чем вся его критика России), с русской радикальной интеллигенцией, которая всегда так страстно и горячо переживала свою "ответственность" за судьбы не только России, но и всего мира в целом. Мысль Чаадаева универсальна, его свобода от узкого национализма, его устремленность "к небу - через истину, а не через родину".

Проблема России, т.е. характеристика её настоящего, осознание будущего, была для Чаадаева главной темой. Можно даже сказать, что все другие проблемы – из области философии, истории, истории философии он рассматривал в связи с этой главной темой. Разумеется, занимаясь ими, он входил в них как в таковые, высказывал много глубоких идей, но все же его интеллектуальная деятельность была направлена главным образом на решение центральной для него проблемы – России.

Чаадаев в своих письмах изложил свои историософские взгляды. Особенностью исторической судьбы России он считал «тусклое и мрачное существование, лишенное силы и энергии, которое ничто не оживляло, кроме злодеяний, ничто не смягчало, кроме рабства. Ни пленительных воспоминаний, ни грациозных образов в памяти народа, ни мощных поучений в его предании... Мы живем одним настоящим, в самых тесных его пределах, без прошедшего и будущего, среди мертвого застоя».

Он считал «наше положение счастливым», так как Россия стоит перед лицом опередившего ее Запада. «Мы пришли после других», а, следовательно, «можем делать лучше их», если сумеем «правильно оценить» свое преимущество и использовать опыт так, «чтобы не впадать в их ошибки, в их заблуждения и суеверия... Больше того: у меня есть глубокое убеждение, что мы призваны решить большую часть проблем социального порядка, завершить большую часть идей, возникших в старых обществах, ответить на важнейшие вопросы, какие занимают человечество». Специфика же России в её «ограниченности», особенность истории – в географическом положении.

При этом Чаадаев придавал большое значение православию, которое, по его мнению, способно оживить тело католической церкви. Он признал, что в будущем Россия станет центром, интеллектуальной жизни Европы, если она осуществит миссию, предначертанную ей Богом. В этих своих мыслях Чаадаев перекликается с идеями славянофилов. Миссию России он видит в том, чтобы соединить цивилизацию Востока и Запада. Россия сама не принадлежит ни к Западу, ни к Востоку. России предстоит великое будущее. Оно может быть достигнуто сравнительно легко благодаря исторически сложившимся чертам русского характера и основанного на них механизмах развития страны – легкость проведения реформ сверху, свобода от традиций. Это будущее будет представлять собой реализацию продуманно отобранных идей, лучше западных, принципов и установлений. Вся значительность (для русской мысли) построений Чаадаева в том и состоит, что целый ряд крупных мыслителей России возвращался к темам Чаадаева, хотя его решения этих тем имели сравнительно мало сторонников.

Итак, приведенный отрывок из сочинения П.Я.Чаадаева, как мне кажется, наглядно демонстрирует всю сложность философии автора, его многогранное понимание жизненного пути и особенности исторического развития России. Чаадаев характеризует общество во всех его взаимоотношениях, указывает на влияние «первых дней» России на все ее последующее развитие. В произведениях Чаадаева, как я думаю, представлено органическое единство философского и исторического понимания развития России.

Источник: Лавриненко В.Н. Русская философия XIX века / В .Н. Лавриненко. Философия. М.:Юристъ, 2001. Т. 1 С.144-153.

Второе письмо. (О действии на нас неведомой силы)

В качестве отправного пункта мы используем фрагмент второго из «Философических писем», в котором Чаадаев указывает, что не все из того, что имеется в нашем сознании и присутствует в наших собственных поступках, принадлежит нам самим, и что мы, человеческие существа, в определенном смысле являемся ведомыми некой стоящей над нами силой.

«Многократно возвращаясь к основному началу нашей духовной деятельности, – пишет Чаадаев, – к движущим силам наших мыслей и наших поступков, невозможно не заметить, что значительная часть их определяется чем-то таким, что нам отнюдь не принадлежит, и что самое хорошее, самое возвышенное, самое для нас полезное из происходящего в нас вовсе не нами производится. Все то благо, которое мы совершаем, есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе».

Процитированное место лишь одно из многих в «Философических письмах», в которых говорится о нашей подчиненности внешней по отношению к нам силе в том, что касается чисто человеческих качеств. Несколько ниже во втором письме Чаадаев снова пишет: «До определенного момента мы, безусловно, действуем сообразно всеобщему закону, в противном случае мы заключали бы в себе самих основу нашего бытия, а это нелепость; но мы действуем именно так, сами не зная, почему: движимые невидимой силой, мы можем улавливать ее действие, изучать ее в ее проявлениях, подчас отождествляться с нею, но вывести из всего этого положительный закон нашего духовного бытия – вот это нам недоступно».

Обратим внимание на мысль Чаадаева о том, что нелепо считать, что мы, люди, в самих себе заключаем u1086 основу своего бытия. Мы действуем именно так, а не иначе, но сами не знаем почему. И ту невидимую силу, которая нами движет, мы можем только пытаться изучать или даже отождествлять себя с ней, однако, мы не в состоянии вывести на основе всего этого закон нашего духовного бытия.

В предварительных чертах ответ на вопрос, в чем состоит самостоятельность человека, мы можем усмотреть, вернувшись к процитированному в начале настоящей работы месту из второго «Философического письма», где говорится, что самое хорошее, возвышенное и для нас полезное из происходящего в нас производится не нами, но есть прямое следствие присущей нам способности подчиняться неведомой силе.

А что же все-таки принадлежит нам самим? Ответ на этот вопрос Чаадаев дает тут же, в непосредственном продолжении данного фрагмента. Он пишет: «Единственная действительная основа деятельности, исходящей от нас самих, связана с представлением о нашей выгоде в пределах того отрезка времени, который мы зовем жизнью; это не что иное, как инстинкт самосохранения, который присущ нам, как и всем одушевленным существам, но видоизменяется в нас согласно нашей своеобразной природе».

Итак, единственная основа нашей собственной деятельности, т.е. той, в которой мы предоставлены самим себе, определена представлением о выгоде в пределах времени земной жизни; и этой основой является общий для всех одушевленных существ инстинкт самосохранения. Таким образом, уже в первом приближении вырисовывается четкое дихотомическое деление. Если единственной основой нашей собственной деятельности является то, что объединяет нас с другими одушевленными (т. е. живыми) существами – инстинкт самосохранения и т.п., следовательно, все, чем мы отличаемся от прочих одушевленных существ, т.е. наши специфически человеческие качества – духовность, способность к совершению блага, идеи о добре, добродетели и законе, – все это полностью привносится в нас извне, от неведомой нам силы. Нам важно зафиксировать, что при таком делении вроде бы отпадает надобность в вопросе о том, в чем же состоит содержание собственно человеческого момента, исходящего из человеческой же деятельности, – за отсутствием самого предмета вопроса. Так как весь собственно человеческий момент Чаадаев относит к влиянию внешней по отношению к человеку силе.

Первое и второе философские письма можно считать основополагающими в творчестве Чаадаева. Эти два коротких произведения точно отражают точку зрения автора на происходящие в тот период события и направления мысли в стране.

Видимым образом русское общество разделилось в сороковые годы в спорах о России. Задумываться о русской судьбе (или о русском призвании) в те годы поводов и мотивов было достаточно – после Двенадцатого года с его “всенародным опытом”, после всех этих военных и невоенных встреч с Европой сопротивление напрашивалось само собой. Возник вопрос о месте России в общем плане, или схеме, всемирной истории. Историософия русской судьбы становится основной темой, пробуждающейся теперь русской философской мыслью. И снова с полной отчетливостью возникает религиозный вопрос.

Чаадаев принадлежал к предыдущему поколению, был современником декабристов. Его принято называть первым западником и с него начинать историю западничества. На формирование его взглядов сильно повлияло то, что он имел личные связи исключительно с некатолическими салонами. Почти всё его окружение – западники.

Чаадаев не был мыслителем в собственном смысле слова. Это был умный человек с достаточно определившимися взглядами. У него есть принцип, но не система. И этот принцип есть постулат христианской философии истории. История есть для него создание в мире “Царствия Божия”. Из писем Чаадаева мы видим, что его исторический горизонт замыкается Западной Европой. Он указывает на неисторичность русской судьбы. Именно эта его идея и получила отражение в первых письмах. Позднее Чаадаев делает противоположные выводы понимая, что быть историческим новорожденным отнюдь ещё не значит, что будущего так и не предстоит. Он считает, что “христианство политическое” должно уступить место христианству “чисто духовному”.

Таким образом, внимательно проанализировав данные два письма, мы можем составить точную картину настроений и мыслей Чаадаева по отношению к поставленной проблеме в определённый период его жизни. Данные произведения важны как с точки зрения исторических фактов, так и с точки зрения изучения деятельности автора.

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: