Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Класс как представление и воля





Чтобы изучить, как создается и учреждается власть создавать и учреждать, власть, имеющая официально­го представителя, например руководителя партии или профсоюза, недостаточно учитывать специфические ин­тересы теоретиков или представителей и структурное сходство, которое их объединяет на основе полномочий, необходимо также анализировать логику, обыкновенно воспринимаемую и описываемую как процесс делегиро­вания, в котором уполномоченное лицо получает от груп­пы власть образовывать группу. Здесь можно следовать, преобразовывая их анализ, историкам права (Канторович, Пос и др.), когда они описывают мистерию мини­стерства – любезную юристам канонического права игру слов mysterium [xv] и mimsterium [xvi] Тайна процесса пресуще­ствления, которая совершается через превращение офи­циального представителя в группу, чье мнение он выра­жает, не может быть разгадана иначе, как в историчес­ком анализе генезиса и функционирования представления, при помощи которого представитель образует группу, которая произвела его самого. Официальный представи­тель, обладающий полной властью говорить и действо­вать во имя группы, и, вначале, властью над группой с помощью магии слова приказа, замещает группу, суще­ствующую только через эту доверенность. Персонифици­руя одно условное лицо, социальный вымысел, официаль­ный представитель выхватывает тех, кого он намерен представлять как изолированных индивидов, позволяя им действовать и говорить через его посредство, как один человек. Взамен он получает право рассматривать себя в качестве группы, говорить и действовать, как целая груп­па в одном человеке: «Status est inagistratus» [xvii], «Государ­ство — это я», «Профсоюз думает, что...» и т. п

Тайна министерства есть как раз такой случай соци­альной магии, когда вещь или персона становятся вещью отличной от того, чем они являются. Человек (министр, епископ, делегат, депутат, генеральный секретарь и т. д.) имеет возможность идентифицировать себя в собствен­ных глазах и в глазах других с совокупностью людей, Народом, Трудящимися и т. п., или с социальной целост­ностью, Нацией, Государством, Церковью, Партией. Мистерия министерства находится в своем апогее, когда группа не может существовать иначе, как через делегиро­вание своему официальному представителю, который по­рождает эту группу, говоря для нее, т. е. для ее блага и от ее лица. Круг замыкается: группа определена через того, кто говорит от ее имени, возникшего как источник влас­ти, осуществляемой им над теми, кто является ее истин­ным источником. Это замкнутое отношение есть начало харизматических иллюзий, которые в крайнем их выра­жении проявляются в том, что официальный выразитель может выглядеть и показывать себя как causa sui Поли­тическое отчуждение находит свое начало в том факте, что изолированные агенты — тем сильнее, чем более они обделены символически — могут конституироваться как группа, т. е. как сила, способная заставить воспринимать себя в политическом поле, только лишаясь прибыли в ин­тересах аппарата: им приходится постоянно рисковать лишением политической собственности, чтобы избежать истинной политической экспроприации. Фетишизм, со­гласно Марксу, есть то, что случается, когда «продукты человеческой головы выглядят как дар самой жизни»; политический фетишизм заключается более точно в фак­те, что ценность целостного персонажа, этого продукта человеческой головы, проявляется как неуловимая хариз­ма, загадочное объективное свойство индивида, неулови­мый шарм, невыразимое таинство. Министр или пастор, посланник церкви или посланник государства, состоят в метонимическом отношении с группой; являясь лишь ча­стью группы, посланник действует как знак, замещаю­щий целую группу. Это он в качестве совершенно реаль­ного заместителя полностью символического существо­вания содействует «ошибке категории», как сказал бы Риль, достаточно похожей на детскую ошибку, когда, увидев проходящих в строю солдат, составляющих полк, спра­шивают, где же полк. Одно лишь его явное существова­ние преобразует безупречное серийное разнообразие изо­лированных индивидов в одно юридическое лицо, collectio personarum pluriurn в corporatio [xviii], в конституированный корпус, который в результате мобилизации и манифеста­ции даже может проявить себя как социальный агент.

Политика является исключительно благодатным мес­том для эффективной символической деятельности, понимаемой как действия, осуществляемые с помощью знаков, способных производить социальные результаты и, в част­ности, группы. Благодаря наиболее старому метафизиче­скому действию, связанному с существованием символиз­ма, позволяющего считать существующим все, что может быть обозначено (Бог или небытие), политическое пред­ставление постоянно производит и воспроизводит фор­му, производную от любимого логиками аргумента ко­роля Франции Людовика Лысого: любое предикативное выражение, имеющее субъектом «рабочий класс», скры­вает экзистенциальное выражение («рабочий класс суще­ствует»). В более общем виде все выражения, имеющие субъектом коллективность, например Народ, Класс, Уни­верситет, Школа, Государство, предполагают решенным вопрос о существовании указанных групп и содержат в себе тот сорт «ложного метафизического стиля», который мы могли обнаружить в онтологическом аргументе. Офи­циальный выразитель — это тот, кто, говоря о группе, о месте группы, скрыто ставит вопрос о существовании группы, кто учреждает эту группу при помощи магичес­кой операции, свойственной любому акту номинации. Поэтому если задаться вопросом, с которого должна на­чинаться вся социология, а именно вопросом о существо­вании и о способе существования коллективности, то сле­дует приступить к критике политических аргументов, ко­торым присущи языковые злоупотребления, а на деле — злоупотребления властью

Класс существует в той и лишь в той мере, в которой уполномоченное лицо, наделенное plena potentia agendi, может быть и ощущать себя облеченным властью гово­рить от своего имени — в соответствии с уравнением: «Партия есть рабочий класс», а «Рабочий класс есть пар­тия»; или в случае юристов канонического права. «Цер­ковь есть Папа (или епископы)», а «Папа (или епископы) есть Церковь». Такое лицо может осуществить эту фор­мулу как реальную силу в недрах политического поля. Способ существования того, что сейчас во многих обще­ствах называют рабочим классом (естественно, с некото­рыми вариациями), полностью парадоксален: речь идет о некоторым образом мысленном существовании, о существовании его в мыслях большой части тех, кого таксоно­мия обозначает «рабочие», но также и в мыслях тех, кто занимает в социальном пространстве позиции более уда­ленные от рабочих. Само это существование почти повсе­местно признано покоящимся на существовании рабочего класса в представлении. Политический и профсоюзный аппарат и их освобожденные работники жизненно заин­тересованы в вере в существование рабочего класса и в том, чтобы убедить в этом как тех, кто к нему непосред­ственно принадлежит, так и тех, кто ничего общего с ним не имеет. Они способны заставить говорить «рабочий класс» в один голос одним заклинанием, как заклинают духов, одним призыванием его, как призывают богов или святых, и даже символически выставляя его напоказ че­рез демонстрации — своего рода театральную постанов­ку представления о классе в представлениях. В этой «по­становке», с одной стороны, участвует корпус постоян­ных представителей со всей постановочной символикой его существования, с аббревиатурами, эмблемами, знака­ми отличия, а с другой стороны — часть наиболее убеж­денно верующих, которые самим своим существованием позволяют представителям создать представление об их представительности. Этот рабочий класс как «воля и представление» (как в названии известного труда Шопен­гауэра) не имеет ничего общего с классом в действии, с реально мобилизованной группой, которую упоминает марксистская традиция. Однако класс от этого не являет­ся менее реальным, хотя эта реальность магическая и (со­гласно Дюркгейму и Моссу) определяет институты как социальные фантазии. Как настоящая мистическая кор­порация, созданная ценой огромного исторического тру­да, теоретических и практических изобретений, начатых самим Марксом и беспрерывно воссоздаваемых ценой бесчисленных, постоянно возобновляющихся усилий и самопожертвований, которые необходимы для производ­ства и воспроизводства веры и институтов, ответствен­ных за ее воспроизводство, рабочий класс существует в лице и посредством группы его официальных представи­телей, которые дают ему слово и наглядное присутствие. Он существует в вере в собственное существование, которую корпусу уполномоченных лиц удается внушить по­средством одного своего существования и собственных представлений, на основе сходства, объективно объеди­няющего членов одного «класса на бумаге» в возможную группу.13 Исторический успех марксистской теории — первой из социальных теорий претендовавшей на науч­ность, если бы она могла полностью реализоваться в об­ществе — способствовал тому, что теория социального мира, наименее способная интегрировать собственный теоретический результат, который она развивала более, чем любая другая, — сегодня, без сомнения, представляет наиболее мощное препятствие на пути прогресса адекват­ной теории социального мира, прогресса, которому мар­ксистская теория в свое время способствовала более, чем любая другая.

 

Примечания

 

1 Можно подумать, будто мы уже порвали с субстантивизмом и ввели реляционный способ мышления, когда изучают вза­имодействия и реальные обмены (на самом деле практическая солидарность, как и практическое соперничество, связанные с прямыми контактами и взаимодействием между агентами, т. е. практическим соседством, могут быть препятствием в выстра­ивании солидарности, основанной на соседстве в теоретическом пространстве).

2 Статистический опрос не может уловить соотношения сил, иначе как в форме собственности как свойства (propriete — фр.), иногда юридически гарантированного через документ, под­тверждающий право владения (litres de propriete economique — фр.) — для экономической собственности; диплом и ученое зва­ние (litres scolaires — фр.) — для культурной собственности; дво­рянский титул (litres de noblesse — фр.) — для социального ка­питала. Именно это объясняет связь между эмпирическими ис­следованиями классов и теорией социальной структуры как стратификации, описанной в понятиях отдаленности от средств присвоения («дистанция от центра культурных ценностей», по Хальбваксу), этот язык использовал и Маркс, когда говорил о «массе, лишенной собственности».

3 В некоторых социальных универсумах принципы деления, по объему и структуре капитала, которые детерминируют структуру социального пространства, удваиваются по относи­тельно независимому принципу деления экономических и куль­турных особенностей, как, например, этническая или религиоз­ная принадлежность. Распределение агентов проявляется в этом случае как результат пересечения двух частично независимых пространств. Так, этническая группа, помещенная в нижней по­зиции пространства этнических групп, может занимать позиции во всех полях (даже наиболее высоких), но с низкой долей пред­ставительства тех, кто находится в верхней позиции этническо­го пространства. Каждая этническая группа может быть оха­рактеризована социальными позициями ее членов, процентом дисперсии этих позиций и, наконец, степенью ее социальной интеграции вопреки дисперсии (этническая солидарность может утверждаться в форме коллективной мобильности).

4 То же самое было бы желательно для отношений между географическим и социальным пространством: эти два про­странства никогда полностью не совпадают, однако многие раз­личия, которые связывают обычно с эффектом географическо­го пространства, например противопоставление центра и пе­риферии, являются в действительности дистанцией в социальном пространстве, т. е. проистекают из неравенства в распределении различных видов капитала в географическом пространстве.

5 Чувство реальности не включает в себя ни в коей мере со­знания класса в психологическом смысле. Это чувство еще ме­нее ирреально, чем можно приписать данному термину, оно есть эксплицитное представление о занимаемой в социальной струк­туре позиции и о коллективных интересах, которые с ней корре­лируют. Еще менее ирреальна теория социальных классов, пони­маемая не только как система классификации, основанная на эксплицитных принципах и логически контролируемая, но и как точное знание механизмов, ответственных за распределение по классам. Действительно, достаточно рассмотреть экономичес­кие и социальные условия, позволяющие ту форму дистанциро­вания настоящего от практики, которую предполагают пони­мание и более или менее четко сформулированное представле­ние о коллективном будущем, чтобы покончить с метафизикой осознания и классового сознания, с неким революционным cogito коллективного сознания от персонифицированной сущ­ности. (Это то, о чем я упоминал при анализе отношений между осознанием времени, и в особенности способностью к рацио­нальному экономическому расчету, и политическим сознанием алжирских рабочих).

6 В этом случае производство здравого смысла заключается в основном в бесконечных новых интерпретациях общего «кла­дезя» священных выражений (поговорки, пословицы, гномичес­кие поэмы и т. п.), с целью «дать наиболее чистый смысл словам рода (la tribu — фр.)». Усвоить слова, в которых представлено все то, что признано группой, значит заручиться значительным преимуществом в борьбе за власть. Это очень хорошо видно в борьбе за религиозное влияние, слово, имеющее наибольшую ценность, — священное слово, как отмечает Гершом Шолем. Именно поэтому, чтобы заставить признать себя, нужно возоб­новлять по традиции мистические споры и перевоплощать ре­лигиозное слово в символы. Слова из политической лексики, являясь сутью борьбы, содержат полемику подвидом полисемии, которая представляет собой отпечаток антагонистического ис­пользования их различными группировками в прошлом и на­стоящем. Наиболее универсальная стратегия для профессиона­лов производства символической власти, поэтов в архаических обществах, пророков, политиков заключается, таким образом, в том, чтобы заставить здравый смысл работать на себя, при­сваивая себе слова, ценностно нагруженные для любой группы, поскольку они выражают ее веру.

7 Это очень хорошо показал Лео Шпитцер на примере Дон Кихота, где один и тот же персонаж оказывается наделенным многими именами. Феномен полиномии, т. е. множественность имен, прозвищ, кличек, которые принадлежат одному агенту или одной институции, является вместе с полисемией слов или выражений, обозначающих фундаментальные ценности группы, явным отпечатком борьбы за власть номинаций, которая осу­ществляется в недрах любого социального универсума. См.: Spitzer L. Perspectivism in Don Quijote//Linguistics and Literary History New York: Russel and Russel, 1948.

8 Кафка Ф. Процесс// Кафка Ф. Америка. Процесс. Из днев­ников. М: Политиздат, 1991. С. 386.

9 Словарь профессий есть законченная форма социального нейтралитета, которая стирает внутренние различия социально­го пространства в единой по форме трактовке любой позиции как профессии ценой непрерывного изменения основания для их определения (звание, природа деятельности и т. п.). Когда в ан­глосаксонских странах врачей называют профессионалами, они выхватывают тот факт, что эти агенты определены по их про­фессии, и это как бы их главный атрибут; напротив, например, прицепщики вагонов очень слабо определены по этому основа­нию, их описывают просто как занимающих определенный трудовой пост, а в отношении университетских профессоров определение построено одновременно, как для прицепщиков ва­гонов — по задачам и по деятельности, и как для врачей — че­рез звание.

10 Получение профессии, дающей звание, все более тесно связано с обладанием дипломом определенного типа. Здесь связь между типом диплома и вознаграждением за труд очень тесная в отличие от того, что можно наблюдать в случае про­фессий, не имеющих званий, когда агенты, выполняющие ту же работу, могут иметь самые разные типы дипломов.

11 Обладатели одного и того же звания стремятся конститу­ироваться в одну социальную группу и обладать постоянной организацией — корпорация врачей, ассоциация бывших соуче­ников и т. д., задуманной, чтобы утвердить сплоченность груп­пы (с помощью периодических собраний и т. п.) и осуществлять свои материальные и символические интересы.

12 Наилучшую иллюстрацию к такому анализу можно най­ти, благодаря замечательным работам Роберта Дарнтона, в ис­тории своего рода культурной революции, которую занимаю­щие подчиненные позиции в недрах становящегося интеллекту­ального поля — Бриссо, Мерсье, Демолен, Эбер, Марат и другие — совершили в лоне революционного движения (разру­шение академий, распад салонов, запрет пансионов, уничтоже­ние привилегий), находя свой принцип в статусе «культурного парии» и направляя свои усилия преимущественно против осно­вополагающих символов власти, а также участвуя средствами «политической порнографии» и нарочито непристойных паск­вилей в работе по «делегитимации», которая без сомнения явля­ется одним из фундаментальных измерений революционного ра­дикализма. См.: Darnton R. The High Enlightenment and the Low-Life of Literature in Pre-revolutionary France// Past and Present. Vol. 51. 1971. P 81-115; в переводе на фр.яз. см. в: Boheme litté-raire et révolution, Le monde des livres au XVIIIe siècle. Paris: Gallimard, Seuil, 1983. P. 7-41; о Марате, о котором часто не зна­ют, что он был также, или сначала, плохим физиком, см.: Gillispie С.С. Science and Polity in France at the End of the Old Regime. Princeton University Press, 1980. P. 290-330.

13 О сходном анализе связи по типу «представление и воля» между группой родственников «на бумаге» и «практической» группой родственников см.: Bourdieu P. Esquisse d'une theorie de la pratique. Geneve: Droz, 1972; Le sens pratique. Paris: Minuit, 1980. (на рус. яз.: Бурдье П. Практический смысл/Пер, с фр. Отв. ред. пер. и послесл. Н. А. Шматко. М.: Институт эксперим. со­циологии; СПб.: Алетея, 2001.)

ФИЗИЧЕСКОЕ И СОЦИАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВА:

Проникновение и присвоение*

 

Социология должна действовать исходя из того, что человеческие существа являются в одно и то же время биологическими индивидами и социальными агентами, конституированными как таковые в отношении и через отношение с социальным пространством, точнее с полями. Как тела и биологические индивиды, они [человеческие существа. — Перев. ]помещаются, так же как и предметы, в определенном пространстве (они не обладают физичес­кой способностью вездесущности, которая позволяла бы им находиться одновременно в нескольких местах) и за­нимают одно место. Место, lopos, может быть определено абсолютно, как то, где находится агент или предмет, где он «имеет место», существует, короче, как «локализация», или же относительно, релятивно, как положение, ранг в порядке. Занимаемое место может быть определено как площадь, поверхность и объем, который занимает агент или предмет, его размеры или, еще лучше, его габариты (как иногда говорят о машине или мебели).

Однако физическое пространство определяется по взаимным внешним сторонам образующих его частей, в то время как социальное пространство — по взаимо­исключению (или различению) позиций, которые его образуют, так сказать, как структура рядоположенности социальных позиций. Социальные агенты, а также пред­меты, присвоенные агентами и, следовательно, конститу­ированные как собственность, помещены в некое место социального пространства, которое может быть охарак­теризовано через его относительное положение по срав­нению с другими местами (выше, ниже, между и т. п.) и через дистанцию, отделяющую это место от других. На са­мом деле, социальное пространство стремится преобра­зоваться более или менее строгим образом в физическое пространство с помощью удаления или депортации не­которых людей — операций неизбежно очень дорогостоящих.

Структура социального пространства проявляется, таким образом, в самых разнообразных контекстах как пространственные оппозиции обитаемого (или присвоен­ного) пространства, функционирующего как некая спон­танная метафора социального пространства. В иерархи­чески организованном обществе не существует простран­ства, которое не было бы иерархизировано и не выражало бы иерархии и социальные дистанции в более или менее деформированном, а главное, в замаскированном виде вследствие действия натурализации, вызывающей устой­чивое отнесение социальных реальностей к физическому миру. Различия, произведенные посредством социальной логики, могут, таким образом, казаться рожденными из природы вещей (достаточно подумать об идее «естествен­ных границ»).

Так, разделение на две части внутреннего простран­ства кабильского дома, которое я детально анализиро­вал ранее,i несомненно, устанавливает парадигму любых делений разделяемой площади (в церкви, в школе, в пуб­личных местах и в самом доме), в которые переводится снова и снова, хотя все более скрытым образом, структуру разделения труда между полами. Но можно с таким же успехом проанализировать структуру школьного про­странства, которое в различных его вариантах всегда стремится обозначить выдающееся место преподавателя (кафедру), или структуру городского пространства. Так, например, пространство Парижа представляет собой по­мимо основного обратного преобразования экономиче­ских и культурных различий в пространственное распре­деление жилья между центральными кварталами, перифе­рийными кварталами и пригородом, еще и вторичную, но очень заметную оппозицию «правого берега» «левому берегу», соответствующую основополагающему делению поля власти, главным образом, между искусством и биз­несом.

Здесь можно видеть, что социальное деление, объек­тивированное в физическом пространстве, как я показы­вал ранее, функционирует одновременно как принцип видения и деления, как категория восприятия и оценива­ния, короче, как ментальная структура. И можно думать, что именно посредством такого воплощения в структу­рах присвоенного физического пространства неслышные приказы социального порядка и призывы к негласному порядку объективной иерархии превращаются в системы предпочтений и в ментальные структуры. Точнее говоря, неощутимое занесение в тело структур социального по­рядка, несомненно, осуществляется в значительной сте­пени с помощью перемещения и движения тела, позы и положения тела, которые эти социальные структуры, кон­вертированные в пространственные структуры, органи­зуют и социально квалифицируют как подъем или упа­док, вход (включение) или выход (исключение), прибли­жение или удаление по отношению к центральному и ценимому месту (достаточно подумать о метафоре «оча­га», господствующей точки кабильского дома, которую Хальбвакс натуральным образом подыскал, чтобы гово­рить об «очаге культурных ценностей»). Я думаю, напри­мер, об уважительной поддержке, к которой апеллируют величие и высота (например, памятника, эстрады или трибуны), или еще о противостоянии произведений скульптуры и живописи или, более утонченно, обо всех проявле­ниях в поведении знаков уважения и реверансов, которые негласно предписывает простая социальная квалифика­ция в пространстве (почетное место, первенство и т. п.) и любые практические иерархии областей пространства (верхняя часть/нижняя часть, благородная часть/постыд­ная часть, авансцена/кулисы, фасад/задворки, правая сто­рона/левая сторона и др.).

Присвоенное пространство есть одно из мест, где власть утверждается и осуществляется, без сомнения, в самой хитроумной своей форме — как символическое или незамечаемое насилие: архитектурные пространства, чьи бессловесные приказы адресуются непосредственно к телу, владеют им совершенно так же, как этикет дворцо­вых обществ, как реверансы и уважение, которое рожда­ется из отдаленности (е longinquo reverentia, как говорит латынь), точнее, из взаимного отдаления на почтитель­ную дистанцию. Эти архитектурные пространства несо­мненно являются наиболее важными составляющими символичности власти, благодаря самой их незаметности (даже для самих аналитиков, часто привязанных, так же как историки после Шрамма, к наиболее видимым зна­кам, к скипетрам и коронам).

Социальное пространство, таким образом, вписано одновременно в объективные пространственные структу­ры и в субъективные структуры, которые являются отчас­ти продуктом инкорпорации объективированных струк­тур. Например, как я уже писал, противопоставление «ле­вого берега» Сены (под которым сегодня практически понимаются и предместья) «правому берегу», которое от­ражается на картах и в статистических обзорах (о публи­ке, посещающей театры, или об особенностях художников, выставляемых в галереях на том и другом берегу), пред­ставлено «в головах» потенциальных зрителей, но также и в головах авторов театральных пьес или художников и критиков в виде оппозиций, функционирующих как категории восприятия и оценивания: оппозиция театра авангарда и поиска театру бульварному, конформист­скому, повторяющемуся; публики молодой публике старой, буржуазной; или кино как искусству и эксперименту залам с исключительным правом показа некоторых филь­мов и т. д.

Как можно видеть, нет ничего более сложного, чем выйти из овеществленного социального пространства, чтобы осмыслить его именно в отличие от социального пространства. И это тем более верно, что социальное про­странство как таковое предрасположено к тому, чтобы позволять видеть себя в форме пространственных схем, а повсеместно используемый для разговоров о социальном пространстве язык изобилует метафорами, заимствован­ными из физического пространства.

Таким образом, нужно начинать с определения чет­кого различия между физическим и социальным про­странствами, чтобы затем задаться вопросом, как и в чем локализация в определенной точке физического про­странства (неотделимая от точки зрения) и присутствие в этой точке могут принимать вид имеющегося у агентов представления об их позиции в социальном пространстве, и через это — самой их практики.

Социальное пространство — не физическое простран­ство, но оно стремится реализоваться в нем более или ме­нее полно и точно. Это объясняет то, что нам так трудно осмысливать его именно как физическое. То простран­ство, в котором мы обитаем и которое мы познаем, явля­ется социально размеченным и сконструированным. Фи­зическое пространство не может мыслиться в таком своем качестве иначе, как через абстракцию (физическая геогра­фия), т. е. игнорируя решительным образом все, чему оно обязано, являясь обитаемым и присвоенным. Иначе гово­ря, физическое пространство есть социальная конструк­ция и проекция социального пространства, социальная структура в объективированном состоянии (как, напри­мер, кабильский дом или план города), объективация и натурализация прошлых и настоящих социальных отно­шений.

Социальное пространство — абстрактное простран­ство, конституированное ансамблем подпространств или полей (экономическое поле, интеллектуальное поле и др.), которые обязаны своей структурой неравному распре­делению отдельных видов капитала; оно может воспри­ниматься в форме структуры распределения различных видов капитала, функционирующей одновременно как средства и цели борьбы в различных полях (то, что в «Различении»ii обозначалось как общий объем и структу­ра капитала). Реализованное физически социальное про­странство представляет собой распределение в физиче­ском пространстве различных видов благ и услуг, а также индивидуальных агентов и групп, локализованных физи­чески (как тела, привязанные к постоянному месту: за­крепленное место жительства или главное место обитания) и обладающих возможностями присвоения этих более или менее значительных благ и услуг (в зависимости от име­ющегося у них капитала, а также от физической дистан­ции, отделяющей от этих благ, которая сама в свою оче­редь зависит от их капитала). Такое двойное распределе­ние в пространстве агентов как биологических индивидов и благ определяет дифференцированную ценность различ­ных областей реализованного социального пространства.

Распределения в физическом пространстве благ и услуг, соответствующих различным полям, или, если угодно, различным объективированным физически соци­альным пространствам, стремятся наложиться друг на друга, по меньшей мере приблизительно: следствием это­го является концентрация наиболее дефицитных благ и их собственников в определенных местах физического пространства (Пятая авеню, улица Фобур де Сент-Онореiii), противостоящих во всех отношениях местам, объеди­няющим в основном, а иногда — исключительно, самых обездоленных (гетто). Эти места представляют собой ло­вушки для исследователя, поскольку, принимая их как таковые, неосторожный наблюдатель (например, имею­щий целью проанализировать характерную символику торговли предметами роскоши на Медисон авеню и на Пятой авеню, употребление имен собственных или нари­цательных, заимствованных из французского, использо­вание благородного удваивания имени основателя про­фессии, упоминание предшественников и т. п.) обрекает себя на субстантивистский и реалистический подход, упуская главное: каким образом Медисон авеню, улица Фобур де Сент-Оноре объединяют продавцов картин, ан­тикваров, дома «высокой моды», модельеров обуви, ху­дожников, декораторов и т. п. — все то множество ком­мерческих предприятий, которые в целом занимают вы­сокие (следовательно, гомологичные друг другу) позиции каждый в своем поле (или социальном пространстве) и которые не могут быть поняты в самой своей специфике, начиная с названий, иначе как в связи с коммерческими предприятиями, принадлежащими тому же полю, но за­нимающими другие области парижского пространства. Например, декораторы с улицы Фобур де Сент-Оноре противопоставляются (прежде всего, по своему благород­ному имени, но и по всем свойствам, природе, качеству и ценам предлагаемой продукции, социальным качествам клиентуры и т. п.) тем, кого в Фобур Сент-Антуан назы­вают столярами-краснодеревщиками; модельеры приче­сок поддерживают подобные отношения с простыми па­рикмахерами, модельеры обуви — с сапожниками и т. д. В той мере, в какой оно лишь концентрирует позитивные полюса из всех полей (так же, как гетто собирает все не­гативные полюса), это пространство не содержит истину в себе самом. То же относится и к столице [la capitate], ко­торая — по меньшей мере во Франции — является местом капитала [le capital], т. е. местом в физическом простран­стве, где сконцентрированы высшие позиции всех полей и большая часть агентов, занимающих эти господствую­щие позиции. Следовательно, столица не может мыслить­ся иначе, как в отношении с провинцией, которая не рас­полагает ничем иным, кроме лишения (относительного) и столичности, и капитала.

 

 







Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.