Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Компетентность, ставки и специфические интересы





 

В политике, как и в искусстве, экспроприация прав большинства соотносится и даже является следствием концентрации собственно политических средств произ­водства в руках профессионалов, которые могут рассчи­тывать на успех в собственно политической игре лишь при условии, что обладают специфической компетентно­стью. Действительно, нет ничего менее естественного, чем способ мышления и действия, требуемый для участия в политическом поле: так же, как и религиозный, художе­ственный или научный габитус, габитус политический предполагает специальную подготовку.

Прежде всего это, конечно, все необходимое обучение для получения целого блока специфических знаний (теорий, проблематики, понятий, исторических традиций, экономических данных и т. д.), созданных и накопленных в ходе политической работы профессионалов настоящего и прошлого, а также более общие способности, такие как владение определенным языком и определенной полити­ческой риторикой, риторикой трибуна, необходимой в отношениях с непосвященными, или риторикой debateriii, необходимой в отношениях с профессионалами. Но, преж­де всего, это также и своего рода инициация с ее испыта­ниями и обрядами посвящения, которые стремятся при­вить практическое владение логикой, имманентной поли­тическому полю, и внушить действительное подчинение ценностям, иерархиям и цензурам, свойственным данно­му полю, и специфической форме, в которую его давление и контроль облекаются внутри каждой партии. Это зна­чит, что для того, чтобы полностью понять политические выступления, которые предлагаются на рынке в данный момент и совокупность которых определяет универсум того, что может мыслиться или выражаться политически в противоположность тому, что отбрасывается как не­мыслимое или невыразимое, следовало бы проанализи­ровать весь процесс производства профессионалов идео­логического производства, начиная с маркировки, про­изводимой в зависимости от зачастую имплицитного определения желательной компетентности, которая пред­назначает их для этих функций, а также общего и специ­ального образования, которое готовит профессионалов к их исполнению, и кончая беспрерывным нормирующим воздействием. Последнее на них оказывают старшие чле­ны группы, действуя сообща, в частности, когда вновь из­бранные включаются в какую-либо политическую ин­станцию, куда они могли бы привнести искренность ре­чей и свободу поведения, губительные для правил игры.

Лишение прав, коррелируемое с концентрацией средств производства, выступлений или действий, общественно признанных в качестве политических, непрерывно возра­стало по мере того, как поле идеологического производ­ства завоевывало свою автономию в результате появления крупных политических бюрократий освобожденных профессионалов, а также институций (во Франции, на­пример, Высшая школа политических наук и Националь­ная школа администрации), в чьи обязанности входят се­лекция и подготовка профессиональных создателей схем осмысления и выражения социального мира, политичес­ких деятелей, политических журналистов, высокопостав­ленных чиновников и т. д. и одновременно кодификация правил функционирования поля идеологического произ­водства, а также набора знаний и умений, необходимых для того, чтобы им следовать. «Политическая наука», ко­торая преподается в специально предназначенных для этой цели институциях, есть рационализация компетент­ности, которой требует универсум политики и которой профессионалы владеют на практике: она имеет целью повысить эффективность этого практического мастер­ства, предоставляет в его распоряжение рациональные техники, такие, как опросы общественного мнения, наука по связям с общественностью или политический марке­тинг, в то же время она стремится легитимировать это мастерство, сообщая ему внешние признаки научности и институируя политические вопросы в специализирован­ные проблемы, браться за которые во имя знания, а от­нюдь не классового интереса, надлежит специалистам.

Автономизация поля идеологического производства сопровождается, конечно, установлением права на вход в это поле и, в частности, ужесточением требований в от­ношении общей и даже специальной компетентности (что позволяет объяснить увеличение — за счет простых акти­вистов — веса профессионалов, подготовленных в систе­ме образования и даже в специализированных вузах — Высшей школе политических наук и Национальной шко­ле администрации) 6 Совершенно очевидно, что автономизация сопровождается также усилением влияния внут­ренних законов политического поля и, в частности, конкуренции между профессионалами по сравнению с воз­действием прямых или косвенных соглашений, между профессионалами и непосвященными.7 Это означает, что для понимания какой-либо политической позиции, про­граммы, заявления, предвыборного выступления и т. д., по крайней мере столь же важно знать универсум конку­рирующих политических позиций, предлагаемых полем, как и требования мирян, за выбор позиции которых отве­чают назначенные доверенные лица («база»). Выработка позиции — выражение говорит само за себя — это акт, который приобретает смысл лишь соотносительно, с по­мощью и через различие, отличительный разрыв. Иску­шенный политик — это тот, кто сумел практически овла­деть объективным смыслом и социальным эффектом выработки своих позиций, благодаря достигнутому им овладению пространством выработки существующих и потенциальных позиций или, точнее, принципом выра­ботки этих позиций, а именно пространства объектив­ных позиций в поле и диспозиций тех, кто их занимает: это «практическое чутье» возможных и невозможных, ве­роятных и невероятных позиций, выработанных раз­личными держателями различных позиций, и позволяет опытному политику «выбирать» среди принятых прием­лемых и заранее оговоренных позиций и избегать «ком­прометирующих» позиций, которые столкнули бы его с теми, кто занимает противоположные позиции в про­странстве политического поля. Это же чутье политичес­кой игры, позволяющее политикам предвидеть позиции других политиков, делает также и их самих предвидимы­ми для коллег. Предвидимыми и, следовательно, ответ­ственными в значении английского responsible, т. е. ком­петентными, серьезными, надежными, одним словом, го­товыми с постоянством, без сюрпризов и шулерства, играть ту роль, которая им предписана структурой игро­вого пространства.

Именно эта основополагающая приверженность са­мой игре, illusio, involvementiv, commitmentv представляется абсолютным требованием политической игры, инвести­рованием в игру, которое является результатом и в то же время условием функционирования игры. Перед угрозой исключения из игры и потери прибылей, которые из нее извлекаются, идет ли речь о простом удовольствии, получаемом от игры, или о всех материальных и символи­ческих преимуществах, связанных с владением символи­ческим капиталом, все те, кто имеет привилегию осуществ­лять инвестиции в игру (а не быть низведенным до ин­дифферентности и апатии, аполитичности), вступают в негласный договор, который предполагается в самом факте участия в игре, в признании ее тем самым стоящей того, чтобы в нее играли, и которая объединяет всех уча­стников с помощью своего рода изначального сговора зна­чительно сильнее, чем все официальные или секретные соглашения. Эта солидарность всех посвященных, связан­ных между собой одинаковой основополагающей привер­женностью игре и ставкам, одинаковым уважением (obsequium) к самой игре и к неписаным правилам, ее оп­ределяющим, и одинаковым основополагающим инвес­тированием в игру, монополией на которую они облада­ют и которую им необходимо продлевать, чтобы обеспе­чить рентабельность своих вложений, наиболее очевидным образом проявляется, когда игра как таковая оказывает­ся под угрозой.

 

 

Двойная игра

 

Борьба, которая противопоставляет профессионалов, является, конечно, формой par excellence символической борьбы за сохранение или трансформацию социального мира посредством сохранения или трансформации виде­ния социального мира и принципов видения деления это­го мира, точнее, борьбы за сохранение и трансформацию установившегося деления на классы путем трансформа­ции или сохранения систем классификации, которые яв­ляются его инкорпорированной формой, и институций, способствующих продлению действующей классифика­ции путем ее легитимации.8 Социальные условия для воз­можности борьбы обнаруживаются в специфической ло­гике, согласно которой в каждой социальной формации организуется собственно политическая игра, в которой разыгрываются, с одной стороны — монополия разработ­ки и распространения принципа легитимного разделения социального мира и тем самым мобилизации групп, а с другой — монополия применения объективированных инструментов власти (объективированный политический капитал). Таким образом, она принимает форму борьбы за чисто символическую власть направлять взгляды и веру, предсказывать и предписывать, внушать знание и признание, что неотделимо от борьбы за власть над «органами государственной власти» (государственной администрацией). В парламентских демократиях борьба за завоевание расположения граждан (за их голоса, их взносы и т. п.) является также борьбой за поддержание или переустройство распределения власти над органами государственной власти (или, если угодно, за монополию легитимного использования объективированных полити­ческих ресурсов, права, армии, полиции, государственных финансов и т. п.). Агентами par excellence этой борьбы выступают партии — боевые организации, специально предназначенные вести эту сублимированную форму граж­данской войны, постоянно мобилизуя посредством предпи­сывающих прогнозов максимально возможное число агентов, обладающих единым видением социального мира и его будущего. Для того чтобы обеспечить эту про­должительную мобилизацию, партии должны, с одной стороны, разработать и навязать представление о соци­альном мире, способное завоевать приверженность как можно большего числа граждан, и, с другой стороны, за­воевать посты (властные или нет), обеспечивающие власть над теми, кому эти посты предоставлены.

Таким образом, производство идей о социальном мире в действительности всегда оказывается подчинен­ным логике завоевания власти, которая является властью мобилизации наибольшей численности. Отсюда, без со­мнения, то исключительное значение, которое придается при выработке легитимного представления религиозно-культовому способу производства, согласно которому предложения (резолюции, платформы, программы и т. п.) подлежат немедленной апробации определенной группой и, следовательно, могут быть навязаны лишь профессио­налами, умеющими манипулировать одновременно идея­ми и группами, вырабатывать идеи, способные создавать группы, манипулируя этими идеями так, чтобы обеспечить приверженность им группы (с помощью, например, митинговой риторики или владения всей совокупностью техники выступлений, изложения, манипулирования со­бранием, что позволяет «протолкнуть» постановление, не говоря уже о владении процедурами и способами, кото­рые, как, например, игра с количеством мандатов, непо­средственно контролируют само создание группы).

Было бы ошибочно недооценивать автономию и спе­цифическую эффективность всего того, что входит в по­литическое поле, и сводить собственно политическую ис­торию к некоему эпифеноменальному проявлению эконо­мических и социальных сил, своего рода марионетками которых якобы являются политические деятели. Это зна­чило бы не только игнорировать чисто символическую эффективность представления и ту мобилизующую веру, которую оно вызывает благодаря своему свойству объек­тивации, но и упустить из виду чисто политическую власть правительства, которое, как бы оно ни зависело от экономических и политических сил, может само ока­зывать реальное влияние на эти силы, воздействуя на ин­струменты управления вещами и людьми.

Сравнивать политическую жизнь с театром возмож­но лишь при условии, что отношение между партией и классом, между борьбой политических организаций и борьбой классов мыслится как чисто символическое от­ношение между обозначающим и обозначенным, точнее, между представителями, дающими представление, и пред­ставляемыми агентами, действиями, ситуациями. Согла­сованность между обозначающим и обозначенным, меж­ду представителем и представляемым достигается не столько в результате сознательного поиска приспособле­ния к запросам сторонников или механического принуж­дения, оказываемого внешними воздействиями, сколько за счет гомологии между структурой политического теат­ра и структурой представляемого мира, между межклас­совой борьбой и сублимированной формой этой борьбы, которая разыгрывается в политическом поле.9 Именно эта гомология способствует тому, что, стремясь к удов­летворению специфических интересов, которые навязы­вает им конкуренция внутри поля, профессионалы удовлетворяют сверх того интересы своих доверителей, и тому, что борьба представителей может быть описана как политический мимезис борьбы групп или классов, ли­дерами которых они становятся. Или, наоборот, выбирая позиции, наиболее тождественные интересам их дове­рителей, профессионалы преследуют также — не обяза­тельно признаваясь себе в этом — цель удовлетворить соб­ственные интересы, предписываемые им структурой пози­ций и оппозиций, составляющих внутреннее пространство политического поля.

Обязательная преданность интересам доверителей заслоняет интересы доверенных лиц. Иначе говоря, види­мая связь между представителями и представляемыми, понимаемая как решающая причина («группы давления» и т. п.) или конечная цель (защита «дела», «служение» интересам и т. п.), скрывает отношения конкуренции меж­ду представителями и одновременно отношения оркестрирования (или предустановленную гармонию) между представителями и представляемыми. Несомненно, Макс Вебер был прав, когда напоминал со святой материалис­тической грубоватостью, что «можно жить "для" поли­тики и "с" политики».10 Если подходить совсем строго, скорее, надо было бы сказать, что можно жить «с полити­ки» при условии, что живешь «для политики». Действи­тельно, именно связь между профессионалами определяет особый вид интереса к политике, который заставляет каждую категорию доверенных лиц, посвящающих себя политике, посвящать себя тем самым своим доверителям. Точнее, связь, которую профессиональные продавцы по­литических услуг (политические деятели, политические журналисты и т. п.) поддерживают со своими сторонни­ками, всегда опосредована и более или менее полно опре­делена той связью, которую они поддерживают со свои­ми конкурентами. Профессионалы служат интересам сво­их сторонников в той (и только в той) мере, в какой они, служа им, служат также и себе, т. е. тем более пункту­ально, чем точнее их позиция в структуре политического поля совпадает с позицией их доверителей в структуре социального поля (Строгость соответствия между двумя пространствами зависит, безусловно, в большой степени от интенсивности конкуренции, т. е. прежде всего от количества партий или фракций, которое детерминирует разнообразие и обновление предлагаемых продуктов, вынуждая например различные партии видоизменять их программы для завоевания новых сторонников.) В результате политические выступления, осуществляемые профессионалами всегда двойственно детерминированы и заражены двуличием которое не является преднамеренным поскольку вытекает из дуалистичности указанных полей и необходимости служить одновременно эзотерическим целям внутренней борьбы и экзотерическим целям внешней борьбы.11

 

 

Система отклонений

Итак, именно структура политического поля, субъективно находящаяся в неразрывной, прямой и всегда декларируемой связи с доверителями, определяет выработку позиций посредством принуждения и интересов, связанных с определенным положением в этом поле. Более конкретно вырабатывание позиций зависит от системы принятий позиций, конкурентно предлагаемых всей совокупностью антагонистических партий, т.е. политической проблематикой, полем стратегических возможностей, объективно предлагаемых на выборе агентам в форме позиций, в действительности занятых, и выработанных позиций, в действительности предлагаемых в поле. Партии, как и течения внутри партий, имеют относительный характер, и напрасны старания определить, чем они являются, что они проповедуют, без учета того, чем являются и что проповедуют внутри одного и того же поля их конкуренты.12

Наиболее очевидным следствием этой особенности поля является своего рода эзотерическая культура, состоящая из проблем, совершенно чуждых или недоступных для большинства, из концепций и выступлений, не имеющих отношения к опыту обычного гражданина и, в особенности, из различений, нюансов, тонкостей, ухищрений, которые проходят незамеченными для взгляда непосвященных и сам смысл существования которых как раз и заключен в отношениях, носящих конфликтных или конкурентный характер между различными организациями, между «тенденциями» или «течениями» внутри одной организации. Можно привести еще одно свидетельство Грамши: «Мы удаляемся от масс: между нами и массой вырастает преграда из разных квипрокво, недоразумений, сложных словесных игр. Это приведет к тому, что мы станем похожи на тех людей, которые хотят любой ценой сохранить свое мнение».13 В действительности недоступность собственно политической культуры для большинства определяется не столько сложностью ее языка, сколько сложностью социальных отношений, составляющих политическое поле и в нем находящих свое выражение: это искусственное творение борьбы в Курии представляется не столько непостижимым, сколько лишенным жизненного смысла для тех, кто, не будучи включен в игру, «не видит в ней никакого интереса» и кто не может понять, почему то или иное различие между двумя словами или двумя оборотами в основном докладе, программе, платформе, резолюции или постановлении может вызвать такие дискуссии, поскольку они не приобщены к принципу оппозиций, которые вызвали дискуссии, порождающие эти различия.14

Тот факт, что всякое политическое поле стремится организоваться вокруг оппозиции между полюсами (которые, как партии в американской системе, могут быть в свою очередь созданы настоящими полями, организованными в соответствии с аналогичными делениями), не должен заслонять того, что обратимые свойства доктрин или групп, занимающих полярные позиции, «партии движения» и «партии порядка», «прогрессистов» и «консерваторов», «левой» и «правой» - суть инварианты, которые полностью раскрываются лишь в связи и через отношения с определенным полем. Именно таким образом свойства партий, регистрируемые реалистическими топологиями, немедленно уясняются, если их соотнести с относительной силой двух полюсов, с расстоянием, которое их разделяет и которое определяет особенности занимающих эти полюса партий и политических деятелей (и в частности, их предрасположенность к дивергенции у крайних точек или конвергенции вблизи центра), а также неразрывно связанную с этим вероятность того, что бу­дет занято центральное, промежуточное положение, ней­тральная позиция. Поле в своей совокупности определя­ется как система отклонений различных уровней, и все в нем — в институциях, в агентах, в действиях или выступ­лениях, ими производимых, — обретает смысл лишь в соотнесении, в результате игры противопоставлений и различений. Например, противопоставление «правая» — «левая» может сохраняться и в трансформированной структуре ценой частичного обмена ролями между теми, кто занимал эти позиции в два разных момента времени (или в двух разных местах). Так, рационализм, вера в про­гресс и в науку в период между двумя войнами во Фран­ции, как и в Германии, были свойственны левым силам, тогда как националистические и консервативные правые превозносили, скорее, иррационализм и культ природы. Сегодня в этих странах на вере в прогресс, технику и тех­нократию строятся основы нового консервативного кре­до, тогда как левые обратились к идеологическим темам или практике, ранее свойственной противоположному полюсу — культу (экологическому) природы, регионализ­му и некоторому национализму, развенчанию мифа не­ограниченного прогресса, защите «личности» — при этом все отмечено иррационализмом.

Та же диадическая или триадическая структура, орга­низующая поле в его совокупности, может воспроиз­водиться в каждой из его точек, т. е. внутри партии или группировки в соответствии с той же двойственной, одно­временно внутренней и внешней логикой, устанавливаю­щей зависимость между специфическими интересами про­фессионалов и реальными или предполагаемыми инте­ресами их реальных или предполагаемых доверителей. Несомненно, эта логика внутренних оппозиций может проявляться более очевидным образом внутри тех пар­тий, доверители которых наиболее обездолены и вслед­ствие этого факта более склонны к самопожертвованию в пользу партии. Таким образом, лучший способ уяснить выработку позиций предоставляет топология позиций, исходя из которых те выражаются: «Что касается России, то я всегда знал, что в топографии фракций и течений Радек, Троцкий и Бухарин занимали левую позицию, Зи­новьев, Каменев и Сталин правую, тогда как Ленин был в центре и исполнял функции арбитра во всей много­сложности ситуации, выражаясь, естественно, на совре­менном политическом языке. Ядро, называемое ленинским, утверждает, как известно, что эти топологические позиции абсолютно иллюзорны и ложны».15 Действитель­но, все происходит так, как если бы распределение пози­ций в поле включало в себя распределение ролей; как если бы не только конкурентная борьба с теми, кто занимает самые отдаленные и также самые близкие позиции, очень по-разному угрожающие его существованию, но и логиче­ское противоречие между выработкой позиций подводило или отсылало каждого участника к занятой им позиции.16 Так, некоторые обратимые противоположности, типа установившейся между анархистской и авторитарной тра­дициями, есть не что иное, как перенос в плоскость идео­логической борьбы основного противоречия революци­онного движения, вынужденного прибегать к дисциплине, авторитету и даже насилию для того, чтобы победить авторитет и насилие. Будучи еретическим отрицанием ере­тической церкви, революцией против «установленного революционного порядка», «левацкая» критика в ее «спонтанеистской» форме стремится использовать против тех, кто занял господствующее положение в партии, противо­речие между «авторитарными» стратегиями внутри пар­тии и «анти-авторитарными» стратегиями партии внут­ри политического поля в его совокупности. Та же форма противопоставления прослеживается вплоть до анархист­ского движения, упрекающего марксизм в авторита­ризме17: противопоставление между «платформистской» мыслью, которая в стремлении заложить основы мощной анархистской организации отбрасывает на второй план требование неограниченной свободы индивидов и мелких групп, и «синтезистской» мыслью, которая хочет предо­ставить индивидам полную независимость.18

Но и здесь внутренние и внешние конфликты накла­дываются друг на друга. К примеру, реальные разделения и противоречия рабочего класса могут найти свое соот­ветствие в противоречиях и разделениях рабочих партий только в такой мере, в какой каждое течение склонно апеллировать к соответствующей части своих сторонни­ков посредством гомологии между позициями лидеров в политическом поле и позициями реальных или предпола­гаемых доверителей в поле народных классов. Так, инте­ресы неорганизованного люмпен-пролетариата имеют шанс быть представленными политически (особенно в слу­чае иностранцев, лишенных права голоса, или стигма­тизированных этнических групп) только в той мере, в ка­кой эти интересы становятся оружием и ставкой в борь­бе, которая при определенных состояниях политического поля сталкивает спонтанеизм или, в крайнем случае, ульт­рареволюционный волюнтаризм, всегда склонных отда­вать предпочтение наименее организованным фракциям пролетариата, спонтанная деятельность которых предше­ствует организации и захлестывает ее, и централизм (опре­деляемый противниками как «бюрократически-механи­стический»), согласно которому организация, т. е. пар­тия, предшествует классу и борьбе и их обусловливает.19

Лозунги и форс-идеиiv

 

Тенденция к автономизации и бесконечному члене­нию на мельчайшие антагонистические секты, заложен­ная в виде объективной потенции в самой структуре кор­пуса специалистов, имеющих специфические интересы и конкурирующих в борьбе за власть в политическом поле (или в том или ином секторе этого поля, например, в ап­парате партии), в различной степени уравновешивается тем, что исход внутренней борьбы зависит от тех сил, ко­торые агенты и институции, вовлеченные в борьбу, могут мобилизовать вне поля. Иными словами, тенденция к рас­колу ограничивается тем фактом, что сила выступления зависит не столько от его самоценностных достоинств, сколько от оказываемого им мобилизующего воздействия, т. е. по крайней мере, частично — от степени при­знания этого выступления многочисленной и мощной группой, которая узнает себя в нем и чьи интересы оно отражает (в более или менее преображенной и плохо узна­ваемой форме).

Простое «идейное течение» становится политическим движением лишь тогда, когда предлагаемые идеи получа­ют признание вне круга профессионалов. Стратегии, ко­торые логика внутренней борьбы навязывает профессио­налам и которые могут иметь в качестве объективного обоснования, кроме отстаиваемых различий, различия габитусов и интересов (или, точнее, экономического и образовательного капитала, а также социальной траек­тории), связанные с различными позициями в поле, могут оказаться успешными лишь в той мере, в какой они схо­дятся со стратегиями (иногда бессознательными) групп, внешних по отношению к полю (и в этом заключается все различие между утопизмом и реализмом). Таким образом, тенденции к сектантскому расколу постоянно уравнове­шиваются необходимостью конкурентной борьбы. Это приводит к тому, что для победы во внутренней борьбе профессионалы должны взывать к силам, которые не це­ликом и не полностью находятся внутри поля (в отличие от того, что происходит в научном или художественном поле, где обращение к непосвященным дискредитирует).

Группировки авангарда не могут привносить в поли­тическое поле логику, характерную для интеллектуально­го поля лишь потому, что они лишены базы и, следова­тельно, принуждений, но также и силы. Эти группировки функционируют в качестве сект, рожденных в результате расщепления и обреченных на размножение делением, следовательно, основанных на отказе от универсальнос­ти. За утверждение своего совершенного технического и этического качества, которое определяет ecclesia рига (пу­ритан), универсум «чистых» и «пуристов», способных де­монстрировать собственное превосходство как виртуоз­ных политиков в своей верности самым чистым и самым радикальным традициям («перманентная революция», «диктатура пролетариата» и т. д.), они платят потерей власти и эффективности. И напротив, партия не может позволить себе следовать столь исключительным добро­детелям под страхом быть исключенной из политической игры и из-за стремления если не участвовать во власти, то по крайней мере быть способной влиять на ее распре­деление. Так же, как Церковь, которая берет на себя мис­сию распространять благодать институции на всех вер­ных, истинных и неистинных и подчинять всех грешни­ков без разбора дисциплине божественных заповедей, партия ставит своей целью привлечь к своей платформе возможно большее число непокорных (как в случае, ко­гда коммунистическая партия в периоды избирательных кампаний обращается ко «всем прогрессивным республи­канцам») и для того, чтобы расширить базу и привлечь сторонников конкурирующих партий, не колеблясь, по­ступается «чистотой» своей линии, играя более или менее сознательно на двусмысленностях своей программы. Из этого следует, что среди форм борьбы, местом которой является всякая партия, одна из наиболее постоянных на­блюдается там, где сталкиваются те, кто, призывая к воз­вращению к истокам, отрицает компромисс, необходи­мый для укрепления сплы партии, т. е. тех, кто в ней доми­нирует, но нарушающий ее самобытность, т. е. достигаемый ценой отказа от отличительных, оригиналь­ных, исходных позиций, и, с другой стороны — теми, кто склоняется к поискам путей усиления партии, расшире­нию сторонников, будь то ценой сделок и уступок или же методичного глушения всего того, что в оригинальных позициях партии может быть слишком «исключитель­ным». Первые подталкивают партию к логике интеллек­туального поля, которая, доведенная до крайности, мо­жет лишить партию всякой ее мирской силы, вторые при­держиваются логики Realpolitik, являющейся условием приближения к политической реальности.

Таким образом, политическое поле является местом конкурентной борьбы за власть, которая осуществляется посредством конкуренции за непосвященных или, лучше сказать, за монополию на право говорить и действовать от имени какой-либо части или всей совокупности непо­священных. Официальный представитель присваивает се­бе не только голос группы непосвященных, т. е. чаще всего — ее молчание, но и саму силу этой группы, произ­водству которой он способствует, наделяя ее голосом, признаваемым в качестве легитимного в политическом поле. В отличие от сферы науки, сила выдвигаемых им идей измеряется не ценностью истины (даже если какой-то частью собственной силы эти идеи обязаны своей спо­собности убеждать, что он обладатель истины), но заклю­ченной в них мобилизующей силой, т. е. силой группы, признающей эти идеи, будь то молчанием или отсутствием опровержения, и которую он может продемонстрировать, получая их голоса или собрав группу в пространстве. Вот в силу чего поле политики — где было бы напрасно ис­кать инстанцию, способную легитимировать инстанции легитимности, и иное основание компетентности, чем хо­рошо понятый классовый интерес, — постоянно колеб­лется между двумя критериями оценки — наукой и пле­бисцитом.20

В политике «говорить» значит «делать», т. е. убеж­дать, что можно сделать то, о чем говоришь, и, в частно­сти, внушать знание и признание принципов видения де­ления социального мира: лозунги, которые производят собственную верификацию, создавая группы, создают тем самым некий социальный порядок. Политическое сло­во — и это определяет его сущность — полностью анга­жирует своего автора, потому что оно представляет со­бой обязательство, которое надо выполнять и которое становится истинно политическим только в случае, если исходит от агента или группы агентов политически от­ветственных, способных ангажировать группу, причем могущую его выполнить. Только при таком условии сло­во эквивалентно действию. Достоверность обещания или прогноза зависит от правдивости, а также авторитета того, кто их произносит, т. е. от его способности заста­вить поверить в его правдивость и авторитет. Если допу­стить, что будущее, о котором спорят, зависит от коллек­тивной воли и действий, то форс-идеи официального представителя, способного вызвать эти действия, непод­дельны, поскольку обладают властью делать так, чтобы будущее, о котором они возвещают, стало правдой. (Вот почему для всякой революционной традиции вопрос правды неразрывно связан с вопросом свободы или исто­рической необходимости: если предположить, что буду­щее, т. е. политическая правда, зависит от действий по­литических руководителей и масс — и надо бы еще уточ­нить, в какой степени, — то тогда права была Роза Люксембург, упрекая Каутского в том, что он, не делая того, что надо было делать, по мнению Розы Люксембург, способствовал наступлению того, что было возможным, и того, что он предсказывал; в противном случае непра­вой оказывается сама Роза Люксембург, поскольку не смогла предвидеть наиболее вероятное будущее.)

То, что в устах одного звучало бы «безответственным выступлением», в устах другого — обоснованное предви­дение. Политические предложения, программы, обеща­ния, предсказания или прогнозы («Мы победим на выбо­рах») никогда не могут быть проверены или опровергну­ты логически. Они достоверны лишь в той мере, в какой высказывающий их (от своего имени или от имени груп­пы) способен сделать их исторически справедливыми, обеспечив их осуществление в истории. Это непосред­ственно зависит от его природного таланта реально оце­нить шансы на успех мер по их приведению в действие и его способности мобилизовать силы, необходимые, чтобы в этом преуспеть, сумев внушить веру в свою собственную правдивость и, следовательно, в свои шансы на успех. Ина­че говоря, слово официального выразителя частью своей «собирательной» силы обязано силе (численности) груп­пы, в чьем создании как таковой он участвует через акт символизации, представления; это слово находит свою сущность в том толчке, которым говорящий придает сво­ему высказыванию всю ту силу, производству которой способствует его высказывание, мобилизуя группу, к ко­торой он обращается. Это хорошо видно на примере той столь типично политической логики, по которой строит­ся обещание или, лучше, предсказание: слово, этот насто­ящий self-fulfilling prophecyvii, посредством которого офи­циальный выразитель придает группе волю, сообщает планы, внушает надежды, короче, оговаривает ее будущее, делает то, о чем говорит, в той мере, в какой адресаты себя в этом слове узнают, сообщая ему символическую, а также материальную силу (в виде отданных голосов, субсидий, взносов, рабочей или военной силы и т. д.), ко­торая и позволяет этому слову исполниться. Для того что­бы идеи могли стать форс-идеями, способными превра­щаться в веру или даже в лозунги, способные мобилизо­вать или демобилизовать, достаточно того, чтобы они были провозглашены политически ответственными лица­ми. И тогда заблуждения превращаются в ошибки или на профессиональном наречии — в «предательство».21

 

Кредит доверия и вера

 

Политический капитал является формой символичес­кого капитала, кредитом, основанным на вере и призна­нии, точнее, на бесчисленных кредитных операциях, с по­мощью которых агенты наделяют человека (или предмет) той самой властью, которую они за ним признают. Это двойственность fidesviii, проанализированная Бенвенистом22: объективная власть, которая может быть объекти­вирована в предметах (в частности, во всем том, что со­ставляет символику власти: троны, скипетры и короны), сама является результатом субъективных актов призна­ния и, в качестве кредита доверия и кредитоспособности, существует лишь в виде и посредством представления, в виде и посредством верования, послушания. Символичес­кая власть есть власть, которую тот, кто ей подчиняется, дает тому, кто ее осуществляет, своего рода кредит, кото­рым один наделяет другого, fides, auctoritas, которые один другому вверяет, вкладывая в него свое доверие. Это власть, которая существует лишь потому, что тот, кто ей подчиняется, верит, что она существует. Credereix, гово­рит Бенвенист, «означает буквально вложить kred, т. е. волшебное могущество в какое-либо существо, покрови­тельства которого ожидают, так как верят в него».23 Kred, кредит, харизма — это нечто такое, с помощью чего дер­жат тех, от кого это нечто получили, является тем про­дуктом credo, верования, послушания, который кажется производителем credo, верования, послушания.

Подобно божественному или человеческому защитни­ку, который, согласно Бенвенисту, «нуждаясь в том, что­бы в него верили, чтобы ему вверили kred, берет на с<







Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.