Глава 3. Сеющий ветер — пожнёт бурю.

Ворон важно прохаживался по усыпанному опилками основанию клетки, чинно ставя каждый свой шаг так же, как ступают караульные при разводе. Он даже поворачивал голову в сторону, пытаясь разглядеть чёрными бусинками глаз, чем это там заняты люди.

Теперь уже четверо сидели на скамейке для пленных возле буфета. Руки у всех были перетянуты узлом, ладонь к ладони.

Братухин и Нестеров сидели напротив за круглым столом. Всё это напоминало приём у каких-то важных чиновников или допрос. Вот только принимали не по одному, а всех сразу. Егор Гай в допросе не участвовал. Он стоял за спиной своего командира у окна, прислонив к ноге приклад винтовки.

— А я ведь, касатики, сразу понял, что вы не те, кем хотите являться, — начал Братухин, поглядывая на стол, на котором лежал его тяжёлый «Браунинг», — вы мне сразу показались странными. Этот-то понятно — мужик, — он указал головой на Колю, — но вот вы то, комиссарики, плохо замаскировались.

Братухин сплюнул на пол какой-то мусор, попавший ему в рот.

— Ну куда это годится? Новые кожаные сапоги, — указал он на Тихона своими хитрыми глазами. Глаза его игриво блестели, а рот, как всегда, улыбался в оскале превосходства. Нельзя было определить, какое у него настроение, и какие чувства рождаются в голове.

— А ты, Нелюбин, ну у кого из мужиков ты видел такую опрятную причёску? Но положим, что это всё внешние наблюдения, — продолжал размышлять Братухин, объясняя им свои догадки, — но вот когда, обычный машинист начал читать на латыни и припомнил какого-то там английского поэта, это уже, братцы, слишком…

— А что, рабочий и книг почитать не может, ваше благородие? — гневно спросил Нелюбин.

— Может, да не такие, а коли уж читает, то всяко большевик.

— Вам ничего не докажешь, вы что хотите, то и видите, — гневно пробасил Нелюбин.

— Ты, сокол, врать-то погоди, скоро поймёшь, что запираться бесполезно и даже вредно, — спокойно сказал Братухин, как будто пару минут назад он вовсе и не кричал и не тыкал пистолетом в голову Тихона.

Остальные невольные свидетели этого разговора молча, но с интересом следили за процессом, пытаясь понять, в самом ли деле машинисты — большевики, и что теперь с ними будет.

— Вам, наверное, любопытно, как я понял, что вы лжёте, и как раскусил в вас переодетых комиссаров? — довольно спросил Братухин, гордясь при этих словах своей проницательностью, — А помог мне в этом ворон.

Все посмотрели на птицу, она в свою очередь оглядела людей.

— Да, он самый. Я нашёл в его клетке вот эту папиросу «Мурсал 55», — Братухин достал её из кармана, показал допрашиваемым, и сам, взглянув на неё, продолжил, — Хм, вроде бы ничего необычного, папироса как папироса, скажете вы, но поспешу вас разочаровать, увы — это не так. Вы, наверное, слышали, что мой дядя, Дмитрий Олегович Костомаров, был достаточно необычным человеком и любил всяческие странности, как вроде собирать древние книги или радоваться простой игре слов и упоминать, что, мол, Дмитрий Костомаров, живёт в Дмитрово; но никто из вас не знает, возможно, только станционный смотритель, что курил мой дядька всегда одни и те же папиросы, а именно «Мурсал №55»!

Офицер сделал паузу, пристально посмотрев на пленных. Своих чувств они не показывали.

— И, наверное, мало кто из вас знает, что эти самые папиросы, стоили раньше больше рубля за пачку. Так вот, увидев «Мурсал 55» в клетке ворона, я сначала решил, что это станционный смотритель по своей старой привычке «позаимствовал», — особенно выделив это слово, проговорил Братухин, — эти папиросы у моего дяди. Но оказалось, что он не курит, тогда просто наугад я решил спросить курево у вас. И каково же было моё удивление, когда этот деревенский лапоть достал безумно дорогую папиросу из этого малахитового портсигара!

Громко закончил Братухин, со стуком опуская на стол, отобранный у Тихона янтарно-малахитовый портсигар. Во время обыска Фёдор так же изъял у Тихона из-за пояса маленький карманный револьвер, который лежал тут же рядом.

— А знаешь ли ты, сучонок плешивый…

— Александр Григорьевич! — вмешался Егор Гай. — Тут же дамы!

Братухин сделал успокаивающий жест в сторону Гая.

— Знаешь ли ты, — снова начал Братухин, но вдруг осёкся. — Да, собственно, как тебе не знать, что портсигар этот принадлежал моему дяде! Я этот портсигар хорошо помню.

Он поднял коробочку, переливающуюся жёлто-зелёным цветом, на ладони.

— Ведь это вы сгубили Дмитрия Олеговича.

— Ах, — громко ахнула старуха Раиса Мироновна, до того молчавшая, но сейчас как в бреду она, глянув на Тихона, подбежала к офицеру, и заходясь слюной начала выплёвывать проклятия, — Мерзавцы! Мерзавцы! Убей их, убей, — кричала она Братухину, — убей негодяев! Мерзавцам не дожить до рассвета!

— Успокойтесь, — обнимая её толстое тело, поспешил к ней на помощь солдат Егор Гай, — присядьте.

Он отвёл старуху в сторону, но она всё ещё продолжала сыпать проклятия и призывать к казни.

— Я же любила Дмитрия Олеговича, любила его! Всю свою жизнь знала, его лицо, его фигуру и даже в старости любила! Мерзавцы! Казнить их!

Обратив свой взор со старухи на пленных, Братухин продолжал.

— Ну так как? Женщина просит вас, подлецов, расстрелять. Что скажете? Жизнь нынче дёшево стоит — всего один патрон.

Говорить было нечего, но Коля по наивности своей промолвил:

— Не мы это, ваше благородие.

— Да ну! — громко удивился Братухин. — А портсигар скажете: с рук купили?

— Кого-нибудь всё равно пристрелить надо, — сказал казак, — куда нам столько пленных?

— Не беспокойся, Фёдор, пристрелим, — как будто не замечая пленных, говорили они об их участи, — вот только мне сначала выведать хочется, кто и как к этому делу причастен, да и пулю пускать — слишком лёгкая для них смерть, а?

И Братухин расхохотался, заливаясь ядовитым издевательским смехом. Таким же смехом разразился и казак.

— Где твой кнут, тащи-ка его сюда. Высечем для начала этого.

Он указал на Колю.

— Да меня-то, братцы, за что?

— Да для порядку, ты же нам правды рассказывать не хочешь? — спросил Братухин, цепляясь за Колю глазами.

— Да вы, братцы, спросите, что надобно, всё расскажу, как есть, — задыхаясь от волнения, вымолвил Коля.

— Кто такой? — рявкнул Братухин.

— Машинист…

— Уже слышали, звание какое? — торопливо произнёс Братухин.

— Да, какое звание-то? Ей богу, вот святой крест, поезда вожу, а эти ко мне в Каменчугах подсели, говорят, трогай, а то убьём, да помалкивай.

— Молчи, дура, — прошипел на него Нелюбин.

— Молчать! — скомандовал Братухин, вставая из-за стола.

Он встал на расстоянии метра от Нелюбина и, направив в его сторону палец, сказал:

— Будешь перебивать, пристрелю, — затем снова обратился к Коле. — Так ты говоришь, не солдат, а машинист и паровозы водишь?

— Святой крест, — как будто боясь не успеть, торопливо подтвердил Коля.

— Положим, что так, — размышляя, произнёс офицер, — а ты что скажешь, — обратился он к Нелюбину, — тоже машинист?

— Тоже, — грозно пробасил Нелюбин.

— Этого пороть придётся, он так просто не сдастся, — заметил Братухин, кивая головой по направлению к Фёдору.

От Нелюбина офицер перешёл к Тихону и посмотрел на него сверху вниз.

— Ну а ты, урод, что скажешь в своё оправдание? — довольно произнёс Братухин, потешаясь над пленным врагом.

Тихон взглянул на него исподлобья и расхохотался злой, нездоровой усмешкой, от чего Братухин даже отступил на шаг и смешался.

— Где-то я тебя, урода, видел, — задумчиво вполголоса сказал офицер.

— А ты вспоминай, Александр Григорьевич.

Братухин угрюмо сдвинул брови. Глаза его теперь были не так уверены, как прежде.

— Говори, а то стрельну, — пригрозил Братухин, наставляя на Тихона пистолет.

— Стреляй, мне всё равно уже терять нечего, я своё отгулял.

— Отгулял? — удивился Братухин, и тут, поражённый воспоминанием, остолбенел. Зрачок его расширился как от вспышки, глаза пугающе впились в Тихона.

— Да ты же Тихон… Тихон Крутихин, мать твою, как же я тебя сразу не признал!

— Память коротка, — теперь уже не так смело ухмыляясь, ответил Тихон.

Все смотрели на Тихона. Отец Михаил даже вышел из-за колонны, потому что ему было плохо видно. Нелюбин тоже повернул голову, чтобы посмотреть на довольную рожу своего товарища.

— С памятью-то у меня всё хорошо, да вот рожа твоя уж больно пострашнела, — парировал Братухин, — Как же тебя, такого мерзавца, из тюрьмы-то выпустили?

— А к что ж, новые времена настали, начальник, не всё же вам хозяйничать.

— А-а, — протянул Братухин, — теперь ты в хозяева решил записаться. Но-но, вижу, как похозяйничали, да что-то слабоватые из вас хозяева получаются. Бежите так, что только пятки сверкают.

— Ты лучше смотри, чтобы у твоего Колчака не засверкали, — огрызнулся Тихон.

— А ты мне не тыкай! Я для тебя как раньше «ваше благородие» был, так и остался.

— Вы что это, друзья старые? — вмешался ничего не понимающий казак.

— Ага, хорошие, старые друзья, — заливаясь ехидной улыбкой, поддержал Братухин, веселясь от невольной шутки казака. — Видишь ли, Фёдор, когда до войны я был надзирателем первого корпуса Тобольского централа, этот арестант, который представился тебе Тихоном, в нём сидел, да только с рожей у него тогда было получше. Ты где это оспой успел переболеть? — спросил Крутихина Братухин.

— В Орловском, как раз когда от тебя, скотины, перевели, — смело ответил Тихон.

— Что-то ты своего надзирателя плохо вспоминаешь, — с улыбкой заметил Братухин.

— А как же, Александр Григорьевич, — нагло усмехаясь, проговорил Тихон, — ведь вы своей улыбочкой только прикрываетесь, да душонка ваша прогнила не меньше чем моя, не так скажете? Мы ведь с вами одного поля ягоды.

— Так-то оно может и так, вот только ты один важный момент упускаешь, что как бы мы с тобой не встретились — ты всегда пленник, а я твой надсмотрщик. Что в тюрьме арестантом был и на коленях ползал, что теперь ты мой пленник и снова ползать будешь.

Братухин устремил на него свой шалый взгляд.

— А я ведь всегда за правое дело страдал…

— За правое дело? Не смеши, — огрызнулся Братухин, — ты это своим дружкам можешь лапшу вешать, а я то уж хорошо помню, за что тебя к нам отправили. Или думал, я не знаю?

Тихон опустил глаза.

ИСТОРИЯ ТИХОНА КРУТИХИНА

— Вот смотрю я на тебя, Крутихин, и думаю: «Как же замечательно ты придумал политическим арестантом назваться». Да только хрен там! Думал, мерзавец, что о твоих делишках никто не узнает. А я-то знаю! Я всё знаю! Тебе бы на виселице надобно болтаться, а ты с оружием по свету гуляешь…

Я не помню, как Крутихин поступил к нам, но зваться он хотел непременно политическим арестантом. И вправду состоял он в эсеровской партии, и промышляла их группа печатью листовок и прочей агитационной дрянью. Но вы ведь не подумаете, что наш Тихон какой-нибудь там писарь или агитатор. Нет, берите выше, наш Тихон настоящий, что ни на есть, террорист. И за его плечами два политических убийства! Действовал он не один, а со своими товарищами по партии. И привезён был к нам за эти самые злодеяния.

Сначала они убили какого-то там полицейского. Кого, я уже не помню, но то было лишь начало их короткого пути. Следующей мишенью их стал государственный чиновник. Пришли они к нему в дом да прирезали бедолагу. Всё бы ничего, да оплошали там. Кучно наследили. Окажись этот чиновник дома один, может всё бы и обошлось, и наш Тихон ещё бы на свободе побегал, но с чиновником в доме оказалась его жена. Тут, как говорили потом некоторые из его товарищей, Крутихина и переклинило. Оставлять её в живых было нельзя — она была прямой свидетельницей. Нужно было её убить, и за дело взялся наш Тихон. Пока его подельники обчищали дом чиновника и брали всё что плохо и хорошо лежит, наш Тихон предался сладостному садистскому удовольствию. Не знаю сколько, но вероятно долго ещё наш Крутихин измывался над женщиной, после чего её в конце концов задушил. Дело было кончено, пора уходить, да не тут-то было... В дверь чиновника позвонили, так Тихон? И кого ты там увидел?

Не хочет говорить, а я скажу. Мне скрывать нечего да и не от кого. Увидел в дверях наш Тихон девочку-калашницу. Пришла она свои калачи чиновнику продавать. Другой бы прогнал дуру, но Крутихин был не таков. Изувер проснулся в его душе, и не в силах он был его сдерживать. Пригласил Тихон малютку в дом и там, как вы думаете, что произошло? Правильно! Разыгравшийся садист снова принялся за свои козни, он заперся с девочкой в одной из комнат и после того, как надругался над ней, принялся резать её бритвой. Всё тело этой одиннадцатилетней малютки было истерзано поганой бритвой этого маньяка! Скажи, Крутихин, тебе нравилось, как она кричала, а? Как она скулила, ползая на коленях, как заливалась слезами, билась в мучениях от порезов! Ты истязал её, как последний маньяк и подонок. И вот, вконец наигравшись, ты задушил это маленькое живое существо.

А теперь ты у нас комиссар, да только пленный!

Братухин закончил, ехидно глядя на Крутихина своими мутными глазами. Но ожидаемого эффекта от своих слов он не добился. Все были потрясены и с ужасом глядели на пленного Тихона, но сам он не выглядел ни смущённо, ни раскаянно. Тихон довольно улыбался, а когда Братухин кончил, он и вовсе рассмеялся, глядя прямо в глаза своему врагу. Глаза его сделались бешенными, как они бывают у крайне заведённого человека или психически нездорового.

— А ты думаешь, кто твою племянницу драл, пока твой дядька в собственной крови захлёбывался, — процедив сквозь зубы слова как яд, изверг из себя хрипящим голосом Крутихин.

Братухин сорвался с места; с ноги каблуком врезал насильнику в челюсть, роняя его на пол. Секунда, и резкие, тяжёлые пинки сапога. Мгновение, и Братухин уже втаптывал лицо Крутихина в пол, но тот тоже не дремал, привыкший к избиениям, он уже закрыл лицо руками, так что жёсткий каблук кожаных сапог приземлялся ему преимущественно на руки — не на лицо.

Братухин остановился, как по команде. Он направил «Браунинг» на лицо Тихона, и выстрел оглушил присутствующих. Люди вздрогнули и замерли от резкого грома. Никто не шевелится, а шум, как обезумевшая птица, попавшая в западню, бился об стены зала и не мог успокоиться.

Набат затих, и все обратили свой взор на лежащего Крутихина. Пуля вошла в плитку в сантиметре от головы бывшего арестанта.

Полные ярости глаза Братухина довольно смотрели на испуганное лицо Тихона. Теперь они упивались его страхом.

— Ты думал, так легко отделаешься? Нет, тебе меня не провести. Ты, падаль, долго умирать будешь. Я для тебя особенную смерть приберегу.

Братухин отошёл, но уже не улыбался, как прежде, а Тихон сел. На лице арестанта красовались две кровавые раны от пропущенных ударов.

На улице завыли волки. Их вой всегда вносит в душу волнение, если не панику и страх. Но сейчас рассудок не воспринимал их как какую-то угрозу. После выстрела, после этой драки волчий вой казался чем-то совсем далёким и нереальным, как тень от облака, как отблеск солнца на луне.

— Проверю, как там лошади, — сказал казак и, отперев засов, вышел на улицу. Через полминуты послышался выстрел из нагана.

Казак вернулся.

— Убегать не хотят сволочи. Пальнуть пришлось, а то так и вьются возле сарая.

Братухин его, казалось, не слышал. Его гневные тусклые глаза осматривали пленников.

— Начнём с тебя, — ледяным голосом произнёс Братухин, указывая пистолетом на Нелюбина. — Крутихина я кончу последним, а ты мне сейчас объяснишь, почему я должен оставить тебя в живых. Минута.

— Убей их, убей! — опять зашлась проклятиями старуха, не давая ничего сказать. — Пристрели эту большевистскую сволочь! Кончай мерзавцев! Кончай грешников!

Её и без того злобное лицо исказилось в гримасе гнева. Мускулы её лица дрожали, пасть с иссохшими от мороза губами и корявыми зубами кусала воздух, извергая из глубин пухлого потного тела гнуснейшие проклятия. Она, как средневековый инквизитор, призывала к казни, призывала к мести.

— Вы дадите мне слово офицера? — вымолвил Нелюбин, переводя свой взгляд от бешенной старухи на Братухина.

— Слово офицера? Ты кто такой, что б я тебе слово давал?

— Я тоже офицер. Моя настоящая фамилия — Шихов. Шихов Павел Евгеньевич — комбат того самого батальона, что стоял в Каменчугах. Ранее в царской армии имел звание майора.

— Вот так ну, Павел Евгеньевич, и как же это вас к красным-то занесло?

— О военспецах слышали?

— Это что ж, тебя насильно, хочешь сказать, взяли?

— Так именно. Мне сражаться за красных никакой нужды не было, но меня и не спрашивали. Либо за них, либо они меня…

— Хорошо, — радостно заключил Братухин, — оправдался. Казнить я тебя не буду, доставим тебя в штаб, и пусть трибунал решает, что с тобой делать. А ведь я сразу понял, что ты из дворян.

Уже довольный он посмотрел на Фёдора.

— Как тебе, Фёдор, а? Майора взяли, комбата красного.

— Ага, — разевая жёлтозубую пасть, ухмыльнулся казак.

— Стоящий экземпляр, — заключил Братухин, переходя на следующего. — Теперь ты, голубчик, нахрена ты мне сдался? Поезда у меня нет. Машинист мне не нужен. Может ты генерал какой, а?

— Нет, — испуганно ответил Коля. Лицо его пугливо напряглось, а из уголков глаз покатились слезинки. Рот исказился, как в мучениях.

— Значит, казнить тебя, — хладнокровно заключил Братухин.

— Да что ж вы, ваше благородие! — взмолился Коля. Слёзы хлынули из его глаз, губы скомкались, — Я знаю, где у них чемоданчик запрятан…

— Какой чемоданчик? — удивился Братухин и перевёл взгляд на Шихова.

Комбат Шихов гневно уставился на малодушного машиниста. Братухин сообразил, что Коля говорит правду.

— Чемоданчик, говоришь… И где он?

— В паровозе спрятан, — торопясь проговорил Коля, приободряясь от его слов.

— Предатель, — огрызнулся на него избитый Крутихин.

— Фёдор, сходи с ним и разыщи для меня этот чемодан, но смотри в оба. Рыпнется — стреляй, не думая!

Фёдор подозвал рукой Колю и, держа его на расстоянии дулом обреза, повёл за дверь к паровозу.

— Ну что, милок? — обратился Братухин к оставшемуся солдату. — Ты теперь у нас один остался, как хоть звать-то тебя?

— Денис, — тихо ответил юноша, и глаза его наполнились тревогой, если не страхом.

— А фамилия?

— Лебедьков.

— Так вот, что Денис Лебедьков, тебя рассчитать придётся. Обуза ты для нас…

Руки парня затряслись.

— Сейчас Фёдор придёт, он тебя и кончит, — с хладнокровной ласковостью тихо проговорил Братухин.

Казак и Коля вернулись. В руках у Коли был чемодан. Он поставил его на стол перед Братухиным и сел на прежнее место. На чемодане щёлкнули застёжки, и лицо Братухина изумилось. В чемодане было полным полно драгоценных золотых и серебряных вещей: кухонные приборы, женская бижутерия и фигурки с инкрустированными камнями, браслеты, подсвечники и золотые рубли. Иные вещи так просто болтались в чемодане, другие же были бережно обёрнуты тканью или газетой.

— Чей же это клад? — удивился Братухин, не до конца ещё понимая, в чём дело.

Пленники молчали.

— Это ваше, господин офицер? — спросил он комбата Павла Шихова.

— Да, — сухо ответил Шихов.

— Здорово, — протянул Братухин, — и где же вы взяли сие сокровище? Ах, подождите, подождите… Я, кажется, догадываюсь. Вы приобрели их во время реквизиции ценностей. Не у моего ли дяди?

Он хлопнул в ладоши.

— Куда не глянь, кругом одни воры и жулики; и каждый успел обчистить моего дядьку. В мирное время я бы и не подумал, на какие подлости способны люди. Теперь же, когда война и голод сняли маски, каждый, если не убийца, то обязательно вор.

Глаза Братухина вновь переменились, лукавые весёлые искорки забегали в его зрачках. Настроение изменилось, и пленным это не сулило ничего хорошего.

— Эх, Шихов, Шихов… Не в твою пользу этот чемоданчик. Ведь вещи в нём моего дядьки, так? А, значит — ты причастен к его смерти. Не отомстить за него я не могу… Да и если задуматься, вещи эти после его смерти принадлежат теперь мне по праву, а отдай я тебя под трибунал, ты же донесёшь, что отдал чемодан с драгоценностями мне…

Лицо Шихова хмурилось, но он молчал. Братухин же издевательски всматривался в него, силясь угадать мысли его, чувства.

На улице опять завыли волки, но теперь уже пуще прежнего. Кони, хоть и были далеко в пакгаузе, а отчётливо и тревожно заржали. Что-то недоброе разворачивалось там, в темноте.

— Хозяин, — рявкнул казак, — неси лампу, на улице ни черта не видно, да поскорей.

На первых словах казака смотритель уже сорвался и мигом принёс керосиновую лампу. Пока зажигали, волки на улице зашлись диким голодным лаем. Кони волновались всё сильнее и сильнее.

— Да давай сюда уже, мать твою, — нетерпеливо выругался казак и выхватил из рук смотрителя лампу. С ней он ринулся на улицу, распахивая дверь.

Из распахнутой двери потянуло холодком, который расползался по полу стремительно, и как спрут, обхватывая ноги сидевших своими ледяными щупальцами, взбирался всё выше и выше. Чёрная ночная бездна дышала тьмой, и жалок был электрический свет, пытающийся проникнуть за дверь. Тщетны были его попытки.

На улице послышались хлопки нагана, волчий лай и матерная ругань Фёдора.

— Да что там, в самом деле, — не выдержал Братухин, вставая с места. Тревога за лошадей вывела его на порог и он, чуть пройдя вперёд и спустившись по крыльцу, принялся вглядываться в тусклый огонёк керосиновой лампы, маячивший вдалеке на пути к пакгаузу.

Новые хлопки, снова ругань казака, и всюду волчьи повизгивания…

— Фёдор, что там? — крикнул в темноту Братухин.

Фёдор не отзывался, он уже подбегал к пакгаузу.

Обеспокоенные происходящим, все прильнули к окнам и тоже силились хоть что-нибудь углядеть. Но пакгауз находился под углом к вокзалу, и из окон зимней ночью едва ли можно было хоть что-нибудь увидеть кроме белогвардейского офицера, освещённого слабым электрическим светом, пробивающимся на крыльцо сквозь проход открытой двери. Примеру остальных последовал и Егор Гай. Он вглядывался в окно, прильнув лбом к холодной поверхности стекла.

Любопытство не овладело только пленниками. Обеспокоенные только своим выживанием, их мысли развивались в другом направлении и с чуткостью дикого зверя следили за происходящим. Только Егор прильнул головой к стеклу, как Тихон ткнул локтем Павла и без лишних слов указал ему на солдата.

Не дав опомниться, он соскочил с места и, пригнувшись, мягко побежал в сторону Гая. Шихов, не думая, тут же последовал за ним. Инстинкт подсказал ему, что это единственный шанс. Глуповатый Коля и красноармеец Лебедьков ничего не успели ещё сообразить, а Крутихин стоял уже за спиной белогвардейца.

Услышав сзади что-то неладное, Гай отпрянул от стекла, и тут же связанные руки Крутихина накинулись через голову ему на шею. Резким движением пленник потянул солдата на себя, и Егор, теряя равновесие, повалился за ним. Сильные руки в порыве бешеного отчаяния перетягивали горло так сильно, что он не мог дышать, не говоря уже про то, что должен был хоть что-нибудь крикнуть.

Шихов, подоспев через секунду и не вмешиваясь в драку, устремился прямо к штыку винтовки, и резкими истеричными движениями рванул об него верёвку, перетягивающую руки. Штык предательски скользнул по руке, и на левой ладони Шихова пролегли две глубокие раны, из которых тут же потекла блестящая красная как яд кровь. Не обращая внимания на глубокие раны, он выхватил из рук белогвардейца винтовку и, приставив приклад к плечу, двинулся к двери.

Встревоженный шумом, Братухин возвращался в зал, когда неожиданно для себя наткнулся на дуло винтовки и штык, направленные прямо в лицо.

— На пол бросил! — жестяным басом скомандовал Шихов, и пистолет Братухина полетел на пол. — Ни звука! Сразу стреляю. Отошёл!

— Коля, твою мать! — закричал, барахтающийся Крутихин.

Гай не сдавался и уже выкручивал пальцы противника. Ему тоже хотелось жить.

Коля сорвался с места и, подбежав к Гаю, ударил его сложенными руками по лицу. Из-за связанных рук и неумения удар вышел слабый. Гай, не ощущая ударов, уже впился зубами в палец Тихона. Тот с матом отдёрнул руки, и раскрасневшийся от борьбы Гай освободился.

— Стоять, сука! — крикнул ему Шихов, направляя на солдата винтовку.

На дальнейшее сопротивление Гай не решился. Крутихин же, вскочив на ноги, впечатал подошву сапога в лицо Гая, затем отопнул от окна винтовки, дабы противник не смог до них дотянуться. После он подбежал к брошенному Братухиным пистолету и взял его в связанные руки.

Остальные невольные свидетели этой борьбы бездействовали, как будто происходящее их нисколько не касалось. Станционный смотритель со своей женой отступили подальше от драки, священник зашёл за столб, старуха остолбенела, а красноармеец Денис Лебедьков даже не пытался помочь себе и своим пленным товарищам освободиться.

— Всем молчать! — скомандовал Шихов, — Кто двинется — стреляю!

Несколько минут ждали казака. Сейчас он был единственной угрозой. У Коли и Крутихина руки всё ещё были связаны, но Тихону это не мешало держать «Браунинг»; комбат Шихов держал отобранную у Гая винтовку, стараясь не обращать внимания на жгучую боль в разорванной ладони левой руки, с которой, каплями падая на белую кафельную плитку пола, струилась алая кровь.

Явился казак, отворяя дверь. Он намеревался что-то сказать, но два дула устремились на него, и властный голос скомандовал: «Бросай обрез, не дури!»

Поглядел, подумал, бросил.

Глава 4. … и падёт твоя власть, гигемон.

Спугнутые волки семенили по лёгкому бархатистому снегу. Человеческая пристальность не дала им насытиться большой, пахнущей потом добычей. Они отыскали в сарае худое место и принялись рыть лаз, но щёлканье пуль заставило их отступить. С пришествием ночи мороз как будто бы крепчал, и им оставалось либо замёрзнуть, либо отступить и умереть с голоду.

На вокзале же дела обстояли по-иному. Большой котёл упорно гонял по трубам тепло, нагревая помещение. И уличный мороз, подгоняемый слабым ветром, не мог противостоять этому рукотворному гиганту. Мороз только и делал, что пытался проникнуть в зал через трещины в деревянных окнах, но то были лишь жалкие попытки. Люди же не в пример волкам были сыты, но сладу между ними не было.

Теперь уже Братухин, Нестеров и Гай сидели на скамейке возле оранжереи.

— Это тебе, — передал Тихон винтовку Лебедькову.

Оружия в помещении было чуть ли не больше, чем людей. Две винтовки Мосина, английская винтовка Ли-Энфилд, обрез, самозарядный «Браунинг», карманный револьвер, наган и шашка. Новые хозяева зала вооружились до зубов. Крутихин взял себе обрез и «Браунинг», Шихов — наган, Лебедьков — свою винтовку Мосина, а Коле выдали карманный револьвер. Остальные две винтовки и шашку бросили на скамейку, за которой ещё недавно ужинали. Два стола и большинство стульев так и стояли там.

— Так, дьячок, — скомандовал Крутихин, — давай-ка к этим!

Он указал рукой на пленных белогвардейцев. Белые исподлобья следили за врагами, которым удалось одержать верх.

— Но я не военный, — возразил отец Михаил.

— А мне начхать, ты поп, значит за царя и прежнюю власть, а значит и мой враг. Иди, а то стрельну!

Отец Михаил боязливо подошёл к скамейке с белогвардейцами и сел с другой стороны.

— Теперь ты, старуха, взяла стул и села рядом с пленными!

Крутихин с лёгкостью записывал всех в свои враги.

— Вы, — обратился он к станционному смотрителю с женой, — можете сидеть пока здесь, но только попытайтесь сделать что-то не так, — он пригрозил обрезом.

Они сидели на скамейке возле котельной и тоже были пленниками ситуации.

— Вам нечего бояться, — как можно более ласково сказал Шихов и спросил: — Есть ли у вас бинт?

Из его раны продолжала течь кровь. Она уже пропитала ткань рукава.

— На кухне, могу принести, — ответил смотритель.

— Размечтался, — Крутихин, зло блеснув глазами, впился в него взглядом, — сам схожу. А вы за этими чутко приглядывайте.

Он прошёл в покои смотрителя. Лебедьков и Коля послушно исполняли его приказ, держа пленных на мушке.

— Да не дрожи ты так, — негодовал казак на Лебедькова, — стрельнёшь ещё ненароком.

— Помалкивай, — огрызнулся красноармеец.

Ему хотелось врезать казаку, но подойти близко он не решался.

— Как же ты их проглядел, а? — шёпотом спросил у Гая хмурый Братухин.

Гай сидел, опустив глаза. Это была его вина и ничья более. Проморгал он пленников, и вот — расплата.

Вернулся Крутихин. В руках у него был бинт и две медицинские склянки.

— Смотри-ка, что я нашёл! — торжествуя, объявил он. — Спирт! А смотритель хотел его от нас упрятать! Не вышло? — довольно спросил он у хозяина.

Глаза хозяина вокзала сверкнули, но на этом он и успокоился, ничего не сказав.

Крутихин плеснул спирт на рану Шихова так, что едкая жидкость струйками стекла на пол. При помощи Коли комбату удалось перевязать раненую руку.

— Лихо мы вас? — торжествуя, спросил Тихон, глядя на Братухина. — Ну, что, ваше благородие, кончилась ваша офицерская власть, теперь наша начинается. Посмотрим, как ты у меня запоёшь.

Хлебнув из банки чистого спирта и исказив свою и без того уродскую морду, он подошёл к Братухину и сапогом врезал ему по лицу. Пинки посыпались на белогвардейского офицера, злое существо Крутихина торжествовало. Ноги попадали преимущественно по рукам, которые были у Братухина не связаны, и ему хорошо удавалось ими защищаться, к тому же Братухин сидел на скамейке, и Тихону тяжело было всё время попадать туда, куда хотелось.

Наконец закончив, он вытер своё раскрасневшееся лицо и, выдохнув, процедил:

— Долго я ждал этого часа, долго…

Он отошёл к столу и, наведя спирт с водой, допил оставшееся в первой банке.

— Ты бы не налегал, — заметил ему Шихов.

— А ты мне не указывай, ты ведь тоже офицер, — с ехидной усмешкой огрызнулся на него Крутихин.

Посидев за столом несколько минут, Тихон встал. Все ждали, что он будет делать. Он был хозяином ситуации, и все этому как-то подчинялись. Пленники, понятное дело, не имели голоса, но ни Лебедьков, ни Коля, ни даже комбат Шихов не решались что-нибудь предпринять, полностью полагаясь на комиссара. Наверно его бешеный, неспокойный взгляд вселял страх не только в пленных, но и в его союзников.

— Что делать-то будем? — серьёзно спросил его Шихов, нервно перебирая в руке наган.

— Погодь, — тихо, про себя, и как-то слишком спокойно, сказал Крутихин, ничего более не ответив.

Алкоголь давал о себе знать, взгляд комиссара уже бегал, кружился всё сильнее и сильнее. Он встал напротив пленников, широко расставив ноги.

— Что ж, к делу перейдём, — пьяным зловещим голосом заключил Тихон, упиваясь своей властью.

Каждоё слово, сказанное этим людям, было для него отрадой. Он торжествовал, как торжествуют люди, всю свою жизнь вынужденные подчиняться и терпеть унижения со стороны тех, кто властен над ними. Годы, проведённые в тюрьмах, давали о себе знать. Дурной характер, прирождённая жестокость, тысячи дней всевозможных лишений и унижений воспитали в нём крайнюю, высшую мстительность, и он никак не мог насытиться обретённой властью. Мстительность за эти годы превратилась для него в цель, в наваждение. Ему было мало знать, что теперь он — господин, ему хотелось это ощутить, найти этому веские подтверждения. А что может более явственно отразить власть, как не её безграничные возможности? Возможность сделать всё, что заблагорассудится, не оглядываясь ни на какие порядки, ни на какую мораль и человечность. Ни это ли есть мечта раба — самому стать господином и заиметь своих рабов. А для натуры мстительной — платить за унижения — унижениями; платить за перенесённый страх — страхом.

— Вы, наверно, думаете, кто будет первым, — сгибая губы как жесть, проговорил Крутихин.

Пленники молчали, их же повелитель широко улыбнулся.

Резким движением он шагнул по направлению к стулу, на котором сидела старуха Раиса Мироновна. Две чёрные смертоносные пасти обреза молчаливо уставились на неё. Ни секунды раздумий, только страх, перехватывающий сердце, от которого то скукоживается и замирает, не желая биться дальше и пускать по органическим трубам кровь. Следующая секунда, и пасти обреза с истошным криком извергли сотни маленьких дробинок, жужжащих, как рой пчёл. Они, устремлённые волей порохового газа, со смертоносной энергией впились в лицо женщины, и она, сражённая этой армией маленьких круглых шариков, упала навзничь. Ноги и руки дёрнулись в агонии — всё было кончено.

Пленники в испуге шарахнулись как можно дальше от Крутихина, вжимаясь в жёсткое сидение скамейки. Комбат Шихов, отпрянув в испуге, матом залил весь зал.

— … что творишь, сучий сын? На какой ты старуху пристрелил?

Крутихин стоял молча, не шевелясь. Потом ожил и, переломив обрез, достал из него два тупых обрубка — гильзы. Бросив их в сторону, он вставил новые патроны.

— Тихон, ты оглох? — его уже тормошил за плечо Шихов, но всё же с опаской, не сильно.

— Да отстань, эту мразь всё равно первую кончать нужно было.

— Ты рехнулся, что она тебе сделала? — гневными глазами смотрел Шихов, — Ты, Тихон, не дури, военные — есть военные, а гражданские — совсем другое дело.

Но Тихон не слышал его увещеваний. Он, к изумлению всех, преспокойно направился к столу и вновь, намешав себе спирта с водой, выпил отравы.

Ошеломлённый комбат не знал, что и делать. Даже союзники Крутихина — красноармеец и Коля были напуганы этим внезапным убийством не меньше, чем пленники, которые сейчас молчали, стараясь быть как можно более незаметными, надеясь на то, что этот безумец, этот маньяк о них позабудет. Они, конечно, на его месте преспокойно могли поступить так же, и, вероятно, Братухин с казаком вскоре на это бы решились, но находиться теперь по другую сторону было совсем не тем же самым, что размышлять о казни врагов, когда твоей жизни ничто не угрожает. Станционного смотрителя и отца Михаила поражало больше всего то, что убита была старуха, а не кто-нибудь из солдат. Витающая угроза вышла за рамки военной принадлежности, и безумные действия Крутихина теперь угрожали каждому напрямую.

Крутихин поднялся со стула и, держа в руках стакан, перешёл за стол, стоящий напротив пленников. Он сел, облокотившись на него, как некогда сидел Братухин. Сложив руки в замок и обведя пленных взглядом, он перевёл его на стоящего подле комбата Шихова.

— Комиссар Крутихин, объясните в чём дело, — командным голосом объявил комбат.

— В чём дело? А дело вот в чём…

И Крутихин принялся за свой рассказ, хитро улыбаясь...

ВОСПОМИНАНИЯ О ПОКОЙНОЙ РАИСЕ МИРОНОВНЕ

— Сидите вы тут, её жалеете и думаете, что старуха эта — прямо божий человек, тихая и мирная. Да только хрен вам! Я ж её, змею, сразу узнал, как она в зал вошла, да и она меня, наверное, тоже узнала, только виду не подала. От чего, думаете, она так яростно кричала и требовала моей казни? Аж слюной вся зашлась…

А познакомился я с ней месяц назад. Она тогда явилась к нам в штаб, в Каменчуги. Я принимал её как комиссар политотдела Реввоенсовета. Была эта старушка ну уж очень настойчива. Помню, глянул на неё, и лицо её мне сразу каким-то недобрым показалось, ну вскоре догадки мои и подтвердились, та ещё змея оказалась. Пришла она ко мне, чтобы донести на одного барина из деревни Дмитрово. Да, да, того самого. Что вы удивляетесь? На Дмитрия Олеговича Костомарова. Это именно она навела меня и вас, Павел Евгеньевич, на то имение. Я тогда вам не сказал, откуда у меня информация, но теперь-то вы всё знаете.

Она сказала, что в имении должна быть куча драгоценностей, и что помещик, живущий там, ярый монархист и противник революции. Требовала для него высшего наказания, требовала казни!

Я, признаться, был несколько ошарашен. Всё это было как-то странно. Как же так? Является какая-то старушка и доносит на богатого барина, лишь для того, чтобы сгубить. Какая же для неё в этом выгода? Не было похоже, что она, там, эсер или идейная — разделяет коммунисти

⇐ Предыдущая1234567Следующая ⇒

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

---

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: