Настроение буржуазии при старом порядке

Между аристократией и сельской массой помещалось городское население. Не имея привилегий духовенства и дворянства, оно не было в то же время и столь бесправ­ным, как крестьянство. Высший слой городского населения составляли промышленно-торговая буржуазия и люди либе­ральных профессий, включая сюда и чиновничество. Буржу­азия успела сделаться значительною экономическою силою, благодаря развитию промышленности и торговли, откупов

и казенных поставок, и начала уже скупать, где это дозволя­лось законом, дворянские земли, брать на откуп феодальные права, арендовать большие поместья, заниматься крупным хозяйством. В Голландии и в Англии, где буржуазия играла уже роль в генеральных штатах и в парламенте, она пользо­валась своим положением в государстве, чтобы направлять его политику в исключительных интересах промышлен­ности и торговли, что сделалось даже программою полити­ческой партии вигов в Англии. И во Франции, где стремле­ния буржуазии сталкивались с сословными привилегиями духовенства и дворянства, меркантилистическое направле­ние экономической политики, жертвовавшей индустриаль­ным и коммерческим интересам интересами сельского хозяй­ства и выгодам предпринимателей правами рабочего класса, сильно содействовало обогащению буржуазии. Из этого же класса общества преимущественно выходили люди либе­ральных профессий, ученые, писатели, профессора, препо­даватели, врачи, аптекари, судьи, адвокаты, нотариусы, чиновники и т. п., составлявшие главным образом интелли­генцию страны, в которой, собственно говоря, и сосредо­точивалось сознательное недовольство старым порядком.

Все культурное движение XIV—XVI вв., задержанное, но окончательно не остановленное реакцией XVII столетия, было соединено с проповедью индивидуальной свободы и общественного равенства. Гуманисты явились поборни­ками умственной свободы и противниками наследственных привилегий, а стремление к свободе и равенству в эпоху реформации привело в обоих отношениях даже к самым крайним требованиям, выразившимся в некоторых формах сектантства. Между тем государственные и общественные порядки XVIII в. составляли полное отрицание указанных принципов, а потому неминуемо должны были подверг­нуться критике с их точки зрения при новом пробуждении личного самосознания. Последнее произошло сильнее всего именно в “среднем сословии”, в том самом среднем сосло­вии, из которого раньше вышла и большая часть гуманистов. Это, впрочем, и понятно. Этот класс общества не только не пользовался социальными привилегиями, но и сам

стра­дал от тех, которые принадлежали духовенству и дворян­ству, а потому имел, конечно, особый интерес действовать как против самых привилегий, так и против поддержи­вавшей их государственной системы. Состоя, далее, из зажиточной буржуазии и людей либеральных профессий, среднее сословие обладало капиталами, профессиональными и научными знаниями, общими идеями, духовными стрем­лениями и не могло удовлетворяться ни своим прини­женным положением в обществе и государстве, ни тою придворно-аристократическою культурою, высшим продуктом которой был французский классицизм “века Людовика XIV”. В то самое время, как в народных массах все высшие ин­стинкты человека подавлялись безысходною нищетой и бес­проглядным невежеством, интеллигентные и буржуазные “разночинцы” составляли класс, не отделявший еще резко своих интересов от интересов народа, поскольку последний также страдал от господствовавших порядков. Ранее всего произошла эмансипация интеллигентной буржуазии в Анг­лии, и, каковы бы ни были ее социальные стремления на экономической почве, в культурной и политической сфере она проявляла либеральные стремления. Там, где этот общественный класс был особенно развит, в нем “филосо­фия XVIII в.” и находила наиболее искренних своих почита­телей, и из этого же класса должны были выйти и наиболее энергичные деятели на поприще общественных и государ­ственных преобразований, которых требовали народное благо и дух времени.

В середине XVIII в. эпоха общего застоя, бывшего результа­том реакции, кончается, и начинается эпоха нового движения вперед, отчасти повторяющего, отчасти продолжающего то, что было сделано или только начато в реформационный период западноевропейской истории. Только, как мы уже раньше это отмечали, на этот раз движение, сначала пошед­шее сверху, а потом и снизу, совершалось под знаменем "философских", а не религиозных идей.

Просвещенный абсолютизм

Новый период усиленных преобразований всей внутрен­ней жизни европейского Запада до новой реакции, наступив­шей после падения империи Наполеона I* может быть разделен на две эпохи: эпоху просвещенного абсолютизма (1740—1789) и эпоху французской революции и продол­жившей ее во многих отношениях наполеоновской империи (1789—1815).

Остановимся сначала на общем характере того истори­ческого явления, которому присвоено название просве­щенного абсолютизма. В истории западноевропейского абсолютизма можно различать разные эпохи, между прочим, в зависимости от тех направлений, которые господствовали в то или другое время в культурной жизни. Абсолютизм, утвердившийся ранее всего в итальянских княжествах конца средних веков, по существу своему был совершенно светским. Его теоретическое обоснование было заимствовано у антич­ного мира, сначала в форме учения римских юристов о том, что воля государя имеет силу закона, так как на него народ перенес все свое право и всю свою державную власть, позднее в форме античной тирании, главным теоретиком которой сделался Макиавелли, так что на образовавшемся этим путем понятии об абсолютной власти отразился свет­ский и классический ренессанс, политическая традиция которого, представленная в XVI в. Боденом, завершилась в XVII столетии государственною теориею Гоббса, положив­шего в основу абсолютизма светскую же идею естественного права. Религиозная реформация и последовавшая за нею католическая реакция дали политической мысли иное направление, и абсолютизм получил вероисповедную окрас­ку, выразившуюся, быть может, лучше всего в формуле: “чья страна, того и вера” (cujus regio, ejus religio). Целый и притом весьма длинный период европейской истории характе­ризуется этой формой абсолютизма, и если, например, французская монархия при Генрихе IV и кардинале

* Ср. выше, стр. 231.

Ришелье, по-видимому, вступала на иную дорогу, то Людо­вик XIV снова вернул ее на путь конфессионального абсолю­тизма. Эпоха “просвещенного абсолютизма” тем и отлича­ется, что государственная власть в это время начинает отре­шаться от традиций, которыми она главным образом и жила с эпохи реформации и реакции. Во-первых, учение о божест­венном происхождении королевской власти, развитое в XVD в. в сочинениях Боссюэта и Фильмера, уступает снова место тем светским политическим идеям, которые формулировались юристами, Макиавелли, Боденом, и мы имеем полное право смотреть на Гоббса именно как на родоначальника полити­ческой идеи просвещенного абсолютизма, поскольку теория последнего основывалась не на теологических соображениях, а на понятиях рационалистической философии естествен­ного права. Во-вторых, обнаруживая наклонность к веротер­пимости, за которую ратовала та же философия XVIII в., абсо­лютизм второй половины этого столетия возвращался к по­литике Генриха IV и кардинала Ришелье. Таким образом, в “просвещенном абсолютизме” выразилась та идея светско­го государства, которая в разных формах и раньше выступала одинаково и против средневекового католицизма, и против конфессиональной политики XVI и XVII веков. Как веро­исповедный абсолютизм — все равно, католический или про­тестантский,— отразил на себе идеи религиозной реформа­ции и последовавшей за ней католической реакции, так просвещенный абсолютизм второй половины XVIII в. был проникнут воззрениями рационалистической философии этой эпохи.

Но это только одна сторона дела, обращающая на себя наше внимание при рассмотрении просвещенного абсолю­тизма. Абсолютизм нового времени, как мы знаем, был одним из воплощений государственной идеи, пришедшей на смену средневековым принципам католицизма и феода­лизма. Прежде всего, эта идея мыслилась лишь как право государственной власти, заслонявшее собою понятие о соеди­ненных с пользованием этою властью обязанностях. То, что можно назвать практическим макиавеллизмом в политике нового времени, вытекало естественно и необходимо из

взгляда, по которому у короля есть права, но нет обязан­ностей. Общее понятие государства само представлялось уму главным образом со стороны совокупности тех прав, кото­рыми оно наделено по природе вещей или по изначальному договору, лежащему в его основе, и только позднее на государство стала возлагаться обязанность служить высшим целям человеческой жизни. В двух разных формулах выра­зилось различие в понимании того отношения, в каком должны находиться между собою носитель государственной власти и само государство: одна формула делала из особы короля воплощение государства, подчиняла его первой, именно знаменитое “государство, — это я” (1'etat, c'est moi) Людовика XIV, тогда как другая делала из монарха “первого слугу государства”, как выражался Фридрих П, тем самым налагая на королевскую власть известные обязанности по отношению к государству. Эпохе просвещенного абсолютиз­ма, таким образом, принадлежит более высокое понимание государства, нежели то, с каким мы встречаемся на протяже­нии всего времени, протекшего от Макиавелли до Гоббса, этих главных теоретиков светского абсолютизма. По их представлению задачи государства исчерпывались охраною внутреннего мира и внешней безопасности, а великий государственник XVII в. Ришелье прямо находил даже вред­ным, чтобы народу было хорошо, но к XVIII веку мы встре­чаемся уже с более широким пониманием государственной идеи. Насколько можно говорить собственно о теории просве­щенного абсолютизма, в ней безграничная власть государ­ства оправдывалась как единственное средство создать земное благополучие и усовершенствовать внутренние отношения общества. Раз государство стало признавать за собою не одни права, но и обязанности, оно теоретически должно было наложить на себя и известные ограничения. Правда, просве­щенные “деспоты” (despotes eclaires) XVID. в. не менее ревни­во, чем Людовик XIV, относились к своей власти и не менее его были принципиальными противниками сословного представительства, но тем не менее они все-таки умеряли свою власть, налагали на нее известные ограничения (по крайней мере, в теории), становясь именно на точку зрения

договорного происхождения государства, как налагающего на монархов известные обязанности: этим умеряющим абсолютизм фактором признавалось как раз тогдашнее “просвещение”, которое указывало государственной власти на ее задачи в культурной и социальной жизни.

Но и этим еще не исчерпывается вопрос об основных признаках просвещенного абсолютизма второй половины XVIII века. Воплощая в себе государственную идею нового времени, королевская власть выросла в борьбе с средне­вековыми силами католицизма и феодализма или, говоря вернее, с политическою стороною того и другого. Но у като­лицизма была еще сторона культурная, у феодализма — сторона социальная. Мы видели уже, что, нанесши удар клиру и аристократии, как политическим силам, абсолютизм нового времени в сфере культурно-социальной вступил, наоборот, с ними в союз и взял их под свое покровительство, сам вместе с тем подчинившись их влиянию в деле охраны всех старых форм общественной и духовной жизни. Поли­тика просвещенного абсолютизма была возобновлением пре­кратившейся было борьбы нового государства с католициз­мом и феодализмом и на этот раз не только в политической их стороне, но и в культурно-социальных их проявлениях. Продолжая, таким образом, старую антикатолическую и ан­тифеодальную традицию государственной власти с исхода средних веков, политика второй половины XVIII в. отражала на себе и идеи тогдашнего просвещения, отстаивавшего право общества на свободное культурное развитие, право личности на религиозное самоопределение и вместе с тем вооружавшегося и против сословных привилегий, которые выросли на феодальной почве, и против несвободы лица и земли в сельском быту, где наиболее удержались остатки средневекового феодализма. Весьма и весьма многие меро­приятия просвещенного абсолютизма поэтому и были на­правлены против двух сословий, представлявших собою старые католические и феодальные традиции, а этим и объ­ясняется глухая, а иногда и открытая вражда духовенства и дворянства против представителей новой политики. В этом смысле просвещенный абсолютизм начал действовать,

собственно говоря, в том же направлении, в каком потом действовала революция, и те же общественные классы, которые явились врагами просвещенного абсолютизма, сделались потом и врагами революции. Так как последняя, кроме того, приняла республиканский характер, то впослед­ствии в вызванной ею реакции абсолютизм сблизился именно с теми самыми общественными классами, с кото­рыми он находился в натянутых отношениях во второй половине XVIII века.

Начало эпохи просвещенного абсолютизма следует отнес­ти к 1740 г., когда вступил на престол Фридрих П, “король-философ” и именно философ в духе XVIII в., друг главного вождя всего просвещения XVIII в., Вольтера, а конец — к 1789 году, около которого сходят со сцены и наиболее видные деятели эпохи, сам Фридрих II и его младший современник Иосиф П, этот революционер на троне, как его называли. На эти полвека приходится царствования — Кар­ла Ш Испанского, при котором действовал министр-рефор­матор Аранда, Иосифа-Эмануила Португальского и его ми­нистра Помбаля, только что названного Карла Ш и его сына Фердинанда IV в Неаполе с министром Тануччи, Леопольда в Тоскане, Христиана VII в Дании с министром Струэнзе, Густава Ш в Швеции, Карла-Фридриха в Бадене. К этим же представителям просвещенного абсолютизма нужно присо­единить и Екатерину П в России.

Тесная связь между абсолютизмом и просвещением в дан­ную эпоху доказывается, между прочим, теми отношениями, какие существовали тогда между монархами и философами, и теми надеждами, которые последними возлагались на первых. Насколько были искренни отношения между теми и другими, это вопрос особый, но факт все-таки тот, что государи и министры второй половины XVIII в. разделяли многие воззрения философов, сообщали им свои предпо­ложения, искали у них сочувствия и популярности, оказы­вали им поддержку, приглашали их к себе на службу и всту­пали с ними в дружескую переписку. Около 1765 г. Дидро не без основания писал, что в это время в Европе не было ни одного монарха, который вместе с тем не был бы

фило­софом. Со своей стороны “просветители” ХУШ столетия возлагали большие надежды на абсолютную монархическую власть, как на политическую силу, которая одна только, по их мнению, могла дать победу в жизни новым идеям. В этом союзе монархов и философов совершалось сближение между государственностью, нашедшею свое воплощение в абсолю­тизме, и рационализмом, бывшим самою характерною чер­тою “философии” XVIII века: государство должно было следовать указаниям разума, но власть в государстве должна была находиться в руках абсолютных монархов. И теоретики, и практические деятели просвещенного абсолютизма отно­сились с величайшим недоверием к общественным силам, так что их девизом могло бы быть изречение: “все для народа и ничего посредством народа”. Системе этой пришлось действовать в наиболее отсталых странах, где правительства шли впереди общества, продолжавшего жить конфессио­нально-сословными традициями, и если абсолютизм встре­чал здесь какую-либо оппозицию, то главным образом со стороны консервативных элементов, которые были недо­вольны преобразованиями, затрагивавшими их кровные интересы. Реформа шла сверху, от государственной власти, на стороне которой была сила и которая считала себя вправе действовать посредством силы во имя общего блага. Все делалось путем власти, ничего не оставлялось на долю общественной самодеятельности. Впрочем, последняя, выра­жавшаяся раньше в феодальных, муниципальных и сословно-представительных формах, давно находилась в упадке, так сказать, совершенно почти иссякла, в то время как государство, наоборот, сделавшись первейшею силою, в соз­нании именно этой силы считало себя вправе рассматривать самое общество как чисто пассивный материал, подлежащий лишь воздействию сверху. Притом всякое участие общест­венных сил в делах правления, принимая характер ограни­чения власти, не только казалось не соответствующим тем правам, которые должны были только ей принадлежать, но и вредным, поскольку со стороны консервативно настро­енных общественных сил можно было только ожидать не содействия, а противодействия преобразовательным

начинаниям: действительно, там, где сохранялись еще “чины”, они проявляли оппозиционное отношение по многим мероприятиям, которых требовала новая государственная политика. В просвещенном абсолютизме государственное начало и философский рационализм сходились между собою именно в том, что оба вели борьбу против всякого права исторического, во имя естественного права. Просве­щенный абсолютизм был противником исторических прав сословий и областей, вступив в борьбу с привилегиями духо­венства и дворянства и с провинциальным сепаратизмом, опиравшимися на старые привилегии, противопоставив им естественное право, на котором основывалась и сама государ­ственная власть в тогдашней политической теории. Неблаго­приятная исторически сложившемуся социальному строю идея естественного права была, наоборот, весьма благопри­ятна для личной свободы. Просвещенный абсолютизм относился однако весьма двойственно к этой последней: поскольку он сам был лишь применением к жизни государ­ственной идеи Гоббса, а главное — был только видоизме­нением “полицейского государства”, постольку он не давал свободы проявлению индивидуальных сил, но это касалось преимущественно тех сфер, в которых само государство считало себя заинтересованным. В других отношениях, где права личности подвергались ограничению не в интересах государства, а в силу традиционных культурных и социаль­ных отношений, просвещенный абсолютизм содействовал эманципации личности, установляя веротерпимость и вооб­ще вводя в известной мере принцип свободы в духовную жизнь общества, содействуя его эманципации от клерикаль­ной опеки, стремясь к отмене крепостного права или вообще к ослаблению и ограничению помещичьей власти и т. п. Эта двойственность, впрочем, должна считаться лишь одним из проявлений тех противоречий, которыми вообще отличается весь просвещенный абсолютизм XVIII в. Будучи одновре­менно продолжением старой королевской политики и при­менением новой государственной идеи в духе светского абсолютизма, система эта не всегда жила в ладу не только со старыми историческими силами, но и с новыми

требова­ниями самого просвещения, поскольку последнее защищало права личности и общества во имя их достоинства и свободы против всего, что наносило им ущерб.

Рассматривая реформы просвещенного абсолютизма, мы не можем, однако, не отметить того общего факта, что в них все-таки на первом плане стояло укрепление государства, как некоторого единого целого, отстаивающего себя в между­народной борьбе, а не общее благо в смысле большего подъема и более равномерного распределения народного благосостояния. Внутри вся деятельность правительств была направлена на улучшение администрации и финансов. Но от административных и финансовых реформ, равно как от реформ в областях судопроизводства, школы, печати и т. п., как ни были они несовершенны, имея преимущественно значение лишь благих начинаний, все-таки вытекали или ожидались важные последствия и для самих подданных, материальное благосостояние и духовное развитие которых стало признаваться за важное государственное дело. В като­лических странах эта политика шла рука об руку с осво­бождением государства и общества от тягостных послед­ствий религиозной реакции, господствовавшей в общем около двух веков, и весьма знаменательно то, что почти одновременно католические государи Португалии, Франции, Испании, Неаполя и Пармы изгоняют из своих стран иезу­итов и добиваются у папы уничтожения самого ордена, и все это в промежуток каких-нибудь четырнадцати лет (1759—1773). Во многих отношениях католические правительства эпохи стремятся, не изменяя ни догмы, ни культа, ни церковной организации, добиться для себя и для светского общества того, что протестантским странам дала реформация. Эпоха просвещенного абсолютизма в католических странах являет­ся временем давно небывалых столкновений государства с церковью, и мы присутствуем здесь при том, как ограничи­валась власть папы, уменьшалось число духовенства и мона­стырей, отменялись привилегии клира, его инквизиционная власть и книжная цензура, секуляризировалась церковная собственность, отнималось у духовенства исключительное заведование народным образованием и пр. и пр. В эпоху

просвещенного абсолютизма государство впервые начинает также ограничивать социальные привилегии феодальной аристократии, так как и интерес государства, получавшего главную массу налогов с крестьян, и новые идеи права и политики впервые заставили теперь королевскую власть более деятельным образом вмешаться в ту сторону социаль­ного феодализма, которою определялся весь крестьянский быт. Впрочем, результаты этой деятельности государства до конца эпохи оставались крайне ничтожными, и значитель­но двинула вперед дело освобождения крестьян от кре­постной зависимости на Западе лишь французская рево­люция.

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: