У чому вбачається привабливість цінностей, вироблених східними культурами, для подолання глобальних криз?4. Які перспективи діалогу культур вбачає В.С.Стьопін?

Ортега-и-Гассет Х. Восстание масс

Общество всегда было подвижно единством меньшинства и массы. Меньшинство – совокупность лиц, выделенных особо; массы - не выделенных ничем. Речь, следовательно, идет не только и не столько о «рабочей массе». Масса – это средний человек. Это человек в той мере, в какой он не отличается от остальных и повторяет общий тип. Стихийный рост ее предполагает совпадение целей, мыслей, образа жизни. Но не так ли обстоит дело и с любым сообществом, каким бы избранным оно себя не полагало? В общем, да. Но есть существенная разница.

В сущности, чтобы ощутить массу как психологическую реальность, не требуется людских скопищ. По одному-единственному человеку можно определить, масса это, или нет. Масса – всякий и каждый, кто ни в добре, ни в зле не мерит себя особой мерой, а ощущает таким же «как и все», и не только не удручен, но доволен собственной неотличимостью. Представим себе, что самый обычный человек, пытаясь мерить себя особой мерой, задаваясь вопросом, есть ли у него какое-то дарование, умение, достоинство, убеждается, что нет никакого. Этот человек почувствует себя заурядностью, бездарностью, серостью. Но не массой.

Обычно, говоря об «избранном меньшинстве», передергивают смысл этого выражения, притворно забывая, что избранные – не те, кто кичливо ставит себя выше, но те, кто требует от себя больше, даже если требование к себе непосильно. И конечно, радикальнее всего делить человечество на два класса: на тех, кто требует от себя многого и сам на себя взваливает тяготы и обязательства, и на тех, кто не требует ничего, и для кого жить – это плыть по течению, оставаясь таким, какой ни на есть, и не силясь перерасти себя.

Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь на счет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду. Как говорят американцы, отличаться – неприлично. Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее. Кто не такой, как все, кто думает не так, как все, рискует стать отверженным. Мир обычно был неоднородным и единством массы и независимых меньшинств. Сегодня весь мир становится массой.

Пора уже наметить первыми двумя штрихами психологический рисунок сегодняшнего массового человека: эти две черты – беспрепятственный рост жизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственной натуры и, второе, врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь. Обе черты рисуют весьма знакомый душевный склад избалованного ребенка. Наследница незапамятного и гениального былого, гениального по своему вдохновению и дерзанию, современная чернь избалована окружением. Баловать – это значит потакать, поддерживать иллюзию, что все дозволено и ничто не обязательно. Ребенок в такой обстановке лишается понятий о своих пределах. Избавленный от любого давления извне, от любых столкновений с другими, он и впрямь начинает верить, что существует только он, и привыкает ни с чем не считаться, а главное, никого не считать лучше себя. Ощущение чужого превосходства вырабатывается лишь благодаря кому-то более сильному, кто вынуждает сдерживать, умерять и подавлять желания. Так усваивается важнейший урок: «Здесь кончаюсь я, и начинается другой, который может больше, чем я. В мире, очевидно, существует двое: я и тот другой, кто выше меня». Среднему человеку прошлого мир ежедневно преподавал эту простую мудрость, поскольку был настолько неслаженным, что бедствия не кончались и ничто не становилось надежным, обильным и устойчивым. Но для новой массы все возможно и даже гарантировано и все наготове, без каких-либо предварительных усилий, как солнце, которое не надо тащить в зенит на собственных плечах. Ведь никто никого не благодарит за воздух, которым дышит, потому что воздух никем не изготовлен – он часть того, о чем говорится "это естественно", поскольку это есть и не может не быть. А избалованные массы достаточно малокультурны, чтобы всю эту материальную и социальную сложность, безвозмездную, как воздух, тоже считать естественной, поскольку она, похоже, всегда есть и почти так же совершенна, как и природа.

Массовый человек ощущает себя совершенным. Человеку незаурядному для этого требуется незаурядное самомнение, и наивная вера в собственное совершенство у него не ограничена, а внушена тщеславием и остается мнимой, притворной и сомнительной для самого себя.

Речь не о том, что массовый человек глуп. Напротив, сегодня его умственный способности и возможности шире, чем когда-либо. Сегодня, напротив, у среднего человека самые неукоснительные представления обо всем, что творится и должно твориться во вселенной. Поэтому он разучился слушать. Зачем, если все ответы он находит в самом себе? Нет никакого смысла выслушивать, и, напротив, куда естественнее судить, решать, изрекать приговор. Не осталось такой общественной проблемы, куда бы он не встревал, повсюду оставаясь глухим и слепым и всюду навязывая свои "взгляды".

Но разве это не достижение? Разве не величайший прогресс то, что массы обзавелись идеями, то есть культурой? Никоим образом. Потому что идеи массового человека таковыми не являются и культурой он не обзавелся. Культуры нет, если нет устоев, на которые можно опереться. Культуры нет, если нет основ законности, к которым можно прибегнуть. Культуры нет, если к любым, даже крайним взглядам нет уважения, на которое можно рассчитывать в полемике. Если всего этого нет, то нет и культуры, а есть в самом прямом и точном смысле слова варварство. Именно его, не будем обманываться, и утверждает в Европе растущее вторжение масс.

Несомненно, к этому и вела вся современная культура и цивилизация. Европа пожинает горькие плоды своих духовных шатаний. Она стремительно катится вниз по склону своей культуры, достигшей невиданного цветения, но не сумевшей укорениться.

Ортега-и-Гассет X. Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С 309—311, 319—324, 349—350.

Питання та завдання:

1. Які риси, згідно з Ортезі-і-Гасету, притаманні «людині маси»?

2. У чому суттєва відмінність представників «обраної меншості» від «людини маси»?

Ортега-и-Гассет X. О ценности культуры

Все старания затушевать тяжкий кризис, через который прохо­дит сейчас западная история, останутся тщетными. Симптомы слиш­ком очевидны, и кто всех упрямее отрицает их, тот постоянно ощу­щает их в своем сердце. Мало-помалу во все более широких слоях европейского общества распространяется странный феномен, кото­рый можно было бы назвать жизненной дезориентацией.

Мы сохраняем ориентацию до тех пор, пока нам еще ясно, где у нас находится север и где юг, некие крайние отметины, служащие неподвижными точками отсчета для наших действий и поступков. Поскольку в своей глубочайшей сути жизнь и есть действие и дви­жение, преследуемые цели составляют неотъемлемую часть живого существа. Предметы надежды, предметы веры, предметы поклонения и обожествления соткались вокруг нашей личности действием нашей же жизненной потенции, образовав некую биологическую оболочку, неразрывно связанную с нашим телом и нашей душой. Наша жизнь – функция нашего окружения, ионо, в свою очередь, зависит от нашей чувственности. По мере развития живого существа меняется окру­жение, а главное, перспектива окружающих вещей. Вообразите себе на минуту такой сдвиг, когда великие цели, еще вчера придававшие ясную архитектонику нашему жизненному пространству, утратили свою четкость, притягательную силу и власть над нами, хотя то, что призвано их заменить, еще не достигло очевидности и необходимой убедительности. В подобную эпоху окружающее нас пространство чудится распавшимся, шатким, колышущимся вокруг индивида, ша­ги которого тоже делаются неуверенными, потому что поколеблены и размыты точки отсчет а. Сам путь, словно ускользая из-под ног, приобретает зыбкую неопределенность.

В такой ситуации находится сегодня европейское сознание. Систе­ма ценностей, организовывавшая человеческую деятельность еще ка­кие-нибудь тридцать лет назад, утратила свою очевидность, притяга­тельность, императивность. Западный человек заболел ярко выражен­ной дезориентацией, не зная больше, по каким звездам жить.

Точнее: еще тридцать лет назад подавляющая часть европейско­го человечества жила для культуры. Наука, искусство, право каза­лись самодовлеющими величинами; жизнь, всецело посвященная им, перед внутренним судом совести оставалась полноценной. Отдель­ные индивиды, конечно, могли изменять им и пускаться в другие, более сомнительные предприятия, но при всем том они прекрасно сознавали, что отдаются прихотливому произволу, гораздо глубже которого непоколебимой твердыней залегает культура, оправдывая их существование. В любой момент можно было вернуться к надеж­ным канонизированным формам бытия. Так в христианскую эпоху Европы грешник ощущал свою недостойную жизнь щепкой, носи­мой над подводным камнем веры – веры в Божий закон, живущий в тайниках души.

И что же? Неужели теперь мы перестали верить в эти великие цели? Неужели нас не захватывают больше ни право, ни наука, ни искусство? Долго думать над ответом не приходится. Нет, мы по-прежнему верим, только уже не так и словно с другой дистанции. Возможно, образ нового мирочувствия ярче всего прояснится на примере нового искусства. С поразительным единодушием молодое поколение всех западных стран создает искусство – музыку, живопись, поэзию, – вы­ходящее за пределы досягаемости старших поколений. Культурно зрелые люди, даже самым решительным образом настроившись на благожелательный тон, все равно не могут принять новое искусство по той элементарной причине, что никак не поймут его. Не то что оно им кажется лучше или хуже старого – оно просто не кажется им искусством, и они начинают вполне серьезно подозревать, что дело тут идет о каком-то гигантском фарсе, сеть злонамеренного потакательства которому раскинулась по всей Европе и Америке.

Всего легче было бы объяснить это неизбежным расколом поко­лений. Однако на прежних ступенях художественного развития пе­ремены стиля, как они ни были глубоки (вспомним о ломке неоклас­сических вкусов под влиянием романтизма), всегда ограничивались просто выбором новых эстетических предметов. Излюбленные фор­мы красоты все время менялись. Но сквозь все вариации предмета искусства неизменными оставались позиция творца и его взгляд на свое искусство. В случае с поколением, начинающим свою жизнь сегодня, трансформация радикальна. Молодое искусство отличается от традиционного не столько предметно, сколько тем, что в корне изменилось отношение личности к нему. Общий симптом нового стиля, просвечивающий за всеми его многообразными проявления­ми, – перемещение искусства из сферы жизненно «серьезного», его отказ впредь служить центром жизненного тяготения.

Полурелигиозный, напряженно патетический характер, который века два назад приняло эстетическое наслаждение, теперь полностью выветрился. Для людей новой чувственности искусство сразу же становится филистерством, неискусством, как только его начинают принимать всерьез. Серьезна та сфера, через которую проходит ось нашего существования. Так вот, говорят нам, искусство не может нести на себе груз нашей жизни. Силясь сделать это, оно терпит крушение, теряя столь необходимую ему грациозную легкость. Если вместо этого мы перенесем свои эстетические интересы из жизнен­ного средоточия на периферию, если вместо тяжеловесных упований на искусство будем брать его таким, каково оно есть, как развлече­ние, игру, наслаждение, – творение искусства вновь обретет свою чарующую трепетность. Для стариков недостаток серьезности в но­вом искусстве – порок, сам по себе способный все погубить, тогда как для молодых такой недостаток серьезности – высшая ценность, и они намерены предаваться этому пороку вполне сознательно и со всей решимостью.

Ортега-и-Гассет Х. Новые симптомы //Проблема человека в за­падной философии. М., 1988. С. 202-206.

Питання та завдання:

1. Що обумовлює, за Ортегою-і-Гасетом, кризу європейської культури в сучасну епоху?

2. Поясність вислів Ортеги-і-Гасета: «Западный человек заболел ярко выражен­ной дезориентацией, не зная больше, по каким звездам жить».

3. Яке ставлення Ортеги-і-Гасета до кардинальних змін, що відбуваються в сучасному мистецтві?

Оссовская М. Рыцарь и буржуа

Важное место в европейском средневековом обществе занимает рыцарство. Рыцарство — это военное сословие. Христианский рыцарь — это прежде всего боец за веру Христову, но рыцарь является также верным вассалом своего сюзерена (верность — одна из ценнейших добродетелей эпохи), он также является защитником слабых и обиженных, верным слугой своей Прекрасной Дамы. Культ Прекрасной Дамы, сложившийся в Европе под явным влиянием культа Девы Мари, не имеет аналогов в других районах мира — это чисто европейское явление.

В принципе рыцарь должен был происходить из хорошего рода. Он должен был отличаться красотой и привлекательностью. Его красоту обычно подчеркивала одежда, свидетельствующая о любви к золоту и драгоценным камням. Доспехи и упряжь были под стать одежде. От рыцаря требовалась сила. Иначе он не смог бы носить доспехи, которые весили 60-80 кг.

От рыцаря ожидалось, что он будет постоянно заботиться о своей славе. Слава требовала неустанного подтверждения, все новых и новых испытаний. При такой постоянной заботе о своем боевом престиже понятно, что от рыцаря требуется мужество. Недостаток мужества – самое тяжелое обвинение.

Соперничество из-за престижа ведет к стратификации в рамках сражающейся элиты, хотя в принципе все рыцари считаются равными, что в легендах о короле Артуре символизирует, как известно, круглый стол, за которым они сидят.

Рыцарь, как известно, обязательно должен был хранить безусловную верность своим обязательствам по отношению к равным себе. Когда сын Иоанна Доброго сбежал из Англии, где он содержался в качестве заложника, Иоанн сам отдался в руки англичан вместо беглеца.

Рыцарь должен избегать греха, высокомерия и низких поступков. Воевать он обязан лишь за правое дело. Рыцарь должен быть заядлым путешественником, сражающимся на турнирах в честь дамы сердца; любить своего сюзерена и оберегать его достояние; быть щедрым и справедливым.

Использование слабости противника не приносило рыцарю славы. Убийство безоружного врага покрывало его позором.

Поединки с закрытыми лицами служат в куртуазных романах темой трагических историй, в которых рыцарь, подняв забрало побежденного, убеждается, что убил близкого родственника или любимого друга. Обычай закрывать лицо забралом, по мнению Монтескье, объясняется тем, что получить удар в лицо считалось особенно позорно: ударить в лицо можно было только человека низкого звания.

Коль скоро речь идет о сражающемся рыцаре, нельзя забывать о роли коня в сражении. Недаром коня называют по имени. Он принимает участие в бою совершенно сознательно и хранит безграничную верность хозяину. По-особому рыцарь относился не только к своему коню, но и к своему оружию, и, прежде всего к мечу.

“ Сражаться и любить ” – вот лозунг рыцаря. Быть влюбленным относилось к числу обязанностей рыцаря. Любовь должна быть взаимно верной, преодолевать нешуточные трудности и длительную разлуку. Любовь к даме сердца должна облагораживать рыцаря.

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: