Кондратьев Дмитрий Герасимович

- Ну, сразу я служил, вроде как, в пехотных войсках. Потом уже, после того как заболел, кормили то плохо нас и я весной заболел, многие заболели. Некоторые даже умирали на нарах, потому что плохо кормили, совсем. Ну а потом, когда я уже пришёл с госпиталя в свою роту, моей роты уже не оказалось. Она уже на фронт ушла. Там уже другие солдаты были. Сказали, что начальство, которое было наше, их посадили всех. И некоторых даже на фронт отправили в штрафные батальоны. А потом я уже в Свердловске служил, на телефонной связи. Потом меня забрали же в 43-м году в армию. Потом в ночь нас, на рассвете уже, наверно, подняли, в вагоны погрузили и на фронт повезли.

- Со Свердловска. За Свердловском там войска наши были. И нас на рассвете подняли, в вагоны погрузили и увезли. На своей территории я почти не воевал. Потому что тут, то болели, то ещё что. В 44-м году повезли нас уже в Польшу. В Польше там уже Жуков к нам 2 раза приезжал, маршал. На второй раз приехал, мы с неделю побыли, нас подняли и через эту реку перевезли. Там какая-то бригада или полк, может, был до нас, и мы им там подсобили, короче говоря, дальше путь им, с полмесяца мы стояли, готовились. Потому что у них там (у фашистов) было всё заминировано, зацементировано: и пушки и танки, всё. Только люди и кони ходили, остальное всё прострелено было. Хотели, короче говоря, в 5 часов на нас напасть, а наша разведка доложила и сказали, чтобы мы на час раньше, понимаешь... Давай и до 12-ти часов дня. Утром с 5-ти часов и до 12-ти часов дня не переносили огня, били и били по этим точкам. Куда пришли уже, там уже вот, знаешь, на траншеях как кто наложил туда солдат. А сзади там километра полтора была деревня какая-то или станица у них называется. Там и труб (печных) даже не было, всё поразбито было, всё. У нас потом эти-то войска пошли, а нас обратно послали. Мы уже разбивали немецкую группировку. А фронт у нас был «2-й Украинский фронт» назывался.

- Ну, города тут я помню, Люблян был, один город, вот. Потом большинство всё сёла, короче говоря. Нас две армии, по-моему «Белорусский фронт» и «Украинский фронт». Два фронта сжимали этих, которые, были, не помню, как назывались, но факт в том, что окружали их, прорывались, как говорится, всякими способами. Ну, некоторые может прорывались, а некоторые… большинство всё сёла там всякие. Я помню, одно село в Польше, Русские броды называлось что ли. Там я и получил медаль за боевые заслуги. Ну, потом дальше пошли туда всё. Этих выбивали, окруженцев. И уже я дошёл до Франкфурта-на-Майне, это было уже примерно в марте. Да в марте. Потому что в феврале (в конце февраля), мы пришли туда, окопались и вот меня тогда в 45-м году уже, в апреле, 7-го апреля меня ранило. Считай, я уже отвоевал.

- В госпиталь попал и всё. Ранение было тяжёлое, конечно, между лопаток шейных (шейных позвонков), как говорится, и в рот прямо на вылет. Маленький язык не задело, а видать или орал или рот разинул, язык, в общем, конец разрубило. Потом уже в госпитале думаю что вот мешается потянул, а язык тянется. Зашитый был, а верёвочка торчала, думаю, что там щекотит. Взял так её, смотрю, язык тянется. Думаю, что это.

- Кормили через нос вот эту резиновую, ну резиновый шланг туда всунули и потом наберут, понимаешь, это…

- Шприц, да. Такой здоровый шприц был, такое молочное, видать, жидкое. И, раза два введут, всё: «Живот набил?». «Набил, всё». Вот такая история. С 44-го по 45-й. В общем 7-го апреля меня ранили. А 18-го апреля «забрали» этот город Франкфурт. Наступали там эти, как тебе сказать. Ну, в общем, когда подняли нас в атаку, пошли, считай не дошли мы до окраины города. А тут окопались, долго были тут. Меня ранило как раз. Ну, а уже когда я очнулся в этом госпитале, там же у немцев лежал я. Не знаю, километров за 10 от фронта. Ну, городишко какой-то, не помню город их. Лежали. Ну, так вот, сказали, что 18 апреля они отступили, видать, не стали чтоб город… Наши долбили, знали что уже война кончится скоро, вот они вступили за город. Там километров, наверно, 5-10 и там уже окопались. Вот, а 18-го апреля забрали Франкфурт. Вот такая история. Я «шибко» то много и не воевал (смеётся).

- Как раненых с поля боя выносили? Кто их выносил?

- Ну, всякие, конечно, там чего. Там специально же эти были и санитары и все, выносили. Всяко было. Особенно вот эту группировку разбивали, хуже и нет. Когда стоишь, как сказать тебе, в обороне, там уже знаешь, что враг впереди. А вот эту группировку, они же тоже по лесам скрывались везде, по деревням там, по городам. Они скрывались. А мы же что, идём, понимаешь, вот разведка доложит: «Идёт впереди». Доложит, впереди там примерно в таком-то месте засада. Ну, тут тогда уже подходишь и уже обороняешься, и тогда начинаешь бой вести. Хуже и нету, не знаешь же. Тут в траншею засел и сиди, знаешь, что враг впереди и всё. А это же вот идёшь и не даже, с какой стороны тебя, может с этой стороны тебя, то с этой стороны. Только что вот, если разведка доложит только и всё. А бывает, что и разведчики ошибаются. Вот такая история.

- А как раненых в госпиталь транспортировали? На каком транспорте? Машины какие-то были специальные?

- Так, а я не помню, потому что меня как ранило, я не помню меня как доставили. Я уже в госпитале очнулся. И то, понимаешь, вот в этом госпитале, который первый тут у немцев, даже думал, что-то слышу, видать, или на операцию или с операции, может быть, везли на носилках. Слышу «по-нерусски» разговаривают, немецкий, думаю. Что-то опомнился, думаю, где же это я, интересно? А оказывается у них эти, как их, забыл, как называют, у нас работали в этих, в госпиталях немцы, санитарами.

- Они «неофашисты» (вероятно, имеются в виду антифашисты) или как их называли, что они на нашей стороне были. И вот они у нас, может быть, не хватало наших, или как. Помогали по первости. Вот тут, особенно, как говорится, при фронте. Вот тогда я узнал что, хотя это говорят наши, на нашей стороне они, короче говоря, были. Всякие же были тоже, действительно. Что Гитлеру, что ли, больше верили? Это уже эсэсовцы и там разные. А эти уж, там они действительно были.

- А есть какие-то истории, которые Вы часто вспоминаете?

- Ну, товарищей. Я знаю, что вот, когда я был, помню, ещё в жизни и так, на фронте. В лесу там, в Польше стояли, пополнение было. Потому что мы пришли и нас распределили, вот мы в миномётной роте были связистами. Помню я, по-моему, они все с Харькова были, украинцы. Даже рота вся была, редко, кто там из командиров, может быть там, сержантов русский. А всё больше украинцы были. Вот, помню, у нас 4 человека наших связистов было, миномётная рота, там 82-х миномётов. Был, помню, Гриша Сероштан, потом был… Забыл как его фамилия. Тоже украинец. Сержант у нас был, старше нас – Сергей Лежапёков, помню. Сержант Лежапёков. Вот. А как я Гришу этого запомнил Сероштана, он с Харькова, вот. Может с области, может с самого, ну с Харькова, оттуда. Ну, они там почти на год, на два меня старше были, потому что видно. А вот, помню, у некоторых, человека там 2-3 в роте, там Звак был, понимаешь, Хуцало фамилия вот эта, Анищенко вот у нас был связист, Пахтусов Сергей. Вот нас 4 человека было, Сероштан, я, и эти двое: Анищенко и Пахтусов Сергей. И сержант над нами командовал Сергей Лежапёков. Ну не знаю, не скажу, даже больше я их не видел. Ну, так не было чтоб, адресов я не знаю. Так не писали мы. Живы они, не живы, может, побило, кто его знает. Они же остались дальше пошли, откуда я знаю. Дошли они до Берлина, не дошли, кончилась война, может, не знаю. Так, а там уже осталось, вот этот апрель, пока туда сюда, а там Франкфурт, он как у нас Санкт-Петербург, километров 60-70 от Берлина. Но там же все сёла, это ж надо «Забирать» их. Так что не знаю, дошли они, не дошли. Не знаю. Вот такая история. «Шибко» нечего много и рассказывать.

- А какие отношения между людьми у Вас в подразделении были? Помогали друг другу? Поддерживали?

- Ну откуда? Нет, у нас, если миномётная рота была, мы сами по себе были. У нас, как говорится, нет, не помогали. Ну, в бою-то понятно, что если там что-нибудь, бывает же всякое. И раненых и всех. Помогали один одному, понятно.

- А с другими подразделениями Вы встречались? Тоже помогали друг другу?

- Были, были такие. Немножко. И помогали. И нам помогали, и мы им помогали. Ясно что. Я, короче говоря, из меня такой рассказчик, что я не люблю вспоминать. Это вообще-то такая штука, что смотришь там, как начнут долбить тебя. Целый, понимаешь ты, час, полтора со всех орудий долбят, и не знаешь, где скрыться, в какой этой. Особенно, я помню, когда вот этих, где зацементировано было. Первый раз бой этот приняли. Это ж надо с 5-ти часов утра до 12-ти часов дня не переносить огня. И всё время вот прострелят примерно на 5 километров. Где они там расположены были эти, все в траншеях. И били, и били. Вот, которые раненые были, так что, ну, бывает что в руку, в плечо, в общем, сам и шёл. Рассказывали, что там ничего не осталось. Вот в эти траншеи людей наложил, как специально кто-то. Полные траншеи, они же там все. А наши-то всё время и долбят и бьют. Там же и голову поднять нельзя было. Даже вот были такие моменты, что оттуда снаряд и у нас снаряд встречались в воздухе, взрывались. У нас по 7-8 тысяч на каждый миномёт было… Их надо выстрелить, там помню я, в один миномёт попал осколок, и у миномёта в стволу получилась в середине как, вроде, шишечка толстая. Видать сильный же осколок, не пробило, а вмятина сделалась. Там же не замечали, пускали, он не дошёл до этого, там, в стволе разорвался. И расчет полностью убили. Мина разорвалась, в этом.

- А Жуков к Вам зачем приезжал? Речь какую-то произносил?

- Ну, Жуков что он, больше я его и не видел. Он как потом приехал раз, помню, примерно с неделю не был, может две. Приезжал в шинели так. А второй раз уже приехал в кителе и в наше расположение прибыл, видать, с начальством поговорил. И через неделю нас подняли через реку эту… Ну, никак вот, не знаю, как… «Ни черта» вот не соображу. Ну, в Польше река эта. Забыл как её. Мы тогда её перешли, понтонный мост наладили. И танки и все так и шли, орудия эти по мосту. А танки, да большие орудия, те перевозили прямо не по мосту, а по реке. Она не шибко-то глубокая. Вот никак вот не пойми, что за река. Не соображу. Вспоминаю, а не соображу.

- Забыл. (Позже вспомнил, что река называлась Висла). Ну а больше что я буду рассказывать.

- А Вам в госпитале как-нибудь боевой дух поднимали?

- Ну, во-первых, война у меня уже кончилась, нас перевезли в Советский Союз. Уже я попал в это, сперва там лежали, перевезли нас в Мичуринск. Там дня 3-4 лежали. Потом перевезли нас в Тамбов. И вот в Тамбове, наверно часов в 8-9 вечера, по радио передали, понимаешь, что война кончилась. Уже это в Тамбове. Ну, а потом, я в Тамбове полежал, нас перевезли уже в Томск.

- Вот, последний раз в Томске я лежал. Я уже выписался примерно в 45-м году или в сентябре или в августе. В августе, по-моему. Нас некоторых, которых комиссовали, которые уже не годные, те домой. А которые, понимаешь, мы с одним, он с 12 года. Гриша, забыл как фамилия, с 12-го года он. Нас направили вместе с ним в Назарово, военная база там была.

- Ну, с ним, он и я туда попал. Уже я в 48-м году тогда демобилизовался с армии. Ну, его я не знаю, почему они демобилизовали, он месяца 2 или 3 у нас там побыл в этой, пожарной команде. Там же снаряды были все на военной базе. Вот там была пожарная команда. И вот нас туда вдвоём значит. Гриша Домбровский, кажется, его фамилия. Три месяца полежали и его домой уже. 12-го года, конечно у него уже. А я служил ещё, считай, до 48-го года. В 48-м мобилизовали.

- Ну как, тоже 2 эшелона. Ещё тогда вместе поехали. Зачем, я не знаю. Надо было одному ехать, а поехал с Паной (жена Прасковья) и с ребятишками (пасынок Володя и новорожденная дочь Галя). Ну что мы побыли месяц, ну там, наверно дней 15, и обратно приехали на базу. Я устроился работать там тогда. Давай доставать паспорт. Паспорт достал. Я, в общем, паспорт написал туда, в Челябинск. Мне сказали, что там, понимаешь, сгорел архив, обратись к своим врачам. Ну, я в Назарово подал, они посмотрели, рот разинули, говорят: «С какого года?». Я говорю с 25-го, всё. Дали расписку, пошёл в военкомат, туда-сюда, в паспортный стол. Ну, мне на 6 месяцев дали свидетельство. Потом на год. В общем, я тут остался, в этой базе. Потом уже окончательно женился, и жили уже. Вот такая история. А потом поехали, куда, зачем? То на север поехали, то ещё. Пана хоть бы сказала что. Молчит, что не скажу: «Поедем?». «Поедем». А спрашивается, что мы там хорошего видели. С ребятишками, считай трое уже, ёлки-палки. Особенно на пароход. Пароходы они не подходили, где нас разгружали. Во Владивостоке пирс, а там километр, наверно, стояли от берега. В пароходе эти наши катера понаставили, как перевезли нас, мучились. Вот такая история, Ваня (обратился к младшему правнуку, который сидел рядом).

- А когда вернулись, какая-нибудь помощь социальная оказывалась, выплаты?

- Тогда нет. Нет. Тогда нашего же брата, Боже мой, сколько с фронтов ушло. Ну как сказать, некоторым вот инвалидам, правда, которые уже. Я же дослуживал, это какой считай, тоже инвалид, пристроили. Справка, правда, о ранениях была, она и сейчас ещё вон там лежит, где пенсию получают. А которые с фронта приходили инвалиды, тем помощь давали. Кто откуда, с колхоза, что там может быть, кто может крупу, то муку дадут. Больше что там, больше ничего такого не давали. Ну а уже в этих вот, в совхозах, да в городах, там конечно помощь давали. И деньги, специально деньги давали. Ну потом им давали там, колхознику может какая… Какая там зарплата была, Господи. Там же деньги-то не давали, а трудодни. Особенно в колхозах. Вот им давали, я не знаю откуда, может государство выделяло. Давали, тогда и деньги-то были, может 20-30 рублей давали. Ну и помогали этим самым инвалидам. А мне ничего не давали. Вот тут уже, когда почти что на пенсию пошёл, группу дали, тут, правда, помощь давали. Тут уже вот, в Устинкино. Ну, 2-ю группу дали мне, справка была у меня о ранении, она в пенсионном фонде лежит там в деле.

- А как к мирной жизни адаптировались? Что-нибудь помогало?

- А сейчас какая помощь, поддержка оказывается, льготы?

- Ну, льготы сейчас хорошие, что там говорить. Вот были льготы по первости, каждый год давали бесплатно проезд, только на такси можешь деньги, а так и самолётом, и кто где жил, может и морем, и поездом. На любой транспорт бесплатно были. Потом, видать, уже начали стареть, шибко то и не стали ездить. Уже некоторые разрешили, кто желает, может деньги взять. Поездом не ездит в год, там льготы снимут и на лекарства. Дорогие лекарства конечно не снимают, а те, которые, когда голова болит или там сердце, небольшие деньгами забирали. Вот и я тоже забрал деньгами. Отказался от льгот. Там некоторые льготы даже, как сказать, можешь ехать отдыхать в санаторий. Но я если льготы все эти забрал деньгами, так что я всё получаю деньгами. Ну и многие такие, вот которые может дорогие лекарства, и то приходят, жалуются же. Что придут, ну нет лекарства и всё, нет. Может, они и приходят, да знаешь, бывает же своих там много, хоть и врачей, тому да тому. Ну, нет и всё. Поэтому люди и побросали, деньгами берут. Так они и на деньги, пожалуйста, эти же лекарства есть. А бесплатно, говорит, нет лекарства (смеётся). Вот как получается. Ну а пенсия у меня не плохая. <…> Да мне и хватит этих. Дай Бог вот только здоровья. <…>

- Вот будет социальная пенсия, это добавка. Будет с 1-го апреля. Ну, может тысячу добавят, 10% там, что ли. А на что не знаю, там же у меня раздельно много. Вот тут написано мелко, ты видишь. За уход там.

- А ещё какую-нибудь помощь хотелось бы? Или этого хватает?

- Да ну какую ещё помощь. Квартиру, ну их, правда, не давали, а дали бумажку эту, сертификат. Если кто желает, если кто-то может старуха, может, да и вообще кто продаёт квартиру. Вот я бумажку эту отдам, к примеру, в банк. Они оплачивают ему деньгами. <…> Дочка ухаживает за мной, внук тоже заботится, пожалуйста, у меня добра этого не переносить, куда его, так что. Есть, пожалуйста, что хочешь, то ешь. Вот самое главное им помочь (внукам и правнукам).

- Здравствуйте. Меня зовут Василиса. Я волонтер Центра экстренной психологической помощи МЧС России. Мы хотели бы взять у Вас интервью по поводу Вашей деятельности во время ВОВ, что бы включить его в наш сборник. Вы говорите, что Вы работали в колхозе, так?

- После войны в колхозе ничего не осталось. Никакой техники. Что было и то растащили. Все нужно было организовывать заново. Искали плуги заброшенные, бороны собирали… Но ведь, бороны и плуги – нужно же их во что то запрягать? А запрягать не во что было… Запрягали коров. По две пары на плуг. Потому что коровы день пашут, а вечером доят с них же молоко. Откуда молоко?

- Никогда не устанавливали, сколько ты работаешь. От зари до зари.

- Солнце уходит, и ты с поля уходишь. Не было никаких до пяти, до шести… До темна. Посевная когда идет, а посевная как шла – вручную сеяли, потом сеялки были такие, приобретенные ещё до войны, они так и остались. Коров так же запрягали, сеялками сеяли. В общем, старались всеми силами. И работали все до единого.

- То есть, были люди, которые сеяли, а ещё чем люди занимались? Что сеяли? Пшеницу?

- Сеяли рожь, пшеницу сеяли. Так же картошку садили. Просто у нас плохо росло. Потому что, если основное сельское хозяйство кормить не будет, то чем город жить будет? Особенно в армии.

- Это Белгородская область. Жили в Воронежской. А потом Хрущев заступил – это было как упорядочивание земли, по плодородию. Вот в Белгород отошла не плодородная. Там мелу много, урожай плохой был. По паспорту я родился и вырос в Воронежской области и сменили и область, и район, все сменили. И стал в Белгородской области.

- А там работали и мужчины и женщины? Большой коллектив был?

- Ну, вот с 30-го года я. Считай, немцы как отогнали этот…12, 13, 14 лет было.

- А взрослые кто? Женщины одни. А мужчин то никого не было.

- Ну, это зависит от колхоза. Дворов двести, наверное было. Было как село. Село, как же, забыл, село Генераловка. Село Волуйчик, Новоселовка, Лох, Старокожево…

- Колхозы были не большие. Это уже колхозы стали большие благодаря Хрущеву. Колхозы стали сильные, мощные такие. Появились (война-то давно кончилась) трактора. И колхоз пошел в гору! В сельской местности, где проживали все, жили очень плохо.

Сельское хозяйство поднимали очень тяжело. На колхозников налоги были большие. Платили сто штук яиц, я не знаю, по-моему, двадцать килограмм мяса. Вот не помню. По-моему, двадцать. Потом молоком, сто литров молока. Ещё заём. Тоже большие были. Ну, как большие. Потому что негде взять рубль. Продавать то нечего. Только одно зерно. Что посеешь. Которое на своей грядке. С колхоза ни копейки не платили. Вот сколько я работал, ни копейки не получал. Колхоз всегда был убыточный и, ну, урожайность была плохая. И он план не выполнял.

- Скажите, а как у Вас складывались отношения в коллективе?

- Коллектив очень сплоченный был. Трудность вот была – голод. Ну вот, какие налоги платили, а коллектив сплоченный был. И после войны, колхоз когда организовался, ну, немцы когда отступили, в поле идут (колхозники) утром - песни поют. А фронт уж далеко. С поля идут - песни поют. А вечером идешь по деревне - плачут.

- Получается, все поддерживали друг друга, помогали?

- А плакали то что: придет мать с поля, а ей бумажку принесли, что сын погиб. А все равно шли, никто не отказывался работать! И работали честно. Нас четверо было. Но четвертая не ходила - маленькой ещё была. Сестра старшая моя, мама, я и сестра (самая младшая). Три тяпки. Тяпали. Посеешь в ручную, а потом тяпаешь. Протяпали. Потом боронили, что бы зерно посеять, что бы его земля скрыла. Если же плохие всходы были – значит, ты зерно воровал. Потому что стакан зерна стоил больших денег. Голод же был. А потом как пошли дожди, не знаю даже, что помогло, и такая пшеница выросла, где тяпали тяпкою, а где боронили – там хуже. Получилось так.

- Скажите, а кто помогал сохранять эту сплоченность? Благодаря кому была поддержка?

- Все сплоченные были. Друг другу помогали. И ругались, конечно, тоже, а потом и мирились тут же. Не было такого, чтобы друг другу мстили. Не было этого.

- А были ли люди, которые отвечали за сплоченность, за этих детей, за отношения в коллективе, которые конфликты разрешали?

- Общие собрания были. Колхозные собрания были. Ну, отвечали кто – руководители, а потом там, в колхозе, был же свой бригадир, а у бригадира ещё и звеньевые были. Например, там пять ребятишек поле пашут – кто-то старший у них. Потом, когда пахота заканчивается, ходили землю мерили ещё, кто сколько вспахал.

- Ну, саженями, деревянными такими. За эту работу ставили трудодни. Однажды два трудодня заработал за день! А что за эти трудодни? Платили шиш. Работали даром. И работали, не знаю как.

- А старшие у ребят – это мальчик повзрослее или женщина?

- Да вот, у нас было там сколько-то, кто постарше, тот и «старший» в группе. По возрасту. Раз бригадир - так же пашет, как и все. Так же все делает. Команду потом дает, мол: «Все товарищи, распрягаем. Поехали домой».

- А собрание проводили председатели колхоза. А они были пожилые люди. Кто без руки, кто еще как.

- То есть, самые, взрослые опытные, самые мудрые?

- Да, да. Но тоже, простые люди. Обижаться не на кого было. Никто не выпендривался, не выделялся, друг другу помогали. А жили как: вот хата завалилась у кого-либо, (избушки были обмазаны, покрыты соломой) он начинает, этот хозяин, строить ее. Помогают ему. Дают ему лошадей, быков. Это уже 44-ый год был. Я лично сам вою хибару сделал тоже. Развалилась. Глины навозили, потом ее в кучу так замесили и быками увозили. А потом - мазать. Всей деревней. И там находится кто-нибудь из старых руководителей, более менее, и говорит: «Вы будете, вот, пять человек, на чердаке мазать, вы потолок мазать, эти стены мазать внутри, снаружи». И пошло, и пошли лепить все. Все коллективно. Некоторые лепили и песни пели. Дети. Полепили. А хозяйка говорит: «Не торопитесь, ничего не готово». А не знают, что готовить - нечего готовить. И сделают все, облепят, все уберут, старший походит, посмотрит: «Вот тут немножко надо бы подмазать. И вот тут». «Ты», - говорит: «Останься пока, подмажь, подлепи». На часок, может, на меньше остаются. И все уходят. Потом только я подправил чуток и все.

- Была ли больница в колхозе? Били ли врачи?

- То есть, они находились где-то? Были врачи в селе?

- А потом уже, когда колхозы крепли, появились.

- Раньше, значит, вы справлялись своими силами? Получается, медицинской помощи особой не было? Как лечили?

- С медициной… Ну, если женщине нужно было рожать, отвозили за пять километров. На тележку грузят и повезут. А сам коллектив. Я не знаю, что нас сплачивало, понятия не имею. Я ж говорю, идут, песни поют, в поле. Утром. И вечером идут. А потом вечером идешь по деревне, там не плачут, а голосят. Тишина такая, слышно на всю деревню.

Каждый колхозник готовит продукты на зиму: картошку, свеколку, кукурузу, кукуруза кочанами. А потом, когда война началась, немцы погнали наших, неожиданно так все было. Солдаты идут – разутые, раздетые. Сентябрь. Грязь. А у нас же чернозем ещё, глина. И вот пацаны, ну лет по двадцать которым, плачут прямо. А кушать? Кто их кормит-то? Они через деревню идут, знают, что в деревне покормят чем-то. И вот, день и ночь отступали, день и ночь. И вот, все съели, все. Мать оставляла картошку садить, а они приходят голодные.

- Все-таки, может быть, врачи в больницах проводили какие-либо реабилитационные мероприятия? Психологически кто-то помогал?

- В каждом доме свое горе было. То приходит письмо, то муж погиб, то сын погиб. То ещё чего-нибудь. У каждого беды были. А тут все съели. Весна подходит, а садить-то нечего! Картошку съели, сперва они ее чистили, крупно, что бы оставлять ее на следующий урожай, что бы выросла. Берешь, щепотку в лунку засыпаешь. Но картошка выросла - мелочь! И на будущий год опять садить же нечего! А эту мелочь, с ней чего поделаешь? И пришлось два года голодовать.

- Скажите, а если кто-то болел, то отвозили то же так же, за пять километров. В больницу?

- Да нет. Не было такой больницы. Эта больница образовалась уже после войны. И то, за пять километров.

- Ну как, об этом понятия особо не имели. Если что - на печку. Отлежись на горячих кирпичах и все. Ну, а после войны, когда все восстановилось, уже и медпункт какой появился.

- Какие изменения в работе произошли после окончания войны?

- Получился колхоз хилый и три колхоза решили в один объединить. Появилась сила, свои способности, специалисты хорошие появились. И начал колхоз выполнять государственный план. Посев пшеницы, картошки. А раз план выполняется, значит, с колхозников налог сбросили, за мясо не стал платить, деньги стали платить.

- А были ли мероприятия, события, люди, которые возможно психологически помогали?

- А руководители? Занимались как-то коллективом, конфликты если возникали, кто их после решал?

- Начали кружки создавать, когда Никита (Хрущев) пришел.

- Ну, музыканты, выступать начали. Ну, такие мероприятия, коллективные. Очень интересно. По улице идешь, слышишь - песни поют и гармонь играет, и баян. А далеко слышно все. Пели. А потом клубы построили. Вот у нас в колхозе клуб какой выстроили! А в этом клубе свои были организаторы. Организовывали всякие культмассовые работы: танцы всякие, например.

Интервью проводили: Толстых А. А., Холопова Е. С., Михайлова А. Г., Чебыкина Т.В.

Интервью расшифровывали: Толстых А. А., Холопова Е. С.

- Каким был Ваш первый бой, какие чувства испытывали?

Первым боем для нас стала атака. Эту атаку пришлось возглавить мне. Дело в том, что наш полк был расположен на правом берегу западной Двины, справа и слева от нас были полки нашей дивизии. Бой был не особенно напряженный, потому что немцы были на том берегу, а мы были на этом берегу, они не пытались нас атаковать. Мы их атаковали, когда они выдвинулись из леса. Наша артиллерия пугнула их капитально. Их машины обратно спрятались в лес, а ночью разведчики распределились на берегу в кустах и, когда они по телефону разговаривали, мы их слышали, правда, не понимали. Потом дня через два было только страшно за водой лазить, мы установили очередь и по очереди брали фляжки. Наберешь фляжек у соседей и ползешь, когда в ту сторону, то есть лицом к врагу, не страшно, а вот когда ползешь обратно - жутко становится, потому что даже смешно, вроде, ты пулю увидишь, когда она на тебя летит, а когда сзади не видно. Итак, нас никого не убило и не ранило.

Нам объявили, чтобы мы не высовывались из окопа – будет обстрел. Наша артиллерия начала обстрел, он был мощнейший, кусты все перепахали, и там не осталось ни кустов, ни немцев. Потом все затихло на несколько дней.

Немцы не решились форсировать наш отрезок реки, а вот справа и слева немцы форсировали реку, и наш полк оказался в мешке, и мы вынуждены были уходить. Пять суток мы отступали, сначала отступление было организованным, но нас все время бомбили и полк нес потери, батальоны разбрелись, потеряли связь, и мы уже сами шли на восток.

За одной деревней, на опушке, мы расположились на ночлег, а немцы нас догнали и окружили. Я понимал, что помощи ждать не откуда и надо надеяться только на себя. Командиров среди нас не оказалось, но в нашем взводе уже все были готовые командиры, мы год учились, зимой проходили теорию, а по весне нас должны были распределить во взводы, чтобы мы набрались опыта командования.

Но вместо этого первого июня мы получили приказ о прекращении переписки, отзыва выпускников и запрете на отпуска, нам выдали медальоны, и мы спрашиваем: «Зачем? Это ведь июнь, войны нет». А нам отвечали: «Для того, чтобы морально подготовится к их ношению».

В ночь с 13 на 14 июня по приказу мы погрузились в эшелон.

Мы только что прибыли эшелоном из-под Сарапула. Сразу пошли в караул. Охраняли в лесу какие-то большие кучи, укрытые брезентом. На рассвете 22 июня услышали в небе гул и рассмотрели непривычные силуэты чужих самолётов, летящих на восток. На наш вопрос: «Что это?», политрук ответил, мол, мы видели специальные самолёты для манёвров, которые, кстати, уже начались. Мы успокоились. В 14.00 сдали караул. Немного поспали, а в 16.00 полк созвали на митинг. Комиссар Короленко объявил о вероломном нападении Германии на нашу страну. Воспитанные в уверенности, что Красная Армия всех сильней, мы искренне кричали «Ура!», готовые смести врага со своей земли и добить уже на его территории. Тем более мы видели, что рядом находились другие части, технику, боеприпасы и снаряжение которых, оказывается, мы и охраняли ночью.

Мы даже песни пели: «И во вражьем краю мы врага разобьём, малой кровью и сильным ударом…».

- Помогали ли эти песни поддержать боевой дух?

- Конечно, помогали, особенно когда мы шли уже совсем обессиленные, мы запевали бодрую песню, и она придавала сил. А еще у нас своего сочинения шуточные песни были, только мы их при начальстве не пели.

Вот так для меня началась война, а дальше вот нас окружили, и я решил взять командование на себя. Мы заняли круговую оборону, ведь помощи ждать было не откуда, значит, надо прорываться. Оттуда нас выскочила треть где-то, с криками «Ура!», «За Родину! За Сталина!», остальные были убиты или ранены. И мы бежали, бежали пока не стихли выстрелы.

Наш командир Кусейнов, бывший раньше начальником тюрьмы, приказал возвращаться, мы привыкшие к военной дисциплине повиновались. Сколько прошли, не знаю, но вот прошли какую-то деревню, дорога там уходила в лес, справа от нас пастбище слева рожь, а на опушке видим немцы, три человека. И командир нас разворачивает и ведет в цепь, в наступление. Не знаю, кто там, не имея связи, без боеприпасов, он ведет нас в бой, он коммунист, патриот, вперед - значит вперед. Ну и шли вперед, и я шел по всем правилам военного искусства. И вот я вскочил и вдруг упал, думал, споткнулся, встал и опять упал, чувствую тепло, руку сунул в штаны, а она в крови. Оказывается, я ранен двумя пулями насквозь, в плечо и в ногу. Ползти по-пластунски не могу, назад тоже, встал на четвереньки, пули засвистели. Понимая, что помощи ждать не имеет смысла, и тогда покатился как бревно, докатился по дороге, потом в роще уже смог на четвереньки встать. Дополз до сарая, там стоит привязанная кавалерийская лошадь, я человек городской к лошади в жизни не подходил. Понимаю, что это единственное спасение, надо на лошадь сесть, поднялся, держась за сарай, но залезть не могу, подвел лошадь к ящикам у сарая и залез на нее. Лошадь развернулась, и сама пошла, а я боюсь упасть с нее, больше ничего не надо. Лошадь идет-идет, и тут за деревней наши. Я отдал им остатки патронов и поехал дальше, а боли не чувствую. Вижу - майор Полев стоит, он меня знал: «Что с тобой? Ранен? Ничего, вылечат. Поезжай дальше!». Сознание уходит, вот-вот упаду, вижу - развилка дорог, и стоит командир полка - майор Майоров: «Ты куда?». Куда ехать?», - спросил я его. Он махнули влево, я повернул. Потом ко мне подошел солдат, взял уздечку и подвел к батарее. Меня вытащили, и тут я почувствовал боль. Ко мне подошел санитар, с меня все разрезал, меня положили перевязанного на телегу, накрыли плащ-палаткой. Я попросил закурить - дали, я затянулся и потерял сознание. Двое суток меня еще везли до госпиталя. Это мучительно, постоянно терял сознание. В госпитале я ждал эвакуации в тыл. Погрузили всех в машину, выехали только к ночи, утром увидели танк, он подошёл и начал расстреливать колону, наша машина спряталась за автобус. На этом кончились мои военные дела, попал я в плен.

В лагере было два барака, один для всех наших союзных войск, а другой для нас, русских. И вот как-то решили нас перевести с левой стороны на правую, оттуда всех англичан и остальных убрали. Но для того, чтобы нас туда переместить, требовалось пройти санобработку, она проводилась следующим образом: низенький домик, внутри помещение с корытом, а там жидкость дезинфицирующая, каждый должен был пройти через эту процедуру. Сначала входишь - сидит пленный с машинкой и остригает тебя всего, рядом второй - у него кисточка с раствором, и он убирает остатки вшей. Дальше к корыту, надо обмыться, а затем на выходе немец-врач, у него тушь и кисточка, он смотрит на тебя, внешне определяет, будешь еще ты жить или нет, и ставит крестик или на лбу или на щеке. Выходишь на улицу, ждешь одежду. Сортируют по крестикам: у кого на лбу крестик - обратно на левую сторону, умирать, у кого на щеке - на правую.

Мне крестик нарисовали на лбу, но я быстро сообразил, взял снег и стёр его. Смотрю, другие выходят, ну я и испачкал палец капелькой туши с лица товарища и нарисовал себе крестик на щеке. Я очень не хотел своей смертью огорчать маму. Она ведь меня ждала.

Таким образом, перешел на правую сторону, там стали лучше кормить. Оттуда отправили в рабочие лагеря.

К нам раз пришел предатель-агитатор, он стал агитировать за вступление во власовскую армию, рассказывал о другом отношении, нормальном питании, о том, что мы получим все права гражданина и льготы. Они спросили, кто желает высказаться. Я пожелал и рассказал о ледовом побоище, Наполеоне, а потом рассказал, что сейчас немцы отступают, что их превосходство кончилось, и Россия скоро будет освобождена. После меня выступил еще матрос. Прения прекратили и предложили записаться в индивидуальном порядке, никто не записался, а нас двоих чрез дверь, с нами прощались как с братьями, думаю, что дальше смерть, собрали нам сигарет, хлеба, как смертникам. Нас посадили на поезд, потом выгрузили и повели в рабочий лагерь. Так я дожил до освобождения, освободили нас англичане. Нас отвезли в нашу зону, потом СМЕРШ, страшная организация, я прошел безболезненно из-за ранений, отправили служить дальше в армию в 365 роту.

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычислить, когда этот...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: