Малаховский Евгений Иванович

- Евгений Иванович, скажите, пожалуйста, в каких боевых действиях Вы участвовали?

- Я участвовал в боевых действиях девяносто пятого стрелкового полка, который входил в третий Белорусский фронт. Воевал я уже на территории Германии. Меня прислали сначала в инженерный полк. Этот полк – инженерное подразделение, которое занималось перекладкой рельсов немецкой колеи на нашу - советскую. Советская колея на девять сантиметров шире, чем немецкая. Поэтому железная дорога – это снабжение армии, перевозка грузов. Но затем одиннадцатая гвардейская армия, в которую входил наш полк, понесла большие потери в районе Кёнигсберга, и нас всех, которые были вот в этой инженерной группе, перевели в запасной полк. Прочитали нам лекции о роли партии и правительства в делах военных по освобождению нашей страны и наказанию Германии. Дали три патрона. Я выстрелил по мишени. На этом мое обучение было закончено. И перевели уже в действующий полк.

- А в мои обязанности входило: командир приказывал наступать, и мы наступали.

Непосредственно наше подразделение было брошено под военно-морскую крепость немцев. Это была очень мощная крепость. У них был сильный артиллерийский заслон. Но и наша артиллерия работала. Крепость отделялась проливом на косу Фрише-Нерунг. С одной стороны Балтийское море, с другой стороны - большой залив Фрише-Нерунг. Большой - это сто километров. Если вы посмотрите на карте, то вот эта наша коса Фрише-Нерунг, она тянется узкой полосой в сторону.

После взятия крепости мы были десантированы на ту косу, и в одном из боёв я получил тяжелое ранение. Впечатление было такое, что в меня попал какой-то кирпич, и рука обвисла. Я думаю: «Ну, все, оторвало». Потому что стреляли в нас не только пулеметы, но и так называемые фаустпатроны, это реактивные снаряды, направленные против танков. Ну и я решил, что мне оторвало руку, но когда я поднял, смотрю, пальцы шевелятся. Значит не все потеряно. Санитар увидел такое дело, подбежал ко мне сразу: «Давайте я Вас перевяжу?». Перевязал. А дальше: «Сам идти можешь?». Я: «Могу». И я пошел в сторону медсанбата, специальный санитарный батальон. Там мне наложили швы. Ну, и я дожидался транспорта, когда повезут нас на большую землю. Дождались. Загрузили полный грузовик ранеными. Буквально полный, да. И там лесная местность такая, лесистая была. Одни кричат: «Вези быстрее!», другие кричат: «Кого ты везешь, кирпичи?». Он несколько раз водитель останавливался: «Ребята, ну я не знаю, кому угодить?». Одни хотят быстрее, потому что всем больно. И у меня боль развилась. Причем одна девушка сидела с оторванной рукой вообще. В военной форме, я посмотрел, она ни одного слова не проронила. Ну и отвезли нас в Инстербург. В Инстербурге посмотрели на меня, загипсовали. Я пробыл там два-три дня, и отвезли в госпиталь под Каунас. И вот 9 мая 1945 года мы лежим, как обычно, и вдруг стрельба! Выбегает один ходячий такой раненый: «Ребята, победа!». Ну, вот так. В этот день нам начальник госпиталя выделил по сто грамм. Это были последние сто грамм, кроме тех, что нам давали, когда надо было идти в бой. Я не отказывался, прикладывался. Рассуждал так: от одной рюмочки я ума не лишусь, ну а так подбодриться. Вот такая вот моя короткая военная эпопея.

И оттуда я уже был в июле месяце демобилизован, и я приехал в Ростов на свою родину. Я родился в Ростове, вернее в Нахичевани-на-Дону. Я как-то не думал об этом раньше, думал, что я в Ростове родился. А на самом деле до 1928 года это были два разных города. Граница между этими городами проходила по Театральному проспекту. До революции она так и называлась - Ростово-Нахичеванская межа. И вот я сейчас всегда, если проезжаю отсюда туда, понимаю: я родился в Нахичевани, на 1 линии. Вот так.

- Евгений Иванович, ну а теперь поподробнее. Чем отличалась ваша деятельность от деятельности других войск?

- Деятельность заключалась в том, что закреплялась победа именно пехотой. Значит, сперва работает артиллерия, иногда авиация, а затем идет вперед пехота. Она закрепляет за собой территорию. Вот так. Но, к сожалению, связь не всегда хорошо работала у нас. И было очень много случаев, когда вот эти гвардейские минометы Катюши били по нам из-за несогласованности. Однажды видел: полковник сидит на пеньке, льются слезы. «Что такое?» - «Налетели сталинские соколы», - говорит, - «и уничтожили мой полк». Был такой случай.

- По ошибке. Но это было очень часто. Потому что связь работала плохо. Те ракеты, которые запускаются, допустим, вверх, летчики не принимают во внимание. Это может быть немцы. Им дано задание, все. Вот так. Пехота она закрепляла захват определенной территории.

- Скажите, пожалуйста, были ли какие-то особые условия службы?

- Ну особые, какие… Были всякие ситуации. Я вот когда хожу к школьникам, они меня спрашивают: «Скажите, а на войне страшно?». Я говорю: «Да, страшно». «А Вам было страшно?». Я говорю: «Да, было страшно». «А что ж Вы делали?». Я говорю: «Я старался не показывать своего страха. Я никакой не герой, но я был исполнительный солдат. Что мне приказывали, то я делал». А каких-то особых героических поступков я в своей деятельности воинской не проявлял никаких.

- Скажите, а может, были какие-то интересные или запоминающие встречи с людьми или ситуациями на войне?

- Ну, вот я опубликовал в Донском Временнике Ростовском маленький рассказ. Значит, в одном месте наша, то ли авиация, то ли артиллерия, повредила немецкий эсминец. Он был поврежден и не затонул, потому что там мелководье было, он сел на мель. Я его видел своими глазами этот корабль немецкий. А артиллерия его действовала. Я перебежал в такой большой ров противотанковый. Там еще двое наших бойцов укрываются от огня артиллерийского. Идет навстречу кашевар: «Ребята, славяне, каши хотите?». «Да, хотим, конечно». Накормил нас, спросил: «Еще?». «Нет, хватит». Ну, тогда пошел кормить других. И вот так вот он отошел, поворачивает налево, и в этот момент снаряд: «Бубух!». Я потерял слух от взрывной волны. Но когда пыль и дым рассеялись, я прошел туда посмотреть, но ничего не нашел.

И вот у меня такое до сих состояние, как это так, человек невооруженный пришел, накормил нас и испарился, его не стало. Я наверх не полез уже. Но была большая воронка от снаряда. Я знаю, что в воронку можно всегда смело идти. Второй снаряд никогда не попадает в одно и то же место, никогда. Ну, это я знаю. А вообще обучение у меня было, как я вам сказал, очень слабенькое. Это был недостаток. Но этот недостаток привел нас к колоссальным потерям, по сравнению с немцами. Двадцать семь – двадцать восемь миллионов называют цифру. Это колоссальная цифра. Если поминать каждого одной минутой молчания, то нужно молчать пятьдесят лет. Вот так.

- Скажите, пожалуйста, а какие у Вас отношения между людьми были в подразделении?

- Вы знаете, в общем-то, контингент все время менялся, потому что каждый день кто-то был новый. Я, например, своего командира полка не видел ни разу. Потому что суматоха была большая. Так что я не могу как-то прокомментировать, какие были отношения. Нормальные, я считаю, были отношения. Вот уже в госпитале проявились такие нехорошие у нас случаи. Большинство солдат старались уворовать какой-нибудь предмет или чего. Но в основном охотились за сапогами. Сапоги шли, выменивали у литовцев на водку. Иногда все проходило нормально, а иногда отправлялись на тот свет. Водка оказывалась отравленной. У меня, например, лично украли часы. Я их держал в подушке, но когда я вставал покушать куда-то, в столовую, я пробовал, что есть, на месте кошелек, а потом смотрю, что-то он худой. Полез, достал. Но это вот бытовые такие вещи.

- Скажите, пожалуйста, а ощущалась взаимопомощь, поддержка между вами? Солдаты друг друга поддерживали между собой?

- Я за тот короткий срок, конечно, не могу вам ничего сказать такого. Значит, были такие случаи, например…. Не хочется мне об этом говорить, не хочется…

- Но война озлобляет людей. Озлобляет. Да. И поэтому люди, конечно, стараются вроде сохранить свою жизнь. Выключите это, я расскажу.

- Скажите, пожалуйста, как складывались у Вас отношения с жителями ближайших населенных пунктов?

- Ну, во-первых, там, где мне приходилось жить, немцы, которые попадались, они конечно: «Гитлер капут, Гитлер капут». Но не всегда, конечно, все проходило гладко. Но в основном сами немцы уже понимали, что дело идет к концу. Однажды я проходил и вижу, полковник кричит: «А! Иди сюда! Ко мне!». Я и еще там один Иван, молдаванин. «Веди вот этих немцев. Сюда! В тыл! В тыл! Веди!». «Да я ж иду в свою часть, а то ж меня дизертиром…». «Молчать! Пристрелю!». Тут суматоха идет, война такая. Ну, хорошо. Ну, ребята там хотят что-то. Они уже босиком идут, сапоги снимают. Подбегают, я говорю: «Уходите, это наши немцы, не трогайте их». Отвели, вели, вели. Я говорю: «Иван, я уже еле иду. Мне хочется спать. Вот видишь вон там какой-то дом. Узнай, что это за дом». Прибегает, говорит: «Пустой дом. Никого нет и ничего там нет. Пустой дом». Ну, так я объявляю этим немцам: «Построились». Пересчитал, двадцать семь человек. Я им говорю: «Идем спать». «Оооо, гут, гут». Я говорю: «Стоп. Мы тоже будем спать. Охранять не будем вас. Если вы убьете, вы видите, кругом наши». Они так обрадовались. Пришли, сразу повалились и заснули. Там была одна такая пустая кровать. Удивительно, я не знаю. У немцев таких кроватей не бывает. А вот, как наша, с проволочной такой сеткой. Ни перин, ничего не было. Ну, мы уселись и выключились. И немцы спят, и мы спим. Никто никого не охраняет. Ну, я свои гранаты положил там, две у меня было гранаты и патроны. А у Ивана этого был один револьвер. Как потом оказалось без единого патрона. Обманул меня. «У меня оружие, у меня оружие». А на самом деле пустой он. Утром встаю, слышу шум. Выскакиваю и большую колонну немцев вижу. Может быть пятьсот, может тысяча человек. Я первому конвоиру бросаюсь и говорю: «Подожди минутку, у меня двадцать семь немцев, забери их, пожалуйста, мне надо идти в свою часть. Я ж ушел оттуда. Скажут, пропал без вести еще». «Ну, давай». Я всех поднимаю немцев. Пересчитал всех, двадцать семь человек. И туда. Они тянут меня с собой. Я говорю: «Нет, мне надо идти на службу». И так я от них избавился и догнал свою часть.

- Вот Вы сказали, что у Вас было ранение. Как происходила эвакуация раненых с поля боя?

- Да я это рассказал уже. Значит, как получилось. Стою я, присел на колени, у меня рука висит, а ко мне подбежал санитар. А у меня тут по лицу кровь течет, вот здесь пуля пролетела, оцарапала меня. Я ему: «Да что Вы! У меня рука висит оторванная!». Ну, он начал резать телогрейку, потом гимнастерку, нижнюю рубаху. «Ничего у тебя нет!». «Ну как нет! Рука болтается! Оторванная». Ну, а когда дошел до верха, увидел, что кровь есть. Ну, он просто сделал перевязку. Даже не помню, какая. И все. «Идти можешь?» Я говорю: «Могу». Это я уже рассказал.

- Как осуществлялась транспортировка раненых в госпиталь?

- А вот значит, пешком я дошел до медсанбата. Там мне наложили такую металлическую шину. Ну, перевязали, чтоб кровь не шла. Дождался автомашины грузовой. С навесом правда была. А дальше все я вам уже рассказал, как это было. Довезли до Инстербурга. А Инстербург, это сейчас город Черняховск называется. Когда только выехали мы, переехали снова этот пролив. Там уже пошла дорога хорошая. У немцев вообще очень хорошие дороги. И он быстро докатил до Инстербурга, и там сделали гипс.

- Скажите, пожалуйста, а как определялась очередь между ранеными, когда в госпиталь попадали? В какой очередности вам помощь оказывали?

- В какой очередности? Я даже не помню. Короче говоря, сидят раненые. Врач идет, смотрит, у кого тяжелее травма. В общем, я это даже не могу прокомментировать. Может быть, и по очереди это было.

- Ну, врачи определяли, кому в первую очередь оказать помощь?

- Скажите, пожалуйста, осуществлялась ли работниками госпиталя помощь раненым. Поднимали боевой дух? Моральная поддержка.

- Ну, люди, когда попадали в госпиталь, были рады, что они избавились от горячих точек.

- А проводились ли какие-нибудь восстановительные мероприятия с идущими на поправку?

- У меня такое ранение было, что, в общем-то, ждали, когда кость срастется. И все. А так никаких лекарств я не принимал. Никаких. До сих пор, такая рубашка, вот так вот рука согнутая, а вот тут вот всё, кость раздробленная была. И вот она так срасталась внутри. Ну и было такое и до сих пор вот сейчас снова проявляется, я пишу, а у меня рука дрожит.

- А с Вами кто-нибудь занимался вот в тот период, когда у Вас заживала рука?

- Я помню, вот когда сел буквально на такую табуретку, у меня в голове вот так, уже я в полусознательном состоянии был, потому что боль сильная была. Я слышу, хирург здесь ходит, смотрит на меня: «Ну, давайте попробуем его загипсовать». Ну, я вот так вот как сидел, этот гипс меня сдавил. В первый момент я этого не ощутил. А потом на следующий день. Сперва он был мокрый. А потом высох. И мне дышать было нечем. Я говорю: «Перегипсуйте меня. Я не могу». «Нет. Нет». Полные, наверное, недели три. И когда разрезали этот старый гипс, я буквально упал в обморок. У меня закружилась голова.

- Ну, вот, а в тот момент в госпитале, Вы упали в обморок. А потом с Вами дальше что произошло?

- А, в госпитале. Я уже надулся хорошо и пробыл до конца госпиталя. Эта справка из госпиталя, выписали ее нам, и мы должны были уже, как демобилизованные возвращаться по домам. Поехали мы с одним парнем через Москву. Хотели в Мавзолей зайти посмотреть, но там Ленина, наверное, не было в то время. Милиционер подошел, видит солдаты, говорит: «Ребята, мавзолей закрыт, так что показать нечего». И приехал я домой. Приехал. Что делать?

- А как Вас дома встретили? Расскажите об этом, пожалуйста.

- Ой, мама была в восторге! Рада-радехонька. Она говорит: «Это первый раз у меня было счастье большое, когда я поступила в гимназию. А второй раз сын вернулся».

Родился я на 1 линии, а потом жили мы на 3 линии. Ну, я школьник, ничего не имею, как говорится, тут. Куда идти? В техникум. Отец – кормилец семьи, у него зарплата 400 рублей. Хлеба получает карточку на 400 грамм. Я иду в техникум учиться. Пенсия у меня была 90 рублей, а техникум платил 150 рублей стипендию. А главное карточку я получал на 600 грамм хлеба в день. Больше всех в нашей семье. А мать моя домохозяйка была, она 150 грамм хлеба в день получала.

- А скажите, пожалуйста, когда в госпитале Вы лежали, может, Вам известны случаи, когда восстанавливали Ваших солдат, помощь психиатров, психотерапевтов оказывалась им?

- Ничего да… такого. Я ж говорю, я пробыл в госпитале, лекарств никаких я не принимал. Просто сняли гипс, рука не до конца поднималась. Вот так вот дрожит немножко. Ну, дали справку инвалид войны. Переосвидетельствовали ее здесь. И здесь в Ростове я каждые полгода переосвидетельствование проходил.

- Скажите, ну Вы уже рассказывали о войне. А как Вы вернулись с войны домой?

- У меня было предписание. Прихожу в кассу: «Дайте мне билет до Москвы». Из Каунаса через Вильнюс. Приехал в Москву. Погуляли по Москве мы с ним. Ну, Москва произвела тогда на меня такое печальное впечатление. Потому что грязная, неухоженная, полуразбитая. Ну, погуляли мы, даже Кремль был какой-то ободранный. Послевоенное время. Вернулись сюда, Ростов тоже был в руинах. Вот Садовая улица от Буденовского до Ворошиловского это было в руинах.

- Скажите, пожалуйста, Вы, когда домой вернулись, оказывалась Вам социальная помощь какая-то, поддержка?

- Нет, я уже сказал, у меня было удостоверение инвалида. И все. Никаких специальных поддержек. Пенсия у меня была, как у не работавшего нигде, 90 рублей. Стипендия была на первом курсе 150 рублей, на втором курсе больше, а уже на четвертом дошло до 250 рублей. Работал я после окончания техникума в Батайске, в Батайской школе киномехаников, преподавателем. И одновременно хотел учиться. Мне все время хотелось учиться. Я поступил в заочный политехнический институт Москвы на радиофакультет.

Закончил я на пятерки круглые и поехал на работу на Донбасс на Украину. 5 лет я там отработал, перевелся в Киев. В Киеве я поступил в институт автоматики. По переводу из Донбасса в институт автоматики. Это научные исследования. Вот там я и начал получать вот эти все дипломы. Но это было советское время. Когда началась перестройка, я голосовал против развала Союза. Я пережил больно, что наша страна развалилась без единого выстрела. Я этот факт переживал очень.

- Скажите, пригодился ли Вам опыт, полученный на войне в жизни?

- Ну, некоторый опыт, конечно, мне помогает разбираться в политике.

- Расскажите, какую помощь и поддержку Вы получаете как ветеран Великой Отечественной войны.

- Ну, я обычно бесплатно езжу в транспорте. Не в такси. Ну, в маршрутках тоже езжу бесплатно с некоторых пор. Кстати говоря, я мотался в Украину очень долго. Несколько лет. Лет пятнадцать, туда-назад. Я вот эти стулья привез из Киева, вот на которых вы сидите. Ковер этот путешествовал из Ростова в Киев, а потом назад сюда. А главное, у меня куча книг. Их перевезти надо было. У меня был бесплатный проезд по железной дороге раз в год и по автобусной связи.

- Последний вопрос остался. Что бы Вы хотели добавить к той помощи, которую Вы получаете, как ветеран Великой Отечественной войны?

- Ну, я не знаю. Я большего, как говорится, не ожидаю. В прошлом году Шойгу издал полезный указ. Указ или распоряжение, я не знаю, как оно называется. Я инвалид второй группы. Но у меня нет выслуги лет воинской. Вот здесь находится недалеко гарнизонная поликлиника. А меня не принимали. И только с прошлого года Шойгу издал распоряжение, всех участников войны принимать можно и в лечебных воинских учреждениях. И то, несмотря на это распоряжение, мне пришлось помотаться.

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: