МОНОРОДИТЕЛЬСТВА В ПОЗДНЕМ СССР

Гендерный подход к разработке проблемы ставит во главу угла вопрос о статусе индивида, занимаемом им в иерархии общественных отношений и определяемом функциональными ролями и соответствием стереотипам.

Фольклорно–этнографический материал по традиционному удмуртскому обществу свидетельствует, что социокультурная статусность детей определялась с момента рождения: полом новорожденного определялась перспектива получения семьей дополнительного земельного надела. А так как он выделялся только на мужскую душу, больше радости приносило рождение мальчика. Но у удмуртов не было предпочтения мальчиков девочкам[467].

О рождении мальчика извещали выражением «пахаря нашли», девочки – «пряху нашли». Если в семье рождались девочки, и родители хотели, чтобы следующим был мальчик, очередного младенца повитуха «принимала» в отцовскую рубаху. Пуповину перевязывали шелковой или льняной ниткой, и обрубали у мальчиков топором на камне, у девочек – на прялке ножом или серпом, чтобы была расторопной работницей, искусной пряхой.

На празднике родин родственники и соседи поздравляли родителей, произносили напутствия в адрес новорожденного. Мальчику желали быть защитником государства, девочке – стать «достойной уважения окружающих», доброй женщиной, женой и матерью. Мальчик должен был вырасти в главу семьи, крепкого хозяина, примерного плательщика налогов.

В приведенных выше вербальных конструкциях отражены предпочтительные мужские и женские функциональные роли, а также некоторые «идеальные» черты маскулинности и феминности, существовавшие в доиндустриальном удмуртском обществе.

В возрастном периоде младенчества цель воспитания – в сохранении жизни и здоровья ребенка. Воспитание детей лежало на матери. Она заботилась о чистоте ребенка, пеленала, кормила, обучала ходьбе, следила за правильной посадкой; от матери малыш познавал звуки родной речи, отдельные явления в окружающей среде. После отлучения от груди ребенок переходил под присмотр бабушек, дедушек, сестер и братьев.

Второй период начинался с 2–3 и продолжался до 5–7 лет и знаменовал переход из младенческой группы в детскую. На этом этапе закладывались основы мировоззрения и поведения, начиналось обучение труду. Под наблюдением и с помощью родителей дети исподволь включались в круг хозяйственных забот семьи, впитывали мораль. Мальчиков 5–7 лет отцы привлекали к жатве, сенокосу, боронованию, учили молотить, свозить снопы на ток, раскрывали им секреты охоты, рыболовства, пчеловодства. Взрослые мастера брали их к себе в помощники, постигали премудрости ремесла. Это был педагогический прием, подлинное введение в жизнь, не исключавшее ученичества, делавшее его серьезным и ответственным.

Матери обучали дочерей полевым работам, рукоделию, приготовлению пищи. Поощрение, похвала были результатами детского труда, плохо выполненное дело влекло за собой наказание, порицание, осуждение.

Искусным воспитательным приемом считались игры и игрушки. Первоначально среди игрушек преобладали предметы домашнего обихода, затем появлялись соответствующие возрасту орудия труда, с помощью которых имитировались виды хозяйственных работ. Подражая старшим, дети осваивали смысл трудовой деятельности, ее отдель­ные операции, сложившиеся стереотипы поведения.

От детей 5–7 лет требовалось соблюдение нравственных норм, принятых в обществе: уважение к старшим, забота о слабых и больных, вежливость и дисциплинированность, честность. В число этических норм входило уважительное отношение к культовым местам и сооружениям, соблюдение религиозных запретов, почитание земли и хлеба как источников жизни.

Третий период охватывал возраст от 7 до 13–15 лет. Дети лишались проявлений родительской ласки, былых привилегий, выдвигалось больше требований, появлялись поручения. К 13–15 годам девочки в совершенстве овладевали секретами рукоделия и приготовления еды, помогали родителям в работах; мальчики обучались мужским видам работ: ремеслам и промыслам.

Процесс приобщения подростков к социальным и культурным традициям народа выходил за рамки отдельной семьи. Воспитательные функции возлагались также на родственников, соседей, общину. Мощным фактором само– и взаимовоспитания становилось общество сверстников. Внутри семьи в воспитании девочек по–прежнему важную роль играла мать, а отец выступал больше как авторитет, на который ссылалась мать. В отношении мальчиков, наоборот, непосредственная роль воспитателя переходила к отцу, старшим братьям, дядям.

Возрастной этап с 13–15 до 17–18 лет считался временем наступления зрелости и возмужания. Молодежь этого возраста в народе называли быдэ/ёзэ вуэмъёс (букв. – «вошедшие в возраст совершеннолетия»).

16–17–летнее молодое поколение фактически было подготовлено к той жизни, которую ему предстояло вести в дальнейшем: обзавестись семьей, детьми, иметь собственное хозяйство и нести за все это полную ответственность перед общиной и государством. Воспитание молодежи не прекращалось, но регулирующая и контролирующая функции от семьи переходили к общине. Она «перевоспитывала», «довоспитывала», доводила «до ума» то, что не сумела сделать семья. В вопросах, касавшихся производственной деятельности и нравственности, общинный институт придерживался твердых норм и применял к нарушителям жесткие меры наказания, вплоть до ссылки в Сибирь, самосуда, публичного посрамления, отлучения от молений. Однако это не снимало определяющей роли семьи в социализации детей, ее моральный и социальный престиж находился в прямой зависимости от них: «Хорошие дети – у хороших родителей». Мать отвечала за скромность, опрятность, тактичность, исполнительность, трудолюбие, искусность детей, особенно дочерей. Отец был фактором моральным (защищал, требовал, выдвигал на первый план свой авторитет, осуждал или одобрял и т.д.) и материальным (содержал семью), нежели непосредственно педагогическим. Но именно от отца зависело, станет ли его сын мужем, мужчиной, тружеником, достойным уважения общества.