ЭмоциональнаЯ доступность и управление слуЧаем

ЭмоциональнаЯ доступность и управление слуЧаем

Контрперенос — это явление, существование которого признавалось очень рано в истории психоанализа. Фрейд (1910, 1915) обозначил этим термином бессознательные реакции аналитика на своего пациента, возникающие в результате собственных неразрешенных бессознательных конфликтов аналитика. Он счел его нежелательным вторжением, которое мешало объективному проведению анализа, и он рекомендовал, чтобы аналитик прилагал усилия к тому, чтобы его преодолеть. За некоторыми исключениями эта точка зрения превалировала в аналитических кругах до относительно недавнего времени. Однако начиная с 1950-х годов начали появляться модификации этого отношения, когда несколько ранних исследователей (А.Райх 1951; Гительсон 1952) отметили важность контрпереноса в аналитическом процессе. Эта тенденция усилилась с возникновением эго-психологии и теории объектных отношений, и их применением к лечению шизофрении и пограничных расстройств в целом. (Фромм-Райхман 1952; Розенфельд 1952; Серлз 1967). В настоящее время можно спокойно сказать, что контрперенос признается значимым компонентом в терапии нарциссических расстройств.

Рассматривая литературу, Кернберг (1975) находит два контрастирующих друг с другом подхода к этому понятию: классический и тоталистический. Первый принадлежит тем, кто в основном придерживается взглядов Фрейда. Второй рассматривает контрперенос как “тотальную (целиком) эмоциональную реакцию аналитика не пациента”, включая реальные нужды пациента и аналитика. Он полезен для понимания пациента, хотя в конечном итоге должен быть разрешен. Небольшая “радикальная” группа подчеркивает “эффективность контрпереноса с пациентами как части аналитической работы”.

В какой бы форме ни появлялся контрперенос, в основе своей он является продуктом акта идентификации со стороны аналитика. Это описывалось различными способами. (а) Аналитик предпринимает “мимолетную пробную идентификацию” с пациентом и контролируемую регрессию на службе эго (Флисс 1942). Контр-трансферные реакции, которые возникают, повторяя эмоциональное состояние пациента, помогают аналитику понять состояние пациента и поддерживать контакт с его колеблющимися внутрипсихическими состояниями. Однако в случае, если в процессе реактивируются ранние невротические конфликты аналитика, он может соскользнуть в “контр-идентификацию” с пациентом, что чрезмерно и ведет к неуправляемой регрессии под влиянием эго пациента, а не эго самого аналитика (Флисс 1953). Тогда аналитик может оказаться сцепленным с пациентом во взаимно трансферных / контр-трансферных реакциях, которые делают невозможным объективное управление анализом. (б) Вторая точка зрения видит два типа идентификации, работающих в контр-трансферных реакциях: конкордантную и комплементарную (Рекер 1957). При конкордантной идентификации аналитик идентифицируется структурно с пациентом, его эго с эго пациента, его суперэго с суперэго пациента. Это способствует эмпатии и позволяет аналитику переживать эмоции пациента в форме контр-трансферных реакций. При комплементарной идентификации аналитик идентифицируется со значимыми трансферными объектами пациента. В этом состоянии аналитик полностью повторяет в своих контр-трансферных реакциях те чувства, которые пациент приписывает своему трансферному объекту, в то время как пациент заново переживает те чувства, которые у него были по отношению к исходной родительской фигуре. Согласно Литтлу (1951), контрперенос, который вырабатывается с прямыми психотиками, возможно, базируется на идентификации с ид пациента.

Кернберг (1975), используя подход, сходный с тем, как Фрейд (1916-17) пользуется комплементарной серией в ином контексте, увязывает контр-трансферные реакции со смещением величины вкладов пациента-аналитика вдоль некоего континуума от невроза к психозу. “По мере того, как мы переходим от “невротического полюса” континуума к “психотическому полюсу”, проявления переноса становятся все более доминирующими во вкладе пациента в контр-трансферную реакцию терапевта, вытесняя по важности те аспекты контрпереноса, которые возникают из прошлого терапевта”(стр.54). Это подчеркивает те особые трудности, с которыми сталкиваются аналитики, работающие с пациентами в тяжелой регрессии. На аналитика скоро наваливаются контр-трансферные чувства, которые он переживает как экстремальные и чуждые. Определение, индуцированы ли они трансфером пациента или представляют собой внезапный всплеск старых невротических паттернов аналитика, дается нелегко и требует от аналитика постоянного самоанализа, а возможно и посторонней помощи.

Нарциссический пациент фиксирован на самых ранних фазах психического развития. Это предполагает состояние, при котором границы эго не четки, эго и не-эго склонны накладываться одно на другое, и коммуникация часто передает эмоциональное, а не интеллектуальное послание. Нет надобности говорить, что аналитик, который работает с нарциссическим пациентом, подвержен в переносе множеству в первую очередь эмоциональных стимулов. Неразрешенные остатки его собственного нарциссизма, долю которого все мы сохраняем, возвращаются к жизни под воздействием родственных стимулов из мрачного прошлого. Аналитик обнаруживает, что он в эмоциональном резонансе с нарциссическим пациентом. Это означает, что собственное эго аналитика, которое все еще хранит в себе небольшие фиксации на нарциссическом уровне, способно удержать в себе некое синтонное чувство единства с пациентом, некий совместный выбор из аспектов их различных эго, и вступить вместе с пациентом в эмпатическую регрессию. В результате возникает такое состояние психики, при котором аналитик совершенно с готовностью принимает и переживает, как свои собственные, различные трансферные установки пациента или установки различных имаго в истории пациента. Мы называем эти реакции индуцированными контр-трансферными чувствами, то есть ответными чувствами, которые трансферные чувства пациента индуцировали у аналитика как путем эмоционального заражения (Эскалоне 1953, 1954; Спотниц и Мидоу 1976), так и через акт идентификации со стороны аналитика.

Поразительной иллюстрацией вышеописанного является случай пациента, который был грязным, не обихоженным, дезорганизованным и погруженным в себя. Однако аналитик обнаружил, что он испытывает к пациенту нежность. Исследование показало, что это индуцированные и репрезентацированные приязненные чувства, которые находящаяся в состоянии конфликта мать временами направляла на пациента, и которые последний интроецировал и теперь индуцировал у аналитика. В каком-то из уголков его эго пациент хранил некоторую небольшую долю удовольствия от себя, которую теперь аналитик к нему испытал. Другой пример, на этот раз из повседневной жизни, это то удовольствие, которое мы испытываем в присутствии маленьких детей. Мгновенная улыбка, которая освещает наши лица, выдает, как вновь пробуждаются наши остаточные доэдипальные фиксации и индуцированные чувства удовольствия. Нарциссическая свобода маленького ребенка составляет его очарование для нас и заставляет нас спешно идентифицироваться с ним из тайного желание вновь пережить, пусть лишь на мгновение и из вторых рук, давно утраченное счастье. Именно этот процесс и привносит в контр-трансферные реакции аналитика значимость, которая намного превышает значимость контаминации или даже, говоря в более положительном смысле, простой реакции на эмоциональное состояние пациента. Индуцированные чувства можно рассматривать как ценный инструмент для понимания пациента. Аналитик, наблюдая за своими собственными контр-трансферными чувствами, оказывается подключенным к наблюдению состояния чувств пациента и, соответственно, к правильному управлению анализом. Контр-трансферные реакции, таким образом, становятся необходимыми для понимания и лечения доэдипального пациента.

Контр-трансферный опыт — это сложное явление, которое происходит на нескольких уровнях реагирования. В одной форме он раскрывает прямое заражение эмоциями, сопровождаемое “мимолетной пробной идентификацией” аналитика с чувствами пациента, один к одному. Например, пациент, который чувствует безнадежность, может индуцировать у аналитика сходное чувство безнадежности. В другой форме идентификация происходит с интересами пациента в целом с давно желаемым удовлетворением его нужд, испытываемым аналитиком по разному — в индуцированных чувствах, в симпатии или в желании матерински заботиться о пациенте. Эта последняя контр-трансферная реакция часто возникает на самом элементарном уровне мать-младенец, при котором острая нужда пациента как таковая является достаточной, чтобы стимулировать в аналитике потребность кормить. В других случаях контр-трансферная реакция повторяет опыт пациента в раннем детстве реального или фантазируемого удовлетворения его потребностей. Источник этих реальных или фантазируемых переживаний могла быть амбивалентная мать или заменяющая мать фигура, которая иногда давала возможность интроекции хорошей матери, в сколь угодно ослабленной форме.

Острая нужда пациента и его интернализованные репрезентации хорошей и плохой матери выражают себя в позитивном и негативном переносе. Аналитик, который находится в фазе, согласной с трансферными чувствами пациента, реагирует контр-трансферными установками хорошей и плохой матери. В негативном нарциссическом переносе он помогает пациенту выработать образ аналитика как враждебной матери, справляясь с сопротивлениями пациента, исходя из идентичных контр-трансферных чувств. Доминирующий тип контрпереноса при таких взаимообменах скорее всего будет простая идентификация с чувствами пациента одно к одному. В других случаях позитивный перенос пациента будит более сложные чувства и интервенции контрпереноса хорошей матери. Последовательность часто бывает такой: сначала негативный перенос, затем позитивный перенос, особенно в случаях с более глубокой патологией, но аналитик должен оставаться открытым для изменений, вызванных индивидуальными различиями среди пациентов. В реальности позитивная кормящая установка аналитика не возникает исключительно в ответ на позитивный перенос пациента. Если аналитик хочет процветать, то весь процесс, включая негативный столько же, сколько и позитивный перенос и контрперенос, должен разворачиваться под эгидой первичных контр-трансферных установок хорошей матери, существующих у аналитика. Они возникают из внутренне присущего материнского отклика на острую нужду или из идентификации с фантазией пациента об удовлетворении, которая связывается с образом хорошей матери.

Нарциссический пациент, конечно же, неохотно отпускает свои негативные установки на аналитика, и его длительное отвержение в основе своей позитивных чувств аналитика по отношению к нему представляет собой основное препятствие возникновению рабочего альянса, сотрудничества между этими двумя. Ясно, что правильное выполнение аналитиком его терапевтической задачи требует способности выдерживать противоречивые импульсы и функционировать в упорядоченной манере при условиях самого большого стресса (Бернштейн 1974).

Психоаналитики в целом согласятся, что создание оптимальных терапевтических условий требует такой ситуации, в которой пациент сможет пройти через все те межличностные конфликты, которые задержали его личностное развитие и нанесли вред его способности справляться с проблемами повседневной жизни.1

Все согласятся также с тем, что аналитик, возможно, находится в наилучшем положении для того, чтобы помочь пациенту разрешить эти конфликты, когда они проигрываются в межличностном поле отношений пациент-аналитик, так что аналитик становится для пациента первичным объектом его фантазий, первой мишенью его чувства любви и ненависти. Короче, относительно терапевтической и способствующей созреванию ценности генерирования и разрешения переносов и сопротивлений пациента по отношению к аналитику особых споров быть не может.

Однако существуют различные мнения относительно терапевтической и способствующей созреванию ценности для пациента тех эмоциональных реакций, которые он типичным образом индуцирует у аналитика.

Я хотел бы рассмотреть функциональную ценность, которую может иметь межличностная матрица ненависти для человека с плохо интегрированным эго. Взаимообмены ненавистью могут обеспечить плохо интегрированное эго средствами для восстановления своего равновесия. Чувство ненависти может обеспечить непрерывающееся чувство эго-идентичности. Такой человек как Марсия может воспринимать себя как определенно противостоящую миру бесспорных врагов. Встречное нападение от других людей, возможно, не проникает достаточно глубоко, чтобы привести к эмоционально тревожащим результатам. Часто они наоборот вызывают эффект расслабления. Индуцированные встречные нападения могут снимать чувство вины и удовлетворять потребность во всемогуществе (благодаря той власти, которая чувствуется в способности контролировать поведение других людей). Еще того важнее они подкрепляют границы собственного Я в противостоянии с другим тем, что устанавливают нужное необходимое расстояние. Таким образом каждый раз, когда чувство Я слабеет и начинает растворяться, его легче всего вернуть, спровоцировав других на нападение. Весьма вероятно, что большая часть провокаций Марсии возникали в такие моменты, когда ее эго-идентичность начинала растворяться через опасность слияния с близким человеком.

Если в какие-то моменты она неосторожно входила в позитивные межличностные транзакции, то нарушалось равновесие ее эго. Человек, чей образ Я по сути своей является ненавистным, плохим и недостойным, нуждается в ответном ненавистном взгляде на мир. Позитивные взаимообмены вероятнее всего ведут к смятению и чувству недостаточной аутентичности. Они могут стимулировать бурные внутренние нападения со стороны глубоко укоренившихся бессознательных родительских интроектов. Возможно ее ненависть была средством не выдать бессознательную нерасторжимую клятву своей умершей матери никогда не любить или не позволять любить себя никому другому, или проблема могла быть не в предательстве, а возможно в том, какой риск несет с собой любовь и невыносимая боль утраты еще одного объекта любви. Ненависть может здесь служить тому, чтобы не разбудить более глубокий и ужасный цинизм и отчаяние.

Поскольку ненависть, как правило, порождает ненависть, отвергающее и ненавистное поведение для такого человека как Марсия, как правило, служит для поддержания достаточного контроля над реакциями других людей, чтобы восстановить слабеющее чувство эго-идентичности. Она сталкивается однако с особыми проблемами, когда становится пациентом терапевта.

Хотя поверхностный цинизм может заставлять ее отвергать общепринятые точки зрения и ожидания, ей известно, каковы они. Общепринятые ожидания терапевта могут включать все или некоторые из следующих пунктов: что он человек, который интересуется другими людьми и что он заботящийся, любящий, хороший, надежный, и является умелым в излечении других; что он человек зрелый, разумный и никогда не ведущий себя по отношению к другим намеренно деструктивным образом. Пациент, таким образом, который по собственному своему определению и по определению других является ненавистным, дурным и низким человеком, сталкивается с ужасной перспективой долгосрочных отношений с кем-то, кто является по определению и может фактически оказаться на деле некоторым несравненным образцом морального совершенства. Это межличностная ситуация, которая может серьезно угрожать ее чувству эго-идентичности. Контраст между тем, какая она плохая и какой терапевт хороший, слишком велик, ее чувство приниженности и зависти может усилиться в невыносимой степени. Первое, что ей необходимо сделать — это перевернуть это нарушение равновесия, сделав терапевта человеком, который хуже, чем она.

Ее эго достигает этого при помощи процесса расщепления и проекции, состоящего из двух шагов, а именно, она диссоциирует и не принимает то, что она ненавидит в самой себе, и помещает это в терапевта. Отсюда следует, согласно взгляду моей пациентки на нас обоих, что я оказался человеком ниже и никчемнее, чем она, поскольку был туп, бесчувственен, холоден, неспособен к сопереживанию и абсолютно бесполезен.

Успех терапии и дальнейшее созревание и развитие пациента будут зависеть почти полностью от того, что терапевт делает с дурными чувствами и импульсами ненависти, которые индуцируют в нем процессы расщепления эго и проективные процессы у пациента.

В психоаналитической терапии основным указанием, которое дается пациенту в начале лечения, является, чтобы он говорил все, что приходит ему на ум, без ограничений. Фрейд изобрел ряд техник для того, чтобы объяснять природу этого процесса свободных ассоциаций своим пациентам.

Метод данного автора заключается в том, чтобы объяснить пациенту, что терапия лучше всего идет, когда он вербализует без цензуры любые мысли и идеи, которые приходят ему на ум в аналитической сессии. Объясняется, что комната терапевта подобна контрольной башне в погрузившейся подводной лодке, когда пациент смотрит в перископ и описывает аналитику, что он там видит. Важно не опускать никаких деталей, потому что информация, которая кажется непонятной, может быть наиболее важной для их целей понимания и прокладки курса судна.

Любая неспособность следовать этим инструкциям рассматривается аналитиком как сопротивление, которое требует проработки. Эта проблема, проблема трудная, достаточно обычная, но может быть разрешена при некоторых усилиях.

Более сложная проблема возникает, когда пациент чересчур контролирует себя и вышел из такой зажимающей среды, что весь процесс его жизни состоит в привычном продумывании заранее любого процесса вербализации. Иными словами, такой пациент привык продумывать очень быстро, тщательно и может быть бессознательно, что он собирается говорить, прежде чем он это скажет. Некоторые из этих людей поневоле способны думать только по очень логичным и ограниченным направлениям. Их комментарии в терапии, как правило, бывают сложными и часто лишенными значимой эмоциональной релевантности. Для таких пациентов часто требуются специальные техники, и даже в этом случае редко можно гарантировать успех в достижении свободных ассоциаций.

Любопытно, что для некоторых людей свободная ассоциация является аморальной в соответствии с их строгим воспитанием говорить только правду и только то, о чем они знают наверняка, что это правда.

Каким-то образом это понятие раскручивается далее, так что начинает значить, что человек несет ответственность за то, чтобы он был уверен, что все то, что он говорит, совпадает с рациональной сознательной оценкой истинности. Если пройти еще шаг, то мы приходим к тому, что, чтобы говорить с соблюдением этих правил, необходимо быть связным, точным, так чтобы не возникало никаких вопросов по поводу того, является ли сказанное правдой.

Мы скоро обнаруживаем, что такой процесс мысли полностью противоречит тому, что мы ожидаем слышать от пациентов в форме свободных ассоциаций. Мы ожидаем, что свободные ассоциации не только будут включать детальные описания событий дня, но также и любые проходящие мысли, фантазии или мечты, которые могут прийти на ум пациенту, свободные от любых суждений и оценок. Мы надеемся, что в процессе свободной ассоциации пациент выдаст некую форму коммуникаций, которая становится столь же символической или, следует надеяться, приближающейся к символическому значению, как то, что мы можем найти в сновидениях пациента. Ригидные пациенты такого рода, по-видимому, не способны выражать мгновенно промелькнувшие мысли, которые едва уловимы или доступны наблюдению лишь в достаточной степени, чтобы признать в них выражения бессознательного, и имеют серьезное значение для лечения. Такие пациенты часто не могут сообщить ни о каких сновидениях и ни о каких мечтах, или о чем бы то ни было еще, кроме детальных объяснений, что они делали между этой сессией и предыдущей. Традиционно сопротивления такого рода прорабатываются интерпретациями, направленными на эго пациента, к которому апеллируют с просьбой о сотрудничестве с точки зрения аналитического правила, или же такое сопротивление встречают молчанием. Однако возможно, что существуют другие способы справиться с некоторыми из этих форм сопротивления, которые принимают формы компульсивного буквального следования истине. Следующие случаи иллюстрируют истину как моральное сопротивление, и один из способов преодолеть ее.

Случай № 1: После примерно трех недель терапии пациент, очень ригидный компульсивный обсессивный характер, объясняет, что он хотел бы уменьшить число своих сессий от 5 до 1 в неделю. На вопрос, почему, он объясняет, что у него кончился материал из его истории, и что он уже изложил основные проблемы, по поводу которых проходит терапию. Он замечает, что если он должен будет говорить еще, то он сможет делать это, только если будет лгать и выдумывать, что по его ощущениям должно быть не на пользу лечению.

Я ответил так: “Давайте лгите. Чем больше вы лжете, тем больше мне это нравится, и тем быстрее будет продвигаться лечение”.

Я сказал ему, что тот факт, что он будет выдумывать, поможет ему. Пациент очень удивился этому и был несколько возмущен, что я могу поощрять его - как он сказал - “лгать”. Я объяснил, что поскольку он будет выдумывать истории, создавать материал из спонтанных элементов воображения у себя в голове по настроению момента, то он будет ближе к свободным ассоциациям, чем при любом неторопливом и достаточно скучном изложении событий. Он в конце концов согласился с этим и вскоре наслаждался разновидностью свободы, которой у него никогда не было.

Как мы обнаружили, он часто уходил в фантазии, когда был маленьким ребенком, но его очень доминирующий отец принуждал его крайне сознательно относиться к своему внешнему поведению и речи, объясняя это тем, чтобы он избегал выразить что бы то ни было, кроме правды.

Случай № 2: Обсессивно компульсивный пациент приходил на свои сессии подготовленным, со свертком отпечатанных на машинке конспектов, объясняя в деталях, о чем же именно он думал со времени последней сессии, а также любые промежуточные мысли, которые ему пришли в голову. Ни одна из этих бумаг не содержала ничего хоть сколько-нибудь драматичного. Читая их, я получал такое же впечатление, которое получаешь, когда просматриваешь том по юриспруденции в библиотеке. Даже сновидения, которые были описаны, отдавали пыльным темным чердаком, и в элементах его сновидений, конечно, было очень мало ассоциаций.

Не может ли он, пожаловался я, писать что-нибудь, что описывает, что могло бы случаться с тех пор как мы последний раз встретились - поговорить о чем то, что могло бы случиться на нашей последней сессии, описать сны, которые могли бы ему присниться и повоображать, что эти сны могли бы значить?

Пациент начал это делать, с восхитительными результатами. Терапевтическая ситуация оказалась пронизана возбуждением, пациент начал получать теплый отклик в отношениях с знакомыми и коллегами и стал видеть сновидения и ассоциировать по поводу своих сновидений воспоминаниями из опыта раннего детства. Очень скоро он обнаружил, что слишком занят, чтобы делать для меня записи, и приходил, ложился на кушетку и говорил, не сдерживаясь.

Во всех вышеописанных случаях результаты того, чтобы предложить пациенту лгать, выдумывать, уходить за пределы того, что он знает сознательно как правду, дали великолепные результаты. Теоретическое обоснование этого метода достаточно очевидно. Когда мы говорим что-то, что мы не знаем как истину, мы воображаем или мечтаем. Как и сновидения, мечты будут иметь много детерминантов и много значений. В фантазии, которую пациент создает, мы получим смещение, сгущение, символизацию и вторичную выгоду.

Для каждого человека создание фантазий является компромиссом различных сил его жизни и создается, кроме того, чтобы сооветствовать слушателю. В этом смысле мы получаем дополнительный важный фактор помимо того, что можно найти в любых других фантазиях. Мы получаем здесь важный трансферный инструмент для работы.

Соображения, которые психоаналатики не часто рассматривают, это вопрос, какая часть сновидений и фантазий пациента, находящегося в анализе, сшита по мерке цензурирующего механизма специально с учетом психоаналитика. Мы все осознаем, в сколь многих образах иногда появляется аналитик в снах пациента, но более трудной проблемой является понять в какой степени манифестное содержание сновидения сформулировано для того, чтобы добиться одобрения аналитика в качестве цензора. По мнению данного автора, фантазии созданные пациентом в качестве “лжи” в Случае № 1 были более непосредственно скроены для того, чтобы подходить для конкретного психоаналитика, и выглядели бы иначе, если бы были созданы для романа или для другого терапевта.

Дополнительно ценным аспектом поощрения пациента “лгать” является то, что это само по себе есть снятие кондиционирования, которое для некоторых пациентов являлось суровой сдерживающей силой со стороны авторитетных фигур, чтобы они никогда не говорили ничего кроме вежливой истины. Когда психоаналитик поощряет своих пациентов отклониться от истины, создается более сильный положительный перенос, и это само по себе создает больше доверия к аналитику.

Психоаналитик молчаливо заключает контракт с пациентом, что он освободит его от авторитетных фигур у него в уме, которые будучи интернализованы, постоянно сдерживают его инициативу, спонтанность, и в конечном итоге радость жизни. Этот вид психоаналитической работы может привести к такому уровню творческого удовольствия, которого он никогда раньше не испытывал.

До некоторой степени задачу аналитика и пациента можно сравниватть с задачей золотоискателя, терпеливо перемещающего гравий на берегах реки, чтобы найти зерна золота, которыми, с точки зрения аналитической ситуации, являются зерна истины. Однако этот тип мышления скрывает некоторые ловушки. Следуя мыслям Ференци о стадиях эволюции от фекалий к деньгам, мы в самой истине обнаруживаем сформированную реакцию. Зная о потребности пациента в качестве взрослого человека фокусироваться только на истине, мы хотим узнать ее оборотную сторону, которая будет символически представлять, что он чувствовал как ребенок, прежде чем добился конечного продукта своего эволюционного реактивного формирования.

Аналогия со стадиями Ференци в том, что истина часто является сформированной реакцией, в то время как ложь представляет собой презираемый фекальный продукт, к которому он сознательно научился испытывать отвращение, но бессознательно по прежнему так сильно влечется, что его тенденции лгать нельзя допустить в сознание. Существует много примеров в литературе, когда правда представляется в качестве золотого продукта, в то время как ложь есть некоторого рода золотая обманка или другие не имеющие ценности материалы.

На определенном примитивном уровне бессознательного мы можем строить догадки, что свободная ассоциация представляет собой полный разгул полиморфной перверзивной деятельности ребенка, которая в какое-то время является всепроникающей и эго-синтонной. Достичь в психоаналитическом лечении способности к оптимальной свободной ассоциации означает вернуться к детскому состоянию, когда реальность была почти не отличима от фантазий, а различия, как правило, не были существенны. Это значит вновь достичь того чувства раннего периода нашей жизни, когда слова, любые слова приветствовались, как первый цвет весны, прежде чем первый мороз страха или социальных последствий этих слов дал себя почувствовать. Это был доэдипальный период, прежде чем начался колоссальный фильтрующий процесс, оставивший стольких людей с задушенной способностью к свободному выражению или воображению и в мире, который имеет слишком стерильное чувство реальности.

Ferenczi, S. “The ontogenesis of the interest in money. (Онтогинез интереса к деньгам)”. Sex in Psychoanalysis. New York: Dover Publications, 1956.

Без сопротивления не существует анализа (Freud 1914; Jones 1953). Сопротивление можно определить как “встречную силу в пациенте, действующую против прогресса в анализе” (Greenson 1967). Эти утверждения оба являются верными, однако они представляются противоречащими одно другому. Каким образом может основной элемент аналитического процесса являться также препятствием к нему? Для того, чтобы объяснить это кажущийся парадокс, необходимо прежде понять природу и происхождение сопротивления, и какую роль оно играет в анализе. 2

Одним из возможных подходов к этому вопросу будет рассмотреть, каким аналитический процесс был бы “идеально”, при отсутствии сопротивления. Мы знаем, что ответ на все проблемы пациента лежит внутри него самого. Когда сопротивление разрешено, мы наблюдаем, как вытеснение прекращает действовать, и ушедший в глубь материал поднимается на поверхность. Если бы пациент был свободен от сопротивления и способен высказать все без ограничений весь процесс его психического развития оказался бы раскрытым. Все события его жизни с их соответствующими аффектами, все конфликты, ассоциирующиеся с ними, все искажения в психическом развитии, которые возникли в результате их, и все многоликие отношения переноса прошли бы перед нашим взором, и процесс излечения произошел бы сам собой.

Увы, этот утопический идеал недостижим. С самого начала жизни по мере того, как происходит формирование эго, маленький ребенок фактически с молоком матери впивает культуральные и моральные ценности своего времени. Вскоре начинается обучение самоконтролю по мере того, как буйные импульсы ид вызывают все большую настойчивость противодействующих защит эго. Для всех развивающихся личностей юного возраста это означает адаптацию к окружающей их среде через посредство идентификации, вытеснения и других успешных, а также невротических защитных действий. Юное эго мобилизует свои защиты для овладения и с целью выжить. Многие из этих защит временами преувеличены и непоследовательны, оказываются вросшими в структуры характера, который служит в качестве того способа, которым эго обычно справляется с реальностью. К тому времени позже в жизни, когда весь этот процесс завершен, сознательные воспоминания его ушли в прошлое и становятся только в малой мере доступными для индивидуума.

Из этого следует, что анализ, который предлагает рассмотреть подробности истории пациента, и то, как они сложились в его позднее образовавшейся личности, столкнется с целыми ордами сопротивлений сознательных и бессознательных. Аналитический процесс стремится проникнуть за невротические защиты с целью обнаружить, ради чего они возведены, и освободить эго от конфликтов, которые оказались помехой его росту. Эго оберегает себя от усилий раскрыть эти конфликты, потому что они болезненны. Оно делает это, воздвигая свои привычные защиты, то есть путем сопротивления. Сопротивления, таким образом, это защиты, часто сгущенные в черты характера, которые были выработаны с целью отвести прочь переживания определенных болезненных ощущений. Эти защиты начинают работать как сопротивления, когда индивидуум вступает в отношения с объектом либо в лице аналитика, либо где то еще по жизни (Маршалл 1982; Розенталь 1976, 1979).

1 Я хочу поблагодарить докторов Джонаса Кохлера, Амнона Иссахарова, и Артура Х. Файнера, за критическую оценилу этой статьи в ходе работы.

1 Наша деструктивность может усиливаться не только под влиянием вредоносных качеств нашей аналитической самоидеализации, но и в результате пробуждения спящего крицитизма (отчаяния). (Смотри Файнер, глава 2).

3 А.Иссахаров высказал предположение в личной беседе, что такой человек как Марсия, может иметь особое отвращение к лицемерию и следовательно может быть высоко чувствительным к любой враждебности, которая прикрыта благожелательным принимающим отношением требуемым от психоаналитика его эго-идеалом. Галлюцинирующий пациент Серлза (1958) тому пример. Для таких людей любовь другого человека просто не может приниматься с доверием, пока его враждебность не будет выражена открыто.

4 В другой работе “Информационная ценность эмоциональных переживаний супервизора” Серлз (1955) отмечает, что терапевт, весьма возможно, будет индуцировать у своего супервизора бессознательную фрустрацию и агрессию, которую его пациент индуцировал у него.

5 Смотри Файнер (1970), дискуссию о различных способах не аутентичных отношений. Терапия, которую я описываю, является примером “реификации”, действия, когда один человек отрицает автономность другого и превращает его в вещь. Смотри также Лэнга (1960).

6 Спотниц объясняет это в терминах нарциссического переноса: “Пациенту позволяется лепить трансферный объект по своему собственному подобию. Он выстраивает картину терапевта в чем-то похожего на него самого, такого человека, которого он...(обрезано) (1976, стр.100?).

7 Вновь смотри пример галлюцинирующего пациента Серлза (1958).

1 Некоторые материалы этой статьи были выработаны при Калифорнийском институте повышения квалификации.

2 Следующее обсуждение связано с сопротивлением пациента. Обсуждение контр-трансферного сопротивления аналитика смотри у Эпштейна и Файнера (1979), Марголис (1978), Спотниц (1979). Эти две формы сопротивления взаимосвязаны и могут вызывать одно другое. Смотри...(обрезано)

2 Разрешение нарциссической защиты и способность помочь пациенту выразить свои агрессивные чувства являются основной заботой современного анализа. Однако это не то же самое, что устанавливать культ агрессора, который без разбору нападает на свою среду словесными бомбами и снарядами. Любовь может быть, а может и не быть тем, что заставляет мир вращаться, но никто не станет отрицать, что рука об руку с агрессией она является активным присутствием в уравновешенной эмоциональной системе здоровой личности.

3 Интервенции, направленные на разрешение нарциссических сопротивлений, должны быть поэтому также многоуровневыми, способными атаковать сопротивления на нескольких уровнях одновременно. Это то качество, которое делает возможным добиться таких успехов в разрешении сопротивлений при помощи присоединяющихся интервенций. Подробнее см. Марголис (1978) и Шерман (1983) о роли эмоциональных коммуникаций в этом... (строка отсутствует).

эмоциональнаЯ доступность и управление слуЧаем

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: