ОСТРОВ САМОС — РОДИНА ПИФАГОРА

«Самос — небольшой остров в Икарийском море, расположенный напротив Милета, к западу от него, на расстоянии немногих часов плавания: в тихую погоду судно, идущее в ту или другую сторону, приходит в порт на следующий день. Земля плохо родит хлеб, непригодна для плуга, более благоприятна для маслин, и ни виноградарь, ни огородник не тревожат ее. Все полевые работы там состоят в окапывании и прививках, и, судя по сбору фруктов, остров скорее плодоносен, чем плодороден... Есть там город, далеко не отвечающий своей громкой славе, но свидетельствующий о былом величии своем многочисленными развалинами стен. Исстари знаменит храм Юноны на острове...»

Рис. 8. Храм Артемиды в Эфесе — одно из семи чудес света. Ок. 550 г. до н. э., сожжен в 356 г. до н. э. Геростратом. Реконструкция.

Так описывал остров Самос во II в. древнеримский писатель Апулей. Икарийским древние римляне называли Эгейское море, а Юноной — греческую богиню Геру, покровительницу супружеской любви. Самос у греков считался родиной богини Геры, поэтому неудивительно, что именно здесь был поставлен прославленный храм богини. Лишь храм Артемиды в Эфесе (рис. 8), вошедший в историю как одно из семи чудес света, мог поспорить красотой с храмом Геры на Самосе. Двойной ряд колонн — диптер, изящные локоны волют, венчавших колонны, богатство и легкость декора роднили оба эти шедевра ионической архитектуры. Как показали археологические раскопки, храм Геры Самосской был построен на основе строгих математических пропорций, а именно системы правильных треугольников или шестиугольников.

Рис. 9. Колонна храма Геры. VI в. до н. э. Остров Самос.

Сегодня от храма Геры Самосской сохранилась одна-единственная колонна (рис. 9). Двенадцать мраморных дисков метровой толщины, образующих колонну, позволяют судить о былом величии храма. Но от былого изящества, увы, не осталось и следа: капитель колонны утеряна, диски смещены друг относительно друга и нависают в разных направлениях. Все это никак не напоминает стройную юную деву с локонами, стянутыми в две тугие волюты, каковую изначально призвана символизировать ионическая колонна, а похоже скорее на обезглавленного, но оставшегося стоять воина с искореженным годами и войнами телом.

Остров Самос был заселен с незапамятных времен крито-микенской культуры. Самос неоднократно упоминается в «Илиаде» Гомера — Библии греческого народа:

Прочих сынов у меня Ахиллес, быстроногий ристатель,

Коих живых полонил, за моря пустынные продал,

В Имброс, в далекий Самос и в туманный, беспристанный Лемнос.

К VIII в. до н. э. остров Самос, а точнее одноименный полис в юго-восточной части острова, стал цветущим торгово-ремесленным центром. Жителям Самоса греческая традиция приписывает изобретение бронзового литься. Самосцы были прекрасными мореплавателями и расторопными купцами, имевшими торговые дома по всему Средиземноморью, в том числе в Кротоне на юге Италии и Навкратисе в Египте, в западной части дельты Нила. Оба эти города тесно связаны с биографией Пифагора.

Страбон (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.) — древнегреческий географ и историк, автор энциклопедической «Географии в 17 книгах» оставил нам описание города Самоса и его окрестностей. «Самос и его гавани с якорной стоянкой обращены к югу. Большая часть города омывается морем и расположена на равном месте, но одна часть его поднимается в гору, лежащую над ним. Если подъехать к городу с правой стороны, то увидим мыс Посидий, образующий с горой Микале пролив в 7 стадий шириной (менее 1,5 км. — А. В.). На мысе находится храм Посидона; перед ним лежит островок Нарфекида; на левой стороне расположено предместье святилища Геры, течет река Имбрас и стоят древнее святилище Геры и большой храм, превращенный теперь в склад картин. Кроме множества хранящихся там картин, есть еще и другие склады картин, а также несколько маленьких храмов, полных древними произведениями искусства». Древний город Самос жив и поныне — это сбегающий с окрестных холмов к морю небольшой городок, называемый сегодня в честь прославленного земляка Пифагорионом.

Рис. 10. Гера Самосская. Мрамор. Ок. 560 г. до н. э. Париж. Лувр.

Наивысшего расцвета Самос достиг во второй половине VI в. до н. э. при тиране Поликрате, став самым сильным греческим государством во всей Ионии. Именно тогда вокруг города были воздвигнуты крепостные стены, которые ко времени Апулея, через восемь столетий, превратились в величественные развалины.

Но не богиня Гера и ее храм и не тиран Поликрат стяжали подлинную славу маленькому острову в Эгейском море: около 570 г. до н. э. на Самосе родился основоположник современной математики Пифагор. Сегодня в Лувре хранится мраморная статуя Геры Самосской, которую специалисты относят к 560 г. до н. э. (рис. 10). Мраморные складки одежды Геры Самосской хранят, быть может, взгляд юного Пифагора.

Отцом Пифагора был Мнесарх — резчик по драгоценным камням. Мнесарх, по словам Апулея, «славился среди мастеров своим искусством вырезать геммы, но стяжал скорее славу, чем богатство».

Сохранилось предание, согласно которому Мнесарх вместе со своим учеником — прославленным скульптором Феодором вырезал перстень дивной красоты. Этот перстень перешел к Поликрату и ценился им превыше всего на свете.

Однажды египетский фараон Амасис[17], состоявший с самосским тираном в дружеских отношениях, встревожился его великим преуспеванием и написал Поликрату следующее письмо: «Амасис Поликрату говорил так: «Приятно узнать, что друг наш и гостеприимец счастлив. Но все же твои великие успехи не радуют меня, так как я знаю, сколь ревниво божество к человеческому счастью. Поэтому я желал бы, чтобы и у меня самого, и моих друзей одно удавалось, а другое — нет, чтобы лучше на своем веку мне попеременно сопутствовали успехи и неудачи, чем быть счастливому всегда. Ведь мне не приходилось слышать еще ни об одном человеке, кому бы все удавалось, а в конце концов он не кончил плохо. Поэтому послушайся моего совета теперь и ради своего счастья поступи так: обдумай, что тебе дороже всего на свете и потеря чего может больше всего огорчить тебя. Эту-то вещь ты закинь так, чтобы она больше не попалась никому в руки. И если и тогда успехи у тебя не будут сменяться неудачами, то и впредь применяй то же средство по моему совету».

Поликрат нашел совет Амасиса мудрым. «Посадив людей на 50-весельный корабль, — рассказывает Геродот, — он сам поднялся на борт и приказал затем выйти в море. Когда корабль отошел далеко от острова, Поликрат снял перстень и на глазах у всех своих спутников бросил в море. После этого он отплыл назад и, опечаленный потерей, возвратился во дворец.

А спустя пять или шесть дней после этого случилось вот что. Какой-то рыбак поймал большую красивую рыбу и решил, что это достойный подарок Поликрату. Рыбак принес рыбу к воротам дворца и сказал, что желает предстать перед Поликратовы очи. Когда желание рыбака было исполнено, он подал Поликрату рыбу со словами: «Царь! Поймав эту рыбу, я не захотел нести ее на рынок, хотя и живу от трудов рук своих. Я решил, что она достойна тебя и твоего царства. Поэтому я приношу ее тебе в дар». А Поликрат обрадовался таким словам и отвечал: «Ты поступил прекрасно. Я благодарю тебя вдвойне: за речь и за подарок. Приглашаю тебя на обед». Рыбак, польщенный, отправился домой, а слуги выпотрошили рыбу и нашли в ее брюхе тот Поликратов перстень. Увидев перстень, они тотчас же с радостью понесли его Поликрату. Отдавая перстень, слуги рассказали, как он нашелся. А Поликрат понял тогда, что это божественное знамение, и написал послание Амасису обо всем, что он сделал, и что из этого вышло. А написав послание, он велел отправить его в Египет.

Амасис же, прочтя послание Поликрата, убедился, что ни один человек не может уберечь другого от предреченной ему участи и что Поликрат не кончит добром, так как он преуспевает во всем и даже находит то, что сам забросил».

Пророчество Амасиса сбылось. Опасаясь владычества Поликрата на море, персы хитростью выманили Поликрата из Самоса и зверски убили его. Случилось это около 523 г. до н. э., примерно через семь лет после того, как Пифагор, протестуя против жестокостей самого Поликрата, навсегда покинул родной Самос и переселился в Кротон.

Легенда о Поликратовом перстне, в котором нашла отражение вечная тема непостоянства земного счастья, стала популярным литературным сюжетом. Вспомним «Поликратов перстень» Шиллера:

С именем скульптора Феодора связано и другое предание, рассказанное древнегреческим историком Диодором Сицилийским (ок. 90 — 21 до н. э.) в его «Исторической библиотеке».

Скульпторы Феодор и Телекл изваяли для самосцев статую Аполлона Пифийского. При этом они разделили работу пополам: одна половина Аполлона была изготовлена на Самосе, а другая — на побережье, в Эфесе. «Будучи сложенными,— говорит Диодор,— эти части настолько соответствовали одна другой, что казалось, будто, все произведение исполнено одним мастером».

Надо сказать, что такой способ ваяния, который современному читателю напомнит скорее о сегодняшних штамповках, был заимствован древними греками у египтян. Египтяне в изображении человека строго следовали канону (κανων — правило, норма) — системе жестко регламентированных правил. Совершенно ясно, что при таком способе изготовления статуи без математических расчетов (хотя бы и элементарных) обойтись невозможно. Плоды этих расчетов, когда сделанные в разных местах части сливались в единое целое, конечно же, приводили в изумление. Быть может, именно в этот момент, наблюдая за соединением «вычисленного» в разных местах Аполлона, в голове юного Пифагора впервые промелькнула мысль: «Все есть число».

Имя матери Пифагора не сохранилось. Некоторые называли ее Пифаидой, дочерью рода Анкея — основателя Самоса. Другие утверждали, будто бы это сам Мнесарх назвал жену Пифаидой, а сына — Пифагором в честь дельфийской прорицательницы Пифии. Сделал же так Мнесарх после того, как получил от Дельфийского оракула весть о том, что жена подарит ему необыкновенного сына. Развивая эту мысль, один самосский поэт уверял, что истинным отцом Пифагора являлся не Мнесарх, а сам бог Аполлон:

Фебу[18], Зевесову сыну, рожден Пифагор Пифаидой,

Той, что в Самосской земле всех затмевала красой.

Наконец, многие, имея на то все основания, считали, что Пифагор — это не имя, а прозвище. Поскольку мудрый учитель высказывал истину столь же постоянно и авторитетно, как и дельфийская Пифия, он и был прозван Пифагором.

В самом деле, в слове ΠΥΘΑΓΟΡΗΣ можно выделить два корня: ΠΥΘ — указывающий на Πυθία — Пифия и ΑΓΟΡΗΣ — восходящий, видимо, к ’αγορεύω — обращаться с речью, объявлять (однокоренным является и слово ’αγορά — народное собрание, где произносят речи). Таким образом, имя ΠΥΘΑΓΟΡΗΣ можно толковать как «Пифовещатель», т. е. вещающий (прорицающий) от Пифии или как Пифия. Поскольку Бог Аполлон после победы над змеем Пифоном получил прозвище Аполлон Пифий, то «Пифовещатель» превращается в «Аполловещателя» или «Уста Аполлона», как иногда переводят имя Пифагора. Со временем античная традиция развила эту идею и стала называть Пифагора не только «Устами Аполлона», но и сыном лучезарного покровителя искусств Аполлона.

Версия о том, что Пифагор — это не имя собственное, а прозвище, представляется наиболее правдоподобной. Ведь и знаменитый философ Аристокл известен нам не по своему настоящему имени, а по прозвищу, которое он получил за свою мускулатуру гимнаста,— широкий, широкоплечий, по-гречески Платон (ΠΛΑΤΩΝ, πλάτος — ширина).

Интересно, что философское осмысление буквы Υ (греческая ипсилон, латинская игрек (т. е. «и» греческое), старославянская ижица), второй буквы в имени Пифагора, античная традиция приписывает самому великому философу. Поэтому ипсилон называли философской или пифагоровой буквой, а ее правую и левую ветви — самосскими ветвями. Считалось, что буква Υ, называемая также виловатым крестом, являет собой графическое изображение выбора двух дорог: пути добродетели и пути порока. В каноническом начертании правая ветвь ипсилона изображалась прямой, идущей вверх, и символизировала добродетель, а левая — кривой, загибающейся книзу, и означала порок. Вплоть до средних веков было распространено выражение: «По пифагоровой букве выбирать дорогу», т. е. выбирать достойный путь на пересечении жизненных стезей.

Пифагорова буква Υ в чистом виде нашла отражение в гербе старинного русского города Саратова (рис. 11). Три серебряного цвета стерляди, символизировавшие богатство волжского края рыбой, образуют пифагорову букву. Полагают, что число геральдических рыб на гербе Саратова (рыба издавна является христианским символом) равнялось числу монастырей в городе, которые по праву считались форпостами обороны, культуры и духовного богатства города. Расположение рыб в форме философской буквы должно было напоминать горожанам о выборе достойного, правого пути на ежедневных жизненных перепутьях. Увы, сегодня в нашей памяти стерты не только осетровые породы рыб и старинные гербы городов, но и извечное напоминание о выборе праведного пути, заложенное в пифагоровой букве.

Но вернемся к самому Пифагору, сыну счастливой Пифаиды. По многим античным свидетельствам, родившийся мальчик был сказочно красив, а вскоре проявил и свои незаурядные способности. Среди учителей юного Пифагора традиция называет имена старца Гермодаманта и Ферекида Сиросского.

Гермодамант был потомком Креофилидов — рода эпических певцов на Самосе. Подобно роду Гомеридов с соседнего острова Хиоса Креофилиды странствовали по всей Элладе и под аккомпанемент кифары исполняли народные предания и поэмы Гомера. Эпические певцы — аэды и рапсоды — рассказывали о «деяниях мужей и богов», о силе и благородстве героев, о красоте, радости и любви. Но, чаруя слушателей прекрасными мелодиями, аэды были и воспитателями: их исполнения понимались как знания, полученные певцом от музы эпической поэзии Калиопы.

Целые дни проводил юный Пифагор у ног старца Гермодаманта, внимая мелодии кифары и гекзаметрам Гомера. Страсть к музыке и поэзии великого Гомера Пифагор сохранил на всю жизнь. И, будучи признанным мудрецом, окруженным толпой учеников, Пифагор начинал день с пения одной из песен Гомера:

Страшную брань меж троян и ахеян оставили боги;

Но свирепствовал бой, или здесь, или там по долине,

Воинств, один на других устремляющих медные копья,

Между брегов Симоиса и пышноструистого Ксанфа.

Но музыка стала для Пифагора не только видом отдохновения и даже не средством вдохновения. Музыка стала и предметом научных изысканий, и именно в музыке Пифагор нашел прямое доказательство своему знаменитому тезису: «Все есть число».

Ферекида Сиросского, ученика мудреца Питтака, самого часто причисляли к семерке мудрецов. И как о всяком мудреце о нем рассказывали много удивительного. Будто однажды, прогуливаясь по Самосу, Ферекид увидел корабль под парусом и сказал, что он сейчас потонет,— и он потонул на глазах. Будто, отведав воды из колодца, он сказал, что на третий день случится землетрясение,— и оно случилось. Ну, и так далее.

Но если отбросить легенды, то Ферекид был философом и вслед за Питтаком считался основателем италийской школы философии. Третьим в цепи италийских философов стал Пифагор. Таким образом, если Гермодамант ввел юного Пифагора в круг муз, то Ферекид обратил его ум к логосу. Ферекид направил взор Пифагора к природе и в ней одной советовал видеть своего первого и главного учителя.

Рис. 12. Вид на священную гору Микале (Малая Азия) с мыса Трогилия на о. Самос. Современное фото.

У нас нет твердой уверенности в том, что именно Гермодамант и Ферекид были первыми учителями Пифагора. Но как бы то ни было, неугомонному воображению Пифагора очень скоро стало тесно на маленьком Самосе (рис. 12). Бродя по острову, юноша невольно выходил на скалистые оконечности мыса Трогилия, отстоящего в 40 стадиях от города Самоса, и сквозь теплую дымку жадно вглядывался в синеву манящих очертаний. Только 7 стадий Самосского пролива отделяли остров от берегов Малой Азии.

Часами просиживал юный Пифагор на теплых скалах мыса. К полудню этезии[19] достигали своей наибольшей силы. Лазурь моря наливалась чернотой и вздыбливалась крутыми волнами. Ветер срывал с их вершин серебряную пыль и бросал в лицо освежающие пригоршни. Волны неистово бросались на скалы и отступали, превратившись в шипящую, как молодое вино, пену. В эти минуты Пифагору казалось, что со священной горы Микале, вздымавшейся на том берегу, до него долетают праздничные песнопения в честь бога Посейдона, что он чувствует запах жертвенных костров, зажженных на том берегу, что он видит скачущие колесницы, в клубах пыли уносящие счастливых седоков в огромный неведомый мир.

Мудрый Ферекид понимал все без слов. «Ты вырос из Самоса, — сказал он Пифагору однажды. — Отправляйся путешествовать — только так утолишь ты жажду познания. Помни: путешествия и память суть два средства, возвышающие человека и открывающие ему врата мудрости».

Между тем покровитель путников бог Гермес уже увлекал Пифагора в свои объятия. Шел 550 год до н. э.

Для жителя Самоса все дороги вели в Милет — ионийскую метрополию. Его корабль проплывал мимо двух громадных мраморных львов, охранявших узкий вход в главную гавань Милета — Львиную, и швартовался у набережной. Пестрая толпа носильщиков, торговцев, менял набрасывалась на чужестранца. Разноликий водоворот, втянувший в себя жителей трех континентов — Европы, Азии и Африки, кружился по милетской агоре. Были здесь и надменные, изнеженные египтяне, и доверчивые, иссиня-черные эфиопы с блестящей лакированной кожей и лучисто-белыми зубами, и жужжащие, прилипчивые как мухи финикиняне, и желтоликие с извечной печалью в черных глазах иудеи, и стройные красавцы персы с женской сладостью в мужских лицах.

Поток толпы выносил приезжего к шестнадцати колоннам ворот порта, откуда в город шла широкая главная улица. Но для Пифагора все улицы Милета вели к Фалесу.

Разыскать Фалеса в Милете было столь же просто, как найти храм Геры на Самосе. За первой встречей Пифагора с Фалесом и его учеником Анаксимандром последовали долгие, оживленные беседы. Так свидетельствует Ямвлих, и, пожалуй, из всех приключений Пифагора, описанных Ямвлихом, эта встреча является наиболее правдоподобной. В самом деле, во-первых, Пифагору трудно было миновать Милет. Во-вторых, оказавшись в Мителе, Пифагор не мог не искать встречи с мудрецом, слава о котором гремела по всей Элладе. И в-третьих, трудно представить, чтобы Фалес отказал в этой встрече: в отличие от тиранов мудрецы не боятся юных умов, а видят в них продолжение жизни своих знаний.

В то время Фалесу шел восьмой десяток, да и Анаксимандр был не намного моложе учителя. Конечно же, общение юноши с двумя прославленными седобородыми мудрецами озарило всю его дальнейшую творческую биографию. Но талант ученика проявляется в том, что он не копирует учителя, а идет дальше. Не воду, как Фалес, и не мифический апейрон — некую бескачественную материю, как Анаксимандр, увидел Пифагор в основе мироздания. Сущность вещей и явлений Пифагор разглядел в числе, в числовых отношениях. Пифагор первым поверил в рациональное устройство мироздания и возможность описания этого устройства с помощью числа. Таким образом, в важнейшем философском вопросе — вопросе о природе первоначал — Пифагор не пошел ни путем Фалеса, ни путем Анаксимандра, а избрал путь, который из античности вел прямо в современность.

Но это произошло потом. А пока, видя проницательным оком внутреннюю неудовлетворенность своего юного собеседника, Фалес советует ему отправиться в Египет, к жрецам Мемфиса и Диосполя, у которых и сам он некогда учился мудрости. По тем временам этот совет был совершенно естественным. Из «Исторической библиотеки» Диодора, который в свою очередь ссылается на записи в священных египетских книгах, мы видим, что и до Пифагора древнейшие поэты и законодатели — Орфей, Мусей, Гомер, Ликург, Солон, Фалес и после Пифагора — ученые Платон, Евдокс, Демокрит отправлялись за знаниями в Египет. Греки боготворили египетскую культуру, они считали себя детьми по сравнению с древностью египетской цивилизации, хотя в сравнении с тем, что греки дали для мировой культуры, египтяне выглядят просто младенцами. Возможно, чудеса египетской архитектуры, и прежде всего подавляющее величие и древность египетских пирамид, внушали грекам этот благоговейный трепет. В самом деле, пирамиды для греков были столь же древними, как и развалины акрополя для нас, и мудрые греки подчас простодушно отождествляли древность с мудростью.

Итак, возраст эфеба[20] — двадцатилетнего юноши — для Пифагора заканчивался. Следовало выбирать свою дорогу и в жизни, и в науках. Пифагор принимает решение и отправляется в Египет.

В то время путь из Милета в Египет был неблизким. Плыли вдоль берегов, от порта к порту, от острова к острову. Всюду останавливались, запасались пресной водой, провиантом и просто общались.

Проплыли овеянный легендами остров Крит, где в глубокой пещере родился отец и повелитель богов всемогущий Зевс. Предание говорит, что Пифагор, одетый в черную шкуру, спустился в эту пещеру, пробыл там положенные трижды девять дней, совершил всесожжение Зевсу, а на гробнице громовержца высек эпитафию. Проплыли увитый виноградниками солнечный остров Кипр, на берега которого вышла из пены морских волн богиня любви Афродита.

Последними перед Египтом были финикийские города Библ, Сидон, Тир. Рассказы финикинянина Фалеса пробудили у Пифагора уважение и интерес к этому мужественному народу. Его энергией на узкой полоске земли длиной в 300 и шириной в 30 километров родилась могучая морская держава, имевшая колонии по всему Средиземноморью. Пшеница и свинец с берегов Черного моря, медь и кипарис с Кипра, слоновая кость из Африки, янтарь с Балтики, местный пурпур — богатства всей Ойкумены[21] стекались на финикийские рынки. Но самым громким подвигом финикинян было недавнее плавание вокруг Африки. Выйдя из Красного моря по повелению египетского фараона Нехо II, финикийцы за три года обогнули всю Африку и благополучно возвратились к берегам Нила. (Напомним, что произошло это за 2000 лет до Васко да Гама!)

С равным усердием постигал Пифагор и секреты морского искусства финикийцев, и таинства религиозных церемониалов жрецов Библа и Тира, и знаки гениально простого финикийского алфавита — бесценного дара финикинян человечеству. Но настал час, и корабль отплыл в последний переход к берегам Египта.

Три дня и две ночи, которые заняло плавание от Тира до Египта, Пифагор молча просидел на корабельной скамье. Он не менял позы, не принимал ни воды, ни пищи и не заснул ни на мгновение. Нетерпение и ожидание сковали его. Он не проронил ни слова и только напряженно вглядывался в синюю дымку горизонта.

На исходе третьего дня вдали стал угадываться низкий болотистый берег. То была дельта Нила, который разливается здесь на сотни протоков. Требовалось незаурядное искусство, чтобы по едва уловимым признакам найти единственно нужное Канобское устье Нила, ведущее к Навкратису. Навкратис был греческой колонией в Египте и единственным торговым портом, открытым для чужестранцев. Если иноземный корабль заходил в другое устье Нила, то с команды брали клятву, что это случилось неумышленно, после чего даже при неблагоприятном ветре заставляли плыть обратно в Канобское устье.

Традиция утверждает, что Пифагор имел рекомендательные письма от тирана Поликрата к египетскому фараону Амасису, который был другом и гостеприимцем Поликрата. Последнее верно, но к 548 г. до н. э., когда, по нашей версии, Пифагор прибыл в Египет, Поликрат еще не был тираном Самоса. Вряд ли простой смертный мог позволить себе обращаться с письмом к фараону. Но ясно, что Пифагор приехал не на пустое место: Навкратис был самосской колонией и там, конечно же, было у кого найти и кров, и помощь в изучении чужого языка.

Итак, цель была достигнута. Перед Пифагором открывалась неизвестная страна и неведомая культура. Оставалось только раствориться в ее просторах и окунуться в кладезь ее мудрости.

Что такое Египет? Это Пустыня и это Нил. Нил — это жизнь, Пустыня — это смерть. В узкой полоске нильской долины, между жизнью и смертью, родилась великая цивилизация. Древний египтянин боялся сделать и двух шагов в сторону пустыни, ибо он с молоком матери впитал ее смертельное дыхание. Сам воздух, застывший между Ливийскими и Аравийскими горами, казался пропитанным смертельной тоской. Здесь нет даже желтых песков, радующих глаз,— здесь серая пыль, подобная праху тысячелетий. Лишь миражи ткут здесь свои причудливые узоры: два красных солнца глядят друг на друга, горбатые верблюды бродят по небу и пьют из зеркальной глади воздушных озер, из которых никогда нельзя напиться. Здесь нет воды и нет жизни.

Но вот эту мертвую равнину рассекает мутный поток Нила. В «ночь капли», когда с неостывшего неба падает первая капля — слеза Исиды, оплакивающей растерзанного Осириса, Нил пробуждается. Ко дню летнего солнцестояния он выходит из берегов и на мертвый песок выносит животворящий ил. Проснувшиеся воды Нила заливают плоскую долину, и лишь города, построенные на возвышении, сказочными островами плывут над водой. Никто не знал, отчего происходят разливы Нила, как никто не знал, откуда он течет. Пытливые греки, начиная с самого Фалеса, пробовали разгадать эту загадку великого Нила, но долго еще она оставалась нерешенной, как не поддавалась разрешению и другая вечная проблема античности — проблема квадратуры круга.

Но так было каждый год, так было тысячелетия, и тысячелетия в разливы Нила воскресший Осирис целовался с Исидой, а человек устремлялся на поля, увлажненные животворящим поцелуем Нила.

«Привет, о Нил, привет тебе, что явился на этой земле, тебе, что приходишь дать жизнь Египту. Бог сокровенный, исходящий из мрака, орошатель лугов, созданных Солнцем, чтобы дать жизнь стадам. Ты напояешь землю. Дорога небесная, ты нисходишь, друг хлебов, взрощатель зерен, Бог открыватель, озаряющий все дома». Этими словами начинался древний «Гимн Нилу».

«Подобно тому, как небо в Египте иное, чем где-либо в другом месте, и как река у них отличается иными природными свойствами, чем остальные реки, так и нравы и обычаи египтян почти во всех отношениях противоположны нравам и обычаям остальных народов». Так в V в. до н. э. писал о Египте Геродот. Так было и в VI в. до н. э. при Пифагоре.

Рис. 13. Исида ведет царицу Нефертари. Роспись в гробнице Нефертари в Фивах. XIII в. до н. э.

Часами бродил Пифагор по улицам Навкратиса, прислушиваясь к непонятной речи, приглядываясь к чужой жизни. Многое в этой жизни поражало грека своим контрастом с Элладой: египетские женщины, торгующие на рынке, и египетские мужчины, сидящие дома за ткацкими станками; бритые головы египетских жрецов; животные, живущие с людьми под одной крышей; таинственные узоры египетских иероглифов, читаемых справа налево. Поражала сладкая нильская вода, которая неделями стояла в домах и никогда не портилась. Изумляли необычайная чистоплотность египтян, мывшихся четыре раза в сутки, их свежепостиранные, ослепительно белые одежды из льна.

Шло время, и на смену уличным впечатлениям пришел интерес к внутренней жизни египтян, их религии, преданиям, обрядам. Здесь поводов для удивления было еще больше. Если греческие боги были воплощением самих людей, которыми они повелевали, с людскими заботами, радостями, страстями и страстишками, то боги Египта носили облик зверей или причудливо сочетали человеческие и животные черты. Для грека, почитавшего красавицу Афродиту или атлета Зевса, было странным, а порой и страшным видеть, как египтяне преклоняются перед уродливыми полулюдьми-полузверьми: перед богиней Исидой — женщиной с рогами коровы или перед богом Гором — мужчиной с головой сокола (рис. 13).

Тем более странным было видеть обычных животных, считавшихся египтянами воплощением этих звероподобных божеств. Черный бык с белыми отметинами был «земным представителем» бога плодородия Аписа, обычная корова почиталась как богиня Исида, крокодил представлял бога воды Себека, кошка — богиню радости и веселья Бает, сокол — сына Исиды Гора, ибис — бога мудрости, счета и письма Тота (рис. 14).

Рис. 14. Тот — бог мудрости, счета и письма. Рельеф в храме Рамсеса II в Фивах. XIII в. до н. э.

Священным животным оказывали необычайные почести. Трупы кошек отвозили в город Бубастис, где их бальзамировали и погребали в священных покоях. Соколов хоронили в городе Буто, а ибисов — в Гермополе. Жители Фив содержали по одному ручному крокодилу. В уши ему продевали серьги из золота и стекла, на передние лапы надевали кольца, кормили священной пищей, ухаживали, а после смерти бальзамировали и погребали в священных покоях.

Мумии священных быков погребали в огромном храме — Серапейоне, охраняемом сотнями каменных сфинксов. Тысячи имен богов-быков были начертаны на стенах погребальных камер этого гигантского, вытянутого в одну линию пантеона. Серапейон был настолько древним, что с одного конца его уже наполовину засыпал песок, тогда как с другого захоронения все продолжались (рис. 15).

Рис. 15. Храм Амона в Карнаке. Колоннада. XVI — XII вв. до н.э.

Все эти религиозные обряды и ритуалы представляли собой целую науку. Так, священный бык Апис выбирался советом жрецов из тысяч мирно пасшихся животных по 29 признакам: он должен был быть черным, иметь на лбу белый четырехугольник, на спине — изображение орла, на хвосте — двойные волосы, под языком — изображение жука и т. д. Чужестранцу разобраться во всей этой премудрости, создаваемой на протяжении тысячелетий, было совершенно невозможно. Но Пифагор понимал, что путь к знаниям, охраняемым кастой жрецов, лежит через религию. Только изучив в совершенстве сложную иерархию египетских богов, мифов, обрядов и таинств, можно было надеяться проникнуть в плотный круг египетского жречества, а значит, и получить доступ к научному знанию. Другого пути не было, и даже Пифагору на это потребовались годы.

Всякое образование начинается с обучения чтению и письму. Древний Египет был страной высокой грамотности. Необозримое количество текстов в погребальных камерах пирамид и гробниц — древние «Тексты пирамид», рельефов на стенах и колоннах дворцов и храмов, записей на хрупких листах папируса сохранилось до наших дней. Чтобы написать все это, в Древнем Египте существовала целая армия писцов, прекрасно организованная и великолепно обученная (рис. 16).

Рис. 16. Писцы. Рельеф. Конец XV в. до н. э. Археологический музей. Флоренция.

Писцов готовили с детства в специальных школах. Папирус был слишком дорог, и поначалу ученики писали на пластинках известняка, разграфленных в линейку или клетку. Это были «тетради» для упражнений, на которых учились выводить иероглифы или скорописные знаки, а затем и целые тексты — классические и священные, такие, как «Гимн Нилу» или «Поучение Аменемхата». Наконец, перед тем как выйти на самостоятельную дорогу, выпускник получал драгоценный папирус. Он садился на корточки, разворачивал свиток, выбирал нужные кисточки, готовил чернила: красные — для заголовков и начальных строк и черные — для остального текста, и начиналось священнодействие письма. Каждый писец был не просто чертежником иероглифов — он был художником. Он расцвечивал свой текст различными красками, он украшал его миниатюрами, он выделял главные места. Он священнодействовал.

За всем этим действом следил цепкий взор учителя. «Счастлив писец искусный в деле своем. Будь настойчив в работе ежедневно, и ты овладеешь своим делом. Не проводи ни одного дня в безделье, иначе будут бить тебя. Уши юноши на спине его, и он внемлет, когда бьют его. Пусть внемлет сердце твое тому, что я сказал, — будет это полезно тебе. Обучают обезьян танцам, объезжают лошадей. Будь настойчив в получении советов! Не ленись! Пиши!» Этой записи на папирусе более 3000 лет. Но ее смело может взять как девиз любой сегодняшний школьник.

Вместе с египетскими мальчишками сел за известняковые пластинки и возмужалый эллин с черной курчавой бородой. Но в отличие от своих меньших сотоварищей уши бородатого эллина не были на спине, да и голова его стояла на месте. Очень скоро ученик писцов Пифагор далеко обогнал своих однокашников и мог по памяти записать и продекламировать полюбившийся ему стих «Прославление писцов»:

Но школа писцов была лишь первой ступенью на пути к тайному знанию. Далее нужно было войти в жреческий храм, который был государством в государстве, в особую храмовую школу и досконально изучить египетскую мифологию, образы пантеона Богов, их эпитеты и атрибуты, их разветвленную родословную; нужно было пройти через обряды и мистерии, выдержать испытания духа и проверку знаний. Только тогда открывалась дорога в высший храмовый институт — «дом жизни». I

«Дом жизни» был собранием ученых, жрецов и мудрецов. Здесь хранились религиозные традиции; здесь велись, записывались и обобщались астрономические наблюдения; здесь на протяжении столетий следили за разливами Нила и, основываясь на аналогиях, делали предсказания; здесь хранились тайны криптографии — особого шифрованного письма, изобретенного жрецами; здесь совершались научные открытия и технические изобретения; здесь рождались магические свитки, где, скрытая тонкой системой криптографических знаков, безмолвно праздновала тысячелетия египетская мудрость.

«Дом жизни» — это мозг интеллектуальной жизни Древнего Египта, ее память, разум и действие. В библиотеке «дома жизни» хранилась тысячелетняя история Древнего Египта, скрупулезно, год за годом, век за веком, тысячелетие за тысячелетием составленные «Анналы фараонов» и «Анналы Тота» — Бога мудрости и хранителя знаний.

«Приди ко мне, Тот, священный ибис, Бог любящий Шмун, главный писец Эннеады Богов. Приди ко мне, направь меня, сделай меня умелым в твоем искусстве, ибо твое искусство — самое прекрасное». Так гласит древнеегипетский папирус. Чьей рукой написан он? Сколько ладоней разглаживало его, сколько глаз читало его? Скольких людей своим взволнованным призывом направил он к истине? Не было ль среди них эллинского мудреца Пифагора?

Наконец, Пифагор почувствовал себя готовым к осуществлению главной цели своего путешествия — поездке в святая святых жреческой мудрости город Мемфис. В путь двинулись во время разлива Нила, когда весь Египет покрывала вода и лишь города возвышались над ней, будто острова в Эгейском море. Плы

ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: