Глава 8. Проявляется Змей, а после

Следующая картинка из Надиного детства — почему-то сразу через полгода-год после этого отцовского сказа, который дети всё же расценили как небывальщину.

Воронов. Пышные особняки, кое-где не уступающие московским дворянским гнездам, даже несколько дворцов, принадлежащих губернатору и высшей знати, у которой в губернии имелись поместья. Конечно, даже центральная Большая Дворянская улица была вымощена так, что на каждые два оборота колеса приходилась одна встряска и «ойканье» седока, а «благородный» центр обступали трущобы и лачуги, и даже камышовые хижины, почти как те тростниковые, о которых говорил батюшка в рассказах о жарких странах. Но это были, право, мелочи в глазах благородных обладателей основных поместий губернии.

И вот посреди одной из площадей в губернском городе, которую по контуру обступили казенные строения и пара доходных домов, на которой разбросались лотки и прилавки полуразрешенного рынка, — надрывающимся и дрожащим, но всё же сильным голосом, звучит песня:

Не верили люди
Истинному Богу,
А верили люди
Поганому Цмоку!

Мужик с длинными седыми волосами, в пыльной и латаной-перелатаной серой свитке, с какой-то странной массивной штукой (уже потом кто-то из слуг объяснил детям, что это есть «колёсная лира»), вертит у этой штуки рукоятку и, под тягучий, немного скрипучий голос инструмента, так же монотонно, но почему-то задушевно, тянет:

А давали на день
Всё по человеку.
Так дошло ся дело
До самого кроля!
А веди ж ты, кроля,
Да старшую дочку…

Батюшка держит руки у них на плечах и шепотом поясняет:

— Это певец со Смоленщины. Есть такая губерния на северо-запад от нас, на границе с землями, где говорят на похожем, а всё-таки каком-то другом языке, с Белоруссией. Вот и у него язык хоть и понятный, а уже не слишком.

— А кто такой Цмок? — спрашивает Юрка. Мишка сразу поясняет ему:

— Это по-польски и, видать, по этому, белоруссийскому языку, змей. В общем, поклонялись поганому змею, и жертвы ему приносили человеческие.

А певец, как будто нахлестнул свою лиру, так, что она сменила звучание и заиграла, как река при начинающемся ветре, и гневно прикрикнул:

А тут едет-едет
Беленький молодчик.
Королевна видит,
Королевна плачет:
«Меня не зратуешь,
Сам же ты погибнешь».

Михайло и Юрка сжали кулаки — ну, что будет дальше, неужели Змей сожрет этого витязя, а королевной только закусит? Надя закусила губу, чтобы не заплакать, если королевну съедят.

А он вынул-вынул
Да всё острый меч,
А тут снял он Цмоку
Все головы с плеч!

Надя, правда, была недовольна, поскольку, ожидала, что в финале истории витязь и королевна поженятся и будут любить друг друга, а певец ничего об этом не спел, только еще покрутил лиру, закончил и поклонился. Но Михайло и Юрка изо всех сил хлопали, как в театре.

Илья почтительно поклонился певцу и положил в его колпак, лежавший у ног, несколько золотых.

— Благодарствую, пан добрый, — глухо, как будто из-за стенки, проговорил певец и слегка поклонился. — Вот починю лиру, да справлю себе новые опанки, чтоб идти дальше.

— А что не сидится? — не хотел Илья спрашивать, а всё-таки спросил. — Нужда гонит? Иди ко мне в поместье, не спрошу паспорта, поселю и землю дам, и в ревизские списки не впишу…

— И нужда, и от пана нет житья, — согласился певец. —Но к тебе, милостивец не пойду. — Илья нахмурился, и певец пояснил. — Я, милостивец, взыскую…

Илья покачал головой и не стал спрашивать, подождал, пока певец сам скажет.

— Взыскую, — наконец, проговорил тот, — того, кто нынешнему Цмоку головы снимет.

Проговорил тихо, потому что рядом уже крутился городовой, но и Илья, и дети — услышали.

— Помогай тебе Бог, — развел Илья руками и опустил в колпак еще пару золотых. — Поиск, мнится мне, будет длинным — деньги пригодятся.

— Батюшка, а вот что он говорил про Змея? — спросил уже дома Юрка. — Неужели такие змеи, как Змей Горыныч, остались еще на земле?

— Таких я не знаю, — покачал головой отец. — Я сначала слышал, а потом даже читал, что раньше, до зверей, птиц и людей, только такие твари и обитали. И до сих пор их кости находят в земле. Но то было очень, очень давно, и они Божьей волей истребились, и до людей не дожили. Есть в джунглях огромные змеи — питоны, а в ещё испанские моряки, кто ходил до Филиппин, рассказывали, что на каком-то маленьком острове в Индийском океане водятся гигантские ящерицы, к тому же с третьим глазом на затылке, вот ведь страсть какая. Но то далеко.

— А что же этот дедушка ищет того, кто какому-то нынешнему Змею снимет головы, как в песне?

Илья помолчал, как всегда, когда думал, как сложную вещь пересказать детям просто:

— Есть, дети, змеи как змеи, с чешуей, — наконец ответил он. — А есть те, которые на вид вроде бы — люди как люди, а если присмотреться — со змеиными душами. Которые ближнего угнетают, оставляют бедняка без куска хлеба, страждущего от себя гонят прочь, клевещут на соперников, предают друзей и братьев, ради славы и золота готовы на любую низость и подлость. А когда этих людей собирается сразу много — ну, вот хотя бы в присутственных местах, во всяких канцеляриях и, прости Господи, в консисториях, тут-то они и складываются в одного огромного Змея, который, как тот, из песни, начинает себе каждый день по человеку в жертву требовать. Слыхал я от Алексея Леонтьевича про английскую книжку «Левиафан», где государство таким змеем описано, да всё недосуг прочитать было, может быть, вы прочитаете. А в жизни и по два, и по три, и по десять человек этот Змей угрызает. Против него дедушка и ищет управы. Да только…

Илья посмотрел на детей и решил, что они ничего не поняли. Смутился и махнул рукой. Но по напряженному и сосредоточенному лицу старшего сына, было видно, что он если и не понял, то начал понимать. Но с ним можно уже потолковать и без таких сложных аллегорий. А младшие — не поняли, и ладно, и дай им Бог это дольше не понимать.

А что Илья не договорил — понятно. Если этот Змей и есть, по сути, власть в государстве, то коли его убьёшь — еще хуже будет. Порядка не станет, каждый сильный будет хотеть на этом руки нагреть, и вместо одного Змея десятки явятся. Так что пусть уж лучше смоленский певец подольше не найдёт нового змееборца…

Как Илья и думал, Юрка и Надя ничего особенно из слов отца не поняли, и всё-таки решили поискать следов настоящего, зубастого и чешуйчатого Змея хотя бы по окрестностям Несиделовки.

Тут уже Юрка был командиром, которого сестрица беспрекословно слушалась. Тем более, что Миша, становясь старше, как-то отдалялся от младших брата и сестры, хотя по-прежнему был к ним нежен, помогал, дарил самые желанные подарки из тех, которые мальчишка может сделать своим «младшим». Но он как-то совсем много читал, в том числе, брал в батюшкиной библиотеке толстые тома в суровых кожаных переплётах, уж точно не «детские» — и было видно, что уже трудно ему с ними общаться: он про многое хочет поговорить, но понимает, что они еще не поймут, да им и не интересно.

Так что, Юрка и Надя теперь, когда ему было семь, а ей шесть, совсем сблизились, и целые дни бегали по окрестностям деревни, отыскивая Змея. И эти поиски протянулись года на полтора, с затуханием на зиму и с небывало азартным возобновлением весной.

Но Змей не находился. В деревне родители дружков и подружек, и даже дедки и бабки, разводя руками, говорили, что и простые-то гадюки, слава Богу, давно из окрестностей куда-то делись, а уж о сказочных змеях и деды их дедов не говорили. В оврагах, где, казалось бы, только и прятаться такой гадине, журчали ручейки, лежали мокрые камни, иногда очень красивые, порскали такие же красивые зеленые ящерки, находились птичьи гнезда с яйцами, непохожими на привычные куриные и индюшачьи. Несколько раз в овраге они спугнули зайцев, один раз — лисицу.Как-то чуть не нарвались на семейство диких кабанов, и только какое-то особое чутье Юрки до зверят позволило ему сначала грубо оттолкнуть сестру, когда та хотела взять на ручки смешного полосатого поросенка, а потом скомандовать ей лезть на ближайшую же осину, и самому лезть следом. Но самый страшный вепрь со Змеем, конечно же, не мог и равняться.

И всё же Змея не было. Возможно, он и не залетал за всю свою разбойничью жизнь в Вороновскую губернию.

Змея не было, но была природа, было кипение жизни, была красота этой жизни, и эти детские поиски и впечатления, столкновения с причудами и законами мироздания, как-то вытесняли из памяти грустную песню и мрачного певца.

Уже потом, по прошествии десяти с лишним лет, Юрия именно этот период, как он сам утверждал, побудил искать по всему свету редких и странных животных, а воспоминание о змее превратилось в желание спасти королевну от какой-нибудь реальной, не сказочной опасности. А Надеждувся эта беготня по лесам и наблюдения навсегда наполнили благоговением перед великими творческими силами природы.

…Мы упомянули дружков Юрки и Нади в деревне.Все ещё по привычке говорили о Несиделовке «деревня», хотя, силами Ильи Ивановича, это уже давно было село, и крупное, со своей церковью, да не об одной, а о трех главах. Были торг в каждое второе воскресенье, и постоянная бакалейная лавчонка, которую сам Илья и завел, но передал одному из тех многочисленных людей, которые сначала просили у него помощи, а потом прикипали и прирастали к своему благодетелю навсегда.

Это были, как говорится, друзья на всю жизнь. И им, и «барчатам» было наплевать, что они из разных сословий, и что отец одних — формальный владелец и собственник отцов и матерей других. Они чувствовали, что вместе им весело, задорно, ловко.Вместе они чувствуют себя такими какими-то героями, которым нипочем и в ночное в незнакомый участок степи поехать, и податься ловить раков к совсем гиблой старице на Ордани, и поменять куриные яйца на вороньи на любом птичнике, хоть барском, хоть крестьянском, и поглядеть, что из этого выйдет. Вместе они чувствовали себя более взрослыми, чем были — а может быть, более людьми?

Для мальчиков из господских семей тогда это было в порядке вещей (это лет с семи дитятко изымалось из деревни, к нему приставлялся гувернер с учебником и розгой, и начиналась выделка из мальчика будущего барина) — но вот точно не для девочек. Им-то с самого рождения строились «башни из слоновой кости», в виде кукольных комнат, постоянного окружения мамок и нянек, постоянных забав, лакомств, удовлетворения всех капризов. Образ женщины, которая считает, что ей все что-то должны — не из того ли он воспитания? Илья это как-то чуял, а может, просто считал, что воспитывать детей нужно вольно и одновременно в заботах и труде, посильных им в тот или иной год жизни — как и его воспитывали в детские годы в деревне под Архангельском.

Татьяна Сергеевна тоже чувствовала что-то подобное, и потому не только охотно разрешала детям бегать в деревню и осваивать здешние лесные и степные места, но и привечала деревенских ребятишек в имении. Для них, например, всегда на кухне были припасены овощи, готова каша.Не изысканные, конечно, яства, но и сами Несиделовы, по привычке Ильи Ивановича сперва к поморской, а потом к флотской пище, да по убеждению его супруги, что плоды земли не терпят над собой особых поварских изысков, не гурманствовали, как многие соседские баре, выписывавшие поваров якобы из самого Парижа.

Надю воспитывали совсем не барышней, у неё были и «женские» обязанности в помощь Марфе, теперь уже ставшей ключницей, и свои маленькие заботы по домашнему хозяйству — и всемерно поощряемое родителями общение с деревенскими девочками. Хороводы, походы по грибы и ягоду, трепание льна вместе со взрослыми девками, игры в жмурки и прятки, детские, в подражание тем же взрослым девкам, гадания на венки, плывущие по реке — да мало ли!

Так что — вернемся! — сколько у Юрки (а до него — у Мишки) в селе было дружков, столько у Нади — подружек. И все они, в то время, что были свободны от домашних забот, ретиво помогали своим друзьям из барского дома, которых приняли за старших за их веселость и изобретательность на затеи, а не за господское происхождение, искать окаянное Змеище. С тем же, правда, нулевым успехом — но и с теми же радостями от природы, маленькими открытиями, маленькими погонями, поисками, неудачами, и победами. А Юрка еще и объяснял, для чего, например, жук-навозник катает свой шарик, почему одна птица вьёт гнездо в траве, а другая на дереве. И из маленького дробовика давал пострелять (хотя сам и не любил такую охоту, больше старался ловить силками).

В этой их компании, в которой собиралось обычно человек двенадцать-пятнадцать, и родилась однажды мысль отправиться на поиски Змея в Петровский лес, а в нём — в Булавинский овраг. О них мы упоминали, когда описывали знакомство Ильи Ивановича с губернией, но не лишне будет рассказать кое-какие подробности.

Петровским лесом звался огромный лиственный массив, начинавшийся за тем холмом, у подножия которого, была усадьба Несиделовых. А тянулся он дальше на север не меньше, чем на пятьдесят вёрст, выходя к северной границе губернии. Лес был в основном казенным, хотя по его краям были делянки, принадлежавшие помещикам, в частности, и Несиделовым тоже. Казенная часть леса была объявлена заповедной — как говорили, еще со времен государя Петра Великого, когда в Вороновской губернии, перед Азовскими походами, строил флот против турок. После Петра флот в губернии не строили, а заповедание с леса не сняли, и потому он разросся, загустел, стал прибежищем самого разного зверья, в том числе, хищного. Точно там жило несколько медведей, которые иногда забирались к мужикам в овсы, жило и несколько волчьих стай, летом откровенно разбойничавших в стадах, а зимами воровавших собак даже из деревенских подворотен. Встречали там, вроде бы, и дикого лесного кота.

Туда и мужики-то ходили не в одного, а уж детям запрещали бегать строго-настрого. Однако, все окрестности Несиделовки были уже обшарены, змей не проявился, так что, искать его оставалось лишь в Петровском лесу…

О Булавинском же овраге шла отдельная слава. Как раз во времена царя Петра, но уже в целом после активного строительства Вороновского флота, на Нижнем, Вольном Дону поднял восстание против царя смелый и гордый атаман Кондратий Булавин. То ли у него болело сердце за беглую голытьбу, которую по приказу Петра возвращали с Вольного Дона и гнали на строительство судов, заводов, Петербурга. То ли просто было обидно за старые донские вольности, за старое правило «С Дона выдачи нет», которому не прекословили прежние московские цари…. Одним словом, Булавин вырезал карательный отряд князя Долгорукого, который пришел ловить беглых людей, потом, будучи разбит следующим отрядом, отступил в Запорожскую Сечь и вернулся на другое лето с подкреплением из запорожцев. И уж тут дело пошло, потому что, вслед за Войском Донским поднялись и крепостные мужики выше по Дону, и на Нижней Волге, и на севере, в опасной близости от Москвы.

И вот, чтобы поднять против господ и царских воевод крепостных, а также — работных людей на царских верфях, Кондратий Булавин, по легенде, приезжал сюда, в Вороновскую землю. И прятался как раз в заповедном лесу, в овраге. Там он себе отрыл землянку и писал охальные подметные листы, в которых призывал государя не слушать, податей не платить, ни господскую, ни царскую работу не исполнять, а подниматься, побивать господ и чиновников и заводить у себя казацкое управление — «круг». Это он делал днём, а ночью — ездил по деревням на тайные сходки, а еще чаще — летал на ковре-самолете, на котором он сюда и приносился с южного-то Дона.

Болтовня, конечно, потому что, натурально, не было у атамана Всевеликого Войска Донского, поднявшего дерзновенную руку на самого Великого Петра, других забот, кроме как лично мутить мужиков в каком-то Вороновском, на то время, уезде Азовской губернии. Про ковер-самолет и говорить нечего. Скорее всего, в овраге том прятался какой-то булавинский сподвижник со своими людьми, а то и сами взбунтовавшиеся крестьяне, порешившие своего боярина и побившие карательный отряд. Но уж как народ скажет о каком-то месте, так оно и запомнится. Сказано — «Булавинский овраг», он и останется «Булавинским», а к имени и легенда прицепится.

Овраг считался местом совсем гиблым, хотя, ввиду легенд о булавинцах, могли там быть и клады. Но охотники, понемногу браконьерничавшие в казенном лесу, утверждали, что по ночам из оврага идёт странный, не свечной и фонарный, а вовсе какой-то зеленоватый свет.Что в сумерках и на рассвете оттуда идёт красный пар, что не раз вокруг оврага видели собравшихся лесных зверей и птиц, и волки сидели рядом с оленями и не угрызали их, и все чего-то ждали. Это-то всё были байки, а вот егеря, неосторожно полезшие в этот овраг и засосанные в его центре какой-то трясиной — это были не байки, это даже попало в отчёты губернского лесного управления. Откуда на дне оврага трясина, какого она происхождения, нет ли там каких-то неизвестных пород и их сочетаний? — все это ждало толкового и пристрастного исследователя из столицы, но таковой все не ехал и не ехал в губернию (да, признаться, местное лесное начальство не слишком и звало его).

Словом, «чёрту бы, а не нам лезть в этот овраг», как выразился кто-то из Юркиных деревенских дружков. Но именно его странные признаки, как авторитетно заметил Юрка, и позволяли судить, что в нём завелось что-то, если и не змеиной породы, то точно имеющее отношение к Змею из сказок и легенд. Огни, пар, привлечение зверей — явно гипноз! И поглощение, то есть, глотание людей. Всё сходилось.

Компания несколько раз совершила экскурсию к оврагу, как отдельными «отрядами», так и всей гурьбой, с попутным сбором грибов и лесной земляники. Но днём овраг был как овраг. Юрка и Митька Иванов, его закадычный дружок, спускались на дно и бесстрашно там бродили, на всякий случай, прицепив к ногам легкие широкие доски, вроде огромных лыж, чтобы, если что, не сразу засосало и успели спасти. Ходили, щупали дно шестами — но трясины нигде не нашли. Правда, в самые глухие места, заросшие папоротником и корнями давно срубленных или сгнивших деревьев, когда-то поднимавшихся на краю оврага, — не сунулись, уж больно там было жутко, даже для этих двух удальцов. Хотя именно там мог быть вход в Змееву нору. Но лезть к зверюге прямо в пасть не хотелось. Вот если бы Змей вылез — тогда дело другое, можно и спрятаться, можно и убежать, и потом уж позвать мужиков, чтобы топорами да рогатинами вынуть на свет Божий лютую гадину.

Оставалось одно — идти к оврагу ночью, когда был шанс, что Змей вылезает из своей норы и гуляет на воле. Ну, точнее, надлежало затаиться около него перед сумерками и дождаться явления чудовища, а уж после этого — не попасть ему ни на глаза, ни на зуб.

Пошли, конечно, не всей толпой, чтобы не спугнуть Змея. Юрка придирчиво отбирал «команду» (подцепил у батюшки это морское словечко!). Взял самых надежных парнишек, которые уже не раз хаживали на охоту с отцами и старшими братьями. Кроме Митьки, это был еще Илюха Притулов и Андрюха, сын пасечника Евстафия. Девчонок сначала совсем хотели не брать, но Надя упёрлась, заявила, что если Юрка её не возьмёт, то он ей уже не брат. Юрка покрутил головой, посетовал про себя на «барышень» (эту формулу сетования он подцепил уже не у Ильи Ивановича, а у кого-то из его друзей) — и, махнув рукой, согласился. А за Надей увязались и две ее лучшие подруги — Аленка, дочка скотника дяди Кузи, и Дуняша.

По поводу Алёнки как раз Юрка не очень возражал, поскольку девчонка была боевая. Если Надя всё-таки на треть, а то и наполовину была «барышня», любившая и кукол, и наряды, и сказки о королевнах и королевичах, то Алёнка ни о чём таком, даже в крестьянском варианте, не думала. Она бегала, когда была свободна от помощи мамке по хозяйству, с мальчишками, или с увлечением вместе с батей ходила за коровами и овцами. Знала, где их лучше пасти, как уберечь от непогоды и солнца, как лечить от разных хворей, как искать заблудившихся и не давать заблудиться, даже — как защитить от волка, если, не приведи Бог, выйдет на пастбище. Однажды, она сама утихомирила, ну, не быка, конечно, но норовистую корову Машку, которой взбрела в рогатую башку блажь не подпускать к себе никого с подойником. К тому же, Алёнка была не болтлива, как-то степенна, хоть это и выглядело по-детски смешно. Словом, в засаде она бы не помешала, а скорее всего, своим приметливым на всякую живую тварь взглядом пригодилась бы.

Насчёт же Дуняши — Юрка не понимал, чем она может быть полезна, но и вреда от неё тоже быть не могло. Она была немая. Всё слышащая, но — немая, и поэтому казавшаяся не совсем в своём уме. Она была сиротой, прибившейся к деревне, содержали её всем миром, передавали из избы в избу, где она исправно, в меру, правда, своего чудного понимания, помогала по хозяйству. Девочка была ласковая, добрая, только вот действительно какая-то чудная. Назвать себя она, конечно, не могла, просто когда отец Роман, при её появлении, перечислял по святцам все имена, она отозвалась на имя Евдокия. Несмотря на это, из компании её не выгоняли, она бегала со всеми вместе, в том числе, по лесам. Шума особого никогда не производила, ну а болтать, как мы уже знаем, просто была не способна.

Родителям сказали, что отправляются на ночную ловлю раков. Собрали котомочки, Илья Иванович помог Юрке проверить и почистить недавно подаренное, совсем даже не детское ружьё, улыбаясь в усы — понимал, что точно не раков они собираются ловить, но не стал перечить, чтобы сын чувствовал: он мужчина, он отвечает за свои решения.

И вот — снова тёмный и влажный Петровский лес, кабаньи тропы, оленьи тропы, легкий шум ветра высоко-высоко, в кронах, которые уже почти сплелись как купол. Вот овраг. Приготовили засидку на одном из уцелевших деревьев на его краю.

Сумерки пролетели незаметно, ночь пала на лес как-то разом. Стало промозгло и, признаться, страшновато. Но огня, естественно, не зажгли. Пристально, до боли всматривались вниз, в кромешную тьму в дальнем углу оврага.

Пробежал какой-то некрупный зверь, возможно, тот самый дикий кот. Хрюкая и оглушительно треща кустами, где-то поодаль прошла кабанья семья, должно быть, на кормежку на мужицкие поля. И снова тишина.

Юрка поднял глаза вверх — и чуть не обмер: над ним зажглись два оранжевых огня, зачернела какая-то фигура. Кое-как он справился с собой, чтобы не закричать, отодвинулся и ловко зажег серник. Фигура высветилась и отскочила на ветку выше.

Филин! Конечно, не самая мирная и безопасная пташка, но с человеком ей обычно делить нечего. Ну и крылья у него, какие бесшумные! Как подлетел — никто не заметил.

Филин, видимо, был с придурью, потому что не торопился улетать. Он только отодвинулся от детей и света еще на несколько веток и внимательно смотрел на них, ловко покручивая своей ушастой, как будто на шарниры посаженной, головой.

— Ну и леший, — выдохнул Митька. — Вот чисто леший.

Филин вдруг пронзительно крикнул, взмахнул крыльями и стремительно снялся с ветки. Ребята обернулись вниз — и натурально обмерли.

Весь овраг как будто светился фосфорическим сиянием, а из того самого дальнего тёмного узла выдвигалось Что-то. Что это было, дети не понимали, но как-то сразу решили — вот он, Змей! Тот ли самый, с которым воевал герой песни, или какой-то иной — какая тут была разница. Оно выглядело как помесь змеи и ящерицы, имело отчетливо крысиную морду и было огромным, одна голова его казалась величиной если не с корову, то с доброго барана. Чудище было чешуйчатое, и эта чешуя мерцала ядовито-бело-зелёным светом и позванивала, будто кольчуга. Временами контур Змея расплывался и начинал колебаться в воздухе, а потом снова собирался и становился ну прямо-таки осязаемым во взгляде. Вокруг шеи временами распахивался какой-то капюшон, сияющий особыми, оранжевыми и синими, но столь же ядовитыми цветами.

От чудовища исходил свист. То есть, прямо так и казалось, что не оно само свистит, а от него исходит свист. И свист этот был чем-то иным, чем звон чешуи. Более того — с позваниванием чешуи он не перемешивался. Свист, в сущности, не столько слышали, сколько чувствовали — пятками и поджилками.

Чудище вылезло из дальнего угла уже саженей на пять, подняло плоскую башку на длинной шее и раскрыло вокруг неё цветной капюшон, засиявший радугой…

Юрий опомнился от невиданного зрелища, когда почувствовал, что кто-то спрыгнул с помоста. Дуняша! Зачем-то она слезла вниз и теперь, как будто во сне, слегка покачиваясь, двигалась в сторону Змея. Вот ведь дурёха немая!

Все мальчишки обернулись в её сторону, но пока просто пытались сообразить — то ли это очередная причуда, то ли… А тут снова скрипнул помост, затрещали сучки. Алёнка! Уж от неё-то, от рассудительной, никто такого не ждал. А она тоже слезла с помоста и так же, покачиваясь, вслед за Дуняшей двинулась к оврагу.

Все парни — почему-то только парни —хором закричали:

«Гипноз», —вспомнил Юрий слышанное от Мишки книжное слово. Да он уже и сам читал, что змеи умеют завораживать свои жертвы взглядом. Правда, там шла речь про мелких змей, не про такую махину. И почему этот «гипноз» не действует на мальчишек?

А тут помост опять скрипнул, треснули сучки. За Дуняшей и Аленкой пошла Надя.

— Стой, чудо оловянное, стой, гнида подколодная, не смей мою сестру...

А тут еще наверху треснула ветка, и сразу после этого что-то стукнулось о помост.

— Опять ты, лешой! — замахнулся было Илюха рукой на филина, и вдруг после этого расплылся в улыбке: — Юрка, глянь, что филин нам сбросил!

Перед ними лежала селитряная шашка, для глушения рыбы. Илюхин батя, известный браконьер, как бы ни журил его барин Илья Иванович — иногда даже грозился выпороть за проделки, хотя все знали, что в Несиделовке порки нет и не будет — не переставал выходить иногда по Ордани на Дон и там, в затонах, изрядно добывал рыбы такими штуками. Брал он и сына с собой.

Юрка таких шашек раньше не видел, но Илюха сбивчиво ему объяснил. Медлить было нечего и некуда: уже Дуняша подошла к самому краю оврага, над которым возвышался капюшон и открывалась пасть.

— Беги, Юрка, и бросай шашку этому Идолищу в пасть! Ты лучше кидаешь.

А Юрка уже сам сообразил и с треском, ломая ветки и разрывая штаны, скатился вниз. Забежал так, сяк — Змей отвлекся от девочек и даже перестал свистеть, подозрительно глядя на парнишку, так что девочки остановились и начали вертеть головами, будто просыпались. Нет, ни с какой позиции эту шашку было не добросить! Вот если…

Юрка отбежал и затаился за кустом. Змей успокоился, свист возобновился. Девочки снова пошли, покачиваясь, в его сторону. Змей опустил башку на край оврага и разинул пасть.

Думать было некогда, Надя шла, как сонная, а перед ней Алёнка, а Дуняшу эта пасть уже поесть готова была!

Юрка стрелой выскочил из-за куста и подбежал сбоку к Дуня, сунул ей в руку шашку, достал серники, поджёг запал.

В чем-чем, а в играх с мячом Дуняша была первой, в всё них понимала.Шашку взяла как-то механически, но схема в её голове сработала: вот ворота, надо забросить!

И, уже едва ли не делая шаг в самую Змееву пасть, — бросила!

Шарахнуло, как будто весь борт линейного корабля враз выпалил (однажды батюшка ездил на Чёрное море, к прежним флотским друзьям, и брал с собой сыновей, так что Юрка видел, как это бывает). Засверкал какой-то фейерверк, раздался страшный рёв. Змей, на ходу превращаясь в зловонное облако, взмыл вверх — и рассыпался искрами. И как рассыпался! Митька потом рассказывал, кактятя брал его в Москву на тезоименитство, там такой китайский дракон, из шутих, не такой красотой рассыпался...

Долго пахло серой и селитрой, казалось, что сами влажные лесные ветки и листья пропитались этим духом.

— А что, что случилось? — очень членораздельно спросила Дуня.

Это позже, сперва врачу, потом священнику, потом знатоку книжного богословия, приглашённому из Вознесенского монастыря, она объясняла, что говорила всю жизнь «внутрь себя», а теперь как будто проснулась и может говорить «наружу».

И Алёна, и Надя как будто проснулись — и побежали радоваться, что Дуняша теперь нормально говорит.

Нет, что-то здесь не то, подумал про себя Юрка. Но виду не подал, а побежал вместе со всеми радоваться за Дуняшу и смотреть, что осталось в овраге после Змея.

А ничего. Даже мокрого пятна. Только неиссякающий серно-селитряный дух.

Где-то над головами ухнул филин. И тут же, будто ниоткуда, на краю оврага, где его за миг до этого никого не было, появился старичок. Немного выше ребят, с длиннющей, чуть ли не до пояса зеленоватой бородой, косматый — и почему-то в лаптях, одетых задом наперед.

- Шумитя? — ворчливо, но в общем-то приветливо спросил дедка. — Ну-ну, это добрый шум, я не серчаю. Еще сколько-то окаянный Змеище не сунется. А то жизни от него в лесу не было, а сам я поделать с ним ничего не могу. Не мои силы,уж очень большое зло за этим Змеищем стоит…

Все ошалели, только Надя, которая, кажется, еще не поняла, что в сказку попала, спросила:

— Ну, Леший, раз в лесу... — И улыбнулся, широко, по-доброму, по-человечески, но только какая-то такая зеленая кипень травы и листвы была в его глазах, какие-то такие ветви и корни виделись в добрых морщинках у губ, что было видно — добрая это сила, а все-таки не человеческая. Лесная и есть!

Филин спустился вниз и сел на выворотень на краю оврага, рядом с лешим.

— Молодец, хорошо сработал! — Леший погладил филина по ушастой башке. — Я бы сам не сдогадался, а он надоумил, и сам вам эту штуку селитряную принёс.

— Филин? — не поверила Надя (она-то всего не видела). — Дедушка, а он у вас ручной? Дрессированный?

— Он умный, — строго сказал Леший. — По-своему, по-птичьи, но умный. Это вы, люди, в других Божьих тварей стремитесь свой ум вколотить, вот и получаются они у вас, как ты, девонька, сказала, дрессированные дурачки — ни по-лесному, ни по-человечьи не умные. Он все видит, сквозь тьму видит, и днем видит. И многое умеет расчислить. Я эту шашку в лесу нашел, всё думал: какой с неё прок. А он без лишних объяснений понял и её у меня приметил. И как увидел, что Змеище на вас попёр, сразу — дай Бог крылья! — ко мне. Я и так сужу, и эдак, и не понимаю, как вам помочь!Против Змея ни один мой лесной морок не пройдёт, волков на него не напустишь — они его боятся, хвосты поджимают. А Филя хвать у меня с куста эту штуку селитряную, да и к вам. Расчислил, умник ушастый, что вы сообразите, как с ней управиться.

Филин распушился и довольно заклокотал своим горлом, видимо, исключительно довольный похвалой.

Ребята — как это всегда бывает после завершения напряженного дела и, тем более, после страшного испытания — почувствовали себя исключительно усталыми и притом голодными. Зашарили в котомках, Надя вынула французскую булку и протянула Лешему:

— Благодарствую, девонька, я этого не ем! — рассмеялся Леший, и тут же хлопнул себя по лбу: — Ах я, старый пень, гнилушка трухлявая! Да вы же голодные и сонные, а я тут с вами разговоры разговариваю.

И начал подталкивать детей в сторону от оврага:

— Вот пойдёмте-ка в мои хоромы, уж я вас угощу по-нашему, по-лесному. Да и спать-почивать положу на перину мягкую, не пуховую, а мховую да папоротниковую. А утром вы все у себя по домам окажетесь, чтобы ноги не бить, да чтобы мамка с тятькой не кручинились по чадушкам.

— Спасибо, дедушка, но мы лучше сами домой добредем, — солидно ответил за всех Юрка. — А вот от угощения, если на то ваша воля, не откажемся.

— Вас же ноги не держат, как вы домой добредете, да еще в такую темень? Это всё-таки Петровский лес, тут прямоезжих дорог не бывает. А, понимаю — вы-то сказали родителям, что в другое место пойдете на ночь, так что домой вам только утром надобно прийти… Так-так, и видать, сказались, что пойдёте за раками?

— Ладно, пособлю вам и с этим делом. У меня выспитесь, а под утро я вас в лучшем виде доставлю к вашей околице, только с дружком поговорю, чтобы помог.

Про этого «дружка» ребята решили лучше ничего не уточнять. И так чудес за эту ночь на их долю хватило…

Леший пробормотал какое-то заклинание — и между деревьев пролегла петляющая, чуть просвечивающая тропа, относительно чистая от всякого бурелома.

— Ну да! — восхищенно проговорил Юрка. — А говорили, что тут не бывает прямоезжих троп…

— Да какая ж она прямоезжая! Это я светлячков сюда со всего леса позвал, теперь тут хоть бурелом видать, а не было бы их — переломали бы вы тут себе рученьки-ноженьки ночью!

— Дедушка Леший, — спрашивала Надя, пока они шли через мягкие мхи и травы к убежищу лесного хозяина, — а вот огни на овраге, и пар, и звери у оврага — это все Змей творил?

— Да нет, девонька, — засмеялся Леший. — Огни — это гнилушки на дне вспыхивают, ведь сколько туда, когда при каком-то царе полтораста лет назад наш лес на корабли вырубали, сбрасывали веток да корней, как там все гниет-то! (Юрка, краем уха слышавший этот разговор, сообразил, что речь идёт как раз о Петре Великом). А пар — так это туман поднимается, а из-за гнили его всякие газы пропитывают, вот он и цветной. Ну, а зверье — это уж я собирал. Показывал, где по оврагу безопасно ходить, а где с опаской надо. Вот, вырубил тот ваш царь наш лес без ладу да без складу, и не начисто свёл, и делов наделал, вроде оврага, а мы теперь живи с этим. Ведь и оврага бы не было, кабы подлесок не вырубили.

И Леший пустился в долгое, но в целом понятное детям объяснение того, как появляются овраги. Отсюда плавно перешли на вопрос о том, что всё внутри леса связано.

— Я за степь не скажу, и за реку, и за дом человеческий, — говорил Леший, — а уж в лесу всё со всем закручено, и если одну ниточку тронешь — другая за версту может отозваться. Вот, к примеру, дерево. Сруби его — вроде, невелика беда, сколько их растет! А оно, может, было домом для сотни птиц да для двадцати зверьков, вроде белки или куницы, а на листьях его муравьи своих тлей пасли! А, с другого боку если глянуть, это дерево иные травы-цветы затеняло, расти мешало, закрывало от них солнышко. А с третьего боку, нет этого старого дерева, не падают с него осенью листья — на земле перегноя нет, вот и подкормки для тех же самых травок меньше. И сторон этих, с которых смотреть, с десяток наберётся! И так со всем и всеми в лесу, и с растениями, и со зверьем, и с птицами. А вы — ну, не вы, а ваши тятьки, да их баринья, да царские чиновники — приходите и начинаете из этой лесной мозаики вслепую по одному стеклышку вытаскивать, а того не ведаете, что вся мозаика эдак рассыплется. Нет — берите грибы-ягоды, рубите деревья, охотьтесь на зверя и птицу, это даже нужно иногда, потому как старые деревья должны уходить, новые — подниматься. Но вы будьте, как Филя, вы расчислите сначала, что в лесу станет лучше, а что хуже, если вы уберёте чего-нибудь, и уж будьте добры, отплатите лесу за потерю, если вы его на неё обрекаете.

Они уже сидели внутри нескольких калиновых кустов, как будто в беседке — так интересно и ладно срослись кронами эти кусты. Здесь и были «хоромы» Лешего. Хозяин потчевал гостей:

— Вот, наше, лесное, кому грибы, кому ягоды, вот мёд, а вот моё любимое — муравьиные яйца с кленовым сиропом.

Грибы, на удивление, были солёными. Кто их солил в лесу?

— Рассолы в центре леса есть, если покопаться в земле, — объяснил Леший. — Мне про них кроты рассказали. Сам-то я солёного не ем, но нет-нет да и встретишь доброго человека, надо же его людской едой попотчевать.

— Дедушка Леший! — решительно сказал Юрка, в конце трапезы. — Надо сюда мужиков звать и овраг, как вы говорите, травой и кустарником засаживать, чтобы они почву держали,чтобы почву творили, чтобы воду удерживали.

Что способствует осуществлению желаний? Стопроцентная, непоколебимая уверенность в своем...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:

Глава 8. Проявляется Змей, а после — добрые духи природы