Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава 4. Странные дела Варвары Несиделовой





Впрочем, ещё до Троицы у Ильи Ивановича случились приключения хоть и захватывающие, но в той же мере пугающие. И разбередившее его душу в большей степени, чем новая дружба и новое братство его успокоили.

После губернаторского бала, молодые помещики Несиделовы, Илья Иванович и Варвара Васильевна, снова воодушевлённо занялись подготовкой к страде, а затем и управлением страдою. При всех доблестях Афанасия как управляющего, он не мог взять в толк, зачем господа беспокоятся о хозяйстве крепостных. Пусть мужики хоть белену сеют, барину-то в это для чего вникать?

Поэтому управляющий командовал пахотой и севом на господской части земли, и всё прошло ладно и споро, а господа дневали на крестьянских участках: Илья Иванович на полях, а Варвара Васильевна на огородах. Что уж они там делали, как подбадривали, как убеждали, как даже указывали мужикам и бабам — долго рассказывать. Долго рассказывать и про общее крестьянское удивление от такой господской блажи: нет бы нас на барщину, на свои полосы, гнать, а они нас заставляют на нас же самих работать, и ещё сулят с той работы нам великий достаток, и обещают, что лишнего оброка с нас всё равно не возьмут! Это ли не невидаль!

Как бы то ни было, но скоро и на господской, и крестьянской запашке поднялись первые ростки, а в огородах зимняя рассада совсем быстро вымахала и зацвела. Господа, однако, не отставали от баб и мужиков — ведь нужно было полоть, рыхлить, добавлять навоза, следить, не пересохла ли земля, и в случае надобности делать полив. В деревне чуть не начался ропот, едва утихомиренный отцом Романом: дескать, на барщине оно конечно, за господином первое и последнее слово, но чего же он в нашу бытность мешается? Или — сократил барщинные дни до одного в неделю, а за работы сверх этой нормы деньгами и зерном платит, да и решил, что теперь, раз дал нам время трудиться на себя, может этим трудом на себя командовать, аки царь и Бог?

Супруги Несиделовы и вместе с ними отец Роман старались погасить эти взбудораженные толки, увещевали, убеждали — но Илья Иванович понимал, что окончательно мужики в его правоте убедятся только с урожаем, и молил Бога, чтобы этот урожай действительно оказался хорош.

Словом, скучать и предаваться меланхолии было совсем некогда, да и не с чего. Но Илья Иванович чувствовал какую-то скрытую, совсем не выходящую на поверхность, и вместе с тем отчётливую отстранённость от него молодой жены. И вот ведь чудеса! — она не оставляла совместных с ним трудов, напротив, вела их ещё более рьяно; она не капризничала, не требовала увеселений и дорогих подарков; она не отказывалась ни от совместных прогулок, ни, тем более, от совместных трапез.

Но всё равно! — находясь рядом с мужем и трудясь вместе с ним, не жалея своих сил, Варвара Васильевна была как будто не жена, а — товарищ по делу, домочадец, может быть, даже сестра, но не нежное, любяще-любимое, неизменно сердечно жаркое существо другого пола, сделавшееся с тобой, по исполнении венчания, единой плотью. Все слова и вопросы были в духе: «Как сделано — как будем делать дальше? Что неисправно — как исправить? Почему бы не сделать то-то? — Да, давай это и сделаем!» Всё это — не только про хозяйство, но и про господский дом, про их быт и условия жизни, про каждодневное меню, про нечастые развлечения. И — ни слова про взаимные чувства, про то, что тревожит, волнует, радует его или её, про чувство удовлетворения или же, напротив, вины перед Богом.

Илья Иванович сперва это ощущал, как будто кожей, так, как ощущается изменение ветра и влажности воздуха. Затем почувствовал душой. Затем — понял разумом. Что происходит и что с этим делать, он не понимал, единственно, вздумал, что уж больно они ушли в труды, утомились, не оставили себе времени и места побыть взаимно любящими людьми. Поэтому в середине мая он предложил жене на неделю оставить крестьян в покое, тем более, что даже если бы они вовсе в это время оставили заботу о своём хозяйстве, всё ранее сделанное вместе с силами природы сработало бы само собою вместо них.

— Да, пожалуй, — Варвара Васильевна сперва ответила в том же самом прежнем деловом, энергичном и отчуждённом тоне. — Мы их уже совсем замучили, кажется. Но что делать, если нужно заново приучать не только к труду, а и к новому его ведению? — Помолчала, и потом уже более размягчённо, куда как более оживлённо (хоть и без прежнего нежного соловьиного щебета) спросила: — А что, чем мы тогда сами займёмся?

— Да вот хоть бы покатаемся по округе, — ответил муж. — Соберём тебе цветочков в венок, а то ты свои красивые малороссийские платья и ленты с Николаева не надевала! Потом же — отправимся в губернию, или вовсе оставим имение на Афанасия и махнём к твоей родне!

— Куда их оставишь, — покачала головой Варвара Васильевна, но уже не делово, а почти сердечно. — Как малые дитятки все, ей-Богу, и Афанасий тоже, в его уверенности, что всё можно верным словом и верной манерой разговора управить и исправить. Поедем лучше пока в город Позбавин. А то там наш народ живёт и нашим языком говорит, а я его так толком и не видела, так мы сильно тогда торопились свадебное путешествие закончить и начать дом обживать!

* * *

Вот пока они катались по округе и собирали весенние степные цветы, и произошло то самое приключение. Ехали по степи — Варвара Васильевна в коляске на отличных рессорах, Илья Иванович верхом на Бурушке. Временами останавливались, и Варенька выходила собирать цветы, и Илья Иванович спешивался и помогал ей, чтобы уж не слишком наклоняться (срок беременности был не поздний, но уж и не слишком ранний — за три месяца!). Вскоре собралось цветов и на венок, и Варенька аккуратно сплела его, вплела нарядные ленты и, слегка дурачась и изображая сугубую торжественность, надела себе на голову. «Совсем прежняя николаевская дивчина!» — восторженно подумал Илья Иванович.

— Илько, — Варенька вдруг поджала губки и озабоченно посмотрела на небо. — Дивись: идёт гроза!

Илья Иванович бросил взгляд на небо и по флотской привычке быстро определил: да, заходит иссиня-чёрная туча, и ничто на небе не предвещает, что её снесёт куда-нибудь в сторону, и всё небо в окрестности тучи такое отчётливое, просвеченное солнечными лучами…

— Тут вероятна не просто гроза, — озабоченно проговорил он. — Тут будет шквал. Надо бы укрыться, хотя бы тебе.

— У коляски есть верх… — задорно начала было Варвара Васильевна, но Илья Иванович её прервал — возможно, более жёстко, чем это следовало бы:

— Верх коляски может не спасти. Подожди! — и Илья Иванович, взнуздав Бурушку, вымахал на вершину близлежащего холма, осмотрел окрестность. Вернулся к жене с улыбкой, правда, по-прежнему встревоженной: — Вон там, через маленькую балку, стоит какой-то домик, по виду — охотничья избушка. Айда туда!

Варенька не спорила, нахлестнула свою лошадку, впряжённую в коляску. Скоро они были перед домиком. И только Варвара Васильевна зашла в него, а Илья Иванович ввёл коней под слабенький навес, как небо стало сплошняком чёрным, Бурушка вздрогнул от первой холодной капли, и сразу небо прочертила молния, а потом грянул такой гром, будто на небе лопнул огромный паровой котёл, так, что дождь мог оказаться обжигающим кипятком из этого котла. Кипятка, разумеется, не воспоследовало, но и холодные небесные капли, просачивающиеся сквозь щели в навесе, Илью Ивановича совсем не порадовали. Отыскав какую-то рогожу, он набросил её на навес, чтобы хоть как-то скрасить жизнь лошадушкам, после чего вбежал в домик, с седельной сумкой в одной руке и с саквояжем с провизией, вынутым из коляски — в другой.

Варенька не теряла времени — она разожгла нехитрый очаг с очень кривым отводом дыма и теперь ощипывала куропатку, подстреленную Ильёй Ивановичем во время поездки.

— Хорошо, что вовремя успели! — весело прокричала она. — А то пришлось бы не обед готовить, а одежду над ним сушить.

И так она это ладно сказала, и так ладно смотрелась, когда это говорила: в одной сорочке и юбке, скинув туфли, босая, притом в не снятом венке, улыбаясь во весь белозубый рот, со слегка растрёпанными длинными чёрными волосами ниже пояса, держа в одной руке за лапы куропатку, а в другой руке выщипанные перья — что у Ильи Ивановича совсем перехватило дыхание и что-то занялось в груди. Пока он сдержался, собрал у входа заготовленный неведомым охотником сухой хворост, порубил ножом и подкинул в очаг, чтобы было больше углей для печенья куропатки — после чего, стал доставать из сумок снедь, припасённую на дорогу.

От треска хвороста в очаге, от неустанного, сделавшегося уже монотонным и убаюкивающим грохота дождя по крыше охотничьей избушки, от жаркого сока и аромата запечённого мяса, от охлаждающей остроты вынутого из сумок сыра — всё стало совсем покойно и при этом горячо. Илья Иванович ухнул спиною вниз в натасканное им с углов избушки сено, на котором, видимо, и спали охотники, и осторожно, чтобы не повредить плоду, но притом решительно потянул за собою жену — а та не сопротивлялась, только, уже упал на сено затылком, враз повернула к мужу голову на точёной шее и озорно сверкнула глазами:

— Ведь хорошо, Илько?

— Совсем хорошо, Варенька! — благодарно кивнул Несиделов.

Она гибко — так, чтобы не передавить живот — прижалась к нему и обняла за шею:

— Настоящий поход. Илько, почему ты не взял меня с собой, на пленение разбойника?

Илья Иванович опешил и даже как-то отстранился от жены, хотя та и не выпускала его шею из своих объятий.

— А как… А зачем бы ты… Ведь это же опасно, Варенька…

— Что опасного? — тут уже отстранилась она, правда, опять-таки не разжимая объятий. — Всё было просто, я бы это сообразила так быстро, как и ты! Сломать машину, для этого направить на неё коня, а потом — лови мазурика! Могли бы быстрее: ты машину топтал, а я бы сразу подстрелила его разбойную милость!

— А ребёнок как же? — возвысил голос муж, но тут же осёкся, поскольку, жена вновь приникла к его груди.

— А ребёнку пока свиста не слышно, Илько! Ему слышно только, что его мама боится. А я — не боюсь, и мне горько, что ты этого не знаешь!

То ли очередная молния сверкнула в окошках, затянутых бычьим пузырём, то ли — в глазах Варвары Васильевны сверкнуло пламя.

— Я казацкого роду, и будь я другой, ты бы меня и не взял, я же знаю! Так зачем ты отступаешься от той меня, какую брал в жёны? Мой дед был сотником, когда рушили наш старый гетманский порядок, и потом, уже после руйнувания Гетманщины, был не последним офицером в Черноморском войске под началом атамана Якова Головатого, без которого князь Потёмкин и царица Катерина не выиграли бы войну — ту, когда Суворов брал Измаил и когда прославился этот твой любимый адмирал Ушаков. А не порушь Москва наше правление, о котором с ней договорился ещё гетман Богдан Хмельницкий после Переяславской рады — дед мой и отец мой были бы и полковниками, если не гетманами! Ведь прадед мой таки был полковником Мирославским, и храбро воевал что с турками, что с немцами в прусскую войну, кажется, Семилетнюю, а обитатели земель полка до сих пор поминают его справедливое управление.

— Ты ведь женщина! — рука Илья Ивановича привычно-ласкающе опустилась на спину жены. — То деды, отцы и братья твои козаковали, а бабки, матери и сёстры — ждали их с походов.

— То не так! — вот тут Варвара Васильевна разжала объятия, как-то сжалась и отстранилась от мужа совсем в угол избушки. — Жаль, что раньше о том не говорили. То у вас, у, прости Господи, москалей, баба в избе, а мужик на дворе, потому как за мужика его барин да его набранные в рекрутья братья на войне с басурманом воюют! А у нас, на Малой Руси, на Украине, все мужчины, кто мог носить копьё и саблю, от юнца до старого дедушки поднимались, когда шли татары или польские паны со своим ярмом да плетью! А они шли так, что вашей Москве не снилось! Вот пишут про Смутное время, когда ваша Московшина лежала в руинах — а что, не свои ли дворяне, восставшие мужики и бояре-изменники положили её в те руины? Да там ляхов и шведов было — тьфу и растереть, если сравнить с собственными вашими злочинцами. Я читаю книжки, ты это знаешь, меня на кривой козе не объехать! А против нас, против Малой Руси, вся крымская орда шла, и четверть ногайской, и после нас до вас, до этих мест доходил пшик с приветом! Так вот, мужикам тогда нужно было подниматься и идти — будь ты козак или посполитый крестьянин, или мещанин — воевать за жизнь, а хозяйство держать — нам, жёнкам! И оттого наши права были если и не совсем равны, то почти равны, и мы наследовали имущество и имели голос в суде, когда у вас баб по теремам прятали и плетью учили благочестивой жизни.

— У нас в Поморье тоже «Домостроя» не читали, и бабы по полгода, по году управлялись без мужиков, — начал было Илья Иванович, но жена уже не слушала его.

От «женского вопроса» она на некоторое время крепко перешла к вопросу об отношениях Великой и Малой Руси, каковые, по её мнению, были вовсе не радужными и, тем паче, не сестринскими, потом, как-то очень логично, но так, что муж снова не поспел за её логикой, стала сетовать на свою судьбу: дескать, и с мужем живёт, и муж никуда надолго не отлучается, как этого можно было бы ждать, а всё равно плохо, потому как мужу не требуется её участие в делах, мужу надо, чтобы она, как какие-то «московские» кисейные барышни, вышивала по тюлю, надзирала за служанками да рожала детей.

Илье Ивановичу от супруги, натурально, требовались совсем не это — он всё-таки не на квочке женился, а на дивчине! Но и Варенькиного стремления быть с ним наравне не только по хозяйству, но и в подвигах, он никак не мог уразуметь. Интуиция и известный опыт общения с женским полом (жалко, что в последние годы перед свадьбой сводившийся к мимолётным отношениям в портах) подсказали порядок действий: он ловко и хватко, притом совсем осторожно и нежно, обхватил супругу за раздавшийся уже стан и начал целовать: в губы, в щёки, в глаза, не часто, но ритмично, не судорожно, но крепко. Варенька сколько-то времени пыталась отбиваться, потом затихла, потом стала отвечать поцелуями на поцелуи, а в конце и вовсе расхохоталась и снова крепко обняла супруга за шею.

* * *

Гроза утихала, давно не было видно в щелях сарая зарниц, не раскалывалось небо от грома. Но дождь всё ещё стучал по крыше, правда, уже ритмично, а не сплошным потоком, не так, как если бы с неба на землю чохнули гигантский и нескончаемый ушат с водой. Супруги лежали на спине, на сене, обнявшись, и смотрели в потолок — над ними он был целый, не щелястый, какой-то даже светлый на общем фоне изрядно прогнившего дерева.

— И всё-таки, женщине и мужчине суждено разное, — ласково и тихо говорил Илья, стараясь одновременно говорить быстро, но и выверять каждое слово, чтобы невзначай опять не растревожить Вареньку. — Дело мужчины — война, карьера, борьба за лучшую жизнь, дело женщины — дом и хозяйство, обустройство своего кусочка Божьего мира. Оно не лучше и не хуже друг друга, что одно, что второе занятие.

— То так, — уже как-то почти сонно отвечала Варвара Васильевна. — И то не так. На войне знаешь, какой мужчина побеждает? Который о своей жене или невесте думает. И карьеру делает тот, кому жена помогает.

— Как помогает? — насторожился Илья Иванович (уж он-то знал случаи, когда, действительно, иные господа, как горные козлы, взлетали на верха по карьерной лестнице, благодаря непомерной активности своих жёнушек перед влиятельными вельможами, в том числе, активности совсем недостойной).

— По-разному, — зевнула Варенька. — Ты не бойся, я не про всякое там распутство, хотя, некоторые дамочки так тоже содействуют мужней карьере. Нет, я мыслей не читаю, просто телом чувствую, как у тебя все мышцы стали стальными после моих слов. Можно мужу советы мудрые давать, можно получать нужные сведения через подруг, можно и по-другому, вот хотя бы как в сказках…

— Каких сказках? — не понял Илья Иванович.

— Их много, — кажется, Варвара Васильевна совсем засыпала. — У нас была сказка про хлопца, которому чёртов пан давал одну задачу труднее другой, а панская дочка, которая в хлопца влюбилась, помогала ему в решении. У вас про то же, наверное, свои сказки есть, вот мне кто-то из дворни сказывал про царевну-лягушку. Ты не думай, волшебство — это не детские сказки…

И, уже во сне:

— Бери меня везде с собою, Илько! Держи меня при себе… Доверься — я надумаю, я сделаю, как тебе возвеличиться. Будешь у нас пан над панами…

Илья Иванович молчал, гладил жену по голове и соображал, что же это такое с ней творится, и что бы это она имела в виду, когда говорила о помощи «как в сказках»? Пока размышлял, рассуждал внутри себя, строил догадки — задремал сам. Снов не видел и вроде бы даже бодрствовал, осознавал, что находится в охотничьем домике, на сене, и снаружи идёт дождь, правда, совсем уже утихает. И одновременно в этом домике оказывались личности, каких там не должно и не могло быть.

Появлялся некто в генерал-адмиральском мундире и отрывисто говорил:

— Капитан второго ранга Несиделов? Отчего не на службе? Марш-марш, вам поручение! Нужно вести экспедицию в помощь испанскому королю. Какому? Дону Карлосу или малолетней Изабелле? Пока не решено, вам будет вручён пакет, где на этот счёт появятся точные указания. Да, вам уже присвоено звание контр-адмирала, через очередной чин, точно так-с! И вот хитрость! — вам придётся выйти из Севастополя, но быть в Бискайском заливе, не проходя Гибралтара! Как вы это сделаете? — Это вам виднее, сударь, потому к вам и обращаемся, никто иной не сможет! Что-с? Да вы спросите супругу, она поможет!

И исчез, как призрак какой-то. Да он и был призрак. «Что за притча? — сердито подумал Илья Иванович, то ли во сне, то ли уже просыпаясь. — Не хочу я пока возвращаться во флот, тем более — на кораблях через Испанию — сумасшествие!»

И тут же вновь явился перед ним сияющий шитьём и орденами вельможа, но уже штатский, и речь его была не командирской, а придворно-льстивой, но такой, что чувствовалось: мёд его намазан на лезвие бритвы.

— Илья Иванович, голубчик, ступайте управлять департаментом! Нехорошо, дорогой мой! — империя задыхается от нехватки дельных чиновников, избегающих взяток и умножающих добродетель, а вы, понимаете ли, манкируете, устроили частную жизнь! Не справитесь, говорите? Вздор, вздор, любезнейший Илья Иванович, конечно, справитесь, учитывая ваши связи и опыт в сферах.

Тут призрак упомянул такое, от чего Илья Иванович обомлел даже и во сне, поскольку, то была одна из его немногочисленных, но уж натурально страшных тайн.Никто в целом мире, кроме ровно одного человека и ещё одного доверенного лица того человека не мог её знать, и — нескольких других людей, но таких, что от простых смертных были они далеки, почти как небо. А тот вельможа продолжал:

— Откуда знаю? Да от вашей супруги знаю, она вас и посоветовала! И, поверьте, её рекомендации для нас выше любых иных. Что вы опять говорите, будто не справитесь? — аккурат справитесь, дорогой мой! А если что совсем головоломное — ваша же супруга и поможет! Ну так ждём вас, и сразу в собственной его императорского величества канцелярии!

И опять исчез, подлец, будто его и не было, а Илья Иванович мотал головой, стараясь проснуться и не имея к этому возможности, и судорожно — вот уж тут точно судорожно! — пытался вспомнить, где и когда проговорился он Вареньке о тайне и таким образом предал того — другого человека! И здесь явился ему вовсе нежданный гость — тот самый, тайна которого почему-то открылась придворному льстецу. Он был одет очень просто, совсем не так, как следовало бы, принимая во внимание его положение, чуть ли не в тулуп и собачью шапку. Он подступил к Илье Ивановичу совсем близко, положил призрачную, нечувствительную руку на плечо и произнёс — без звука, одними губами:

— Не тревожься, помор Несиделов. Трудное время прошло и ушло, а теперь — в путь! России надлежит быть такой, как мне мечталось в юные годы, и теперь я, пройдя её из конца в конец, узнал, что действительно для этого требуется сделать! Я открыл свою тайну миру — но не верь, что тебе в новых обстоятельствах довольно быть адмиралом или начальником департамента! Вперёд, на коня! — и ты станешь вторым после меня человеком в России, вернее, после новоявленного русского Земского Собора, и затем уже меня, как исполнителя решений его! И не забудь взять свою жену — без неё ты не сможешь и трети того, что сможешь с нею!

Тут Илья Иванович закричал — так, как не кричал со своих боцманских времён, когда надлежало при подступавшем шквале быстро передавать распоряжения командира матросам. И сразу призраки рассеялись, в избушке как-то даже посветлело, Несиделов уже точно проснулся и ошалело закрутил головой. От его крика пробудилась и Варвара Васильевна, приподнялась на локте и тревожно заглянула в лицо мужу:

— Что стряслось, коханый?

Илья Иванович поглядел на неё с невыразимым ужасом и, кажется (он потом не мог этого вспомнить, а у жены опасался спрашивать), замахал даже руками:

— Варенька… ты… неужто ты… ведьма? Что ты такое хочешь делать, чтобы мне подняться в карьере? Не нужно… совсем не нужно!

Варвара Васильевна сперва, кажется, не поняла, что муж имеет в виду и почему он так взбаламучен, с минуту обескураженно хлопала ресницами. А потом поняла — и сначала глаза её натурально остекленели, затем наполнились слезами, — но слёзы эти так и не потекли, поскольку, дальше лицо дивчины посерело и почти почернело. Она стала медленно подниматься с сена, сжав кулачки добела. Ещё мгновение постояла, глядя на Илью Ивановича как-то странно — не со злостью, не с яростью, не с испугом, а с каким-то невиданным, невыразимым удивлением, будто муж внезапно взял да и обернулся трёхголовой и семихвостой змеёю. И потом сперва медленно, а затем всё ускоряясь, стала пятиться к двери, не глядя, толкнула её рукой — и разом выскочила прочь из избушки!

* * *

Сразу же дождь застучал по крыше так усиленно, будто на неё бросили целый взвод барабанщиков с новенькими крепкими палочками. Илья Иванович не разумом, а тайным чувством понял, что — ведьма там его жена или не ведьма, а происходит что-то совсем неладное и недолжное; искрой прорезало сознание: «Она же брюхатая, как же она — в грозу?»

Он выскочил из домика — и снова небо зигзагом перечеркнула зарница, осветила под навесом Бурушку и лошадку Варвары Васильевны, которую хозяйка в это время отвязывала — нервно, рывками. Бурушка как-то протестующе ржал, норовил потереться мордой о локоть хозяйской жены, но та его совсем грубо отталкивала. Илья Иванович только подскочил к навесу, как Варенька отвязала повод и махом взметнулась на голую, бессёдлую спину лошади, так, как будто и не была в положении. Волосы растрепались и сами развевались чёрными молниями.

— Ведьма? — Илья Иванович едва расслышал её голос за вновь раскатившимся громом. — Ну то и нехай ведьма! Тогда — лови меня, коханый, где ведьм ловят!

И яростно хлестнула лошадку. Та жалобно завизжала и прянула в степь. Илья Иванович думал вот так же, без седла, вскочить на Бурушку и мчаться вдогон — но конь опередил хозяина. Мотнул головой, разом порвал узду, за которую был привязан, словно это была гнилая верёвка, и поскакал наперерез Варваре Васильевне, всхрапывая и стряхивая с ноздрей капли. Илья Иванович, схватившись за голову, как был, побежал вслед за ними, не надеясь уже догнать, тем более, в такой сплошной стене дождя.

Однако, через десяток саженей он буквально наткнулся на жену. Та ожесточённо шлёпала свою лошадку по крупу, била её под рёбра пятками, та ржала и рвалась вперёд, но всё равно крутилась на одном месте, точно юла, поскольку, куда бы ни повернулась, всюду ей наперерез забегал Бурушка и, угрожающе храпя и взвизгивая, поворачивал назад. Варвара Васильевна вдруг заплакала, обхватила лицо руками, перестав при этом держаться за и без того мокрую лошадиную шею — и, конечно же, соскользнув с лошадиного крупа, упала вниз — в руки супругу.

Илья Иванович долго, очень долго растирал ей ноги и руки, ещё дольше просил прощение словами, поил сваренным на очаге травяным чаем, ингредиенты для которого возил с собой в мешочке на всякий случай, гладил по волосам, целовал — и Варенька снова сделалась той, прежней, не желающей быть ведьмою и не похожей на таковую.

— Будешь меня с собой брать? — спросила она делано-сурово, но при этом так по-девчоночьи выпятила нижнюю губу, что было ясно: это уже милая капризка, а не ультимативное требование, упакованное в вопрос.

— Когда родишь — буду, — твёрдо ответил муж.

— Ладно, — сварливым, но уже весёлым тоном ответила жена. — Но паном над панами я тебя всё равно сделаю, и начну уже сейчас!

Илья Иванович тяжело вздохнул — и пересказал супруге свой странный сон, а может быть, и просто бесовский морок. Варвара Васильевна слушала внимательно, не перебивала, и время от времени кивала совсем серьёзно и понимающе. Несиделов подумал, перекрестился и поведал даже о том человеке, тайну которого должен был хранить (читатель в своё время, если будет внимателен, узнает его и поймёт, почему такая тайна была бы невиданной, неслыханной и отчаянно удивительной для любого жителя Российской империи). Но и здесь Варвара Васильевна не разлюбопытствовалась и не ужаснулась, а также понимающе кивнула. Затем сама вздохнула и прижалась к мужу:

— Что не померещится в дождь, Илько! Особенно, если действительно, как это ты делаешь, с душой и честью относиться к своей клятве, всегда её помнить. — Помолчала. — Я его помню, хоть была совсем маленькой, он и через наш хутор проезжал. Даже подарил французскую книжку с картинками, она осталась у отца, тот её хранит как реликвию. Что бы о нём ни болтали и как бы сам он ни ошибался, а был хорошим человеком… хотя как же «был», если ты говоришь, что и сейчас есть! —Стала гладить Илью по беловато-русым северным волосам. — А я не ведьма, нет, Илько, хотя за два года до того, как с тобой встретились, и был соблазн, но о нём расскажу как-нибудь после. Я просто хочу, чтобы ты стал таким великим, каким тебе только по силам, а силы твои — огромные! И что же, не пройдёшь ты, если случится, Испанию по её рекам? Ведь ты мне показывал свой прожект, как обращать морские суда в речные, и наоборот! Не управишься департаментом?

— А связи у тебя действительно есть там… В сферах? — не выдержал и, как мог, осторожно, полюбопытствовал Илья Иванович.

— Кое-какие, — уклончиво ответила супруга. — И скорее у отца, чем у меня. Но — кое-что таки есть. Будет твоя воля — так станешь и министром, и не в очень дальнем времени.

— Нет у меня этой воли! — честно признался ей Илья Иванович. И — была не была! — взял да и поведал вторую свою тайну, ради которой оставил службу после похода в Вест-Индию. О ней читатель тоже узнает в своё время. Но уже сейчас важно, чем Илья Иванович закончил свой рассказ:

— И вот так теперь я обладаю значительными средствами, из коих на себя имею право тратить лишь малую часть, хоть эта малая часть и сама по себе очень значительна. Но львиная доля всё-таки должна пойти на помощь добрым и славным делам, которые сделают людскую жизнь милее и добрее и в конечном итоге сделают человека господином над своей судьбой, таким, что один Бог окажется его сильнее, и подлинным соработником Богу.

— Просто чудо! — вот при этом рассказе Варвара Васильевна и ужасалась, и даже немного плакала, и восхищалась доблестью супруга. — Но почему бы эта клятва мешала твоей карьере? Морской — может быть, а вот сухопутной — отчего же? Будь ты министром или губернатором, ты стократ больше смог бы творить добро!

— Не смог бы, — покачал головой Илья Иванович. — Я, Варенька, видел царскую службу с разных концов: и как простой подданный, притом, из подлого народа, спасибо, что не крепостного, и как матрос, и как боцман, и как офицер, и теперь, как вольный помещик. Случалось беседовать с генералами, дипломатами, крупными статскими чиновниками, даже с профессорами. И из всего, что видел и слышал, могу сделать один вывод — никто из них, кроме, разве, самого государя императора, не волен делать добрые дела!

— Потому, что у каждого взятки на уме? — усмехнулась жена.

— Не только, — ответил муж. — Вот у твоего батюшки о взятках и мысли нет, а много ль он может сделать, кроме того, что поймать поставщика на халтуре? И то — одного поймает, завтра двое других придут, да ещё более осторожных, знающих толк в плутнях против казны. Почему? — а потому, что над ним стоит свой начальник, а над ним — свой. И пусть даже каждый из них будет чист и добродетелен, но у каждого будет свой взгляд на каждое дело, и первый начальник скажет: «А давайте разберём, не причинял ли этот купец-вор каких-то ещё убытков, а до тех пор последим за ним?» — и второй скажет: «Но надо же разобрать, в чём именно состав преступления купца, чтобы судить его по всей строгости, и не отступаясь от закона!» — и третий прибавит: «Нужно разобраться, виноват ли купец или тот, на чьём складе он держал свой гнилой припас, так, что тот сгнил, или ещё кто-то?» И пока они будут доискиваться, купец улепетнёт и станет торговать гнилью уже не для Черноморского, а для Балтийского флота, либо же для армии. А то и останется в том же Николаеве, кичась своей неподсудностью и безнаказанностью. Поэтому — у частного человека, при том богатстве, каким наделили меня, гораздо больше путей исправить положение в державе и привести её граждан к доброму порядку.

— Несиделовское богатство… — задумчиво проговорила про себя Варвара Васильевна. — А не боишься, что одно богатство — не своё! — будешь раздавать людям, а другое — совсем своё! — растеряешь. Я, коханый мой, про твои таланты говорю.

Илья Иванович помолчал, прислушался к себе.

— А нет, не боюсь! — широко улыбнулся он. — Ведь помогать с умом — тут наивысший талант нужен. А воевать — ещё навоююсь, вон, надо соседушке, господину Дурову, окорот дать, — что он придумал зайцев гонять по нашим пашням?! А управлять — тут мне бы с одной Несиделовкой управиться.

— Ну, тогда добре! — Варвара Васильевна совсем прижалась к нему и снова забылась сном, под дождь, который опять утихомирился и стал монотонным и убаюкивающим.

* * *

…В Позбавин они, как и рассчитывали, поехали, вскоре после той истории в грозу. Илья Иванович толком рассмотрел город, и он ему понравился куда больше, чем в первый приезд. Помимо украинского колорита, слегка оттеняемого колоритом армянским, город, после продолжительной прогулки по нему, прямо-таки впечатывался в память своими барочными и классицистическими особняками на главных улицах, несколькими нарядными церквями, в стилях от украинского барокко до новейшего подражания древнему русскому стилю, в каком начинал тогда строить храмы по всей России господин архитектор Тон, бодро держащейся, хоть и ветшающей, крепостью, оживлённым базаром, на котором повседневно, по крайней мере, весной и летом, можно было купить всякую всячину, от французской булавки до племенного текинского жеребца.

В Позбавине Дон сильно раздавался и делался подлинно величественной рекой, вдоль которой местный городничий сподобился, при всём своём легендарном воровстве, устроить пристойную набережную. Но даже больше, чем Дон, под Позбавиным впечатляла степь. Здесь было уже её полное и безраздельное царство, до самого Азовского моря.

Супруги, выбираясь за город, подолгу лежали на ещё не жёстких, а вполне дружелюбных, майских степных травах, следили за свадьбами коршунов в небе, иногда подманивали крошками от печенья осторожных сусликов. А травы поднимались над ними высоко-высоко, и казалось, что даже Илье Ивановичу, когда он встанет, будут они по плечи (на деле, конечно, чуть выше пояса).

— Трудно мне понять степь, — признался Илья Иванович жене. — Вроде, как море, а притом совсем не море, требует другой привычки, другого самообладания.

— То так, — соглашалась супруга. — Хотя, запорожцы в старые годы и по степи, и по морю следовали быстро и споро, легко оборачиваясь из моряка в конника.

Со вкусом, от души понюхала степной цветок.

— Я выросла в степи, для меня она — как свой дом, даже здешняя степь. Вон там, за этими травами, видишь, речка течёт?

— Не вижу, — честно признавался Илья Иванович, даже сильно напрягая свои зоркие глаза.

— Отож, а она там есть, потому что фон у травы, которая перед нами, уже другой — за ней поросль и пониже, к бережку, и зелень в ней гуще, и виден кустарник. Ты не журись, это научишься различать, только если поживёшь в степях! Я тоже в море мирное облачко от заходящего на меня шторма не отличу.

Вздохнула:

— Я всегда моря, почему-то, боялась. Отец пытался к нему приохотить и, когда бывали в Очакове, в Одессе, в Мариуполе, в Бердянске, возил на прогулки, да всё попусту. Я в уголочек зажималась и боялась, а если ещё шла серьёзная качка, то совсем ударялась в рёв. Такая плакса ещё была — не дай Бог! А вот по степи — я перед тем, как с тобой встретиться, как-то со слугами, с тем же дядькой Богданом, верхами от Николаева до Киева проехала, в три дня, и не вдоль Днепра, а как раз через степь! Там моя тётка живёт, да я хотела не столько к ней, как попробовать, смогу ли осилить такой перегон! Вот, смогла! И даже нарочно уносилась вперёд, чтобы самой найти стёжку в траве и не потеряться. Дядька Богдан ругался на меня, что-де сломаю шею или ускачу в дурную сторону, не до Киева, а до Днестра и потом до самой Волошской земли. Но признавал: никуда я не терялась и стёжку всегда держала.

«Как мы с нею похожи, — подумалось Илье Ивановичу. — Но и какие, в сущности, разные. Мне море, ей — степь. Я такого перегона тоже бы не побоялся, но вот уж стёжку точно бы потерял и, натурально, едучи в Киев, наткнулся бы на Кишинёв! Как же эту нашу разность размыкать, привести к одному?»

Но это были думы, а на деле они поднимались и следовали обратно в город, кушать ранние огурцы и томаты, вкупе с полевой дичью, подстреленной Ильёй Ивановичем, кататься по узеньким, но уютным позбавинским бульварам, наблюдать выступление именитой местной театральной труппы на подмостках в городском саду. Труппа давала, помимо прочего, малороссийские комедии господина Котляревского и ректора Харьковского университета господина Квитки, подписывавшегося как «Грицько Основьяненко», но представили один раз и что-то из Фонвизина — на «Горе от ума» и «Ревизора», запрещённых повсюду, кроме столиц, Илья Иванович и не рассчитывал. Подолгу рассматривали предметы здешней старины в новеньком позбавинском музее, основатель которого, здешний аптекарь Мартынов, завзятый энтузиаст археологии и этнографии, не жалел своего времени для обследования окрестных курганов, для поездок в удаленные деревни, для обхода старых домов в поисках примет и предметов всяческой старины.

Именно в музее Варвара Васильевна и попробовала таки свести супруга с господами, благодаря коим, он сделался бы если не «паном над панами», то уж благотворителем над благотворителями. А дело было так.

* * *

Кажется, тогда они были в музее уже вторично. Илья Иванович пристрастно рассматривал оружие времён засечной черты — и московское, и донское, и украинское, — с особым вниманием изучая «горох» — мелкие железные шарики с шипами, которые защитники рубежа щедро сыпали под ноги ордынской коннице, пугая коней и обращая лаву в бегство. Варенька куда-то отошла — оно и понятно, ей, как бы она не старалась показывать собою «козака в юбке», оружие и военные хитрости не могли быть так интересны, как отставному офицеру. Но только Илья Иванович обратился к связке кольев, оставшихся от какого-то давнего укрепления, придирчиво пытаясь определить, из какого дерева были они вырублены и не обрабатывали ли их какой смазкой для прочности, — со стороны, внезапно, подошла супруга, сияя и сверкая прямо-таки победоносной улыбкой. За ней, на приличествующем расстоянии, следовали офицер в пехотном мундире, с отличной выправкой и радостной улыбкой, и господин в цивильном костюме, с аккуратной седою бородкой, озабоченно поглядывающий по сторонам.

— Илья Иванович, познакомьтесь! — радостно и даже как-то торжествующе проговорила жена. — Эти господа заинтересовались той же выставкой запорожской старины, что и я, мы занялись взаимными расспросами, а когда я сказала, что здесь с тобой, они изъявили большое желание познакомиться!

Илья Иванович сдержанно козырнул, офицер — судя по эполетам, полковник, — радушно протян<







ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Что делать, если нет взаимности? А теперь спустимся с небес на землю. Приземлились? Продолжаем разговор...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.