Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Глава I. Предварительные замечания





 

Читатель может с негодованием воспринять вынесенные в эпиграф стихи как преднамеренный эпатаж. И действительно, только как язвительный эпатаж можно расценить содержание этого стихотворения, оскорбляющее чувство благоговейного пиетета по отношению к светлому образу "русской душою" героини. Ведь было же сказано Достоевским, что Пушкин "дал нам художественные типы красоты русской, вышедшей прямо из духа русского, обретавшейся в народной правде, в почве нашей, и им в ней отысканное" — причем это было отнесено непосредственно к образу Татьяны.

Но все дело в том, что авторство этой пародии принадлежит самому Пушкину. А то, что содержание ее контекста опускается при анализе "Евгения Онегина", так это только вследствие нашего целомудрия, призванного защитить Пушкина от самого Пушкина. Мы защищаем его не только в этом, а стыдливо отводим свой взор от многочисленных противоречий и стилистических огрехов в романе; проявляем завидную изобретательность в использовании эвфемизмов, чтобы не называть вещи своими именами, великодушно прощаем гению то, что не в состоянии сами объяснить. Прощаем ему непонятую нами гениальность, если уж начистоту... Мы считаем неприличным отметить даже такой очевидный факт, что Достоевский подменил анализ содержания романа откровенной публицистической патетикой 1 в двух парадных речах — при основании славянофильского общества и открытии памятника Пушкину в Москве. Тем не менее, ничем не подкрепленный его тезис о "почвенной" подоплеке образа Татьяны до настоящего времени доминирует в пушкинистике в явной и скрытой форме. Но чем вообще подтверждается, что Татьяна "русская душою"? И откуда взяться "русской душе", как не из общения с народом? Из французских романов? "Девицы, красавицы" — это, что ли, та самая "почва"? Но ведь "красавицы" поют вовсе не потому, что им весело, а потому, что им так велено — чтобы во время садовых работ ягоды барской не ели... "Разгуляйтесь, — поют, — милые"... В пределах сада. Но ягод есть не смейте! Ведь это то же самое, что и салтыковское "Веселись, мужичина", только раньше сказанное...

А вот и реакция Татьяны на "народ": "Они поют, и, с небреженьем, Внимая звонкий голос их..."

"Русская душою"... "С небреженьем"... К "почве нашей"...

И вообще, почему публицистические оценки романиста, даже такого великого, как Достоевский, следует принимать в качестве истины? Ведь образное творчество и структурный анализ — далеко не одно и то же. Структурный анализ, требуя строго научных подходов, в корне отличается от того анализа жизненных явлений, который осуществляется сугубо художественными методами. Почему мы не доверяем гению Пушкина, отворачиваемся от очевидных фактов, боимся проникнуть в существо "огрехов" и "противоречий" в романе и выяснить, в чем дело? "Черное и белое не называть, "да" и "нет" не говорить" — это ведь просто несерьезно.

* * *

 

Привыкшие к трем измерениям: длине, ширине и высоте, мы не в состоянии образно, то есть на уровне непосредственного восприятия реальности постичь суть четвертого измерения. Недостаток нашего восприятия приходится компенсировать наукой, которая все поясняет — увы, уже на уровне логики. Представим, что есть двухмерный мир — только с длиной и шириной. Его жителям будет невозможно вообразить такие понятия, как "высота" и "объем", они будут не в состоянии увидеть объемные объекты — а только плоскость их сечения в двухмерном пространстве.

Пушкин — гений, его мозг свободно оперировал категориями более высокого порядка, "четвертого измерения", которое нам, простым смертным, недоступно. Самая большая ошибка пушкинистики — в попытке измерить величие гения и созданное им многомерное интеллектуальное пространство с помощью инструмента, который превращает всякий объем в плоскость. Таким несовершенным инструментом является существующая теория литературы.

Для понимания эпоса структурный анализ вряд ли вообще требуется, поскольку у эпических произведений пространственная структура плоская, она легко вписывается в привычный для нашего мозга алгоритм. Иное дело мениппея — ее завершающая эстетическая форма образуется в объемном интеллектуальном пространстве, заключенном между несколькими фабулами и сюжетами. Существующие версии теории литературы способны описать только плоскость, в которой находится место для единственной фабулы и единственного сюжета. И произведения Пушкина по этим теориям воспринимаются как однофабульные и односюжетные; при этом выпадает из поля зрения главное. Пушкинистика исследует содержание внешней обертки (притом не очень красивой, поскольку это — ложный сюжет, обманный ход автора), не видя того, что под ней сокрыта "бездна, звезд полна".

Для создания теории мениппеи пришлось пересмотреть понятийный аппарат теории литературы, выразив все его категории через единый параметр, без привлечения метафор. Установлено, что структура "Евгения Онегина" намного сложнее структуры любого эпического произведения; зато и содержание оказалось гораздо богаче, чем могло предположить самое пылкое воображение.

Предвижу вопрос: что это за произведение такое, которое без привлечения специальной теории не понять? Поясняю: не одно произведение, а огромный пласт мировой литературы, до сих пор не понятый и вызывающий споры. Для восприятия истинного содержания таких произведений на "потребительском" уровне теория действительно не нужна — если только заранее подсказать читателю, с какой точки следует подходить к оценке их содержания. Да не оскорбятся маститые филологи моим заявлением о том, что внутренняя структура некоторых бытовых высказываний намного сложнее любого эпического романа и равна по сложности структуре "Евгения Онегина". Но смысл этих бытовых мениппей доходит до нашего сознания без всякой теории. Точно так же, без знания теории можно понять и содержание этого романа — ведь понимаем же мы содержание рассказов Мих. Зощенко, а их структура не намного проще, чем у "Онегина". Просто мы заранее знаем, что тот михрютка, от первого лица которого ведется сказ, является объектом сатиры писателя, специально предоставившего своей жертве слово, чтобы та выставила свое мурло напоказ. Разумеется, никому даже в голову не приходит отождествлять Зощенко с его "якающими" антигероями. Но вот в отношении произведений Пушкина это почему-то не срабатывает, и если стих: "... памятник себе воздвиг нерукотворный" начинается с местоимения первого лица, то мы почему-то отказываем Пушкину в праве пользоваться теми же художественными приемами, какие после него применил Зощенко. И вот уже который десяток лет отмахиваемся от противоречий в этом стихотворении, не забывая при этом поучать деток в школе, что это — программное произведение нашего великого поэта, в то время как "якает" в этом произведении такой же михрютка, как и в сатирических миниатюрах Зощенко.

Предлагаемая теория нужна для другого: доказать научно — на уровне факта, что "непонятными" произведения Пушкина являются лишь потому, что мы до сих пор не смогли уяснить, с чьей позиции ведется сказ. То есть, что "я" пушкинского произведения — далеко не всегда сам Пушкин, что в большинстве случаев это его антагонист, Демон. Если мы объясним это нашим деткам, они все поймут — точно так же, как понимают наших эстрадных сатириков, у которых редко бывает "он", а все "я" да "я"... Ведь ребенок понимает, что незадачливый "выпускник кулинарного техникума" — не сам Геннадий Хазанов...

Итак, все просто — секрет творчества Пушкина раскрыт уже во вступлении? Может, не продолжать дальше? — Не скажите... Столпов литературоведения такая точка зрения не устраивает, и чтобы доказать им, что Пушкин ничуть не хуже Зощенко и Хазанова, пришлось разработать теорию. Но начнем все-таки не с нее, а с того, что и без теории видно невооруженным глазом. Затем, как положено, исходя из очевидных фактов, сформулируем задачи исследования и разработаем теоретический аппарат. Потому что теория, не направленная на решение четко сформулированных задач, может легко вылиться в очередную тривиальную схоластику.

1. Это, видимо, дало основание В. Набокову заявить в своем "Комментарии", что Достоевский "роман не читал". С этим можно согласиться — хотя бы уже потому, что Набоков сам-то всего лишь перевел роман на английский да откомментировал собственный перевод. И, если судить по конечному результату, "переводить" и "читать" — далеко не одно и то же. Возврат

 

К оглавлению

 

Структура: у романа "Евгений Онегин" есть пролог,
который Пушкин озаглавил как "Отрывки из
путешествия Онегина". Такие специалисты как
Мейлах, Набоков, Бонди, Лотман, по-разному
оценивают его значение.

Глава II. "Евгений Онегин": Роман парадоксов

 

... О наличии в романе большого количества противоречий написано немало; этот факт прокомментирован даже в самом его тексте, поэтому для постановки задачи исследования приведу лишь наиболее парадоксальные. Пушкинское определение: "Гений — парадоксов друг" — это, прежде всего, о нем самом, об Александре Сергеевиче.

В первую очередь, бросается в глаза неглубокая проработка образов основных героев: практически не показана непосредственная реакция на окружающее с позиции Онегина; в первой главе объем лирически окрашенных так называемых "авторских отступлений" превышает объем эпического повествования о самом герое (только на "авторское" описание "ножек" затрачено десять процентов объема всей главы). В фабуле седьмой главы (замужество Ольги, посещение Татьяной кабинета Онегина и отъезд в Москву) Онегин как персонаж повествования отсутствует вообще. Образ Татьяны воспринимается не как цельный, а как два не связанных между собой образа. В седьмой главе читатель все еще видит провинциальную барышню, которая не приемлет высший свет, а в следующей — законодательницу правил этого высшего света; создается впечатление, что обе ничем не соединенные "половинки" образа Татьяны созданы различными рассказчиками (как это имеет место, например, в "Герое нашего времени"), хотя во всем пространстве романа явно один и тот же рассказчик.

Парадоксально, но непосредственно в тексте повествования отсутствуют даже следы попыток разъяснить читателю причины такой метаморфозы. Более того, последняя (по фабуле) возможность показа образа героини в развитии не использована: хотя седьмая глава практически полностью посвящена Татьяне, в тех случаях, когда сама ситуация требует показа окружающего сквозь призму ее видения, рассказчик не поступается принципом подачи реакции в виде собственных, а не персонажа, эмоций, повествуя в плоскости "лирических отступлений" (описание библиотеки Онегина — XXII, "Москва... как много в этом звуке..." — XXXVI; и, даже характеризуя московскую родню Татьяны — XLV, публику в театре — L, "собранье", куда приводят Татьяну — LII). Лишь в самом конце главы (LIII-LIV) он наконец-то показывает ее отношение к происходящему ("Ей душно здесь... она мечтой Стремится к жизни полевой, В деревню, к бедным поселянам, В уединенный уголок..."; "Так мысль ее далече бродит: забыт и свет, и шумный бал") с переходом в новый план фабулы: "А глаз меж тем с нее не сводит Какой-то важный генерал". Но оказывается, что этот переход сделан лишь затем, чтобы рассказчик снова получил возможность перевести повествование в сферу собственного видения, на этот раз неожиданно язвительного по отношению к героине: "Но здесь с победою поздравим Татьяну милую мою" (LV), что особенно бросается в глаза с учетом только что поданного явно вынужденного описания.

При публикации в 1832 году восьмой главы романа Пушкин, сообщая читателям, что автор "выпустил" целую главу, которую намечено было поместить между седьмой и последней, и что из-за этого-де пришлось пожертвовать целой строфой, приводит в подтверждение начало этой строфы:

Пора: перо покоя просит;
Я девять песен написал;
На берег радостный выносит
Мою ладью девятый вал -
Хвала вам, девяти каменам, и проч."

На первый взгляд, "жертва" оправдана, поскольку девятая глава перенумерована в восьмую. Но ведь этим самым фактически утверждается, что автор оказался не в состоянии заменить "девять" на "восемь" с сохранением размера четырехстопного ямба. К тому же, трижды употребленного "девять" на пять стихов было бы многовато даже для начинающего поэта... Тут же на память приходит рифма "розы" к слову "морозы", демонстративно поданная таким образом, что на нее невозможно не обратить внимания ("Читатель ждет уж рифмы розы; На, вот бери ее скорей") и не задаться вопросом о способности автора выйти из положения более элегантным способом, и т. д. и т. д...

Публикуя роман в полном виде (1833 год), Пушкин, идя навстречу пожеланиям П.А. Катенина, "коему прекрасный поэтический талант не мешает быть и тонким критиком", под предлогом того, что вследствие исключения целой главы "переход Татьяны, уездной барышни, к Татьяне, знатной даме, становится слишком неожиданным и необъяснимым", расширяет "Вступление" к восьмой главе, дает ему заголовок "Отрывки из путешествия Онегина", включает в него строфы из "опущенной" главы, и помещает все это как бы в виде приложения к роману — не только за последней главой со словом "Конец", но даже после "Примечаний". Однако оказывается, что описание путешествия ничего дополнительного в образ Татьяны не вносит. Читатель сталкивается с двойной мистификацией: во-первых, по утверждению "издателя", логический разрыв в развитии образа героини объясняется отсутствием главы, а когда эта глава как бы вынужденно приводится, то оказывается, что Татьяна как персонаж в ней не фигурирует; во-вторых, роман теперь оказывается состоящим не из восьми, а все-таки из девяти глав, поскольку "выпущенная" глава фактически оказалась опубликованной, пусть даже где-то на задворках самого романа и в сокращенном виде. Странно как-то, что в этом новом архитектоническом элементе романа сохраняется весь текст "бывшего" вступления к восьмой главе (1832 г.) вместе с началом "пожертвованной" совершенно несуразной строфы с навязчивой цифрой "девять".

По необъяснимой причине, такая "двухслойная" структура вступления к "Путешествиям" ускользнула от внимания исследователей, и это привело к утрате ими важного "ключа" к постижению истинного смысла и самой публикации "Путешествий", и романа в целом. В частности, В. Набоков, описывая обстоятельства публикации в 1832 году восьмой главы, даже не упомянул о том, что она была сопровождена кратким вступлением Пушкина с началом "опущенной" строфы. Он воспринял текст вступления 1833 года как цельный, что видно из его последующего комментария: "Сразу после 44 примечаний в изданиях 1833 и 1837 гг. Пушкин опубликовал комментарий под названием "Отрывки из путешествия Онегина", в котором приводит первые 5 стихов из 8 главы, а также строфы и фрагменты строф" Путешествия (т. 3, с. 253)1. Не заметив двухслойности и связанной с этим едкой иронии в адрес Катенина, он завершает комментарий этого места выводом: "Уважительное отношение нашего поэта к Катенину остается необъяснимым" (т. 3, с. 254).

Ю.М. Лотман писал о предисловии Пушкина: "Добавляя, что ему пришлось "пожертвовать одною из окончательных строф", он закрепляет в читателе мысль, что текст был написан полностью, вплоть до последнего стиха. Однако как изучение рукописей, так и рассмотрение самих сохранившихся строф не позволяет подтвердить это"2. Из данного комментария следует, что и Лотман полагал, что стихи с навязчивой цифрой "девять" относились к тексту не завершающей главы романа, а "Путешествий", что не может не вызвать удивления.

В отличие от Набокова, относившего весь текст "Вступления" к публикации 1833 года, С.М. Бонди, наоборот, утверждал, что "В 1832 году [...] вышла в свет отдельной книжкой последняя (теперь ставшая восьмой) глава романа с приложением "Отрывков из путешествия Онегина" (что уже не может не потрясти). Такого же мнения придерживался и Б.С. Мейлах: "Пушкин вообще отказался включить в текст путешествие Онегина, соответственно изменив окончание романа. Но счел нужным приобщить отдельные отрывки из путешествия (большая часть их составляла лирические отступления) к изданию последней, восьмой главы, а затем и полного издания романа"3.

К сожалению, многие пушкинисты не учитывают того факта, что беседа Пушкина с Катениным, в которой последний изложил свои пожелания, состоялась 18 июля 1832 года на даче гр. Мусина-Пушкина, то есть уже после выхода в свет восьмой главы с кратким вступлением, начинающимся словами "Пропущенные строфы..." и заканчивающимся стихом: "... Хвала вам, девяти каменам, и проч." В издании 1833 года эта вставка Пушкиным была выделена кавычками, и остается только удивляться тому факту, что при высочайшем уровне культуры отечественной текстологии в некоторых современных изданиях романа проставленная самим Пушкиным кавычка после слов "и проч." вообще опущена, что вносит еще большую путаницу в читательское восприятие подлинного смысла "Вступления" к "Путешествиям".

Ошибочное толкование структуры текста "Вступления" укрепляет у читателя мнение об "Отрывках из путешествий" как о чем-то факультативном, сумбурном и не имеющем особого смысла. Возникает вопрос: то ли Пушкин на завершающей стадии работы над романом стал настолько небрежен в компоновке материала, что ему было безразлично, какую несуразицу включить в "Отрывки из путешествия", то ли эта "несуразица" представляет собой самостоятельную художественную ценность, важную для постижения смысла романа.

Чтобы не возвращаться к этому вопросу (а он оказался очень важным, поскольку "Путешествия" — никак не факультативное приложение к роману, а самый настоящий пролог к нему; пушкинское вступление к "Путешествиям" является одним из ключей к одному из наиболее острых сатирических моментов в романе и возвращает читателя к эпилогу романа, опубликованному еще в 1825 году, то есть до завершения самого романа), вношу пояснения.

Первые строки текста "Отрывков" — пушкинские, они появились в 1833 году. Следующий абзац во всех изданиях начинается с кавычки: это — цитирование самим Пушкиным текста своего "Вступления" 1832 года. После пяти стихов с цифрой "девять" стоят слова "и проч." Это — конец автоцитаты, здесь Пушкин сам поставил в 1833 году кавычку; если у кого-то из читателей в его экземпляре "Онегина" она не стоит, восстановите справедливость: проставьте от руки, — ее наличие или отсутствие сильно влияет на смысл. Все, что идет ниже — начиная со слов: "П.А. Катенин" — это снова текст 1833 года.

Насколько это важно, вы убедитесь, дочитав эту работу до конца.

1. Eugene Onegin. A novel in verse by Aleksandr Pushkin, translated from the Russian, with a commentary, by Vladimir Nabokov. Princeton, N.J., Princeton University Press, 1990. Вся работа издана в четырех томах: т. 1 — собственно перевод, тт. 2 и 3 — комментарий, т. 4 — справочно-кодификационный материал. К сожалению, хотя в отдельных работах наших пушкинистов упоминается этот труд Набокова, это не всегда сопровождается ссылками на конкретный том и страницу; кроме того, в одном из известных исследований имел место случай неверного перевода текста Набокова. Ошибка была повторена в работе других авторов, из чего видно, что сам комментарий они не читали. Для удобства читателей, в данной работе ссылки на тома и страницы "Комментария" приводятся непосредственно в тексте (Издательство Принстонского университета специально отметило, что пагинация издания 1990 года соответствует пагинации всех предыдущих изданий набоковского "Комментария"). Возврат

2. Лотман, Ю.М. Роман А.С. Пушкина "Евгений Онегин". Комментарий. Л., "Просвещение", 1980, с. 374. Возврат

3. Мейлах, Б.С. Творчество А.С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. "Просвещение", 1984, с. 84. Возврат

 

К оглавлению

 

Пушкин отстаивает романтизм: романтик
Баратынский, спародированный в романе
"Евгений Онегин", сам содействовал этому.
В частности, ввел в контескт романа свои
поэмы "Бал" и "Цыганка".

 







Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.