Часть VI. ОПАСНЫЙ СОСЕД ИВАНА ПЕТРОВИЧА БЕЛКИНА

Глава XXVII. "Побасенки" Пушкина или Белкина?

Обыгранные в "Евгении Онегине" биографические данные Катенина-землевладельца, освободившего своих крестьян от барщины, Пушкин вторично использовал при создании образа графомана И.П. Белкина, туповатого недоучки, возомнившего себя литератором и историком ("История села Горюхина"). И, если подходить к оценке "Повестей Белкина" с учетом генезиса образа их "автора", то становятся понятными и объяснимыми многие ставящие в тупик комментаторов особенности этих повестей, создание которых, если исходить только из внешних признаков, является шагом назад в творчестве Пушкина.

Признаюсь, что приведенный выше абзац — это все, что было в этой книге на момент ее первой публикации через систему "Интернет". Душа не лежала к анализу "Повестей" из-за их видимой ущербности иного рода: представлялось, что после виртуозно исполненных образов рассказчика в "Евгении Онегине", "Борисе Годунове", "Полтаве", "Домике в Коломне" Пушкин в "Повестях Белкина" грубо подал совершенно неприкрытый образ рассказчика. Именно это было расценено как шаг назад в создании мениппей, и заниматься вскрытием этой структуры было просто неинтересно.

Жизнь показала, что отход от принятого постулата исследования (безусловная вера в непогрешимость Пушкина как художника) опасна. Ознакомление с двумя блестящими работами С.Г. Бочарова подсказало гипотезу, что в данном случае дело вовсе не в Белкине, а в чем-то более глубоко скрытом. Действительно, когда имеешь дело с любой мениппеей Пушкина, даже такой внешне примитивной, как "Повести Белкина", никаких выводов нельзя делать до тех пор, пока окончательно не выявлен метасюжет.

Исправляю свое упущение.

Не часто встречаются положительные высказывания исследователей относительно художественных достоинств "Повестей Белкина" с их избитыми, заимствованными у других авторов штампами. Фактически, их ущербность признается всеми, хотя прямо об этом говорить не принято (за исключением Белинского, который писал, что не признает их соответствующими ни таланту, ни имени Пушкина). Хотя, конечно, встречаются и исключения. Известный пушкинист Б.С. Мейлах писал недавно: "Повести объединены общей идеей — о целях человеческого существования, о человеческом достоинстве, о зависимости людских судеб от силы внешних обстоятельств и от способности преодолевать эти обстоятельства собственной волей"¹. С другой стороны, Б.В. Томашевский вообще отрицал наличие в них какого-либо глубокого смысла: "Создавая "Повести Белкина", Пушкин, по-видимому, не ставил перед собой задач широкого обобщения, а просто стремился дать читателям ряд занимательных повестей"².

Однако, как представляется, сами повести не дают достаточных оснований для таких заключений. В последнее время все больше исследователей склоняется к тому, что "Повести" носят пародийный характер, хотя аргументация таких утверждений носит такой же неубедительный характер, как и утверждения Б.С. Мейлаха.

С.Г. Бочаров, работы которого отличаются глубиной, в книге "О художественных мирах" изложил историю "белкиноведения", которая началась еще при жизни Пушкина: в 1835 году О.И. Сенковский за подписью "А. Белкин" опубликовал "Потерянную для света повесть", которая пародировала "отсутствие содержания" в "Повестях Белкина". По фабуле этой пародии, некто пытается дважды рассказать в обществе интересную историю, однако его слушатели так и не могут уловить ее содержание. Подобным впечатлением делился позже и Л.Н. Толстой, который пытался читать "Повести Белкина" детям в школе, однако, к собственному удивлению, убедился, что те находят их скучными и трудными для пересказа. Далее С.Г. Бочаров сообщает: "В 1919 году "Повести Белкина" стали одним из объектов, на котором вырабатывалась и демонстрировалась опоязовская поэтика, — в статье Б. Эйхенбаума "Болдинские побасенки Пушкина". Б. Эйхенбаум принял как формулу Белинского, так и заключительную "мораль" "Домика в Коломне", для того, чтобы снять вопрос о "смысле" и его истолковании: "Ничего "выжать" из этих повестей ему не удалось — философия не поместилась", — комментировал он Белинского. "Повести Белкина" как "побасенки", таким образом понимались не как произведение с незначительным содержанием (такими они были для Белинского), а как такие произведения, где очевидно дело не в содержании"³.

То есть, если перевести на язык принятого нами постулата, Б. Эйхенбаум совершенно справедливо исходит из невозможности создания Пушкиным данного цикла произведений без какого-то скрытого смысла, придающего всем им в совокупности подлинную художественность. Иными словами, этот исследователь подходил к "Повестям" как к мениппее, однако отсутствие методики анализа не позволило ему доказать это.

О наличии скрытого смысла свидетельствует и следующее обстоятельство. Под "заключительной моралью" "Домика в Коломне" имеется в виду сороковая, последняя строфа: "... Больше ничего Не выжмешь из рассказа моего". Эта поэма была написана там же, в Болдине, одновременно с "Повестями Белкина" (окончена 9 октября 1830 года). Однако представляется, что в отношении этой "заключительной морали" Б. Эйхенбаум был несколько неточен. "Ничего нельзя выжать" — за исключением, пожалуй, того, что образ пародируемого Катенина выглядывает в этом "рассказе" буквально из каждой строфы — не говоря уже о первых восьми, что отмечено выше. Вот, например, на глаза попались два первых стиха 38-й строфы: "Параша закраснелась или нет, Сказать вам не умею", где "сказать не умею" — чисто катенинская фраза, его речевой штамп. По данным "Словаря языка Пушкина", это место — единственное во всем творческом наследии Пушкина, в котором он вообще употребляет слово "уметь" в таком значении. А взять заключительную, сороковую строфу — как раз ту, где говорится о том, что "Больше ничего Не выжмешь..." — сразу же возникает вопрос о том, а все ли вообще "выжато" из "Домика в Коломне"? Вот как выглядит эта строфа с полном виде:

Вот вам мораль: по мненью моему,
Кухарку даром нанимать опасно;
Кто ж родился мужчиною, тому
Рядиться в юбку странно и напрасно:
Когда-нибудь придется же ему
Брить бороду себе, что несогласно
С природой дамской... Больше ничего
Не выжмешь из рассказа моего.

Разве из этой мелкой "морали" так уж ничего "не выжмешь"? Ведь вся ценность ее заключена в пародируемой Пушкиным мелочной назидательности, так характерной для творческой манеры Катенина... Напомню, что "Домик в Коломне" был завершен после "Барышни-крестьянки" и всего за три дня до того, как Пушкин, закончив первую часть "Выстрела", приписал: "Окончание потеряно" (12 октября), и за пять дней до завершения "Выстрела" в том виде, в каком он и стал фактом литературной жизни. Пушкин создавал цикл "Повестей Белкина", вжившись в пародируемый им образ Катенина, и это не могло не повлиять на их содержание.

Подтверждением этому служит "заключительная мораль" "Домика в Коломне": "Больше ничего Не выжмешь из рассказа моего". В.Г. Редько выразил свое удивление тем обстоятельством, что эта "коломенская мораль" до сих пор не вызвала ни у других исследователей, ни у автора этих строк никаких ассоциаций с таким пассажем в "Евгении Онегине" (1-XLIII):

Онегин [...]
Хотел писать — но труд упорный
Ему был тошен; ничего
Не вышло из пера его...

Действительно, такое броское лексическое и смысловое совпадение не только увязывает этические контексты "Онегина" и "Домика", но и подсказывает исследователям тот ключ, с которым следует подходить к анализу содержания "Повестей Белкина". Во всяком случае, самая первая возникающая ассоциация фактически подсказывает формулировку гипотезы: в "Повестях Белкина" тот же рассказчик, что и в "Евгении Онегине". И то обстоятельство, что фигура Белкина по своему масштабу "не тянет" на Онегина, уже должно было бы навести исследователя на мысль, что в "побасенках" с рассказчиком не все так просто... А ведь рассказчик - основное композиционное средство...

... Итак, Б. Эйхенбаум пришел к выводу, что смысл "Повестей Белкина", если таковой вообще имеется, заключается в чем-то, выходящем за рамки содержания повестей как таковых. Если исходить из принятого в самом начале исследования постулата, что в творчестве Пушкина вообще не может быть чего-то второстепенного и низкохудожественного, то на примерах "Евгения Онегина" и "Бориса Годунова" можно было видеть, что элементы "ущербной художественности" специально создавались Пушкиным в качестве эффективного художественного средства — в пародийных целях. О наличии в данном случае пародии свидетельствует интересный момент, который, тем не менее, не получил должной оценки: 9 декабря 1830 года Пушкин направил П.А. Плетневу письмо с такими словами: "... (Весьма секретное — для тебя единого). Написал я прозою пять повестей, от которых Баратынский ржет и бьется — и которые напечатаем также Anonyme".

Тот факт, что Плетнев оказывается посвященными в эту мистификацию, не самое главное. Главный вопрос в том, что именно является в этих пяти внешне "безобидных" повестях тем эстетическим объектом, по поводу которого Баратынский "ржал и бился". Ведь ясно же, что содержание повестей как таковых не могло вызвать отмеченной реакции друга Пушкина. Следовательно, самый первый читатель "Повестей Белкина" и соучастник недавней мистификации с "Балом" усмотрел в них какие-то понятные ему острые сатирические моменты.

Выяснение истинного содержания "Повестей Белкина" ведется современными исследователями по нескольким направлениям. Первое: анализ текста повестей по отдельности; второе: подход к "Повестям" как к циклу, объединенному каким-то скрытым художественным замыслом; третье, и, как представляется, наиболее перспективное — подход к анализу повестей через анализ характеристики рассказчика.

Разбирать первое направление вряд ли имеет смысл — отсутствие ощутимых результатов многочисленных работ весьма убедительно свидетельствует о его бесперспективности, хотя некоторые исследователи и пытаются искать в повестях какие-то гуманистические идеи, новые ракурсы рассмотрения Пушкиным этических проблем. Кажется, иногда им это даже удается - например, один из исследователей обнаружил присутствие темы комплекса вины в финальной сцене "Метели". Однако в таких исследованиях не принимается во внимание то обстоятельство, что образы многих героев лишены внутренней логики; в частности, в той же "Метели" расчетливое, умело контролируемое поведение героини в финальной сцене не только противоречит утверждениям исследователей о "комплексе вины", но просто не согласуется с утверждением о чувстве любви, которое эта героиня якобы испытывала.

Подобные "нестыковки" в ряде случаев доведены до гротеска. Например, хотя в "Барышне-крестьянке" основные сцены происходят на природе, в тексте нет ни одного упоминания, о флоре — той растительности, на фоне которой происходят романтические встречи Лизы-Акулины с молодым соседом — за исключением, правда, упоминания о яблоках и грибах, которые героиня якобы собирала в роще (делала вид, что собирала). С определенной натяжкой такое еще можно было бы как-то объяснить "концентрацией действия", если бы за этим не скрывалось нечто гораздо худшее: отсутствие элементарного правдоподобия. Вспомним: перед первой встречей с Владимиром Лиза намерена идти в рощу босиком. Создается впечатление, что на дворе — жаркое лето, и что только изнеженные ножки, но никак не погодные условия побудили Лизу обуться в лапти. И действительно — лукошко в руках, упоминание о сборе грибов... Но читаем внимательно довольно подробное описание природы при этом первом выходе Лизы в лес: весна, шестой час утра; на востоке заря, но солнце еще не взошло. Значит, на дворе — совсем ранняя весна, период равноденствия, никак не позднее первой декады апреля (по новому стилю!) То есть, как раз то время, когда в роще и на полях еще лежит снег, а утренние заморозки вряд ли позволили бы незадачливой барышне щеголять по насту не то что босиком, но даже в модельных, специально сплетенных по мерке лапотках на босу ножку. О каких грибах вообще может идти речь ранней весной, когда даже для подснежников еще рано? И о какой охоте с ружьем, когда у всей лесной фауны как раз период течки, и когда ни у одного порядочного охотника не поднимется ни рука, ни ружье ни на парнокопытное, ни на пушное, ни на пернатое, занятое своим воспроизводством?..

Так что углубленный поиск художественных достоинств в "Повестях Белкина" может привести разве что к очередным находкам подобных несуразных противоречий, но никак не глубокого гуманистического смысла. И о каком глубоком смысле вообще может идти речь, если человек, взявшийся за создание своих "побасенок", не имеет элементарного представления о деревенской жизни? Как и о том, как ведут себя даже самые расчетливые кокетки в те редкие моменты, когда на них действительно нисходит подлинная любовь... Ведь ясно же: взял сентиментальное французское творение с бородой, механически заменил имена, ввел некоторые детали антуража в виде лаптей да и пустил в таком лубочном виде в свет, даже не попытавшись хоть как-то войти в созданные чужим пером стереотипные образы и внутренне переосмыслить их. Выходит, что Пушкин в преддверии своей сто тринадцатой любви все еще так и не познал, как дрожит охваченная любовью женщина, как она теряет при этом свое самообладание, кокетство, гордость, высокомерие, природный эгоизм? Как, будучи не в состоянии совладать с собой, рвет не себе одежду? Что ей в такие моменты вовсе не до холодного расчета, какой приписан несчастному образу Маши?.. Чтобы приплести такое к любящей героине, нужно быть совершеннейшим девственником, судить о женщинах по дешевым изданиям и ни капельки не уважать их — хотя бы в такие моменты, если уж не удается усмотреть в их природном кокетстве и коварстве некое предначертание свыше, которое нам постичь не дано...

И неужели после всего этого мы должны верить, что такую галиматью мог написать Пушкин, и заставлять себя заниматься сбором сливок на объекте, который далеко не амбрэ?.. Давайте лучше оставим эту бесперспективную затею и все-таки выясним, что же хотел сказать нам Пушкин, вложив эту откровенную чушь в уста некоего Белкина — фигуры настолько мелкой и ничтожной, что возникает сомнение относительно того, не ошибся ли Пушкин вообще в выборе калибра объекта своей сатиры. Однако, связанные словом (принятым постулатом о непогрешимости художественного чутья Пушкина), мы обнаруживаем очередной парадокс: под пером гения этот жалкий Белкин должен все-таки что-то значить, иначе или Пушкин — не Пушкин, или, скорее, Белкин — не совсем Белкин. То есть, как и с какой целью эта галиматья превращена в художественное средство, раскрывающее его, Пушкина, творческий замысел.

Что касается подхода к анализу повестей как к единому циклу, то следует отметить, что на этом направлении исследований довольно интересные выводы содержатся в работах В.С. Белькинда и С.М. Шварцбанда⁴.

С.М. Шварцбанд, исследовавший пять повестей с точки зрения их жанровой природы, выявил наличие в цикле "устных и письменных тенденций". По его мнению, "механизм взаимодействия устных и письменных тенденций [...] и определял диалектику природы белкинских творений": предисловие ("От издателя"), устный литературный сказ ("Выстрел"), устный литературный рассказ ("Метель"), письменный литературный сказ ("Гробовщик"), письменный литературный рассказ ("Станционный смотритель"), и, наконец, новелла, то есть сочиненное произведение ("Барышня-крестьянка"). Таким образом, этот исследователь справедливо усматривает в жанровой последовательности отдельных частей цикла наличие определенного алгоритма, отражающего изменение во времени манеры ведения сказа.

Конкретизируя, можно добавить к этим интересным наблюдениям, что Пушкин не только сымитировал изменение во времени творческой манеры некоего "сочинителя", выступающего под именем Белкина, но и откомментировал в совершенно ином, публицистическом жанре нечто аналогичное: "Он [...] оставлял одну отрасль поэзии, как скоро становилась она модною, и удалялся туда, куда не сопровождали его ни пристрастные толпы, ни образцы какого-нибудь писателя [...] Быв одним из первых апостолов романтизма [...] он первый отрекся от романтизма и обратился к классическим идолам [...] Таковы были первые неудачи [...] они имели влияние и на следующие его произведения [...] В книге, ныне изданной, просвещенные читатели заметят идиллию, где с такою прелестною верностью постигнута буколическая природа..." (ну чем не завершающая цикл "Повестей" "Барышня-крестьянка"? — А.Б.).

Это — из "первоапрельской" статьи "Сочинения и переводы Павла Катенина", в которой Пушкин язвительно подвел итог творческой биографии своего "преображенского приятеля", упомянув при этом и "Старую быль", "... где столько простодушия и истинной поэзии". Однако даже независимо от содержания этой пушкинской статьи, сам вывод С.М. Шварцбанда дает основание выдвинуть гипотезу, что весь цикл "Повестей" является романом-мениппеей, в котором изображается некто, сочиняющий в сельском уединении низкопробные "побасенки". Напомню, что главным героем мениппеи всегда является "автор" сказа, и что объектом изображения является также и то, как этот "автор" создает свое творение; исходя из гипотезы, что цикл "Повестей Белкина" является мениппеей, мы этим самым предполагаем, что весь цикл по сути должен представлять собой роман, замаскированный под "побасенки" — то есть, с точки зрения внешней, маскирующей формы, это — действительно "побасенки", но не Пушкина, а Белкина; а по сути это должен быть роман Пушкина, сатирически изображающий то, как эти бездарные "побасенки" создаются.

К сожалению, весьма ценный вывод С.М. Шварцбанда все же не вносит окончательной ясности в вопрос о характере сатирической интенции Пушкина, поскольку этот исследователь рассматривал только вопросы жанровой природы пяти повестей. Следует отметить, что при создании какого-либо произведения его жанровая форма является лишь одним из многих приемов композиции, причем в данном случае определялся жанр каждой повести в отдельности, но не самого цикла как предполагаемого единого целого. Здесь следует сделать одно теоретическое отступление.

Сведение отдельных произведений в единый цикл возможно только при наличии нового, более высокого уровня композиции. Следовательно, если "Повести Белкина" действительно замышлялись Пушкиным как нечто цельное, то выявление характеристик цикла следует начинать с психологических особенностей и интенции рассказчика, поскольку именно через эти элементы реализуется композиция (напомню, что композиция представляет собой этическую составляющую при создании образа, в данном случае образа цикла произведений).

На первый взгляд, в случае с "Повестями Белкина" эта задача не представляет собой никакой проблемы, поскольку рассказчик заранее объявлен, повести предварены его характеристикой, содержащейся в письме некоего "ненарадовского помещика", эта характеристика дополнена массой автобиографических сведений и психологических характеристик Белкина в отдельном его произведении "История села Горюхина", где, казалось бы, все исходные моменты для определения композиции цикла изложены предельно четко и доходчиво. Создается впечатление, что осталось только проследить, какой отпечаток эти психологические особенности накладывают на повести как цикл, выявить интенцию рассказчика, и основные композиционные элементы, объединяющие пять разрозненных повестей в цикл, станут очевидными. Однако внешне совершенно простой вопрос выявления характеристик Белкина как создателя повестей на поверку оказывается чрезвычайно сложным и наполненным парадоксальными противоречиями.

С.Г. Бочаров, уделивший большое внимание изучению роли Белкина, все же вынужден был констатировать, что "Белкин действительно проблематичен, оказывается не просто подойти и рассмотреть его очертания, он представляет собой такую художественную реальность, для определения которой у литературоведения не хватает улавливателей"⁵. То есть, здесь прямо сформулирован вопрос о решающем значении образа рассказчика в постижении пушкинской интенции; кроме этого, содержится констатация отсутствия литературоведческой методики, пригодной для анализа произведений такого класса.

Ссылаясь на справедливое высказывание В.В. Виноградова, содержащееся в его книге 1941 года "Стиль Пушкина", о том, что "Повести Белкина" необходимо изучать и понимать так, как они есть, то есть с образами издателя, Белкина и рассказчиков, С.Г. Бочаров делает не менее справедливое заключение: "Автор" Белкин представляет собою композиционную функцию в большей мере, нежели "образ героя" в обычном смысле. Но эта композиционная функция олицетворена и индивидуализирована, воплощена как "лицо" и "характер". Определение меры этого воплощения и этой индивидуальности и составляет проблему Белкина"⁶.

В этой фразе фактически сформулировано то, что определено выше в качестве главного композиционного элемента художественного произведения: решающее значение психологических доминант и интенции рассказчика. Исследователь, достаточно глубоко проработавший содержание образа Белкина, завершил свой анализ такими словами: "Но история белкинского вопроса показывает, что к образу подобного типа у литературоведения не хватает подходов" — то есть, исследователь снова совершенно справедливо подчеркивает отсутствие методик, адекватных для решения задач такого типа. Представляется целесообразным применить описанную методику структурного анализа, учитывая при этом полученные С.Г. Бочаровым выводы.

1. Мейлах, Б.С. Творчество А.С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. "Просвещение", 1984, с. 52. Возврат

2. Томашевский, Б.В. Пушкин. Материалы к монографии, 1824-1837. М., 1961 кн. 2, с. 515. Возврат

3. Бочаров, С.Г. О художественных мирах. М., "Советская Россия", 1985, с. 39. Возврат

4. Белькинд, В.С.: "Принципы циклизации в "Повестях Белкина" А.С. Пушкина"; Шварцбанд, С.М.: "Жанровая природа "Повестей Белкина". Обе статьи опубликованы в сборнике Даугавпилского пединститута "Вопросы сюжетосложения". Вып.3: "Сюжет и жанр". Рига, 1974. Возврат

5. Бочаров, С.Г. Поэтика Пушкина. М., "Наука", 1974, с. 132. Возврат

6. Там же, с. 139. Возврат

К оглавлению

Рассказчик цикла "Повести Белкина" — вовсе
не Иван Петрович Белкин, а некий аноним —
помещик из села Ненарадово. Им же написана
"История села Горюхина", где Белкин
— объект его сатиры.

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Что вызывает тренды на фондовых и товарных рынках Объяснение теории грузового поезда Первые 17 лет моих рыночных исследований сводились к попыткам вычис­лить, когда этот...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: