Глава XXIX. Сальери: старое амплуа в новой личине

Как определил С.Г. Бочаров, в "ненарадовской" характеристике Белкина имеет место "амбивалентная белкинская "двуполость" ("женоподобность", если пользоваться лексикой катениноведения — А.Б.), именно не активная и положительная, но пассивная, "нулевая". В окончательную редакцию предисловия не вошел еще один анекдот: рассказ [ненарадовского помещика] о том, как Белкину для прогулки подали самую смиренную из лошадей, которой он все-таки оказался смирнее и с нее упал. Это тоже мера белкинского "отсутствия", "нулевого существования"¹.

И, уж поскольку упомянуто о "двуполости", то трудно отделаться от мысли о том, что эта характеристика совпадает с другой — данной Пушкину как объекту изображения в "Старой были". Характеристикой, вышедшей из-под пера Катенина незадолго до создания "Повестей Белкина" и опубликованной по воле самого Пушкина. Это обстоятельство сближает два образа: "женоподобного" грека-поэта и "двуполого" Белкина. И не только два образа, но и две ситуации: там Катенин прислал Пушкину пасквиль на него самого, здесь же "помещик" "издателю"-А.П. — сатиру на Белкина. Уж не подразумевается ли Пушкин и при создании "ненарадовским помещиком" сатирического образа недоучки Белкина? В "белкиноведении" такая мысль может показаться более чем странной; но все же вспомним, что Пушкину было не впервые пародировать самого себя от чужого имени, и "Онегин" тому яркий пример. Можно вспомнить и то, как создавалась почва для демонстративной самопародии на основе рифмы "морозы — розы"...

... И вообще, что мог чувствовать Пушкин, отгороженный холерными карантинами от внешнего мира? Ведь уже заканчивался 1830-й год, а за полученную от Катенина пощечину в виде "Старой были" все еще не было получено удовлетворения, и кое-кто мог ненароком заподозрить, что Пушкин действительно оказался более смирным, чем самая смирная лошадка Белкина...

Конечно, это может рассматриваться только в качестве промежуточной гипотезы, одной из тех, которые сами по себе приходят в голову по ходу исследования. Впрочем, такие ассоциации иначе в голову и не приходят: когда есть факты, смыкающиеся своими этическими контекстами, то рефлексии и аллюзии возникают в нашем мозгу независимо от нашей воли — было бы только что сопоставлять, и Бахтин высказался по этому поводу достаточно четко... Согласен, что такие ассоциации носят индуктивный характер, а индукция — не совсем доказательство, что бы по этому поводу ни писал Бертран Рассел. Хотя и Бахтин мыслил подобными категориями... Однако, с другой стороны, меня могут упрекнуть в нарушении собственного принципа, в соответствии с которым структурный анализ должен предшествовать привлечению биографических данных. Но структура в том виде, как она просматривается на данном этапе исследования, уже изложена выше; в принципе, она не может быть иной, поскольку это — единственный основанный на фактах логически допустимый вариант, только при котором могут быть разрешены все противоречия. Скажем так: на данном этапе уже вполне допустимо формулировать промежуточную гипотезу с привлечением внешнего, биографического этического контекста. Тем более что к этому этапу работы характер отношений Пушкина с Катениным доказан на уровне факта, а этим фактом уже можно оперировать даже в силлогической цепи.

Итак, промежуточная гипотеза: наличие катенинского контекста в творческой истории создания "Повестей Белкина". Кажется, фактов для обоснования этой гипотезы более чем достаточно. Было бы даже странным, если бы Пушкин вдруг взял да и забыл о своем "преображенском приятеле" и его выпадах. Как, например, расценить построенный на факте биографии "приятеля" эпизод замены Белкиным, возвратившимся в свою "отчину", барщины легким оброком (факт, обыгранный еще в "Евгении Онегине")? Правда, в отличие от Онегина, разбиравшегося в политэкономии, Белкин не справился с управлением хозяйством, и оно пришло в упадок. А вот факт из биографии Катенина: тот тоже настолько обнищал в результате своих нововведений, что, прибыв однажды в Москву, по причине отсутствия приличного платья был вынужден отказаться от нанесения визитов. Это — этические контексты, которые, по Бахтину, обязательно должны взаимодействовать — пусть даже кто-то назовет такое взаимодействие индукцией... Или взять не вошедший в окончательную редакцию "Предисловия" факт из биографии Белкина, который оказался "смирнее смиренной лошади", и та его сбросила... Пушкин не мог знать, конечно, что в 1853 году Катенин получит "смерть от коня своего", который его затопчет. Но к 1830 году он уже достаточно изучил его натуру и склонности, а уж предвидеть он умел — достаточно вспомнить хотя бы описанный еще в "Разговоре книгопродавца с поэтом" творческий закат Катенина и его грядущее сельское одиночество...

К этой характеристике следует добавить и такую отмеченную "ненарадовским соседом" необычную для той среды, в которой воспитывался и жил Белкин, его черту, как воздержание от употребления алкоголя. "Не пью, любезный мой сосед" — ведь эти обращенные к Катенину пушкинские слова, сопроводившие публикацию "Старой были", стали фактом литературной жизни как раз незадолго до создания "Повестей Белкина". Тем более что в пушкинском окружении было известно о несколько повышенном внимании со стороны Катенина к спиртному — Вяземский даже обыграл этот момент в своем сатирическом стихотворении... Да и пушкинское: "Но от вина ужель отвыкнул?"...

Или взять, например, такие слова Пушкина в письме к Плетневу (около 11 июля 1831 г.): "На днях отправил тебе через Эслинга повести покойного Белкина, моего приятеля"... "Моего приятеля"... Как можно судить из художественного и эпистолярного наследия Пушкина, у него был только один "приятель" — "преображенский"...

Нет, наш Пушкин был далеко не таким, чтобы его можно было счесть смиреннее самой смирной лошадки Белкина. Вот и цикл "Повестей" он как раз открыл описанием именно тех чувств, которые сам он, все еще не получив сатисфакции, не мог не переживать в Болдине.

Повесть "Выстрел", открывающая цикл, первоначально вообще замышлялась как "оборванная"; в том варианте сказ обрывался на первой главе (отъезд Сильвио) с припиской "издателя" о том, что окончание потеряно. Хотя через два дня Пушкин все же дописал вторую главу, не лишним будет оценить тот первоначальный, "оборванный" вариант с точки зрения его предполагавшегося художественного значения в цикле.

То, что самая первая повесть с такой интригующей завязкой обрывалась "на самом интересном месте", уже само по себе должно обратить на себя внимание исследователей, поскольку таким жестом Пушкин особо подчеркивал, что главное в повестях не "прямое" содержание, а нечто иное. В данном случае мы имеем редкую возможность попытаться выявить это "нечто", поскольку оно заключено в весьма ограниченном объеме текстового материала.

Итак: завершенной фабулы ("анекдота") вообще нет, о сюжете как таковом говорить вообще не приходится, и "Выстрел" в таком усеченном виде не мог рассматриваться даже в качестве одной из "побасенок". Что же в нем заключалось? В принципе, не так уж и мало. Как минимум, до предела сконцентрированная "голая идея", которая при появлении второй части несколько затушевалась на фоне развязки. Эта идея — жажда отмщения, мука от вынужденного ожидания подходящего момента для нанесения ответного удара; отрешенность от мира в сочетании с колоссальной концентрацией воли ради достижения поставленной цели. "Выстрел" в оборванном виде — очень сильная характеристика психологических доминант Сильвио именно в том состоянии, в котором находился и сам Пушкин. Да, он действительно знал то, что описывал, и для усиления эффекта даже намеревался предельно сузить поле полотна за счет сокращения жанровой "рамки".

"Сконцентрированная идея", особенно гротескно выпяченная в первоначальном варианте "Выстрела", имеет явно выраженный "катенинский след", который буквально просится в строку, поэтому было бы неправильным его игнорировать.

Но перейдем к другому аспекту "Выстрела" — характеристике рассказчика. Примечательно, что он декларирует буквально "с порога" о своей былой приверженности в молодости к романтизму. Вряд ли стоит особо подчеркивать, что это — пушкинская характеристика творческой биографии Катенина, это и так ясно. Дело не в этом. Не говоря уже о всех пяти повестях, и даже не о "Выстреле" в завершенном виде, предельно сужаю вопрос: мог ли Белкин, не получивший никакого образования, кроме как от дьячка да от своих неграмотных "потешных" во время игр в лапту, написать хотя бы первую главу "Выстрела"? Если исходить из той "самохарактеристики", которой пронизана "История села Горюхина", и которую фактически подтвердило письмо "ненарадовского помещика", не мог. Не его уровень.

Пушкин-"издатель", зачем-то "убрав" из текста "белкинские" пометы, все же в своем "издательском примечании" отметил для "любопытных изыскателей", что фабула "Выстрела" была рассказана Белкину неким подполковником И.Л.П. И, если бы текст первой главы "Выстрела" составлялся самим подполковником, то в такого рассказчика вполне можно было бы поверить. Но ведь на бумаге этот рассказ изложен от имени Белкина, который по причине как своего невысокого социального положения, так и ограниченного интеллекта просто не мог изложить повесть с сохранением стиля и позиции человека, во всех отношениях стоящего гораздо выше него самого. Ведь характерно, что в данном случае рассказчик как персонаж собственного сказа пользуется особым уважением со стороны Сильвио, в глазах которого даже стоит выше остальных офицеров. Причем это подано хотя и отчетливо, но все же достаточно тонко, что совершенно недоступно для примитивного Белкина, и сквозь текст сказа на всем его протяжении как пар бьет благородное воспитание рассказчика. Собственно, здесь имеет место тот же феномен, который был отмечен С.Г. Бочаровым относительно текста письма "ненарадовского помещика": якобы характеризуя соседа, тот использует эту возможность для хвалебной самохарактеристики². Более того, рассказчик не просто расставляет этические акценты в сказе, что в общем-то является его главной задачей по формированию композиции; он идет на беспрецедентный шаг — четко излагает свои собственные оценки не просто как участника событий, а именно с более высокой позиции ведущего повествование, а это — дидактика, нарушение внутренней логики художественного образа (имеется в виду случай, когда рассказчик как объект собственного сказа занял "благородную" позу офицера, отдалив от себя Сильвио после того, как тот уклонился от дуэли — разумеется, человеку типа Белкина не дано даже понять, о чем вообще в подобном случае идет речь; но рассказчик не только чувствует и понимает такие этические тонкости, но и не упускает случая, чтобы порисоваться перед читателем на фоне образа Сильвио).

Это — весьма характерная психологическая черта образа "ненарадовского помещика", причем она проявляется еще отчетливее именно в том усеченном варианте повести, который первоначально замышлялся. То есть, "обрывая" повесть и сводя "рамку" сказа к минимуму, Пушкин стремился таким композиционным приемом сразу же решить и эту художественную задачу. Разумеется, уже с первой главы "Выстрела" ясно, что сказ ведется вовсе не Белкиным, а кем-то, обладающим более высоким интеллектом — во всяком случае, соизмеримым с общественным положением старшего офицера, а не юнкера-переростка, едва достигшего первичного офицерского чина за восемь лет службы. Таким образом, "усеченный вариант" эту задачу решал тоже, причем именно в таком виде этот аспект нарратологии подчеркивался особенно выпукло: "незавершенный" "Выстрел" следовал непосредственно за письмом "помещика", то есть, за уничижительной характеристикой Белкина как личности, и такой контраст не мог не броситься в глаза читателю в том случае, если бы повесть была опубликована именно в таком "незавершенном" виде, поскольку всякая незавершенность провоцирует вопросы и поиск ответов, и в данном случае она должна была возвратить внимание читателя к содержанию только что прочитанного предисловия и заострить на нем внимание.

Из содержания все той же "незавершенной" первой главы "Выстрела" читатель должен был понять, что, хотя рассказчик когда-то в молодости был романтиком, к моменту создания этой повести его взгляды изменились — наличие элементов, пародирующих романтизм уже в этой главе, отмечено другими исследователями.

Как можно видеть, только первая глава "Выстрела" даже в его усеченном виде весьма информативна относительно истинного содержания цикла — то есть, относительно характеристики его главного героя — "ненарадовского помещика". Уже из анализа содержания этой главы ясно, что некий сочинитель-"помещик" использует созданный им образ Белкина в качестве подставного рассказчика, не слишком заботясь о том, чтобы придать этому образу художественную логику и завершенность. Это особенно видно при сопоставлении первой главы "Выстрела" со второй.

Так, если в первой главе единственным рассказчиком является сам "помещик", узурпировавший вопреки художественной логике образа Белкина все поле сказа, то во второй главе он уже пытается несколько выправить положение и придать образу рассказчика хоть какие-то черты, характерные для незадачливого Белкина. Уже в самом первом абзаце второй главы стиль повествования резко контрастирует со стилем первой, приближаясь к стилю речи рассказчика "Истории села Горюхина". Хотя и здесь не обошлось без "прокола" со стороны "помещика", причем в первом же предложении: "... домашние обстоятельства принудили меня поселиться в бедной деревеньке Н*** уезда". "Истинный" Белкин, в том виде, как его образ выведен в "Истории села Горюхина", просто не способен оценить свою деревеньку как "бедную", да и вообще как "деревеньку" — и не только потому, что окончательно разорилась она уже при его непосредственном участии. А потому, что даже эту нищету свою он склонен оценивать в глобальных масштабах: у него не просто крепостные, а население "страны", которое "простирается до шестидесяти трех душ", причем "население" это в его глазах имеет этнические признаки целого народа, хотя и родственного русскому, но все же отличного от него. Человек, возводящий свою нищету в ранг пупа земли, психологически весьма далек от того, чтобы вот так объективно увидеть со своей кочки эту самую "страну" в роли какой-то там "бедной деревеньки" — здесь "ненарадовский помещик" допустил грубое противоречие в прорисовке созданного им образа Белкина. Конечно, литератор, допускающий такие погрешности в элементарных вопросах, вряд ли может создать цикл повестей, которые понравились бы, скажем, тому же Белинскому.

Впрочем, таких "сбоев" в формировании образа Белкина (то есть, в повествовании "ненарадовского помещика") во всех пяти повестях более чем достаточно. Вот, например, рассказчик наносит свой первый визит соседу-графу; в роскошном кабинете хозяина он "оробел и ждал графа с каким-то трепетом, как проситель из провинции ждет выхода министра". Молодец, этот "ненарадовский помещик", правильно схватил психологию Белкина. Жаль только, что этот Белкин — совсем не тот исполненный дворянского благородства рассказчик-офицер, который действовал в поле первой главы: в первой же повести цикла образ Белкина распался на не сводимые воедино части, и истинный рассказчик как литератор потерпел неудачу, показав свою неспособность до конца проникнуть в психологию создаваемого образа.

Далее. Обращение к соседу-графу — "ваше сиятельство" — характеризует ту минимальную социальную ступень, которая еще дает право наносить визиты "их сиятельствам", но с которой всегда приходится смотреть снизу вверх. Здесь "помещик" тоже правильно подметил одно из характерных проявлений комплекса неполноценности человека, в биографии которого производство в первичное офицерское звание явилось самым высоким достижением в жизни. Разумеется, тот рассказчик, который действовал в первой главе, офицер, прослуживший, как можно понять из "Станционного смотрителя", целых двадцать лет, никогда не стал бы обращаться к графу в такой подобострастной форме — пусть даже они не однокашники, но все же — оба офицеры. Так что эту деталь образа Белкина помещик выдержал правильно. Но буквально перед этим — снова "прокол": "Между тем я стал ходить взад и вперед осматривая книги и картины. В картинах я не знаток, но одна привлекла мое внимание..." Я не говорю уже о самом стиле этой фразы, который возможен в устах только человека с более высоким уровнем развития, чем у Белкина. Здесь уместно будет отметить ту внутреннюю раскрепощенность, с которой рассказчик признается: "В картинах я не знаток" — проявление такой свободы в самооценке возможно только со стороны действительно свободного человека с достаточно широким кругозором — Белкин с его гипертрофированным самомнением психологически к такой самооценке просто не готов.

Далее следует рассказ графа, переданный с учетом "зоны чужого языка", то есть, с уровня если и не самого графа, то, по крайней мере, человека близкого к нему по своему положению. Даже если бы такой человек как Белкин и слышал это своими ушами, он вряд ли смог бы передать этот стиль графского рассказа — здесь снова Белкина подменяет тот же "ненарадовский помещик", у которого еще хватает мастерства уловить и передать стиль чужой речи, но недостает умения подавить в своем сказе собственное "я" и вести этот сказ изнутри образа Белкина. Здесь тот же феномен, что и в случае с Онегиным — лирическое начало в сказе "помещика" подавляет стремление объективировать образ Белкина, оторвать его от собственного "я".

Вот пример "лирического отступления" Белкина, в котором "помещику" не удалось объективироваться от создаваемого им образа: "Что касается до меня, то, признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть, и поэтому в первое воскресенье по ее приезде отправился после обеда в село^*** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга". Здесь оборот "Что касается до меня..." — чисто белкинский. Но, начав удачно, рассказчик переводит монолог Белкина в план собственного видения: "Признаюсь, известие о прибытии молодой и прекрасной соседки сильно на меня подействовало; я горел нетерпением ее увидеть..." — от Белкина такое исходить вряд ли может. Рассказчика интересует не граф, а его красивая жена, и такой порыв — увидеться с соседкой, не очень задумываясь о ее муже — выдает в рассказчике человека, достаточно опытного в светской жизни, для которого в общем-то привычно адресовать свое внимание даме, рассматривая ее высокопоставленного супруга как потенциального рогоносца. Но, чтобы обладать такой светской привычкой, необходимо принадлежать к соответствующему кругу, куда юнкерам-переросткам, для которых каждый прапорщик — "ваше благородие", вход закрыт. Но вот при завершении этой фразы автор-"помещик" снова ведет повествование с позиции Белкина: "В первое воскресенье по ее приезде отправился после обеда в село *** рекомендоваться их сиятельствам, как ближайший сосед и всепокорнейший слуга". "Их сиятельства", "всепокорнейший слуга", причем даже не в общении, а в мыслях, по уже давно выработанной холопской привычке, — это, конечно, снова чисто белкинское.

Как можно видеть, в принципе "помещик" имеет не только соответствующий жизненный опыт, но и вполне определенные представления о том, как должны создаваться художественные произведения, и в ряде случаев даже ведет свой сказ в зоне языка и психологии Белкина. Но такие случаи — чрезвычайно редки, рассказчик-"помещик" постоянно забивает Белкина-рассказчика, лишая создаваемый им образ элементарной художественной логики.

Можно ли считать, что приведенные примеры нарушения объективации диктуются какими-то художественными целями "автора-помещика"? Вряд ли — очень маловероятно, чтобы эти моменты объяснялись наличием какой-то интенции. Здесь все дело просто в отсутствии таланта, необходимого для создания высокохудожественных произведений.

Вот эти "проколы" безусловно грамотного и интеллигентного ненарадовского рассказчика, подмена им Белкина собою и есть те самые моменты, которые, являясь "отступлениями", составляют основной корпус лирической фабулы в романе "ненарадовского помещика". Они, эти "отступления", в совокупности с письмом к издателю выдают как его интенцию, так и неспособность как литератора создать по-настоящему художественный, цельный и логически непротиворечивый образ Белкина, тем более что этот образ замышлялся как сатирический.

Интеллигентность "помещика"... Да, она имеет место, и в этом ему не откажешь. Плохо только, что это качество перемежается у него с глубоко упрятанными, но все же достаточно ощутимыми "приниженными" свойствами психики. Вон ведь как в "Выстреле" из кожи вон лезет, только бы подчеркнуть перед читателем свое собственное благородство. Истинно благородный человек такого делать не станет, поскольку такое — всегда проявление комплекса неполноценности, он присутствует в психологии каждого из нас, это — вечный стимулятор нашей жизненной активности, и уровень интеллигентности в значительной мере определяется тем, как нам удается совладать с этим комплексом. Низменные натуры, как правило, стремятся компенсировать его за счет унижения других — и здесь уж "ненарадовский помещик" не отказал себе в удовольствии вдоволь поизгаляться. Уничижение образа Белкина, специально созданные для этого два произведения — письмо к издателю и "История села Горюхина" — еще пол-беды, поскольку эти проявления, хоть и с известной натяжкой, все же можно как-то объяснить стремлением создать сатирический образ графомана, хотя с точки зрения художественности следует признать, что сатира здесь подана излишне прямолинейно, грубо и, не убоюсь этого определения, просто пошло. Не по-пушкински, словом. Хуже другое: он ведь никого на свете не любит, этот "ненарадовский помещик". Описывая благородство Сильвио, он с каким-то упоением подчеркивает его низменные черты: высокомерие, презрение к окружающим, какой-то садизм по отношению к своей жертве, которую он, кстати, сам же и спровоцировал на пощечину — опять-таки, из чувства самой обыкновенной зависти. "Я доволен: я видел твое смятение, твою робость; я заставил тебя выстрелить по мне, с меня довольно. Будешь меня помнить". Эти взращенные на чистой зависти слова, брошенные в лицо преуспевающему сопернику — при женщине (!), при жене (!!), при графине (!!!) — хуже обыкновенного убийства из пистолета. Это — садизм, на проявление которого истинно благородный человек просто не способен. И рассказчик повести не просто отстраненно подает эти факты, а смакует эту унизительную для графа ситуацию. В этом внешне эпическом повествовании сквозь налет показной интеллигентности явно просматривается в общем-то не совсем добрая ухмылка самого "помещика".

Впрочем, Сильвио, проявившего несвойственное для своей натуры уважение к нему, он тоже не жалует. Так, бретер, мальчишка. Нарушил кодекс чести — не пристрелил обидчика. Вон ведь как опустился — оброс бородой, в пыли... К тому же, имя у него какое-то непонятное... Был офицером — значит, по отцовской линии дворянин; откуда же у него тогда это неправославное имя — выходит, инородец по материнской линии?.. (1830 год... Господи, как Пушкин оказался прав, не зная еще тогда, в Болдине, что очередной удар получит через три с половиной года именно из-за того, что по матери — не совсем русский...)

Характер натуры, скрытые психологические доминанты рассказчика ярко проявились в его повествовании в "Гробовщике". В этой повести вообще вряд ли можно усмотреть хоть какой-то след от Белкина — все повествование "напрямую" замкнул на себя "ненарадовский помещик". Конечно, тонкие саркастические наблюдения относительно и новоселья при размещенных в кухне и гостиной гробах всех цветов и калибров, и "мертвецов православных" в устах гробовщика, православие которого ограничивается пожеланиями смерти ближнего ради дохода от ремесла, и вывески над воротами, изображавшей дородного Амура (!) с опрокинутым факелом в руке, с подписью: "Здесь продаются и обиваются гробы простые и крашеные, также отдаются напрокат (!) и починяются старые" (?!) — все это делает честь остроумию рассказчика. "Отдаются напрокат" — они, что, после проката тоже будут составлять часть меблировки комнат мастерового при его чаепитии? Подметить такое и бросить как бы между прочим Белкин явно не способен, поскольку он начисто лишен чувства юмора. Так что по этой части претензий к литератору-помещику нет. Что умеет, то умеет. Иногда, правда...

Вопрос возникает по другому поводу. Вот он ведет свое остроумное повествование, в процессе которого незаметно переходит к описанию кошмарного сна гробовщика. Настолько незаметно и плавно совершен этот переход, настолько умело подано содержание сна с позиции гробовщика, то есть, практически изнутри его образа, что становится просто невозможно четко разграничить эпическое видение с позиции отстраненного рассказчика от чисто лирической (изнутри образа) точки зрения гробовщика. Не играет совершенно никакой роли тот факт, что кошмар, как оказывается в развязке, только приснился. То есть, нет, дескать, события фабулы, и на этом почему-то делают акцент исследователи. Не скажите: событие фабулы есть, притом настолько реальное, то есть, полностью вписывающееся во всю логику повествования, что мы верим в его подлинность до самого конца. Что из того, что событие приснилось незадачливому гробовщику? С его точки зрения это — совершенно объективная реальность, он ее воспринимает именно так, причем совершенно четко сознает логичность такой ситуации: если можно готовить пищу и обедать в окружении гробов, в том числе и "б/у", идти на открытое богохульство, обращаясь к покойникам как к живым православным, мечтая при этом о скорой смерти действительно православного "клиента" ради наживы, то почему бы этим "православным" вурдалакам действительно не подняться из гробов (у кого таковые вообще были — разве не их последнее ложе берет гробовщик в ремонт для очередного "православного" "клиента"?) да и не навестить своего благодетеля? Никакого сбоя в художественной логике здесь совершенно нет.

Зато есть другое, гораздо худшее, и оно заключается именно в отсутствии какого-либо сбоя в ведении повествования — едва ли не единственный случай на все пять "побасенок". Ведь только посмотреть — не очень квалифицированный литератор, каковым фактически является "помещик", не способен на элементарную объективацию от создаваемого им образа Белкина. Ладно, Белкин стоит ниже него на социальной лестнице, он косноязычен, безнадежно туп, если действительно можно верить тому же "помещику". Но все же это — человек из его, помещика круга, он дворянин, помещик, пусть даже о шестидесяти трех душах; он — отставной офицер, пусть даже чин пожалован ему незадолго до отставки. В конце-концов, он сосед, входит в круг его, помещика, общения. И вот при всем этом "помещик" как "истинный автор" цикла, при всей своей интеллигентности и явном наличии опыта литературной деятельности, обладая довольно ироничным, острым на чужие недостатки взглядом, все же не может выполнить элементарную для любого литератора задачу — войти в образ Белкина и вести повествование изнутри его от начала и до самого конца; он пытается это сделать, в отдельных эпизодах ему это даже удается, но он не может выдержать эту позицию, из образа Белкина все время торчат наружу его, "автора", уши.

Ну не дал Господь, что поделаешь... Только вот ведь что получается: так и не сумев войти в образ персонажа из близкого к себе круга, "помещик" тем не менее легко и естественно решает эту задачу в случае с образом стоящего на бесконечном удалении от него вниз по социальной лестнице какого-то гробовщика — причем решает эту задачу настолько естественно и изящно, что мы впервые на всем пространстве романа не замечаем ни композиции, ни факта ведения повествования; мы видим события изнутри этого образа уже своими глазами, мы верим этому подлинно художественному образу, для нас это совершенно объективная реальность, мы живем внутри нее, даже не замечая условностей художественного повествования — вот ведь как все удалось "помещику". Словом, получилось у него это место, хотя в остальных случаях не удались куда более легкие пассажи.

Неквалифицированный литератор способен создать такой "живой" образ только при одном условии: если его собственная психика вписывается в художественную логику этого образа. То есть, если совпадают психологические доминанты. Иными словами, если такой литератор изображает свое собственное "я", когда от него как художника не требуется искусства перевоплощения в создаваемый образ, когда этот образ — его, создателя, собственная сущность.

Положителен образ гробовщика или отрицателен? Поскольку этот образ — высокохудожественное исключение во всем поле повествования "помещика", этот образ не может быть ни положительным, ни отрицательным. Это — жизненный тип, воплощение жизненной правды. Таким его сделала среда, в которой он вырос и живет. Он — естественен. Все, что так метко было подмечено в этом образе его создателем, полностью вписывается в границы этого типа, ни одна из деталей этому типу не противоречит.

Но, собственно, почему все так дружно ухватились за этот гротескный образ? Ведь не его же создание преследовал Пушкин в качестве своей главной цели. Этот образ в данном случае — даже не центральный в цикле. Это — всего лишь художественное средство, знак, троп, предназначенный для характеристики образа его психологического двойника, его создателя — "ненарадовского помещика".

С помощью такого приема все черты образа гробовщика переносятся теперь и на образ психологически близкого к нему рассказчика. Можем ли мы сказать и в данном случае, что все черты, типичные для гробовщика и в общем-то по-человечески понятные нам, настолько же по-человечески понятны, будучи приложены и к фигуре рассказчика? Разумеется, нет. То, что типично и в какой-то степени даже простительно для гробовщика, применительно к образу интеллигентного рассказчика, дворянина и литератора, просто омерзительно.

Вряд ли есть смысл приводить в данной работе более широкий круг фактов, раскрывающих образ "ненарадовского" рассказчика — центральный в романе А.С. Пушкина "Повести Белкина". Желающие углубить свое видение этого бесконечного по объему, истинно романного образа могут просто внимательно перечитать то, что гениально замаскировано под "побасенки", и найти массу других, не менее интересных нюансов. Причем, как и в любом другом случае, когда мы имеем дело с подлинно великим художественным творением, каждое новое чтение будет раскрывать перед нами все новые грани этого образа — для этого содержания в романе более чем достаточно.

Теперь пора подытожить известное нам об образе рассказчика, чтобы выявить его скрытую интенцию, а уже с учетом этого — художественный замысел создателя этого образа — Пушкина. Следовательно, необходимо определить, какую цель преследовал этот персонаж, создавая пародийный образ тупицы Белкина, какие средства для этого использовал и как ему удалось решить поставленную задачу.

1. С.Г. Бочаров. Поэтика Пушкина. М., "Наука", 1974, с. с. 143. Возврат

2. Наличие аналогичной тенденции в тексте катенинских "Воспоминаний о Пушкине" отметил Ю.Г. Оксман в 1934 году. Возврат

"Повести Белкина": Пушкин изображает, как
неумелый литератор — ненарадовский помещик
(Катенин) пародирует его творчество, показывая
его, Пушкина, как графомана Белкина.

Как уже отмечено, в первой главе "Выстрела" повествование ведется в "зоне языка" самого "помещика", в сказе практически отсутствуют элементы стиля Белкина. Поэтому целесообразно рассмотреть стилистические особенности с точки зрения уточнения характеристики и биографии "автора" цикла.

В дополнение к уже отмеченной склонности к употреблению архаической формы родительного падежа существительных, обратим внимание и на фразу: "Это было чрезвычайно повредило ему во мнении молодежи". Глагол "было" в подобном контексте обычно принято относить к просторечию, и на первый взгляд его употребление рассказчиком вносит диссонанс в уже сложившееся представление о нем как о достаточно интеллигентном человеке. Следует однако отметить, что это "было" является рудиментом временной формы сложного предпрошедшего времени ("плюсквамперфекта"), существовавшей в древнерусском языке. По этой причине данный случай следует рассматривать как еще один аргумент в пользу вывода о склонности "помещика" к архаике. Но этим, пожалуй, вопрос не исчерпывается.

Дело в том, что эта временная форма, требующая употребления добавочного глагола, обрела статус архаичной только в русском языке (в украинском она сохранилась несколько лучше). В романо-германских языках она распространена до настоящего времени. Людям, хорошо владеющим одним из таких языков и употребляющим его достаточно часто, при выражении своих мыслей на родном языке иногда приходится сталкиваться с необходимостью мысленного перевода с иностранного — что в общем-то характерно для тех, кто по-русски плохо знает, журналов наших не читает. Это им, больше читающим не по-нашему, "галлицизмы милы", поэтому в их русской речи могут проскальзывать штампы из иностранного языка, в том числе и в письменном переводе. Естественно, что "галлицизмы" проявляются в первую очередь там, где грамматика иностранного языка не противоречит логике русского. Скажем, в случае с плюсквамперфектом, который до сих пор не чужд нашей психологии.

Я хочу сказать этим, что "просторечие", проскочившее в тексте рассказчика, имеет романо-германскую основу. То есть, "помещик" должен хорошо владеть иностранным языком (что для Белкина исключается) и часто им пользоваться. Собственно, в этом нет ничего странного, поскольку фабулы пяти созданных им "побасенок" в основном взяты из французских источников — по всей видимости, он их просто переводил на русский "с листа", заменяя по ходу имена и некоторые детали.

В тексте обнаруживается значительное количество случаев, подтверждающих это. Например, такой несколько скрытый галлицизм, как: "Пробегая письмо, глаза его сверкали". В принципе, к галлицизмам такой оборот можно отнести только в том случае, если исходить из презумпции, что в русском языке не "глаза пробегают", а мы "пробегаем что-то глазами".

Но вот другой случай — там же, в "Выстреле", все в той же первой его главе: "Вы согласитесь, что, имея право выбрать оружие, жизнь его была в моих руках". Это уже — чистейший галлицизм типа "проезжая мимо — с меня слетела...", и факт его употребления не оставляет никаких сомнений в том, что "автор" цикла настолько вжился во французский язык, что даже в родном русском склонен оперировать его стилистическими особенностями. И тут же следует прямое подтверждение в виде упоминания о красной шапке с золотой кистью, с галуном: "(То, что французы называют bonnet de police)". "Автор" даже не приводит перевода этого названия, явно с<

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: