|
|
Глава XIV. Три путешествия Онегина (к биографии героя)Как показано выше, путешествие Онегина по югу России совершено до начала действия эпической фабулы, и с точки зрения композиции романа должно рассматриваться как пролог к нему. Однако это далеко не все. Дело в том, что вся история с публикацией "Путешествий", как и с их истинным местом в повествовании — очередная мистификация. Считается (и это подтверждается даже составленной самим Пушкиным разметкой глав романа), что "Путешествие" должно было стать восьмой главой романа и занять место между седьмой главой (замужество Ольги, посещение Татьяной кабинета Онегина, ее отъезд в Москву) и последней (возвращение Онегина из странствий и сцена в будуаре Татьяны). Однако помещение "Путешествия" в качестве отдельной, восьмой главы после публикации в 1825 г. первой главы стало практически невозможным, хотя Пушкин и пытался работать в этом направлении. Примечательно, что, публикуя "Путешествие" после слова "Конец" и "Примечаний", Пушкин счел необходимым еще раз подчеркнуть в своем "Вступлении" тот факт, что архитектонически "Путешествия" замышлялись как стоящие после седьмой главы. Это замечание надежно закрепило у комментаторов романа мнение о том, что путешествие Онегина по времени действия фабулы произошло после дуэли и отъезда из деревни. При этом не принималось во внимание то обстоятельство, что средства архитектоники нередко используются в качестве композиционного приема, допускающего в интересах художественности возможность описания событий не в прямой их последовательности, и что в таких случаях истинная последовательность событий восстанавливается другими композиционными средствами. Первое указание на то, что архитектонически "Путешествие" относится к седьмой главе, было сделано еще в 1827 году при публикации его частей в "Московском вестнике" как предназначенных для седьмой главы, хотя фабула "Путешествия" никак не вписывалась в ее фабулу. Остается допустить, что если Пушкин действительно планировал включить описание путешествия в эту главу, то только в качество "вставной новеллы". Место для такой вставки определено: это — "Альбом" (дневник) Онегина, который по первоначальному замыслу Татьяна должна была читать при посещении его кабинета. Более того, части текста этого дневника присутствовали в беловой рукописи седьмой главы. Сличением стиля и содержания установлено, что описание путешествия действительно является частью дневника Онегина, что он писал его по памяти уже в деревне. Как в "Альбоме", так и в "Путешествиях" красной нитью проходит общая тема "тоски"; в неопубликованной части "Путешествий", так же, как и в "Альбоме", имеются нехарактерные для текста повествования романа общие элементы пунктуации в виде нескольких прочерков подряд, и т.п. То, что "Путешествия" являются частью текста "Альбома" Онегина, свидетельствует и присутствующая в них "Бахчисарайская" строфа, которая начинается так: Порой дождливою намедни В общепринятой трактовке содержания романа эта строфа действительно воспринимается как "бредни" самого Пушкина: если Бахчисарай, то при чем здесь скотный двор, тем более "намедни"? При чем "дождливая пора", которая для Бахчисарая такая же экзотика, как для французского беллетриста наша "развесистая клюква"? Когда же мы осознаем, что прибывший в деревню Онегин заносит в свой дневник воспоминания о посещении Крыма, что эта запись перемежается свежими, сельскими впечатлениями, что он ведет свой дневник в той же манере, как и свое повествование, через пень-колоду, то такие вопросы даже не возникнут. Вот Онегин записал в дневник это уничижительное "фламандской школы пестрый сор"; вот он вместе с Ленским возвращается от Лариных и, характеризуя Ольгу, опять же поминает отрицательно фламандскую школу: В чертах у Ольги жизни нет. То есть, в обоих случаях он мыслит одними оценочными категориями, и этот факт не только еще раз подтверждает идентичность рассказчика и Онегина, но и помогает датировать (в рамках фабулы сказа) появление дневниковых записей, совпадающее по времени с первым визитом к Лариным (если учесть то обстоятельство, что психика "автора" заметно меняется во времени, и что у Пушкина нет ничего случайного; тем не менее такая датировка будет носить чисто условный, фабульный характер). Иными словами, впечатления о путешествии, начатом не позднее 1805 года, заносятся Онегиным в дневник примерно во второй половине 1808 года — во всяком случае, в промежуток времени между приездом в имение и дуэлью. "Но если альбом был бы включен в роман, Онегин выступал бы здесь как поэт, и какой поэт!", — писал Б.С. Мейлах1. Да, Онегин действительно поэт, и это видно не только из содержания "Альбома". Фактически, этот "Альбом" включен в роман — и не только в виде отрывков из "Путешествия"; весь сказ романа — это фактически дневник Онегина, записи которого он превратил в мемуары, придав им форму романа. То, что не вошло из "Альбома" в мемуары, частично издано в виде "Путешествий", частично отброшено Пушкиным как "издателем" творчества Онегина. В число неизданного попала и "Х-я глава"; возможно, это часть более поздних дневниковых записей; возможно, самостоятельный трактат Онегина, его размышления о прожитом. Но, во всяком случае, не часть его повествования в рамках того, что принято считать романом — она слишком не стыкуется с фабулой его сказа. У Пушкина было несколько веских причин чисто художественного характера для отказа от первоначального замысла: а) не следует забывать, что повествование в романе ведется самим Онегиным. Включение им содержания собственного дневника в текст своих мемуаров противоречило его замыслу, продекларированному еще в посвящении Татьяне: эти мемуары адресованы ей, единственному читателю, который должен был быть посвящен в его секрет. И, если в фабулу седьмой главы ввести эпизод с чтением дневника, то с точки зрения Онегина как "автора" романа просто нелогично снова приводить ей его содержание; б) Онегин пытается скрыть, что в мемуарах упомянуто более чем одно его путешествие (первая глава романа): первое, по России, завершившееся в Одессе до начала описываемых событий; второе — в Италию, которое он совершил после убийства Ленского и откуда прибыл в Петербург "с корабля на бал"; третье, в Африку — уже после "официального" завершения действия романа — после участия в Отечественной войне 1812 г., движении декабристов и после "заточения", когда время и события несколько притупили его пламенное чувство к Татьяне (о том, что оно несколько угасло, Онегин не раз повторяет в "лирических отступлениях"). Навязчиво муссируемая им перед Татьяной тема "ножек" — оттуда, из Италии и Африки; здесь уже не Пушкин мистифицирует читателя, а Онегин мстит Татьяне за былой отказ, дразня ее своими заморскими похождениями; в) с точки зрения структуры, мемуары Онегина (фабула сказа) уже являются "романом в романе", поэтому публикация внутри одних мемуаров других, каковыми по сути является содержание дневника, вряд ли воспринималось бы как высокохудожественный прием, тем более так открыто поданный. К тому же, задача, которую преследовал Пушкин, решена им более элегантным путем, причем без каких-либо информативных потерь: текст "Путешествий" все-таки, вопреки воле "автора", официально опубликован его "издателем", а недостающее в них этическое содержание восполнено лирическими отступлениями в основном тексте романа, в особенности в первой главе. Кроме этого, с точки зрения архитектоники всего произведения, текст "Дневника" в полном объеме, будь он введен в фабулу седьмой главы, занимал бы в ней слишком много места и выглядел бы как инородное тело. Однако в случае помещения "Путешествий" в виде дневника отдельной, восьмой главой Пушкину пришлось бы в корне изменить композицию седьмой главы, завершив ее описанием посещения Татьяной кабинета Онегина — в противном случае не была бы достигнута логическая увязка "Путешествий" с фабулой седьмой главы. То есть, "восьмая глава", фабула которой датирована периодом до основного повествования, воспринималась бы как "инородное тело" уже в рамках всего произведения; в таком случае спасти положение могло только одно: дать в "восьмой главе" описание не первого, а второго путешествия Онегина (в Италию), датировка которого вписывается в последовательность событий основной фабулы романа. Но, как видно из содержания уже первой главы, это не входило в замысел как самого Онегина, пытающегося скрыть от читателя такую броскую деталь своей биографии, так и Пушкина, который уже на первой стадии работы над романом ввел для осуществления своего замысла достаточно деталей этого путешествия, причем достигнуто это более эффективными художественными средствами; г) включение Пушкиным текста дневника Онегина в основной корпус романа разрушало бы художественный замысел, поскольку даже без "Путешествий" его содержание (в беловой рукописи) раскрывало перед читателем факт мистификации: там присутствовала "кавказская" тема из былого путешествия, что делало слишком очевидной тщательно скрываемую хронологию, при быстром выявлении которой сразу же рушился основной замысел. Публикация "Путешествий" в той форме, как это сделал Пушкин, позволила не только до конца выдержать мистификацию, не только дать через них дополнительные "ключи" к раскрытию его творческого замысла, но и обогатить образ Онегина весьма важными чертами. Следует отметить немаловажную для постижения замысла Пушкина деталь: в фабуле седьмой главы главный персонаж отсутствует вообще, что стало еще больше бросаться в глаза в результате отказа Пушкина от включения в нее отрывков из "Альбома". Но этот "недостаток" с лихвой компенсируется тем обстоятельством, что все повествование этой главы ведется самим Онегиным, причем в лирических отступлениях отчетливо проявляется его патриотизм ("Москва... как много в этом звуке..." - XXXVI). То есть, можно сказать, что, несмотря на то, что как персонаж повествования Онегин отсутствует, он присутствует как образ, причем образ, который не только обогащается в этой главе новым этическим содержанием, но изображается в развитии: исходя только из фабулы сказа, об Онегине как патриоте сделать вывод невозможно; здесь же показаны взгляды "позднего" Онегина, пишущего свои мемуары из "будущего" по отношению к фабуле сказа. Покинув после дуэли деревню, Онегин "возвратился" в Петербург почти через три года из какого-то нового путешествия: "И путешествия ему, Как все на свете надоели; Он возвратился и попал Как Чацкий, с корабля на бал" (8-XIII). Это дало основание В. Набокову поднять вопрос, не возвратился ли Онегин морем из Европы (в конечном счете он пришел к отрицательному выводу). С "европейским путешествием" категорически не согласился и Ю.М. Лотман: "Не исключено, что в некоторые моменты работы П предполагал описать заграничное путешествие [...] Онегин, который еще в первой главе был "готов [...] увидеть чуждые страны" (LI), мог отплыть из Одессы, чтобы через год с лишним вернуться в Петербург. Однако если даже такого рода замыслы и имелись у П, от них не осталось и следов. "Путешествие Онегина" фрагментарно и в пространстве, и во времени — нам остается лишь комментировать пропуски, которые имели не сознательно-художественный, а вынужденно-цензурный характер". Нет, пропуски, в которых принято усматривать былое наличие "аракчеевских" строф, комментировать не будем, поскольку таких строф просто не могло быть. Отплыть в Европу из Одессы "того" "путешествия" Онегину так и не удалось из-за смерти отца, это уже ясно, и возвратиться из него он мог только на похороны, а не на бал. Вопрос заключается в другом — сколько вообще в романе онегинских "Одесс", и остались ли какие-либо следы от тех, которые были в его жизни после смерти отца. Вернее, что говорит по этому поводу лирическая фабула — в своих "отступлениях" Онегин достаточно болтлив ("Роман требует болтовни", писал Пушкин, и эту фразу часто используют применительно к самому автору, а не к его рассказчику). Гадать не будем, исходить следует из текста и только из текста — такова методика. И, если внимательно вчитаться в содержание первой главы, то такие следы обнаружить вполне можно. В той, "общеизвестной" "Одессе" Онегин готов был "увидеть чуждые страны", но ему помешало семейное горе — т.е., там речь идет о путешествии прерванном. В восьмой же главе он возвращается "с корабля на бал" с другим настроением: "И путешествия ему, Как все на свете надоели"; то есть, явно идет речь о совершенно другом путешествии, причем состоявшемся и завершенном. О нем информация подана в первой главе, но очень аккуратно. К тому же, в данном месте Пушкин упоминает о "путешествиях" во множественном числе (ср.: публикацию "опущенной" восьмой главы он сопроводил заголовком: "Отрывки из путешествия Онегина"). В cтрофе XLVIII речь идет о Петербурге — однозначно, по крайней мере включительно по 12-й стих: созданные в середине 18 столетия Нарышкиными рожковые оркестры крепостных существовали только там, причем до 1812 года. Возникает иллюзия того, что последние два стиха: "Но слаще, средь ночных забав, Напев Торкватовых октав!" тоже относятся к Петербургу. Основываясь на содержании письма от 11 мая 1831 года Михаила Погодина Степану Шевыреву, который перевел несколько октав этого произведения, В. Набоков (т. 2, с. 184) отмечает, что Пушкин не любил творчество Торквато Тассо. С.М. Бонди так прокомментировал это место: "Торкватовы октавы — стихи из поэмы Торквато Тассо "Освобожденный Иерусалим", написанной особой строфой, состоящей из восьми стихов [...] Поэма была широко известна в Италии: строфы из нее пели венецианские гондольеры (лодочники)". Таким образом, процитированные стихи из XLVIII строфы, не разрушая впечатления читателя о том, что относятся к Петербургу, все же вызывают прямую ассоциацию с Венецией, а также цепь вопросов: каким образом на Неве могла звучать песня гондольеров; Пушкин не любил Тассо, а песни этого автора звучали "сладко" — если не для него, то, значит, для рассказчика романа? Выходит, Онегин либо сам бывал в Венеции, либо имеет какое-то отношение к творчеству Тассо, и теперь, готовя свои мемуары, сравнивает мысленно свои впечатления от роговой музыки на берегах Невы и песен гондольеров. Недоумение в отношении звучания песен гондольеров на Неве закрепляется содержанием следующей, XLIX-й строфы: Адриатические волны, Композиция этой строфы преднамеренно усложнена; причем как у Пушкина, так и у Онегина для этого были свои, хотя и диаметрально противоположные причины. Как можно видеть, Пушкин стремился к тому, чтобы у читателя сложилось интуитивное впечатление, что "автор" — Онегин переживает свои впечатления о былом пребывании в Венеции. По крайней мере два переводчика романа на английский язык — Дойч и Спэлдинг — передали именно этот смысл в своих версиях перевода2. Однако при более внимательном чтении становится очевидным, что непосредственно о пребывании Онегина в Венеции здесь не говорится. Здесь Онегиным все переведено в будущее время, и создается впечатление, что все это — только в его мечтах, вызванных Байроном, а не в воспоминаниях. Только вот два "прокола". Во-первых, из ремарок рассказчика четко видно, что он не любит Байрона, что поэзия этого поэта вряд ли могла вдохновить его на такие мечтания. Во-вторых, слова "И, вдохновенья снова полный...". Почему "снова"? Значит, был уже там? Да, он понял, что проговорился, что по такой яркой детали биографии его, клеветника-анонима, опознают современники, и снова все переводит в будущее время ("услышу"). Он заметает следы, делает вид, что эти яркие венецианские впечатления — всего лишь от прочитанного у Байрона... Нет, обрели его уста язык Петрарки, пусть не лукавит. Вон ведь, попав "с корабля на бал", все еще мыслит категориями венецианских метафор ("С Ниной Воронскою Сей Клеопатрою Невы"): одно из исторических названий Венеции — "Повелительница Адриатики". И даже сидя через несколько лет в своей деревне и готовя свой пасквиль на Пушкина и Баратынского, все никак не может отделаться от итальянских словечек, привезенных оттуда, из Венеции ("И far niente мой закон" — 1-LV, E sempre bene — 8-XXXV — из лирической фабулы, то есть, из временного плана, в котором он пишет воспоминания; Benedetta, Idol mio — 8-XXXVIII — вон как восьмая глава запестрела итальянскими словами, причем последние два случая — уже из эпической фабулы, эти слова Онегин только что привез оттуда и мурлычет их перед камином). А эпиграф (из Петрарки на итальянском языке) к шестой главе кто поставил, Пушкин, что ли? А стих из "Божественной комедии" кто перевел только наполовину, разве не этот же "автор наш"? Тот самый, что писал: "Мы все учились понемногу"? Тот, что кроме французского так ничего в молодости и не одолел? — сам ведь дал себе характеристику, был уверен, что мы его не узнаем. Тот Онегин, что "Цицерона не читал" ("А над Вергилием зевал", "А Цицерона проклинал")? Откуда же тогда при таком образовании и нелюбви к римской классике вдруг прорезался итальянский, причем даже на бытовой почве? Датируем это второе путешествие: до встречи с Татьяной в Петербурге, то есть, не позднее 1811 года. Третье путешествие. О нем тоже упоминается все в той же первой главе, в XXX и XXXI строфах ("две ножки"...): Взлелеяны в восточной неге, Здесь явно речь идет не об Италии, к которой вряд ли применимо понятие "восточный", и для которой ковры не являются характерной приметой. О том, что это путешествие произошло уже после завершения времени действия эпической фабулы романа, свидетельствует упоминание о "заточении", которое могло иметь место только после разрыва с Татьяной, поскольку до этого момента в биографии Онегина такого факта не было. Тема этого путешествия продолжается в L-й строфе: Придет ли час моей свободы? Примечание 10 ("Писано в Одессе"), поданное за словами "Брожу над морем" в середине третьего стиха, создает иллюзию того, что все описываемое в этой строфе относится к первому путешествию ("Итак, я жил тогда в Одессе"). Однако последние два стиха этой строфы свидетельствуют, что речь идет о путешествии, которое состоялось уже после объяснения с Татьяной — здесь "страдал", "любил" и "сердце похоронил" однозначно отодвигают "окончание" эпической фабулы романа в прошлое по отношению к тому периоду, к которому относится повествуемое в рассматриваемой строфе. В этой строфе совмещены несколько временных планов. "Писано в Одессе" может быть отнесено максимум к первым одиннадцати стихам, но ни в коем случае не к последним трем (возможно, потому и цифра примечания проставлена не в конце строфы и даже не в конце стиха). В Одессе, перед выездом в Африку, Онегин еще не мог написать "страдал" и "любил" в прошедшем времени; эти чувства могут быть описаны в такой временной форме только после пребывания в Африке, где Онегин на первых порах забывал в любовных утехах "И жажду славы и похвал, И край отцов, и заточенье..." "Страдал", "любил" и "сердце похоронил" могло прийти к нему только когда он пресытился этими утехами и стал тосковать по России. А в Одессе, ожидая погоды, он рвется на волю ("Пора покинуть скучный брег Мне неприязненной стихии"), он еще не в состоянии предвидеть ту тоску по родине, которая у него еще только возникнет, он бежит от себя, продолжая обманываться иллюзиями. Таким образом, данная строфа, отражающая разные временные срезы, является обработанной дневниковой записью Онегина, начатой в Одессе до выезда в Африку и завершенной после значительного периода пребывания там — возможно, уже после возвращения на родину; не исключено, что даже в процессе литературной обработки им своих дневниковых записей при подготовке текста мемуаров. Наглядный образец такого совмещения временных планов Пушкин дал в "Путешествиях" (феномен совмещения "скотного двора" с "Бахчисарайским фонтаном"). Итак, в корпусе идущих подряд трех строф первой главы содержится упоминание о всех трех путешествиях Онегина: вначале о втором (Венеция), затем третьем (Африка) и, наконец, первом. Исходя из обстоятельств третьего из них ("страдал", "любил", "сердце похоронил") становится совершенно очевидным, что при публикации первой главы Пушкин уже знал, что роман (вернее, его эпическая фабула) закончится отказом Татьяны. То есть, план романа у него был с самого начала, а содержание вступления перед первой главой, а также ее последней строфы, где признается отсутствие плана, относится не к роману самого Пушкина, а к воспоминаниям "автора" — Онегина. Собственно, из построения первой главы видно, что у "автора" в голове сумбур, смешались все временные планы, и действительно его "издателю" Пушкину трудно заранее сказать, будет ли это "большое стихотворение" без плана когда-либо окончено Онегиным. Пушкин оказался прав, Онегин так и не смог справиться с поставленной перед собой задачей. В конце седьмой уже главы он пишет: "Хоть поздно, а вступленье есть", обнадеживая тем самым читателя, что тот действительно еще может ожидать поэмы "песен в двадцать пять"; на самом же деле оказалось, что больше восьми глав он так и не смог осилить. Все отрывками, ничто до конца не доведено... Что ж, видать, творческая манера у него такая, у этого Онегина... Вон ведь и стих из Данте перевел только наполовину... И при этом у него еще хватает наглости имитировать стиль Пушкина, изгаляться по поводу Баратынского... "Скромный автор наш"... ... И вместе с тем... В Отечественную сражался за Родину, по всей видимости, служил в армии и после, и уж затем вышел в отставку: "И разлюбил он, наконец И брань, и саблю, и свинец" — был бы демобилизован сразу по окончании войны, то слово "разлюбил" было бы более чем неуместным; был декабристом, ненавидел Александра I, что видно из содержания сохранившихся отрывков X главы. Опять же, "заточенье"... Вон ведь какая большая жизнь прожита этим человеком после "завершения" фабулы романа. И вот, одинокий и стареющий, обиженный на судьбу и друзей, сидит затворником у себя в деревне, сочиняет злобную стихотворную эпиграмму на тех, кто оказался моложе и талантливее его самого... Нет, не простой он человек, этот Онегин, его раздирают противоречия, он мечется между возвышенным и подлым, никак не может найти свое место. "Лишний человек"? — безусловно. Только не такой лишний, как нам его описывали. Он сам сделал себя лишним. Это — мы с вами, уважаемые читатели, в каждом из нас есть его частичка. Онегин — не образ героя начала девятнадцатого века. Это — образ человека вообще. Вечный образ. Мне со школьных лет не нравился этот роман — теперь только понимаю, почему. Я чувствовал его "недостатки", сознавал, что не понимаю их смысла, и это меня смущало. Это был вызов, на который я не был в состоянии дать ответ — был слишком юн. Теперь, с тридцатью годами опыта профессионального анализа за спиной, начинаю видеть в нем еще больший вызов — не аналитику, а человеку; не логике, а душе. Принять такой вызов намного сложнее, чем решить прикладную задачу вскрытия и описания структуры мениппеи. Некоторые пушкинисты сетуют, что вот-де не дожил Пушкин до своего полного расцвета, который у Байрона случился уже в двадцать пять лет; что не успел создать образов, которые можно было бы поставить в один ряд с образами Шекспира и Гете... Неправда это. Образ Онегина обладает такой неисчерпаемой глубиной, что в него страшно заглядывать. Это — художественный космос, равный которому трудно сыскать в мировой литературе3. Чтобы описать его, хватит усилий многих поколений исследователей. Поэтому ограничиваюсь лишь самыми общими чертами его психологической характеристики. 1. Мейлах Б.С. Творчество А.С. Пушкина. Развитие художественной системы. М. "Просвещение", 1984, с. 83. Возврат 2. Здесь следует отметить характерную методологическую особенность Набокова как исследователя: он исходит не из текста, не из его данности, и не из художественного впечатления, возникающего на интуитивном уровне, а из той ложной эстетической формы, которая возникла у него еще до того, как он приступил к исследованию текста. Эта ложная форма явилась следствием идеологизации самого процесса исследования, в данном случае безоговорочного принятия постулата о том, что все повествование в романе автобиографично и ведется от лица самого Пушкина. На этом основании он отвергает в общем-то более близкие к духу оригинала версии переводчиков-иностранцев, которые, как можно понять, "чувствовали" сказанное Пушкиным все же лучше, чем "русский душою" Набоков, отвергший их версию интерпретации смысла этой строфы на том основании, что "Пушкин никогда не был за границей, поэтому переводы Спэлдинга и Дойч, истолковавших строфу из 1-й главы как свидетельствующую о пребывании Пушкина в Венеции, неверны" (т. 2, с. 185-186). К сожалению, не имею возможности ознакомиться с переводами Спелдинга и Дойч, но если только они ограничились в этой строфе местоимением первого лица и не вставили фамилию Пушкина, то их тонкое ощущение духа творчества нашего поэта не может не вызвать восхищения. Вообще, отмечу демонстративно высокомерное отношение Набокова не только к труду своих предшественников (всякий раз, говоря о "переводчиках" и их "переводах", он неизменно берет эти слова в кавычки, подчеркивая тем самым, что его версия перевода более полно соответствует оригиналу); его высокомерие сквозит и в отношении "гениального" композитора П.И. Чайковского, создавшего "бездарные" оперы, и такого же "гениального" живописца И.Е. Репина, без репродукций картин которого не обходится, по заявлению Набокова, ни одно современное издание "Онегина" на родине поэта... Возврат 3. Образ Гамлета (даже с учетом того, что произведение Шекспира является мениппеей) по многим параметрам явно уступает образу Онегина. Возврат
К оглавлению
У "неоконченного романа" "Евгений Онегин"
Глава XV. Эпилог... "неоконченного" романа "Евгений Онегин" Стремясь объяснить, а подсознательно — даже как-то оправдать многочисленные "огрехи" романа, пушкинисты не всегда находят его достоинства там, где они есть на самом деле. В частности, Б.С. Мейлах писал: "Евгений Онегин" оказался, с точки зрения традиционных представлений, романом без конца. В таком строении его сюжета заключается одно из достоинств, которое обеспечило бессмертие шедевра и постоянное творческое соучастие его читателей, постоянное обновление главной проблемы "человек и мир", проблемы вечной и всегда обновляющейся с непрерывным развитием исторической действительности"1. Еще более категорично свою точку зрения по этому вопросу выразил Ю.М. Лотман: "Решение оборвать сюжетное развитие ЕО, не доводя его до канонического романного завершения, было для П сознательным и принципиальным [...] Все попытки исследователей и комментаторов "дописать" роман за автора и дополнить реальный текст какими-либо "концами" должны трактоваться как произвольные и противоречащие поэтике пушкинского романа"2. Однако, вопреки укоренившемуся в литературоведении мнению о "незавершенности" романа и изменениях, которые якобы претерпели замыслы автора в процессе работы, Пушкин, еще только приступая к созданию своего романа, уже четко видел его структуру в том окончательном виде, в каком она вырисовывается в процессе исследования. Он предвидел, что роман будет воспринят именно так, как он сейчас трактуется, и заблаговременно подготовил доказательство того, что четкий план романа был у него с самого начала, и что он его твердо выдержал. Подтверждение этого — эпилог к роману, публикация которого до публикации самого романа не оставляет никаких сомнений в том, что Пушкин заранее планировал и "незавершенность" повествования, и отказ в финале Татьяны Онегину. Пушкин, великий мистификатор, вовсе не скрывал от публики своих намерений. Созданный им в 1824 году эпилог был опубликован в 1825 году одновременно с первой главой романа, причем под одной с нею обложкой, как часть самого романа. Более того, при переиздании в 1829 году первой главы Пушкин снова поместил под общую обложку и эпилог, и не его вина, что читающая и комментирующая публика до сих пор так ничего и не поняла. Если во всех полных собраниях сочинений роман помещают в четвертый, пятый или шестой том, то эпилог — в первый или второй, вместе с прочими стихотворениями поэта, датируемыми 1824 годом. О том, что он когда-то издавался вместе с первой главой романа, теперь можно прочесть только мелким шрифтом в примечаниях к полным собраниям сочинений поэта. Читая эти примечания, невозможно отделаться от изумления: почему комментаторы не задумались над комментируемым фактом? Мы с вами этот эпилог проходили в школе, по крайней мере в мое время он еще был в программе. Конечно, он подавался нам не как часть "Евгения Онегина", а как программное произведение Пушкина о предназначении поэта. Крылатая фраза, которая у всех на слуху, "Не продается вдохновенье, Но можно рукопись продать" — оттуда. Только рукопись эту продает не Пушкин, а Евгений Онегин, и эпилог описывает, как он сдает свои мемуары в печать. Чтобы издать то, что мы привыкли видеть как роман А.С. Пушкина "Евгений Онегин". Да, действительно: это — "Разговор книгопродавца с поэтом". С Евгением Онегиным, то есть. Правда, уже постаревшим. Этот "Разговор" следует читать в сочетании именно с первой главой романа, где в сжатом виде изложены основные этапы жизни Онегина; тогда становится понятным, что в "Разговоре" изложен итог его неудавшейся любви; становятся заметными очевидные параллели и прямые отсылки к содержанию романа, основная часть которого в 1824 году еще не была даже положена на бумагу. В сочетании с "Разговором" первая глава предстает как план всего романа, на отсутствие которого у "автора" "издатель" Пушкин сетовал там же, в предисловии к первой главе и эпилогу. И, что самое интересное, когда Пушкин так писал, он ничуть не покривил душой: "автор"-Онегин действительно не имел никакого плана и писал свои мемуары, не представляя четко до самого конца, когда и чем завершит свой опус. Ведь еще в предисловии Пушкин предупредил читателей о том, что "большое стихотворение" вряд ли будет вообще закончено, но содержанием "Разговора" и первой главы внес коррективы, не только дав понять, что эти предупреждения относятся не к нему самому, а к "автору"-Онегину, но и загодя изложив четкий план, которому следовал до самого конца, включая в каждую главу своего романа по мере его создания прямые отсылки к "Разговору". Вот как это выглядит. Глаза прелестные читали Эти стихи прямо перекликаются с содержанием многочисленных лирических отступлений Онегина, приводить которые вряд ли стоит. Предвижу скептические возражения некоторых читателей в отношении того, что приведенный отрывок не обязательно сопрягается с содержанием романа, что вся творческая биография Пушкина... — и т.п. Возражения подобного рода принимаются безоговорочно — как аналитик, не могу не быть скептиком. Тем более что именно это место послужило фабулой "официального" пушкиноведческого анекдота о т.н. "утаенной любви Пушкина", которую до сих пор никак не могут разгадать, перебирая не одну кандидатуру на эту роль. Но вот читаем продолжение: Но полно! в жертву им свободы "Но полно — не принесет" уже ближе к "отступлениям" Онегина. Например: Но полно прославлять надменных Полагаю, нет смысла доказывать, что речь идет об одной из граней амбивалентного чувства Онегина к Татьяне, что проявилось и в его разговоре с книгопродавцем. Что же касается стихов "Пускай их юноша поет, Любезный баловень природы", то в контексте обстановки 20-х годов это может восприниматься как намек на поэзию Баратынского. Что дает нам пушкинский эпистолярий за период, когда создавался "Разговор" и сам роман, отмечено выше: до самой своей смерти Пушкин ни о ком другом из поэтов как о "счастливце" больше не отзывался. Но самое интересное даже не это, а то, как именно в "Разговоре" появился намек о Баратынском. Ведь в первом издании (1825 год) было "Пускай их Шаликов поет" (кн. П.И. Шаликов был известен как слащавый стихотворец, певец "прекрасного пола"); в рукописи было — "Батюшков". А "юноша" появился при переиздании "Разговора" в 1829 году, и, видимо, не потому, что Пушкин пошел навстречу обиженному князю — к такой реакции ему было не привыкать. Стоит вспомнить, что как раз в это время осуществлялась кампания по более четкому введению образа Баратынского в контекст "Евгения Онегина"; кампания, которая окончательно завершилась только в 1833 году с появлением соответствующих примечаний к роману. Но возвратимся к Онегину, продающему свою рукопись и выражающему свое отношение к женщинам: Что мне до них? Теперь в глуши Вот он, мотив пушкинского эпиграфа с характеристикой "чувства превосходства" Онегина. Так это — оттуда. А, может, наоборот — то отсюда. Ведь первая глава с эпиграфом и "Разговор" создавались одновременно. Здесь же — тема, которую Пушкин разовьет в четвертой главе (XXXIV): Владимир и писал бы оды, Но читаем "Разговор" дальше: К чему, несчастный, я стремился? Ага, вот, сдавая в печать свои незавершенные воспоминания, Онегин уже жалеет, что отразил в них свои чувства к Татьяне и унизил перед ней свой гордый ум — "чувство превосходства" в сочетании с "в   ЧТО ПРОИСХОДИТ, КОГДА МЫ ССОРИМСЯ Не понимая различий, существующих между мужчинами и женщинами, очень легко довести дело до ссоры...  ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...  Что делает отдел по эксплуатации и сопровождению ИС? Отвечает за сохранность данных (расписания копирования, копирование и пр.)...  ЧТО ПРОИСХОДИТ ВО ВЗРОСЛОЙ ЖИЗНИ? Если вы все еще «неправильно» связаны с матерью, вы избегаете отделения и независимого взрослого существования... Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:
|