Сдам Сам

ПОЛЕЗНОЕ


КАТЕГОРИИ







Династический цикл в аграрных обществах





Стабильность аграрных обществ многом зависит от того,.насколько их организация отвечает интересам элиты. Это хорошо иллюстрируют и тенденции наследованию высокого социального статуса, и такое явление, как династический цикл. Элиты аграрных обществ стремятся сделать свой статус на­следственным. Мало того, что они принадлежат к присваивающему прибавочный продукт меньшинству, им нужно передать это соци­альное положение потомкам. Аграрные общества пронизаны тен­денцией к приватизации власти. Получив высокие должности от –верховных правителей, присвоив права на связанные с должностями доходы и привилегии, элиты добиваются последнего недостающего им права — передавать эти блага по наследству.

На этом основана логика династического цикла — одна из движу­щих сил аграрных обществ, едва ли не важнейший механизм, их функционирования. После завоевания извне, крестьянских восстаний и краха прежнего режима создается новая центральная власть с при­сущим ей организованным финансовым администрированием. Она еще продолжает крепнуть, но в ее недрах назревают приватизацион­ные процессы — земля и должности закрепляются за новой "элитой. У государства сокращаются возможности собирать доходы и финан­сировать армию. Приходится увеличивать налогообложение там, куда могут дотянуться руки центрального правительства. Налоговый гнет нарастает. Вспыхивают крестьянские беспорядки. Затем — крах дина­стии, порой новое завоевание извне. Династический цикл замкнулся.

Централизация власти, повышение эффективности бюрократии, жесткие репрессии против пытающейся своевольничать элиты — это начало цикла. Приватизация, уход налогоплательщиков под покрови­тельство сильных людей, эрозия налоговой базы, сокращение дохо­дов казны — характерные черты его завершающей фазы. Основатели династии, нередко иноэтничные завоеватели, иногда вожди кресть­янского восстания, держат тех, кого они привели к кормушке, в же­сткой узде60. При их потомках энергетика власти слабеет, должности становятся наследственными, доходы правительства сокращаются.

Характерное проявление приватизационных процессов в конце династического цикла — недовольство в обществе, вызываемое диф­ференциацией.богатства и бедности и ростом роли денег: они стано­вятся важнее положения на государственной службе61. Инициативным людям удается перераспределить в свою пользу доходы, которые предназначались для государственной казны62. В Китае начала XIX в., стране развитой аграрной цивилизации, реальные объемы налогооб­ложения вчетверо превышали официально установленные ставки. Три четверти присваиваемого шло местному чиновничеству63.

Финансовый кризис затрудняет содержание и армии, и централь­ной бюрократии. Крушение империи, новое иноэтничное завоевание или крестьянское восстание подводят черту под очередным династи­ческим циклом. Таковы черты династического цикла — важнейшего механизма функционирования китайского государства на протяже­нии тысячелетий.

Другой пример, иллюстрирующий династический цикл в условиях аграрной цивилизации, — эволюция Египта времени Древнего цар­ства. В середине этого периода гробницы номархов становятся рос­кошнее, гробницы царей — скромнее. Затем — распад страны, хаос, упадок периода 10-й — 12-й династий. Потом — новая централиза­ция власти. После формирования Среднего царства, при Сенусер-те III, — исчезновение богатых гробниц номархов. История гробниц фараонов-номархов — история централизации и приватизации власти в Египте64. Папирус Ипувера, повествующий о бедствиях, связанных с ослаблением централизованного государства, хаосом и запусте­нием, — один из первых документов, фиксирующих развертывание династического цикла в аграрных цивилизациях65.

Степень государственного вмешательства в организацию хозяйственной_ жизни в крестьянском сообществе в аграрных: цивилизациях неодинакова. В Древнем Египте государство ликвидировало общины, взяло организацию производственной деятельности на себя. В Индии на протяжении всей ее истории сохраняется мощная, обладающая значительной автономией община. Эти крайние случаи объединяет то, что основная цель правящей элиты — изъять максимально воз­можное количество прибавочного продукта, создаваемого в кресть­янском хозяйстве. Различны лишь формы такого изъятия.

Еще одна проблема централизованных империй, пытавшихся ре­гулировать объемы налоговых изъятий, — контроль за собственным аппаратом. В отличие от самого государства налоговый чиновник не заинтересован в сохранении налоговой базы. Проконтролировать его работу при технологических возможностях, характерных для аграр­ных цивилизаций, сложно. Следствие — вымогательства, избыточное обложение, жалобы на произвол сборщиков налогов. «...Выгода го­сударя в том, чтобы иметь заслуженных [подданных] и назначать их на должности, а выгода чиновников в том, чтобы, не имея способ­ностей, распоряжаться делами; выгода государя в том, чтобы иметь заслуженных [подданных] и вознаграждать их; выгода чиновников в том, чтобы, не имея заслуг, быть богатыми и знатными; выгода государя в том, чтобы выдающиеся люди служили ему по своим способностям; выгода чиновников в том, чтобы использовать в личных целях своих друзей и сторонников. Поэтому территория государства все урезается, а частные дома все богатеют; государь падает все ниже, а крупные чиновники становятся все могущест­веннее. Таким образом, государь теряет силу, а чиновники завладе­вают государством»66.

Еще раз подчеркнем: независимо от того, на какой стадии дина­стического цикла находится империя, сложилась феодальная иерархия или нет, важнейшим для аграрной цивилизации остается вопрос об организованном изъятии у крестьянского населения ресурсов в пользу правящей, специализирующейся на войне и государственном управлении элиты67. Здесь централизованное имперское государство сталкивается с неприятной альтернативой. Когда оно изымает при­бавочный продукт в объеме, меньшем максимально возможного, на содержание армии может не хватить средств. Появляется риск, что соседнее агрессивное государство или кочевые племена сломят со­противление войск и захватят страну. Это приведет к смене элиты. Если, напротив, изъятия запредельны, несовместимы с возможно­стью воспроизводить крестьянские хозяйства, возникают другие опасности: эрозия налоговой базы, бегство крестьян с земли, рост бродяжничества и разбоя, крестьянские восстания68. Один из клас­сических документов Древнего Китая содержит слова: «Народ голо­дает оттого, что власти берут слишком много налогов... Трудно управлять народом оттого, что власти слишком деятельны»69.

Поиск хрупкого равновесия между этими рисками — когда у крестьян отбирают максимум возможного, но не доводят их до пол­ного разорения — стержень экономической политики аграрных цйвйлйзащий70. История донесла до нас полемику по этому вопросу, разные позиции в ней. Ближайший советник Токугава Иэясу Хонда Масанобу говорил, что «крестьянину надо оставлять столь­ко зерна, чтобы он только не умер»71. Поднявший налоговое бремя до предела китайский император Ханьского периода У-ди осозна­вал опасность этого шага, предостерегая против дальнейшего роста налогов72. Количество прибавочного продукта, которое элита аграрных об­ществ изымала у крестьян, определялось спецификой сельскохозяй­ственного производства. Больше всего можно было изъять в районах высокопродуктивного земледелия — в долинах крупных рек, на оро­шаемых землях. По библейским свидетельствам, египетские кресть­яне отдавали фараонам пятую часть урожая. Правители Индии при Маурьях забирали у своих подданных четверть. По некоторым ис­точникам, в других местах изъятия достигали половины собранного урожая. На бедных, малопродуктивных, засушливых землях у кре­стьян отбирали меньше. История донесла до нас представление о правильной, «справедливой» норме изъятия — 10% урожая, знаме­нитая десятина.

Крестьяне не спешили делиться информацией о собранном уро­жае с теми, кто его у них отбирал. Упомянутое выше равновесие, грань, за которой налогообложение становилось невозможным, го­сударство вынуждено было искать испытанным методом проб и ошибок73. Именно потому, что крестьянству и элите так нелегко найти эту тонкую грань, пусть даже неустойчивое равновесие высоко ценится и закрепляется традициями. Если прежде налогообложение достигало определенного уровня и не приводило к катастрофиче­ским последствиям, элита аграрного общества воспринимала это как аргумент в пользу сохранения объема изъятий, считая его посиль­ным для крестьян. Даже в высокоразвитой Франции XVIII в. рас­пределение налогового бремени по провинциям, распределение их обязательств по взносам в казну — тальи — происходило на основе оценки опыта предшествующих лет: легко или трудно собирались тогда налоги.

Как указывалось, для централизованных аграрных государств сис­тематизация сведений о налоговых обязательствах и налоговых пла­тежах подданных, о том, сколько удалось изъять в той или другой области и на деревне, — важнейшая функция гражданской власти.
Такая информация становится базой для определения текущих нало­говых обязательств. Медленные изменения численности населения и объема хозяйственной деятельности позволяют лишь изредка вносить коррективы. Не нужно считать, сколько крестьянин может заплатить
сегодня. Важно знать, сколько брали в предшествующие годы, не
подрывая доходной базы. Иногда в хорошо организованных аграр­ных империях при этом учитывались различия, связанные с урожай­ными и неурожайными годами. В централизованных империях эти принципы воплощаются в нало­говых переписях, закрепляющих сложившиеся размеры обязательств. В феодальных системах обязательства низшего сословия закрепляются

традицией.

Устойчивые отношения зависимого крестьянского населения и правящей элиты в рамках централизованного государства или фео­дальной иерархии — залог жизни аграрного общества без социаль­ных взрывов и потрясений. Недаром китайская народная мудрость гласит: «Не дай Бог жить в эпоху перемен». Ей вторит европей­ское присловье «долгих лет жизни королю». В аграрном обществе периоды стабильности без внешних и внутренних войн, времена упорядоченных обязательств крестьян перед властью, закрепленных либо налоговым аппаратом централизованной империи, либо тра­дицией феодальных установлений, воспринимались потомками как

золотой век.

Характерное проявление роли традиции в условиях аграрных обществ — трехполье с разделением крестьянских участков на полосы. Известно, что такая организация земледелия менее продуктивна, чем та, которая возможна при консолидации участков, обрабатываемых крестьянским хозяйством. Однако она и более надежна, в меньшей степени зависит от колебаний продуктивности. В условиях, когда урожая едва хватает, чтобы прокормить семью, выполнить неизбеж­ные обязанности перед государством или феодалом, выбор в пользу надежности — разумная стратегия74.

Перемены — это новые династии, войны, эксперименты с налогами, увеличивающие их бремя, феодальные смуты и новые господа, не связанные традициями, действующие методом проб и ошибок. При долгосрочной стабильности способов производства и его структуры, неизменных системе расселения, образе жизни и других важнейших составных частях социально-политической структуры устойчивые тра­диции — элемент социальной организации, который обеспечивает ее приемлемое функционирование.

Представления о том, что богатые крестьяне государству не нужны, что все, кроме необходимого для поддержания жизни, должно быть у них изъято, а если не изымается – это признак плохого управления, широко распространены в аграрных обществах. Вот что пишет Ф. Бернье о реалиях Индии XVII в.: «...Все живут в постоянном трепе­те перед этим сортом людей, особенно перед губернаторами: их боятся больше, чем раб своего господина. Поэтому жители обычно стараются казаться нищими, лишенными денег; соблюдают чрезвычайную про­стоту в одежде, жилище и обстановке, а еще более в еде и питье. Они нередко даже боятся слишком далеко заходить в торговле из опасения, что их будут считать богатыми и придумают какой-нибудь способ разорить их»75. Сама суть аграрной цивилизации не только не стимулирует инновации, повышающие эффективность экономи­ки, но и препятствует им76. Когда христианская семья, используя новые технологии, повышает урожайность, это привлекает внимание налогового агента централизованной бюрократии, или феодального лорда, или «мобильного бандита» - они видят возможность изъять у крестьянина что-то еще. Понятно, каким должно быть отношение земледельца к сельскохозяйственным инновациям. Человеческое знание, мысль продолжают порождать новое. И неизвестные прежде технологии все-таки получают широкое распространение. Но в саму структуру аграрной цивилизаций с ее хищнической элитой, которая стремиться выжать из крестьянства все до последнего, встроены механизмы, тормозящие внедрение любых инноваций77. Как справедливо отмечает В. Бартольд: «Сравнение Китая с За­падной Европой лучше всего показывает, что успехи техники сами по себе не вызывают прогресса общественной жизни. Из примера Китая видно, что можно знать порох и не создать сильной армии, знать компас и не создать мореплавания, знать книгопечатание и не создать общественного мнения»78.

В какой степени в аграрных обществах крестьянин закреплен на своем наделе, зависит от обстоятельств, в первую очередь от качества земли. Если это редкий по своим качествам и дефицитный ресурс, нет нужды силой государственной власти закрепощать крестьянина — он сам никуда не денется79. Если кругом много удобных для возде­лывания земельных угодий, крестьянин может перебраться на сво­бодные земли к другому господину. В этом случае логика организа­ции стратифицированного аграрного общества стимулирует жесткие формы прикрепления крестьян к земле. Но и в том и в другом случае о частной собственности в современном смысле этого слова говорить трудно. Земля — и важнейший ресурс производства, средство суще­ствования и база для разнообразных поборов в пользу привилегиро­ванной элиты.

 

М.Л.Гаспаров «Занимательная Греция»

 

 

МИР-СЕМЕЙСТВО И МИР-ГОСУДАРСТВО

Древнейшие греки представляли себе мир и мировой порядок очень просто. Мир для них был похож на удобное родовое хозяйство, которое сообща вела большая семья олимпийских богов с ее домочадцами — низшими божест­вами, вела собственноручно, заботливо и деловито. Каж­дый бог успевал всюду поспеть, каждый знал свое дело, но в случае необходимости мог исполнить и чужое; каждый, завидев непорядок, тотчас вмешивался сам и восстанавли­вал положение. Случались недоразумения и ссоры, как во всяком доме, но быстро улаживались. О законах никто не думал: когда вы живете в семье, разве вам нужны зако­ны? Здесь все кажется простым, привычным и само собой разумеющимся: и что кому делать, и кому кого слушать­ся.

Время шло, жизнь становилась сложнее. Люди жили уже не родовыми поселками, а городами и государствами, общих дел стало гораздо больше, споров и несогласий во­круг этих дел — тоже. Раньше все дела были привычные, повторяющиеся из поколения в поколение; теперь все ча­ще приходилось сталкиваться с делами новыми и самим придумывать, как с ними сообща управляться. В дополне­ние к старым обычаям понадобились новые законы. Но ес­ли государство не может держаться без законов, то тем бо­лее не может держаться без законов огромный мир: ника­кому олимпийскому семейству сразу всюду не поспеть, всего не решить и обо всем не договориться. Очевидно, и в мире действуют какие-то общие законы, которым подчи­няются и боги, и звезды, и земля, и люди. Каковы же Они?

С С этих пор мысль о всеобщих законах, управляющих и природой, и человеческим обществом, овладела умом гре­ка и уже не покидала его.

Законы природы были предметом теоретическим, до них приходилось доходить умом. Законы общества прихо­дилось осваивать практически: их нужно было составлять самим. И здесь начиналась жестокая борьба. Знать говори­ла: «Мы потомки богов и героев, наши деды и прадеды Сицилии (где вырос город Сиракузы), а передовые посе­ления продвинулись еще дальше. Второе — на север: через Мраморное море в Черное море и по его берегам, вплоть до нынешних Ольвии, Херсонеса, Керчи и Риони. Третье — на юг: через Средиземное море, в Кирену и окрестные мес­та. Все колонии были приморские.Греки живут вокруг моря, как лягушки вокруг болота», — говорил философ Платон. Отправляясь в путь, переселенцы обращались к дельфийскому Аполлону за советом, куда ехать, зажигали факел от священного огня «города-матери», садились на суда с женами и детьми и плыли к чужим берегам. Там договорами или силой отбирали у местных племен кусок прибрежной земли, ставили храмы, возводили дома и за­севали поля.

Иногда целые города бросали старые места и переправ­лялись на новые. Когда персы осадили ионийский город Фокею, то фокейцы всем народом сели на корабли, броси­ли в море кусок железа, сказали: «Когда это железо всплывет из моря, тогда и мы вернемся под власть пер­сов!» — и отплыли в западные моря.

Иногда отплывал не целый народ, а целое поколение. Тарент, самый большой греческий город в Италии, был ос­нован так. Шла первая Мессенская война. Десять лет спартанцы осаждали мессенцев на горе Ифоме, покляв­шись не возвращаться в Спарту до победного конца; десять лет спартанки в Спарте ждали мужей и не рождали детей. Спартанцы забеспокоились, что останутся без потомства, и позволили женам взять в наложники илотов. Родились де­ти, выросли, потребовали гражданских прав, но война уже кончилась, и им отказали. Тогда они всем поколением вы­селились в Италию и основали там Тарент. Во главе пере­селенцев был сын того спартанца, который подал совет за­вести детей от илотов.

Потомок аргонавтов Ватт с острова Феры был заикою.
Он отправился в Дельфы спросить, как ему избавиться от заикания. Оракул сказал: «Выведи поселение в Ливию».Ватт удивился, потому что спрашивал он совсем не об этом, но послушался оракула. Греки высадились на песча­ном ливийском берегу, и Ватт вышел в степь вознести молитву Аполлону. Вдруг он услышал страшное рычание: перед ним стоял лев. Ватт взмолился к Аполлону, чтобы бог охранил его, безоружного, и от потрясения молитва слетела с его губ внятная и не заикающаяся. Так Ватт избавился от недуга, а в Ливии была основана Кирена.

Новые города росли и богатели. Из колоний везли в, Грецию зерно, металлы, рабов, из Греции в колонии — вино, оливковое масло, изделия кузнецов и гончаров. Гречес­кие города в Италии величали себя «Великой Грецией», и о привольной жизни в них рассказывались чудеса. В Та-ренте было больше праздников в году, чем будней; тарен-тинцы говорили: «Мы одни живем по-настоящему, а все другие лишь учатся». В сицилийском Акраганте дома и обеды были так роскошны, что философ Эмпедокл сказал: «Здешние люди строятся так, словно им жить вечно, а едят так, словно им завтра умереть». А в Сибарисе были такие богачи, которые спали на розовых лепестках и еще жаловались, что им жестко. Слово «сибарит» с тех пор стало означать лентяя и неженку:

Червонцев я себе повытаскаю груду — Так завтра же богат я буду И заживу, как сибарит.

(И. А. К р ы л о в, «Бедный богач»)

ЗАКОНЫ

Здесь, в новых городах, раньше всего явились писаные законы. Для городов Италии и Сицилии их писали мудре­цы Залевк и Харонд, такие полусказочные, что сами гре­ки их часто путали. Потом уже появились в Афинах зако­ны Дракона, в Митиленах законы Питтака и т.д.

Греки помнили: что имеет начало, то имеет и конец. Старинные неписаные законы не имели начала, они восхо­дили к незапамятным временам и потому соблюдались. Законодатели боялись, что к новым законам такого уваже­ния не будет, что их станут менять и отменять. А иметь меняющиеся законы — это все равно что не иметь ника­ких. Поэтому прежде всего они заботились о нерушимости своих предписаний.

Кто захочет внести в закон хоть какое-нибудь измене­ние, постановили Залевк и Харонд, тот должен явиться в народное собрание с петлей на шее и сделать свое предло­жение. Если его отвергнут — он должен тут же на месте удавиться. Если при разбирательстве какого-нибудь дела одна сторона будет толковать закон так, а другая иначе, то оба спорящих должны явиться в суд с веревками на шее, и чье толкование будет отвергнуто, тот должен на месте удавиться.

Говорят, что эти меры помогли, и за триста лет в зако­ны Залевка и Харонда внесены были только два улучше­ния. Первое было такое. В первоначальном законе говори­лось: «Если кто кому выколет глаз, то сам должен лишится глаза»; к этому было добавлено: «...а если выколет одноглазому, то должен лишиться обоих». Все согласи­лись, что это справедливо. Второе было такое. В первона­чальном законе говорилось: «Кто развелся бездетным, то­му дозволяется взять новую жену»; к этому было добавле­но: «...но не моложе прежней». С этим тоже все согласи­лись.

Если же от первого брака у человека были дети, то вто­рой брак ему не разрешался совсем. У Харонда об этом сказано: «Кто в первом браке сумел быть счастлив, тот не порти себе счастья; кто не сумел, тот не повторяй несчас­тья».

Закон требовал слушаться всех, кто имел право прика­зывать. Если врач запрещал больному пить вино, а боль­ной пил и выздоравливал, больного казнили за неповино­вение врачу. Потому что, кто не слушается приказов, тот не будет слушаться и законов.

За клевету, за трусость, за роскошь наказывали сты­дом. Кто уличен в клевете, тот должен носить, не снимая, миртовый венок, чтобы все видели, с кем имеют дело. Кто уличен в трусости, тот должен три дня сидеть на площади в женском платье. А о роскоши закон гласил: «Тонкие ткани и золотые украшения лицам хорошего поведения носить воспрещается, лицам дурного поведения — разре­шается».

Не все законы были такие мягкие. В Афинах первые писаные законы составил Дракон: в них за все проступки, малые и большие, назначалось только одно наказание — смерть. Его спрашивали, почему так строго. Он отвечал: «Ни меньшего, ни большего наказания я придумать не мог». Потомки говорили: «Драконовы законы писаны не чернилами, а кровью».

Встречались, конечно, и такие случаи, которые точно под закон не подходили. Законодателей спрашивали: «Чем пожертвовать: законом или человеком?» Законодатели от­вечали: «Законом. Лучше, чтобы остался безнаказанным виновный, чем оказался наказанным невинный: первое — ошибка, второе — грех».Вообще же законы следовало соблюдать во что бы то ни стало. «Лучше дурные законы, которые соблюдаются, чем хорошие, которые не соблюдаются», — говорили греки. Оба древнейших законодателя показали это своим приме­ром. У Залевка сын совершил преступление, за которое по закону полагалось выколоть оба глаза. Залевк не стал его: оправдывать и только попросил суд, чтобы один глаз вы-, кололи у сына, а второй — у него самого. Что сказали на это судьи, мы не знаем. Харонд запретил в законе появля­ться в народном собрании при оружии, а сам однажды, преследуя врага, вбежал в собрание с мечом на боку. «Ты нарушаешь собственный закон, Харонд!» — крикнули ему. «Нет, подтверждаю!» — ответил он, выхватил меч и прон­зил себе грудь.

 

СОЛОН-МИРОТВОРЕЦ

Самым мудрым из законодателей этого времени считал­ся афинянин Солон.

Он был не только мудрец, но и воин и поэт. Первую свою славу он приобрел вот как. Афины вели войну с Мегарою за остров Саламин. Афиняне потерпели такое пора­жение, что в отчаянии собрались и постановили: от Саламина отказаться навсегда, а если кто вновь заговорит о войне за Саламин, того казнить смертью. Но Солон приду­мал, как заговорить о запретном. Он притворился сумас­шедшим, который не может отвечать за свои слова. Вскло­коченный, в рваном плаще, он выбежал на площадь, вско­чил на камень, с которого выступали глашатаи, и загово­рил с народом стихами. В стихах говорилось:

... Лучше бы мне не в Афинах родиться, а в месте безвестном, Чтобы не слышать укор: «Сдал он врагам Саламин!»

Если ж афиняне мы, то вперед — и на остров желанный! Смело на бой, чтобы смыть с родины черный позор!

Услышав эти стихи, народ словно сам обезумел: люди схватили оружие, бросились в поход, одержали победу и заключили мир. Доводы, которыми помогла им получить Саламин «сказка на каждом шагу», мы уже пересказали в другом месте.

Когда в Афинах внутренние раздоры дошли до предела, Солон был избран архонтом для составления новых зако­нов. Он сделал, говорят, очень многое. Он запретил в Афи­нах долговое рабство и вернул кабальным должникам от­нятые у них наделы. Он допустил к участию в народном собрании не только богатых «всадников» (у которых хва­тало средств на боевого коня), не только зажиточных «латников» (у которых хватало средств на тяжелый доспех для пешего строя), но и неимущих «поденщиков», ко­торых было очень много. Для предварительного рассмотре­ния дел он поставил во главе народного собрания «совет четырехсот». Солон говорил, что новый совет и старый ареопаг — это два якоря государственного корабля, на ко­торые он вдвое крепче будет держаться в бурю. Но греки гораздо лучше запомнили не эти, а другие за­коны Солона — те, которые служили воспитанию граж­данских нравов.

До Солона был закон: «Кто терпит обиду, тот может жаловаться в суд». Солон его изменил: «Кто видит обиду, тот может жаловаться в суд». Это учило граждан чувство­вать себя хозяевами своего государства — заботиться не только о себе, но и о других.

До Солона считалось, что междоусобные раздоры — это зло, и сам Солон так считал. Однако он издал закон: «Кто во время междоусобных раздоров не примкнет ни к одной из сторон, тот лишается гражданских прав». Это учило граждан быть хозяевами своего государства не только в мыслях, но и на деле: где все привыкли быть недовольны­ми, сложа руки, там властью легко овладеет жестокий ти­ран.

Власти не любили, когда народ в разговорах обсуждал и осуждал их действия, а народ не любил, когда ему это запрещали. Солон издал закон: «Бранить живых людей за­прещается в правительственных зданиях, в суде, в хра­мах, в торжественных процессиях» (а разрешается, стало быть, и на улице, и на площади, и дома). И добавил: «Бранить же мертвых запрещается везде» — потому что мертвые бессильны защищаться.

Законы Солона учили трудолюбию. Был закон: «Кто не может указать, на Какие средства он живет, тот лишается гражданских прав». Говорили, что этот закон Солон заим­ствовал у египтян. Был другой закон: «Если отец не на­учил сына никакому делу, то такого отца такой сын не обязан содержать в старости». Этот закон Солон ввел сам.

Законы учили уважать трудолюбие даже в животных. Запрещалось убивать пахотного быка, «потому что, — го­ворилось в законе, — он товарищ человеку по работе».

Солон больше всего гордился тем, что не дал своими за­конами перевеса ни богатым и ни бедным, ни знатным и ни безродным, ни землевладельцам и ни торговцам:

Я меж народом и знатью, шитом прикрывая обоих,

Стал, — и ни тем ни другим кривдой не дал побеждать.

Конечно, это ему только казалось: там, где он видел справедливое равновесие, мы бы вряд ли это увидели. Но его убеждение, что главное в мире — закон и главное в за­коне — чувство меры, осталось грекам близко во все века.

 

СЕМЬ МУДРЕЦОВ

На стенах дельфийского храма было написано семь ко­ротких изречений — уроков жизненной мудрости. Они гласили: «Познай себя самого»; «Ничего сверх меры»; «Мера — важнее всего»; «Всему свое время»; «Главное в жизни — конец»; «В многолюдстве нет добра»; «Ручайся только за себя».

Греки говорили, что оставили их семь мудрецов — семь политиков и законодателей того времени, о котором мы рассказываем. Это были: Фалес Милетский, Биант Приен-ский, Питтак Митиленский, Клеобул Линдский, Периандр Коринфский, Хилон Спартанский, Солон Афинский. Впро­чем, иногда в числе семерых называли и других мудрецов, иногда приписывали им и другие изречения. Стихотворе­ние неизвестного поэта говорит об этом так:

Семь мудрецов называю: их родину, имя, реченье. «Мера важнее всего!» — Клеобул говаривал Линдский; В Спарте — «Познай себя самого!» — проповедовал Хилон; «Сдерживай гнев», — увещал Периандр, уроженец Коринфа; «Лишку ни в чем», — поговорка была митиленца Питтака; «Жизни конец наблюдай», — повторялось Солоном Афинским; ♦Худших везде большинство», — говорилось Биантом Приенским; «Ни за кого не ручайся», — Фалеса Милетского слово.

Говорили, что однажды рыбаки на острове Кос вытащи­ли из моря великолепный золотой треножник. Оракул ве-дел отдать его самому мудрому человеку в Греции. Его от­несли Фалесу. Фалес сказал: «Я не самый мудрый» — и отослал треножник Бианту в Приену. Биант переслал его Питтаку, Питтак — Клеобулу, Клеобул — Периандру, Пе­риандр — Хилону, Хилон — Солону, Солон — обратно Фа­лесу. Тогда Фалес отослал его в Дельфы с надписью: «Аполлону посвящает этот треножник Фалес, дважды при­знанный мудрейшим среди эллинов».

Над Фалесом смеялись: «Он не может справиться с про­стыми земными заботами и оттого притворяется, что занят сложными небесными!» Чтобы доказать, что это не так, Фалес рассчитал по приметам, когда будет большой урожай на оливки, скупил заранее все маслодавильни в округе, и, когда урожай настал и маслодавильни понадобились всем, он нажил на этом много денег. «Видите, — сказал он, — разбогатеть философу легко, но неинтересно».

Биант с другими горожанами уходил из взятой неприя­телем Приены. Каждый тащил с собою все, что мог,один Биант шел налегке. «Где твое добро?» — спросили его.«Все мое — во мне», — отвечал Биант.

 

Н.Хаммонд «История Древней Греции»







Что будет с Землей, если ось ее сместится на 6666 км? Что будет с Землей? - задался я вопросом...

ЧТО И КАК ПИСАЛИ О МОДЕ В ЖУРНАЛАХ НАЧАЛА XX ВЕКА Первый номер журнала «Аполлон» за 1909 г. начинался, по сути, с программного заявления редакции журнала...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...





Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте:


©2015- 2024 zdamsam.ru Размещенные материалы защищены законодательством РФ.