Глава 2. Флотский офицер становится помещиком и женится

Дорога до Николаева, даже с привалами, немного времени заняла.

Служанок решили отправить дилижансом, вместе с багажом. Да, именно служанок. Марфуша упёрлась, что намерена состоять в услужении столь блистательного барина, хоть за какие деньги, важно, что разумный и флотский. Галя, сдружившись уже с Марфушей, взялась вводить её в обиход малороссийского панства, а Марфуша, вовсе напротив, взялась разъяснять причудливый характер и привычки флотских. К тому же, флотский скарб Ильи, легко перенесённый матросами на съёмную квартиру, показался для брички не подъёмен. Порешили, что на постоялых дворах, при необходимости, барышню будет кому обслужить, а скарб, в сопровождении служанок, едет до Николаева почтой.

Вроде, и скакали с изрядной скоростью, но рессоры были отлажены, дороги наезжены, Богдан правил аккуратно, трактиры на пути были уютные, кормили в них вкусно и сытно, так что не пришлось ворчать, что морем до Николаева было бы быстрее и надёжнее. Тем более, что сезон осенних ветров наступал. На суше при любой тряске можно остановиться, постоять, побродить, даже просто в поле, не то, что в море.

Когда явились в Николаев, конечно, слегка запылились, но не укачались и не проштормились.

Прибыв, привели себя в порядок, посидели за скромным обедом. Василий Васильевич аккурат за час до этого, отбыл, отобедав, на службу.Более никого, кроме кухарки да денщика, в доме не было. Варвара Васильевна отправила денщика рассылать приглашения подругам на девичник, решила, пока дилижанс со служанками и багажом не прибыл, встретить их, как была, в дорожном, а до того храм Николы угодника посетить.Илья Иванович же сопроводил невесту до храма, сам поставил свечку и помолился, а далее, чтобы продумать разговор с будущим тестем, решил пройтись по Николаеву.

Гулял, рассматривал новые каменные домики, любовался зеленью, слушал редкие в это время разговоры. И аккуратно на Василия Васильевича наткнулся, тот следовал навстречу, в сопровождении нескольких решительных лейтенантов и время от времени поскуливающего купчины.

— О, приветствую вас, Илья Иванович! — воскликнул капитан-интендант. — Не ждал столь скоро, думал, сегодня к вечеру. Как, нормально устроились?

Илья, сняв треуголку, поклонился, потом пожал руку.

— Спасибо, всё в порядке. Варенька вот уже журфикс собирает, подружкам мной похвалиться, а мне бы с Вами, Василий Васильевич, о делах переговорить.

— Безусловно! Вечером — безусловно! А сейчас, извиняйте, занят. Вот, на верфь иду, колдуна, так сказать, разоблачать. Впрочем, можете компанию составить, человек Вы сведущий.

Илья составил компанию. По дороге познакомился с офицерами, с кем-то был он знаком шапочно или зрительно по Севастополю, но вместе не служил и имён не помнил, а вот из офицеров двое его знали, один был в последнем походе к Сирии, другой — на приёме у Лазарева.

Купчина продолжал поскуливать, да бормотать что-то вроде:

— Ей-богу, ваше высокоблагородие, сам бы ни в жысь! Ей-богу, нечистый попутал! Ей-богу, по темноте и обшиблись!

Офицеры прибыли принимать корвет «Веста», споро достраивавшийся по приказу командующего, чтобы подоспеть к планируемой блокаде Кавказа. Корпус был добротен, давно уже проверен, и артиллерию поставили добротную, сейчас оставалось лишь снасти дотянуть да паруса загрузить. И вот выяснилось, что именно этот купчина, взявшийся невесть с какого панталыка поставить именно на этот корвет канаты и парусину, не то казну попытался обмануть, а не то и вовсе диверсию совершить.

Поставленные образцы и первые партии были весьма добротны. А потом даже первые партии, уже доставленные на корабль, колдовским образом обернулись гнилью. Каким образом уже сплетённые ванты расплелись, почему дерево вант ломалось даже не под ступнёй матроса, а просто так, от случайного удара, почему паруса рвались при попытке провести шнуровку? Понятно, конечно, гниль.

Но вчера вечером всё было добротно, а сегодня сгнило. Так не бывает. И в беса на флоте не верят. Нет, верят, конечно, что бес может попутать вахтенного офицера или хотя бы даже и сметливого матроса, но не поменять канаты и парусину на охраняемом складе.

— А скажи-ка мне, уважаемый Порфирий, какой бес попутал охрану на складе? И во сколько целковых это вышло? — спросил капитан-интендант купчину, когда уже почти подошли к достроечной стенке, где стоял новенький корвет.

— Ваше благородие, беси вельми, Христом Богом молю, беси!

— Аж противно. — Капитан-интендант повернулся к офицерам. — Как прибыток себе слепить, так господь надоумил, а как своровать, нечистый попутал. Наслушаешься, так и афеистом можно стать!

Снял шляпу и истово перекрестился, по губам было видно, начал шептать «Отче наш». Офицеры сделали то же самое. «Не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого» совместно произнесли. Купчина, что характерно, их примеру не последовал, видно, с лукавым особые отношения.

Было видно, что капитан-интенданту только офицерская выдержка мешает рвануть купчину за бороду. Да и офицерам мешает. Тогда в России ещё не знали об изобретённом в Северо-Американских штатах суде Линча. Илья Иванович слышал об этом обычае от североамериканских офицеров в Гаване, и тогда посчитал сие дело премерзким, но теперь хорошо понимал его резоны.

— Да вы испытайте ещё раз, — продолжал скулить купчина.

— А мы и испытаем, — сказал до того молчаливый офицер с кавказской внешностью, чуть ли не точь-в-точь напоминавшей парадные портреты князя Багратиона, как если бы их писали в его юности. И говорил он с отчётливым акцентом.

Подошли уже к «Весте». Офицер белкой взмыл на палубу по спущенному на набережную концу, брезгуя сходнями, и с борта крикнул:

— Господа, демонстрация! Поднимаем грот-марсель! Если поднимаем, обвинения в сторону господина купца считаем недоразумением! Если не поднимаем, пусть, наконец, объяснит же не бесом, а рационально!

С берега было не очень хорошо видно, как в парус продевают снасть. Зато хорошо видно, как парус поднимают на грот-марс-рею, как он рвётся ещё на середине подъёма, как значительная часть паруса падает вниз. Было слышно, как воют оказавшиеся вдруг накрытыми матросы и мастеровые, работающие на палубе. Видно, как трепещут на слабеньком ветру обрывки.

— Парус порвался под собственной тяжестью, не так ли? — прервал всеобщее молчание Илья Иванович. — Ветер слаб, уж точно не тот, что срывает паруса. И парус даже не успел надуться.

— Чистый бес! Бес! Бес! — продолжал выть купчина. Однообразие его вытья начинало всем надоедать.

— Эх, в холодную бы его, да всыпать, — задумчиво сказал один из лейтенантов. — Был у отца в имении шорник. Старый, опытный. А отец любил волчью охоту. Особенно, чтобы вот так, с разбегу, на волка наехать и сверху ударить!Не издалека выстрелить, а хватить рогатиной, и тут уже — чья возьмёт. В усадьбе этих рогатин был наготовлен изрядный арсенал — чтобы по руке отцу приходились. И вот старый шорник помер, нового наняли, а тут самая охота, волки у крестьян уже двух тёлушек задрали за неделю после Покрова. Поехал отец, новый шорник ему подпругу чинил. Хорошо, я поехал, да старые егеря. Вот только он на волка наезжает, а подпруга — хрясь! И он уже на земле, и волк над ним, стрелять — тут нужно в голову, а голова уже над отцом… Я молодой, наглый был, коня на волка направил, так отца и спасли. Я думаю, вы понимаете, что я разрешил, по малолетству, а отец в беспамятстве валялся, егерям поступить с шорником по своему разумению. Его даже не мутузили особенно, хотя у всех кулаки чесались, просто в итоге порешили, что быть ему золотарём. А шорника из губернского города, за деньги, наняли.

Пока Илья жил на севере, да пока служил, ему всё подобное казалось диким барством. А теперь он представил себе: триста моряков на корвете, сколько ещё труда в корвет вложено, и вдруг этот корвет гибнет от того, что один поставщик решил сэкономить? Каковы чувства тех, кто узнаёт об этом на берегу? А каковы чувства тех, кого этот корыстный поставщик заранее на гибель обрекает? Нет, некоторый резон в этом определённо есть. Только вот как бы таких поставщиков и таких шорников не допустить?

— С вас неустойка, почтенный Порфирий, — торжественно сказал капитан-интендант. — За качество поставок — одно. — За срыв — другое. За то, что военный корабль вовремя не выходит в море — хотите донесение о государственной измене?

— Простите, господин хороший! — купчина елозил бородой в пыли, омерзительнейшее зрелище. —Всё как есть поставлю и переставлю! Хотите, вдвое цену убавлю?

— Платим по установленной таксе. А что цена завышена и вы готовы вдвое скостить, так это наше интендантское ведомство так распорядилось. Нам не цена, нам, чтобы корвет в море вышел, и куда необходимо, дошёл, и был в море исправен!

Офицеры решили, что, поскольку охраной на складах обретаются инвалиды, большей частью в баталиях контуженные, раз уж этот Прокофий поставляет, в отличие от многих других, проверенных, поставщиков, на прочность нужно проверять заранее и поставки под конвоем осуществлять. Тем более, что половина матросов сейчас была без дела и ждала размяться на суше.

Уладив дело, капитан-исправник отбыл по следующему делу, не столь скандальному, но требующему его присутствия в канцелярии. Илья Иванович полюбовался снаряжаемым корветом, ещё спросил у офицеров, кто сей соотечественник Багратиона. Георгий Вахтангович Горгасали, ответствовали ему. Протеже господина Пёрышкина. Пёрышкину вот только что доверено командование крейсерской флотилией у Кавказа, и Горгасали он доверяет, как своей правой руке.

Жизнь флота теперь идёт мимо меня, думал Илья Иванович, возвращаясь из гавани. Что ж сам так решил. А вот какие интересные и достойные люди, вот тот же Горгасали!

Журфикс состоялся, к всеобщему удовольствию.

Илья станцевал первый полонез с невестой, потом сидел, вёл беседы, напоследок станцевал па-де-катр. Посетовал ещё, что фламенго, весьма почитаемый в Испании и в испанских колониях, здесь сыграть не сумеют, сам же он не музыкант и музыке научить не умеет.

Когда его спрашивали, рассказывал про походы, про впечатления от заграничных портов, от заграничных нравов. Рассказал пару весёлых сплетен из жизни мадридского двора, на ходу сочинённых, но оцененных. «А королева, не поглядев, подписала» — смеялись барышни, видно было, что и такое в их жизни, или в жизни их родителей, братьев и женихов, бывает.

Богдан с денщиком специально на почтовой станции ожидали, наняли ещё за копеечку пару мужиков, чтобы переложить всё и быстро, и аккуратно, Галя и Марфа как раз к концу журфикса примчались.

Галя, чуть придя в себя с дороги, взялась тут же обихаживать барышню и быть ей конфиденткой, то есть выслушивать все впечатления, с возможностью вставить «да», «нет», «ну вы подумайте же», «и кто бы мог себе представить».

Улеглись спать, как между ними водилось, в одной комнате, дабы Галя в любое время ночи могла выслушать любое соображение барышни.

Марфуша долго объясняла Богдану, как правильно готовить самовар и почему только у них, на Дону, чай делать умеют, а в Великороссии и в Малороссии не умеют. Нужен специальный сапог, который на самоварную трубу надевается, обязательно с мягким голенищем. И раскочегарить. И жечь хоть шишечки, хоть веточки, обязательно со смолой. И вот такой чай, чтобы вениками не пах, а пах дымом, не стыдно и приличным людям подать. Под приличными людьми понимались они сами, безусловно, Илья Иванович, безусловно, Варвара Васильевна, безусловно, Василий Васильевич. А вот Галя и тем более денщик в приличные люди не принимались, им всё равно, что чай вениками пахнет.

Богдан размышлял, что если уж баре вот так женятся, то и ему бы жениться. Расторопная Галя нравилась ему куда более, чем рассудительная Марфуша. И правильный чай ему представлялся барским изыском.

А у новоиспечённого жениха случился разговор отдельный, с будущим тестем.

Василий Васильевич был человек въедливый, потому у будущего зятя попросил свидетельства, что тот достаточно обеспечен, чтобы купить имение и при необходимости покрыть издержки.

Прежде, думая, что его дочь выходит за перспективного флотского офицера, любимца и протеже самого командующего, Василий Васильевич рисовал себе, естественно, картину офицерского дома в Севастополе, где его дочь будет обитать, рожать и нянчить его внучат, ждать мужа с моря… Нынешняя картина получалась иной.

— Считать всю сумму моего состояния, Василий Васильевич, право, неприлично. Я же не спрашиваю всю сумму вашего состояния? Отвечу одно лишь, вот расписка о принятии ценностей под залог от банка Ротшильдов. Вот расписка от Дворянского банка. Вот от лондонского банка ост-индийских колоний. Будем дальше считать?

— Не будем. Я понимаю, офицер, живущий лишь на жалование, отбывает в секретную экспедицию, а возвращается оттуда богачом? Скажите честно. Я понимаю секретность под присягой… Но? Куда вы ходили, западнее Гибралтара и Кадиса? Честное слово, никому не разглашу, это ведь и не грех, чтобы тайну исповеди нарушать. А насчёт прихвастнуть, вот де мой зять в таких морях бывал, сами знаете, я не из тех.

— Куба. И в целом Вест-Индия. Секретная операция, если умалчивать о деталях, мы учили испанцев бороться с пиратством и контрабандой. Вот как когда я под командой Пёрышкина в северных морях служил, и когда под командой Лазарева в Русскую Америку ходили, всё точь-в-точь. Только вместо шкур и сала древесная смола. Честное слово, Василий Васильевич, я терпеть не могу врать и не договаривать, но поверьте, это действительно не моя тайна.

— Как есть, так есть, бывали и более странные случаи… Так что же, имение в Малороссии изыскали?

— Если я уж из бывшего моряка становлюсь помещиком, намерен говорить с принадлежащими мне крестьянами на одном языке.

— Чтобы слова были общие. Звук был общий. Я по-русски хорошо ругаться умею, кричать, приказывать, знаете же, боцманом был в дальнем плавании. А украинский чересчур певуч для этого. Да и не смогу я ругаться на крестьян на том певучем языке, коему меня ваша дочь понемногу учит.

— Ну зачем же на север. Варвара Васильевна может заболеть и от непривычного климата, и от непривычно длинных ночей, и от непривычной пищи, а вот в чернозёмных губерниях климат сходный с Поднепровьем.Я и по полярным, и по экваториальным морям поплавал, мне родные ледяные горы и на севере были не в родню, так, как будто сводные, неприятно, но жить приходится. Особенно после того, как на «Мирном» проплыли экватор, постояли в гаванях жарких стран, а тут и лёд. Я тогда понял, что льда на мою жизнь уже хватит.

— В Курскую губернию. Или в Вороновскую. Может быть, и в Царицинскую наведаюсь. Вороновская была бы мне приятнее хотя бы памятными местами, там ещё Пётр Алексеевич свой первый морской флот строил. Но кто знает, что нынче от тех памятных мест осталось! Я навыбирал себе с два десятка объявлений о продаже, но тут дело такое, не кота в мешке, самому присмотреться, народ посмотреть, со сведущими людьми посоветоваться. А там уж честным мирком, да за свадебку!

Весь следующий день молодые гуляли, целовались, смотрели на лиман и на корабли, в лимане и у верфи. Говорили обо всём и как бы ни о чём. Или молчали.

И вечером молчали, когда уже после ужина пили чай и целовались даже при родителе и слугах. Знающий психологию человек сказал бы, что они обо всём сообщали друг другу глазами и руками. Но они не знали психологию, просто сообщали. Спокойная уверенность Ильи Ивановича, тревога Варвары Васильевны… Тогда они не придали этому значения. И, наверно, даже не смогли бы обратить внимание, тогда всё про отношения говорилось словами, или жеманными позами, или экивоками, но не дрожью пальцев.

Илья Иванович оставил пока книги в Николаеве, иной нехитрый скарб водрузил на всё ту же бричку, всё того же Богдана взял в спутники, возница хороший и поговорить есть о чём. Выбрал не наилучший маршрут. Сразу нацелился на Вороновскую губернию, а туда ближе через Харьков. Но решил, что с морем ещё нужно будет один раз свидеться, и выбрал маршрут через Таганрог. В Таганроге, впрочем, можно было и собрать дополнительные сведения о краях, где придётся жить, и пропитаться ощущением от той России, которая не знакома ни по Поморью, ни по Кронштадту, ни по Николаеву и Севастополю. А теперь впереди может быть много воды, Дон — река полноводная, полнокровная, не зря царь Пётр Алексеевич на Дону морские верфи организовал, а всё не то. И Двина, и Нева, и Днепр — тоже полнокровные реки, а всё не море. К тому же в Таганроге было море. Был и ещё один сюжет, дом, где преставился покойный государь Александр Павлович, но этот сюжет никому не был афиширован.

В Таганроге Илья Иванович решил передохнуть. Непрерывное сидение в бричке давалось моряку всё же с трудом. Спина ныла, да и то естество, что ниже спины, хоть сиденье и мягкое, не то, что шлюпочная банка, тоже ныло от общей усидчивости.

Два дня Илья отвёл на отдых вознице и лошадям, велел на всякий случай и бричку проверить, а себе отвёл на прощание с морем.

Гулял по набережной, цитировал то Пушкина, «Прощай, свободная стихия» и «Ветер мо морю гуляет и кораблик подгоняет», то вовсе Байрона, что вспоминалось. Смотрел на купцов у пристани, прикидывал, где снасти аккуратно налажены, а где неряшливо, кто и до Марселя, и до Гибралтара, при желании, дойдёт, а кто и до Керчи невзначай рассыплется и разлетится. Нашёл дом, где скончался государь Александр Павлович, поскольку же с покойным государем его связывали определённые воспоминания, как он пояснил Богдану, вместе с Богданом и к фляжке приложился, не за упокой государя, а в честь.

Не столько ел, тем более пил, сколько наблюдал за тем, чем живёт этот мирный город. О чём разговаривают, о чём спорят, какие дела решают.

В первый же день обратил внимание на двух молодых людей, явно привыкших носить мундиры и в собственных сюртуках путавшихся. Мундиры носили определённо студенческие, не было в молодых людях военной выправки. Но всё же к галстукам непривычные и всё норовившие сюртук до ворота застегнуть, что, за неимением ворота, не получалось.

На всю залу спорили они о каком-то «диком барине», который то ли из мёртвых воскрес, то ли по натуре был чистым вампиром, о порядке делопроизводства, упоминались при этом медицинские пиявки, припарки в виде судебных постановлений, барашки в бумажках, борзые щенки оптом и нечто вовсе несусветное.

— Лужа! Заметь, лужа! — говорил один из них, разгорячённый явно не местным яблочным сидром, а разговором. — Неровён час, господин Гоголь по ней в новой повести пройдётся!

— А что лужа? — меланхолично отвечал второй. — Вот ты, друг Аркадий, согласись, лужа в Вознесенске есть дело неизбывное, а вот болезни, от той лужи проистекающие, есть дело избывное. Аптеку бы завести достойную, да кто же даст средств!

— Вот в том и дело, друг Геннадий, что главная вознесенская лужа не на площади, а в умах! Пока их умы разжижены…

И вновь про припарки, барашков в бумажках, к борзым щенкам ещё легавые приставы добавились.

Илья Иванович попытался представить пристава в образе легавой. Не выходило. То ли он, будучи не сведущ в псовой охоте, что-то не понимал про легавых, то ли что-то не понимал про приставов. То ли вовсе что-то пропустил по ходу жизни.

И понял, что пора начинать вовсю любопытствовать. Почти все бывшие сослуживцы имели какие-никакие сведения из своих имений или, за неимением, из имений родни. Сведения были противоречивы, но офицеры, выросшие в поместьях разных местностей, могли, сойдясь, общую картину свести. Илье Ивановичу картина была непонятной, что ж, нужно вникать!

Этим вечером разговорчивая молодёжь рано по номерам отправилась. А на следующий вечер Илья Иванович решил разговор сразу завести, буде господа Аркадий и Геннадий объявятся.

Не столь для завоевания доверия, не столь из общей вежливости, сколь по флотской привычке сразу обозначать намерения, Илья Иванович представился первым. Пояснил ещё:

— Отставной капитан второго ранга. По ряду причин, намерен приобрести имение в одной из губерний в Придонье. Кое-что смог вызнать из губернских ведомостей, в частности, что именно вокруг Вознесенска почему-то продаётся собственность задёшево, не сравнимо с иными ценами. Посему в Вознесенск направляюсь и намерен разведать ситуацию. Услышал давеча ваш разговор, не заподозрите, что подслушал, уж больно страстно вы говорили, где именно Вознесенск и упоминался. И решил справки навести.

— Охотно! — сказал Аркадий, и шёпотом — Геннадий, молчи пока!

— Представлюсь так же, Аркадий Алексеевич Глинский, нет-нет, не из тех бояр Глинских, когда наш предок получил имение на берегу Дона, велением Петра Алексеевича, обнаружилось, что у всех чернозём, а у нас — глина сплошная. Государь изволил весьма смеяться. Пришлось нам идти по умственной части, да ремёсла из глины поощрять. О себе скажу, окончил в Харькове курс по юриспруденции, ныне подвизаюсь по недвижимости дворянской, в уездном управлении. Казённого банка. Сделки, взыскания, сыски… Одичали баре вовсе, как на три раза свою недвижимость заложат, так в бега, вот сейчас возвращаюсь, искал одного, еле нашёл, всего только и смог взять, что расписку, что я его нашёл. Ну, далее суд посмотрит! А напасть в самом деле какая-то пошла, иной стократ скинет цену за имение, за копеечку солидное село готов продать, лишь бы наличность, а то не ведают, что торговать надо уметь. Как вот господин Пушкин писал, «Как государство богатеет, вершит долги, и почему не нужно золота ему, когда простой продукт имеет… Отец понять его не мог и земли отдавал в залог.» Вот и здесь.

— Да вы, я посмотрю, как и я, тоже, грешен, люблю цитировать господина Пушкина и выводы делать.

— Я что! — сказал Аркадий. Уже видно было, что молодой человек был, мягко говоря, не стеснительный и не склонный церемониться. — Вот мой друг Геннадий… Тольку его на чуму да на покойников тянет. Геннадий, будь другом, представься!

— Геннадий Владимирович Миронов. Так же окончил курс Харьковского университета, по медицине. Знакомы мы с Аркадием Алексеевичем… Ох, столь долго не живут, познакомились по дороге, вместе квартиру во время учёбы снимали. Казалось, по окончании университета судьба нас раскидала, а теперь вот еду в Вознесенск, уже как врач, после ординатуры при университетской клинике. Сделал крюк, прослышал, что жир, вытопленный из трески, хорошо помогает от детского рахита, — и установил, хоть и не окончательно, что это действительно так. И вот по случаю Аркадия Алексеевича встретил. Два года без малого не виделись, с тех пор, как университет окончили. Теперь будто бы в одном месте служить будем, а это веселее, со знакомым-то человеком.

Ага, веселее, подумал Илья. А ведь на новом месте и знакомыми новыми придётся обзаводиться. Ну что ж, вот хотя бы двое, а далее ясно будет.

О делах договорились потолковать завтра. Аркадий, как и Илья, завтра же рассчитывал уезжать, в пыли на почтовых, так сказать, по казённой надобности. Коли банк платит, отчего бы и не покататься!И друга Геннадия с собой взять, чтобы и ему вышло быстрее, и чтобы было с кем в дороге поговорить.

На вечер же наметили просто так, разведку осуществить, что ли. Илья уже заскучал в дороге по разговорам с образованными людьми, да и по Аркадию было видно, что общества одного Геннадия ему недостаточно.

— Я, конечно, читал ваши губернские ведомости, — начал Илья, — названия городов, фамилии губернского начальства в памяти держу. Но, честно говоря, пока для меня это —абстракция. Наверно, так же как для вас какая-нибудь Гавана, или Новоархангельск, или хотя бы даже Кронштадт. Вы обсуждали лужу, а для меня лужа и лужа, я недоумеваю, чем лужа посреди города может быть столь примечательна. Вот восточную часть Финского залива, за Кронштадтом, презрительно Маркизовой лужей именуют, потому что не совсем уже море. Это в честь маркиза де Траверсе, морского министра при государе Александре Павловиче, который противодействовал дальним походам и не выпускал моряков дальше залива… В сущности, речь не о том. Я привык, перед тем как в неизвестность отправляться, знающего человека попросить поводить по карте пальцем. С вопросами — а что вот здесь, а что вот здесь?

— А! Я слышал о флотских лоциях, где пишут, там мели, там буруны, там пираты.

— Вот-вот! И мне бы именно такую лоцию. Но ещё и лоцман толковый нужен, а вы, я вижу, человек сведущий.Особенно — не ошибиться с выбором поместья. Сами понимаете, мой флотский опыт здесь пасует.

— С удовольствием! Но только… Не сочтите за наглость, если я не просто поддерживаю светский разговор, но оказываю Вам вполне определённую услугу,хотелось бы заранее обозначить мой гонорар. Или дивиденды.

— Гонорар? Да, безусловно. В любом случае, сумма, равносильная двум вашим месячным жалованиям, за содействие и информирование, так сказать. Далее, в зависимости от того, какая сделка по недвижимости произойдёт. Если всучат, с вашей помощью, кота в мешке, не обессудьте, милостивый государь, буду считать, что тот, кто этого кота да в этом мешке Вас убедил мне продать, заплатил Вам достаточно. Если будет что-то дельное, хоть и запущенное даже имение, но с толковыми людьми и на доброй земле, с приличными соседями — процент от сделки обсудим. Вас устраивает?

— Вполне. Честное слово, кота в мешке совесть не велит. И не родился тот ещё барашек, что, завёрнутый в бумажку, мою совесть на весах перетянет.

— Поясните же наконец, все эти ваши экивоки, борзые щенки и барашки! Это про взятки?

— Ну, милостивый государь, кто же в наше время взятки берёт? За взятки наказывают! А вот добровольные пожертвования на казённые нужды, те самые барашки в бумажке, да подарки, вот год назад уездному секретарю, большому любителю псовой охоты, подарили корзиночку со свежим приплодом, дабы тот в нескольких бумагах не то число поставил. Хорошо, вы же слышали, как мы с Геннадием господина Гоголя упоминали? Есть у нас один, на добровольческих началах ему все кляузы и закавыки в губернии отписывает. Ну, думаю, вы с ним познакомитесь, очень приятный молодой человек, Алексей Леонтьевич, из поповичей, как и я, юриспруденцию благополучно одолел. Только в Москве, не в Харькове.

Знающие люди рассказывали, что в те поры в Италии входила в моду особая порода людей.

Англичане называли их гидами, проводниками.

Именно богатые англичане первыми повадились на полуостров сапожного вида —осматривать древности.

А потом, за аристократами, и из Франции, и из Германии, и из России, поехали туда художники и писатели. Рассматривать образцы и искать вдохновения. Тем более, что сверх своей старины Италия тогда ничем не могла похвастаться, разве что ещё апельсинами да кьянти, но это было не то, ради чего стоило пересекать Европу. В отличие от древностей, начиная с античных статуй и остатков строений и заканчивая фресками великих мастеров и ими же написанных портретов, и уже новых удивительных архитектурных ансамблей..

Проводниками нанимались люди особо речистые, их так и прозывали, в честь самого речистого римского оратора, Цицеронами. На итальянский манер, Чичероне.

Это не то, что лоцман, но по карте Вороновской губернии он действительно водил остро отточенным карандашом.

— Поезжайте сразу на Позбавин, — говорил он, — если быстро, за перегон успеете. Там выспитесь, отведаете кавун, кавун в нашей губернии лишь там растёт, да восточнее ещё, в Поволжье его по-татарски арбузом именуют. В Позбавине ни на какие предложения не обращайте внимание. Там хозяева дела вести умеют, а если кто что продаёт, так его оскребли, как липку, полностью разорился, и никогда о том не скажет. Если имение купить, лет десять ещё кредиторы приходить будут, а кому оно надо? В окрестностях Воронова и Вознесенска проще. Там, с позволения сказать, живут… Нет, нет, уважаемый, нет в русском языке таких слов, разве что в ныне употребимом языке потомков народа Израилева есть, лемохи и шлимазлы. Лемох — это кто что сделает, так себе в убыток. А шлимазл — как что сделает, так в убыток окружающим. Ну, как если бы чай разливать начал и всем штаны и подолы кипятком залил.

— Лемох, то, пожалуй, недотёпа, — согласился Илья. — А вот шлимазл? Ни разу такую человеческую породу не видел.

— Вот увидите, и в окрестности Воронова и Вознесенска особенно. Что, карту смотреть и лоцию учить будем?

Мы не будем здесь подробно пересказывать весь диалог, с юмором и едкими замечаниями Аркадия, составим же с его слов собственную лоцию, тем более что многие обстоятельства, неизвестные читателю, были известны обоим собеседникам и в диалоге лишь упоминались либо подразумевались.

Как уже было сказано, губерния лежала в Придонье, на север от земель донских казаков, примыкая на своём юго-западе к Харьковщине.

Контур губернии являл собою не очень правильный ромб, главной осью которого — правда, достаточно извилистой осью, — был «батюшка Дон». Губернский центр Воронов располагался несколько севернее от геометрического центра, при впадении в Дон речки Ворон.

С самого начала единого Московского государства и до ранних лет правления Петра Великого, земли эти были порубежными, дикими, ибо именно через них пролегали излюбленные татарские маршруты в набегах на глубинную Россию. Поэтому, здесь шли засечные черты — линии крепостей, форпостов, застав, полосы поваленного леса с выставленными вперёд засечёнными кольями — собственно, засеки — не дававшие диким кочевым племенам и коннице крымского хана прорываться к центру державы.

У коренных обитателей этого порубежья леса и степи издавна сложился свой особый нрав — близкий к нраву казачества, да и других обитателей всесветных фронтирови лимесов, по-русски говоря, передних краёви пограничий.

С одной стороны, нужно было, как и везде, вести хозяйство, кормить и растить детей, если выдаётся случай — откладывать про запас и богатеть. Тем более что земли здесь куда более плодородны, чем в более северных русских территориях, и климат позволяет выращивать то, что не смогло бы вырасти в окрестностях Рязани, Москвы, Твери, тем более — Новгорода. С другой стороны, каждый день мог случиться или дикий набег, или даже наступление могучего вражеского войска.Тогда молниеносно нужно было сделаться из хозяина воином, запереть орало в клеть, снять со стены саблю да рушницу, вставать в строй и встречать непрошенных гостей добрым угощением.

А потом снова, сразу, как враг уйдёт в свои берлоги, становиться мирным и рачительным хозяином, отучать руку от сабли и заставлять её вспомнить соху, борону, косу и серп. Похожим образом в то же время обстояли дела в иных новообретённых московских землях — в Сибири. Но там, после разгрома Кучумова царства, местные народы, кроме некоторых, были более склонны к миру, те же, кто к миру не был склонен, не были столь организованы, как степняки в Придонье.

За дикими ордами степняков стояли крымские ханы, а за крымскими ханами — Османская империя, в то время уже захватившая весь юго-восток Европы и угрожавшая её центру, австрийским, венгерским, польским землям и активно поддерживавшая Крым своим оружием, пополнявшая свои невольничьи рынки захваченными крымцами славянскими пленниками. Так что многие поколения вороновцев воспитывались между миром и войной, и хозяйство вели так, будто шли на приступ, а воевали, будто засевали поле или снимали урожай.

К тому времени, как молодой царь Пётр, намеренный воевать за выходы России к европейским морям, обратил своё внимание на Воронов, граница уже сдвинулась на юг. После первого неудачного похода на турецкую крепость Азов, запиравшую выход из Дона в море, было решено, что приморскую крепость без флота не осилить, и именно Воронов, к тому времени уже потерявший военное значение, был выбран базой для строительства флота. Рядом лес, и неплохой, годящийся и на корпуса, и на мачты. И Москва, и Тула находились относительно недалеко, оттуда можно было недорого доставлять оружие и боеприпасы. И хозяйство налажено, есть чем кормить мастеровых и матросов.

Восточнее, по течению того же Ворона,была устроена позже слобода Зелёная Дубрава — поселение при оружейном заводе. Там имелись свинцовые рудники, и удобно было лить пули, а рядом, в лесостепи, издавна добывали серу и селитру, так что делали в Зелёной Дубраве и порох.

Впоследствии, молодой царь перевёл свой взор на север, где и отвоевал балтийские земли, и построил новую столицу. Но основанные им в Воронове и в его окрестностях железоделательные и оружейные производства не заржавели, лесопильни исправно работали и весьма помогли после князю Потёмкину при освоении забранных таки у татар и турок черноморских берегов и при строительстве там флота. И впоследствии Вороновская губерния занимала на карте империи заметное место.

Южнее Зелёной Дубравы, на сильной реке Битюг, также текшей к Дону, стояло село Конское, слывшее «городом Конском», хотя не имевшее статуса города ни в каких имперских реестрах. Один из сподвижников Екатерины Великой, граф Орлов-Чесменский, на старости лет задавшийся идеей вывести новую породу рысака, устроил там один из своих конных заводов. Наследники продали и завод, и село в казну. Теперь ежегодно за ремонтом в Конск съезжались офицеры кавалерийских полков, а тех лошадей, что были ими отбракованы, охотно брали себе в седло и в упряжь помещики окрестных губерний. Пользуясь этим, местные перекупщики развернули бурную деятельность: брали себе отбракованных рысаков за бесценок, а продавали господам чуть ли не по ценам армейских поставок. Их жадность породила на всю губернию выраженьице «конские цены» — как цены вздутые и ни с чем не сообразные. Злые языки утверждали, что от своих махинаций с лошадьми перекупщики сами стали на них похожи, и лица их стали совсем, будто конские морды, да и нравы сделались лошадиные — кто мерин, кто жеребец, кто кобыла, словом, ни с какой стороны не люди… Так, во всяком случае, ехидно отмечал Аркадий.

На севере, почти в самом углу ромба, стоял город Дудинск.

Когда-то давным-давно стольные черниговские князья поставили его рядом с городом Ельцом, как две крепости, оборонявшие их владения и от степняков, и от жадных князей Владимирских. Теперь Елец относился к соседней Орловской губернии, но с Дудинском его купцы и мещане были в постоянных торговых, да и просто человеческих отношениях. Правда, то были отношения друзей-соперников. И наибольшее соперничество между ними шло о том, об кого же из них споткнулся великий завоеватель Тамерлан, когда в 1395 году шёл разорять Русь. Известно было, что именно из этих мест он внезапно повернул на юг и больше у нас не показывался, предпочитая громить азиатские страны, и летописцы говорили, что камнем преткновения для него стал именно Елец.

Но радетели славы родного места с этим отчаянно спорили, и многие новейшие историки, прислушавшись к их аргументами, даже склонялись на их сторону. Оба города хвастались срубами с опалинами, местные архивариусы по должности и по увлечению цитировали письма и грамоты московских князей о «Тимуровом нашествии». Самые дотошные знатоки старины даже нашли возле дудинска «Двери Тамерлана» — два холма, между которыми от родников в сырую погоду поднимались какие-то особенно удушливые испарения, а в жаркую погоду просто человек начинал ни с того ни с сего задыхаться.

При последних Рюриковичах и первых Романовых Дудинск звучал на всю Русь изготавливавшимися в нём скоморошьими дудками —от того и получил название. Когда царь Алексей Михайлович извёл на Руси скоморохов и настрого запретил подобное «бесовское веселье», город, было, захирел. Но вскоре после того Петру Алексеевичу понадобились боцманские дудки, и он благодарил Бога, что ещё не все старые дудинские музыкальные мастера после запрета скоморошества сменили специальность. К тому же, совсем рядом с городом нашли богатые выходы руд на поверхност<

ЧТО ТАКОЕ УВЕРЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ В МЕЖЛИЧНОСТНЫХ ОТНОШЕНИЯХ? Исторически существует три основных модели различий, существующих между...

Конфликты в семейной жизни. Как это изменить? Редкий брак и взаимоотношения существуют без конфликтов и напряженности. Через это проходят все...

Живите по правилу: МАЛО ЛИ ЧТО НА СВЕТЕ СУЩЕСТВУЕТ? Я неслучайно подчеркиваю, что место в голове ограничено, а информации вокруг много, и что ваше право...

Система охраняемых территорий в США Изучение особо охраняемых природных территорий(ООПТ) США представляет особый интерес по многим причинам...

Не нашли то, что искали? Воспользуйтесь поиском гугл на сайте: